Текст книги "Двойная игра"

Автор книги: Гюнтер Карау

сообщить о нарушении

Текущая страница: 10 (всего у книги 25 страниц)

18

Мистер Баум считает, что теперь у него есть свой человек. Но чей он в действительности? Берлин – не банановая республика. Мистер Баум счастлив, что его человек сдал экзамен на детекторе лжи, и забывает о том, что тот отказался нанести удар кинжалом.

Теперь он был наш.

Трижды в неделю потайными тропками пробирался он по каменным джунглям этого самого ветреного из всех городов через границу ко мне. Я занялся им, подобно тому, как футбольный тренер за особый гонорар занимается со своим центральным защитником, чтобы превратить его в яростного тигра, не боящегося тяжеловеса-противника, мчащегося прямо на него. В области техники он был на высоте – прямо второй Эдисон. При кодировании и ведении радиопередач он, если можно так выразиться, достиг сверхзвуковой скорости, и сержант Куки, наш специалист в Целендорфе, использовал весь запас накопленных на войне в Корее ругательств, когда, принимая радиосигналы из леса Шпандау[28]28
  Лесопарк в Западном Берлине.


[Закрыть], не успевал писать вручную и вынужден был прибегнуть к записи на пленку.

На банковском счету Мастера Глаза накапливались дополнительные выплаты за беспрекословное и успешное выполнение служебных заданий. Радиостанцию он собирал и разбирал в темноте так быстро, что шеф, прочитав об этом в докладах, удовлетворенно хрюкнул. Между делом он смастерил и приспособил к модулятору усилитель для перехода с волны на волну в коротком диапазоне при облачной погоде, до чего не додумался ни один из наших высокооплачиваемых техников.

Итак, он был наш, и у шефа появились основания быть довольным мной. Он был пятым, кого мы отобрали по новой системе. Шеф передал мне его досье, над которым наверняка поработал целый легион разведчиков, уже в день моего вступления в должность, сопроводив его приказом, напоминавшим приказы Аль Капоне[29]29
  Один из «королей» американских гангстеров.


[Закрыть], которые тот отдавал, когда хотел купить одного из членов чикагской мэрии или полицейского инспектора.

– Пятый – я хочу его иметь, мистер Баум!

Шеф был здесь новым человеком, впрочем, как и весь состав штаба нашей расположенной на самом переднем крае резидентуры. Я не знал его. Снабженец, которого шеф привез с собой, хвастался в столовой совместными приключениями, которые выпали на их с шефом долю в горячей зоне за Меконгом – в районе Клюв Попугая. Господа из штаба быстренько раскусили нового начальника, его непомерное честолюбие и стали именовать шефом, будто это был какой-то особый титул, а тот самодовольно принимал это как должное. У него было пристрастие к галстукам в красный цветочек, что для другого человека могло бы стать роковым. Но ему они шли.

Мне запомнилось первое служебное совещание под его руководством, которое стало событием. Он произнес громоподобный монолог перед статистами. Господа лишь молча поигрывали ручками над белыми листами бумаги. С ноткой отвращения он высказал уверенность, что его все равно по поймут, и потребовал действий и еще раз действий. Одним из его тезисов был следующий: «Стрелять, не попадая в цель, может любой идиот. Я же требую попадать в цель даже гам, где не стреляют». И еще: «Наши доллары не валюта, а взрывчатка». Хрестоматийной стала и другая его сентенция: «Тот, кто наложил полные штаны, вправе рассчитывать, что кто-то туда вляпается». Во время совещания он жестикулировал громадной как бревно сигарой. Орел с федерального герба[30]30
  Имеется в виду орел на гербе ФРГ.


[Закрыть] мог бы спокойно свить на ней гнездо. Лишь когда шеф не то чтобы отпустил, а скорее выгнал вон присутствующих, он, сделав несколько энергичных сосательных движений, со смаком закурил ее. Это была свежая кубинская сигара, распространявшая ядовитую вонь, и я отметил про себя, что даже в период нашей подготовки к нападению на остров Свободы у него имелся контрабандный канал через Карибское море.

Меня он попросил остаться. Произнеся по-английски привычное «Слушаюсь, сэр», я подошел к его столу и сразу же получил от него нагоняй:

– Уважаемый доктор Баум, ваша немецкая фамилия не просто украшение к вашему ученому титулу. Она должна напоминать вам, черт побери, что здесь говорят только по-немецки. Мы в Берлине, доктор Баум, а не в Канзас-Сити.

Когда я возразил, что Канзас-Сити не мой родной город, и напомнил, что получил три докторские степени в Гарвардском и Йельском университетах: по синологии, философии я праву – и ориентируюсь в Лэнгли, как в родном доме, он презрительно спросил, не отношусь ли я к разряду «яйцеголовых» – задавак из бывших студентов привилегированных университетов, которые вот-вот погубят мир. Лишь после упоминания о том, что я был прикомандирован к пресс-атташе при посольстве США в Манагуа, он немного смягчился:

– Ладно-ладно, там вы хорошо поработали. Но здесь не банановая республика. Мы находимся в центре Восточной империи. Эта штука покрепче.

А затем начался экзамен. С неожиданным для его длинной и костлявой фигуры проворством он вышел из-за стола, слегка приволакивая йогу, и, нажав на кнопку, раздвинул занавес перед картой Берлина, занимавшей всю стену рядом с гудящим телетайпом. Когда он оказался под лучами ламп, освещавших карту, и глаза его под кустистыми бровями приняли мрачное выражение, он напомнил мне одного из суровых отцов-пилигримов с корабля «Мейфлауэр»[31]31
  Корабль, на котором в 1620 году группа англичан бежала из Англии от террора короля Якова I в Северную Америку и основала там колонию (город Плимут).


[Закрыть]. Этот тип первозданного янки с его склонностью к коварству и насилию все больше и больше забавлял меня и поэтому не мог мне импонировать, но я готов был примириться с ним, как приходится мириться со злой сторожевой собакой. Пока он не будет мешать моей карьере, я готов способствовать его успеху. Я знал, что смогу преодолеть больше трудностей, чем он сумеет мне создать. он потребовал, чтобы я выдал о Берлине сведения общего порядка, которые уже давно лежали наготове в моей голове, и я отбарабанил:

– Берлин – с конца средних веков резиденция династии Гогенцоллернов, резиденция бранденбургских курфюрстов, прусских королей и германских императоров. Большой Берлин возник после городской реформы 1920 года и включения в него семи городов, пятидесяти деревень и двадцати семи поместий. Площадь 883 квадратных километра. На сегодняшний день – 3,3 миллиона жителей. После 1945 года – резиденция союзнической контрольной комиссии по Германии. После политического раскола города[32]32
  После окончания войны в Берлине осуществлялось совместное управление четырех оккупационных держав. В 1948 году американский, британский и французский сектора были сепаратным актом объединены под единой администрацией западных держав, и таким образом Западный Берлин был оторван от восточной части города.


[Закрыть] русские вышли из состава берлинской комендатуры. В трех западных секторах действуют соответственно три военных коменданта. Общая протяженность границы между западными и восточным секторами 64 километра, из них 38 километров составляет водная граница.

Впервые шеф обнаружил нечто вроде расположения ко мне:

– По крайней мере, цифровые данные вы не забыли.

Я назвал ему число действующих транспортных линий, ведущих через границу, все дороги, водные и рельсовые пути, описал состояние приграничных туннелей с телефонными и электрическими кабелями и штолен подземной канализации, по которым может пройти человек. Когда же он иронически заметил, что я, чего доброго, смогу назвать длину шеи Нефертити, я предложил измерить ее ему самому, поскольку она находится неподалеку отсюда, в музее, расположенном в Далеме[33]33
  Район Западного Берлина.


[Закрыть]. Это обстоятельство, по-видимому, оказалось для него полной неожиданностью, а так как он, вероятно, считал, что обязан знать больше других, то ворчливо предупредил меня, что всезнайство может мне повредить. А я в заключение сказал:

– Эта граница условна. Она контролируется противником, но не полностью. Она подобна мембране в осмотической системе[34]34
  Система, для которой характерно явление медленного просачивания растворителя в раствор через разъединяющую их полупроницаемую перегородку.


[Закрыть]. Она разделяет и связывает, разъединяет и обеспечивает обмен.

Казалось, он остался доволен, но ему непременно надо было подать мое высказывание под своим соусом:

– Правильно! Только не забывайте, что обмен должен осуществляться так, как нам выгодно. Большевики с удовольствием вытурили бы нас отсюда. А наша задача – проникнуть к ним. В этом вся соль!

Внезапно колени у него подломились, он схватился обеими руками за живот и, стеная, попросил подать ему лекарство. Оно стояло замаскированное под виски на его письменном столе. Я протянул ему бутылку, и он жадно сделал глоток. Боль утихла, и это настроило его на более мягкий топ:

– Похоже, у меня осталось мало времени. Я не требую помощи, но прошу лояльности. Я направлю в Центр подтверждение, что вы немедленно приступаете к действиям.

Затем он вытащил из сейфа досье под номером пять. Ребята, занимавшиеся его разработкой, потрудились отлично: подобрали фотографии, магнитофонные записи, фотокопии документов. Это было уже кое-что. Мне оставалось лишь захлопнуть ловушку.

А шефа обуял новый приступ словоохотливости, но сейчас – и это мне понравилось – он говорил только по делу:

– Забудьте теории и статистические выкладки! За вами человек, доктор Баум. Я хочу иметь его.

Мой человек? Его человек? Так чей же он? Иногда в ходе подготовки, когда я гонял его до изнеможения и он, отразив пять раз кряду нападение своры овчарок, лежал на траве, будто мертвый, я замечал, как он борется за то, чтобы у него осталось хоть что-то, принадлежащее только ему.

Его поведение нельзя было предсказать полностью, особенно когда началась трудоемкая подготовка по подводному плаванию. В тире он казался предельно собранным, даже равнодушным. Причем тактико-технические данные оружия интересовали его больше, чем сама стрельба.

Психологический барьер ему пришлось преодолевать при обучении рукопашному бою. Инструктор, расторопный и требовательный парень, переведенный к нам из морской пехоты, расставил на обширном участке одной из вилл, среди цветущих кустов бирючины, два набитых опилками чучела. Одно из них изображало перетянутого ремнем в тонкой, почти осиной талии русского летчика, другое – солдата армии восточной зоны в каске, с противогазом и полной походной выкладкой. На маленькой вагонетке по рельсам чучела перемещались среди кустов. Задача Глаза состояла в том, чтобы выскочить из кустов, прыгнуть на чучело сзади, согнутой в локте левой рукой перехватить ему дыхательное горло и с размаху ударом снизу загнать под ребра обоюдоострый кинжал, а затем бесшумно убрать убитого «противника».

При первой попытке Глаз издал крик, тем самым предупредив «противника» о нападении. При второй попытке он, будто в изнеможении, повис на чучеле и, положив голову на его плечо, уставился в голубое небо с выражением, которое трудно передать. Лишь в третий раз, после резких окриков морского пехотинца, он ударил как положено, а затем принялся наносить удары со все возрастающей яростью. Возникло опасение, что он изрежет на чучеле военную форму, которая была настоящей и которую было нелегко достать. Инструктору пришлось его успокаивать.

Я стоял в стороне и не мог решить, как мне реагировать на это подозрительное проявление его «я». В этот момент из дома выскочил капрал из охраны и, подбежав ко мне, передал секретное сообщение. А потом события стали опережать одно другое, и так случилось, что принятие решения от меня уже не зависело.

Из Вюрцбурга прибыл Палач со своей «Лилли» – так сведущие люди именовали капитана из отдела безопасности, который отвечал за «просвечивание» наших людей на детекторе лжи, напоминавшем чем-то электрический стул старой конструкции в тюрьме Синг-Синг. Проверка эта была внеплановой, поскольку очередь нашей резидентуры еще не подошла. Я тотчас прекратил тренировку и отослал инструктора в помещение. Заглянув в комнату, где Глаз складывал свою одежду, я успел в нескольких словах сказать ему главное:

– Если вас начнут о чем-либо расспрашивать, отвечайте быстро и однозначно.

Глаз в это время проверял, острое ли лезвие у его кинжала.

– Кто собирается меня расспрашивать?

– Больше я ничего не могу вам сказать, но при любых обстоятельствах сохраняйте спокойствие. Помните о том, что вам нечего скрывать. Не забывайте, что по курсу подготовки вы получили прекрасные оценки. Уверенность и раскованность! Ни пуха ни пера!

– Что все это значит?! – воскликнул он, вероятно, догадываясь о том, что ему предстоит пережить.

– Итак, все о'кэй? Если не хотите думать о конкретных вещах, думайте обо мне. Думайте о том, что я всегда рядом с вами. О'кэй? Тогда вперед!

В этот момент появились два высоких парня, по манерам которых было заметно, что они окончили школу военной полиции. Тот, что шел первым, рявкнул:

– Мистер Баум, приказ шефа: Пятый – на тестирование!

– Заткнись! – оборвал его второй. – Приказ гласит: Пятый – к шефу!

Я нащупал в кармане брюк фишки, символизировавшие судьбу, и загадал, какая из них белая, а какая черная. Выигрыш или проигрыш, победа или поражение – к этому сейчас сводилось все.

– Значит, Пятый… – сказал я.

Мы обменялись быстрыми взглядами. Он все понял и подмигнул мне: мол, не волнуйтесь. Он хотел было снять тренировочный костюм, по парни довольно грубо развернули его и, зажав между собой, повели к дороге, где посадили в автомобиль. Сзади в качестве прикрытия ехал большой лимузин. Было совершенно ясно, что в соответствии с хитроумной процедурой, разработанной «исследователями душ», это внезапное нападение означало одно – проверку с целью установить предельную степень риска.

Итак, моя работа с Пятым принесла свои первые плоды, по в течение нескольких ближайших часов плоды эти могли оказаться гнилыми и осыпаться с дерева. Я сам неоднократно имел счастье встречаться с «Лилли» и знал, что она обладает непостижимым свойством сбивать с толку. Я был твердо убежден, что она не способна уличить во лжи хладнокровного человека, но человека неуверенного в себе могла толкнуть на путь лжи. Выдержит ли Пятый?

Я хотел было сразу устремиться вслед за ним в штаб-квартиру, но, когда пришел в караульное помещение, чтобы доложить об отъезде, дежурный позвал меня к телефону. Звонили из приемной шефа и задавали такие надуманные вопросы, что было ясно: меня хотели задержать, чтобы я не смог присутствовать при тестировании. Вилли, слывший кем-то вроде адъютанта при шефе, получал, вероятно, удовольствие, гоняя меня по идиотскому лабиринту бюрократии. Номера счетов на текущие расходы, рапорты о предоставлении отпусков, сведения о спецнадбавках, данные о контроле переписки, заявки снабженцам – перелистывая свою записную книжку, я выплевывал ему в телефонную трубку все эти данные, а сам думал только о Пятом.

Они, должно быть, уже прибыли в Центр, и «Лилли» заключила его в свои железные объятия. Причем речь шла не только о нем, но и обо мне. Карьера для меня никогда много не значила. Но не правда ли, есть некоторая разница, на каком отрезке жизненной параболы ты застрянешь – в положительной или отрицательной области системы координат. Самое ужасное – это нулевая точка, в которой борьба добра со злом как бы затухает. С тех пор как я встал на ноги, я все время считал, что творю добро. Но чтобы творить добро, необходима свобода, точнее, свобода действий, или то, что в повседневной жизни обычно называют влиянием. Глаз был моим человеком. Таким образом, обмениваясь с ним мыслями, коварная «Лилли» прощупывала и меня. После этого я должен был или подняться вверх или опуститься вниз, стояния на месте не бывало.

Вилли, очевидно, изображал из себя Боба Хоупа, выступающего во фронтовом театре[35]35
  Известный американский комический актер, «прославившийся» своей поддержкой войны, которую вели США во Вьетнаме, и неоднократно выступавший там в концертах перед американскими солдатами.


[Закрыть], потому что в заключение спросил, какого размера ботинки я ношу, и заявил:

– Дэвид, вам приказано явиться без оружия!

Наши механические мастерские они переоборудовали в лабораторию. По узкому коридору первым навстречу мне вышел шеф. И он, похоже, был сегодня в юмористическом настрое. Сверкнув на меня глазами, он сказал:

– Лучше мы сразу же перейдем к вам, доктор Баум. «Лилли» еще тепленькая и с удовольствием примет вас в объятия.

Шеф почему-то надел свою старую полковничью форму времен войны в джунглях на островах Тихого океана[36]36
  Имеется в виду война между США и Японией, частично проходившая на островах Тихого океана.


[Закрыть]. Наград на его груди не было. Но, как всегда в подобных случаях, он вытащил карманные часы, к которым вместо брелока была прикреплена медаль «За храбрость». Не спеша, не спуская с меня глаз, он завел часы.

– О'кэй! – сказал он с ухмылкой. – Он остается вашим человеком, доктор Баум. Забирайте его!

Сотрудник службы безопасности, в белом халате и в громадных очках с прямоугольной роговой оправой, напоминал скорее модного психиатра из Голливуда. Он вытащил листок с графиками из-под самописцев и протянул его мне:

– Посмотрите, фантастический медиум.

Я ничего не понял. Тогда он указал авторучкой на острый пик графика:

– Смотрите сюда: отклонение во время теста с игральными картами однозначно. Он перепутал червонную семерку с бубновой, а когда заметил ошибку, то испугался, что будет уличен во лжи. Этим объясняется его волнение. Этот человек предрасположен ко лжи, как чертова бабушка, но в то же время – и к раскаянию, как святой Августин. Если бы что-то было не так, мы бы его поймали. – И он вложил листок в металлическую папку.

Затем из стеклянной двери появился Глаз. Его лицо было сосредоточенно и дружелюбно. С комической гримасой он помассировал себе голову, на которой недавно был надет шлем с анодами. Я почувствовал облегчение, словно школьник, которого после сдачи последнего экзамена ожидают летние каникулы. Надо было как-то отвлечься. Я схватил Глаза за руку и потащил вслед за собой вниз по лестнице, в подвал, где находился тир. Я спросил его, что произошло с бубновой семеркой. Он засмеялся и сказал, что специально разыграл ошибку.

– Затем я на некоторое время задержал дыхание: ведь известно, что при этом учащается сердцебиение. Я хотел проверить это чудовище на глупость.

Его откровенность была убийственной, но смеялся он очень заразительно. И я не посчитал нужным аннулировать результаты теста. Внизу я вынул из шкафа с учебным оружием четыре больших кольта, и мы начали стрелять по качающимся, будто они были пьяными, мишеням – устроили на радостях пальбу похлеще, чем в День независимости. Мы расстреляли целый ящик патронов – вот, наверное, Вилли удивился!

По каким-то до сегодняшнего дня непонятным мне причинам я прогнал воспоминание о том, как Мастер Глаз глядел в небо, когда с кинжалом в одной руке и другой на горле чучела отказывался нанести удар.

19

Прекрати! Я же объяснил, что задержка матриц для полосы о жизни округа не должна здесь обсуждаться. Это произошло по независящим от нас причинам. Тебе наконец ясно?! Тов. X. хорошо справляется со своими обязанностями коммерческого директора. Об этом и нужно сказать!

(Из записки, которую исполняющий обязанности главного редактора незаметно передал сидящему рядом с ним ответственному секретарю редакции во время критического обзора последних выпусков.)

Иногда случается, что они часами сидят вместе. На маленьком столике, который Эрхард Холле поставил в своем кабинете специально для Вернера, лежат три фишки для го: черная – найденная трассологами на месте преступления, белая – найденная ими самими в снегу и, наконец, еще одна – белая, выточенная из слоновой кости, целенькая, без следов огня, та, которую кузина Йохена Виола доставила из Западного Берлина. Является ли эта третья фишка искомым философским камнем?

Эрхард Холле одними пальцами осторожно берет открытый конверт, в котором лежат фишки, и кладет его перед собой.

– Если ты будешь продолжать в том же духе, то скоро соберешь полный комплект для игры, – констатирует Йохен Неблинг.

Он стоит спиной к свету, падающему из окна, скрестив руки на груди и слегка наклонив набок голову, и делает вид, что разговор его нисколько не касается.

Вернер раскладывает записки с пометками по какой-то только одному ему известной системе. Раздраженным движением он убирает конверт:

– В комплект для игры в го входит еще и доска. От фишек нет проку, если не знаешь, куда их ставить. Расставить все по своим местам – вот это да!

Эрхард Холле хватает кофейную чашку, но она оказывается пустой.

– По-видимому, придется выучиться играть в го, чтобы раскрыть убийство, – бурчит он и ставит чашку на место, громко звякнув ею о блюдце.

– Итак, давайте конкретнее! – Вернер кладет поверх записок еще одну маленькую записочку. – Был ли доктор Баум, он же профессор Штамм, на месте преступления? Сам ли он принес туда фишки или это сделал по его просьбе кто-то другой? А может, они доставлены в ГДР без его ведома, а то и против его воли?

Вопрос вполне логичен. Незаконное превращение доктора Баума в профессора Штамма уже не подлежит сомнению. Таким образом, теперь можно исключить первоначальную гипотезу, что жертвой преступления является этот (бывший?) сотрудник ЦРУ. Неясным, однако, остается вопрос: не появился ли этот профессор Штамм с заданием секретной службы, ведь в свое время доктор Баум, будучи сотрудником этой службы в Западном Берлине, неожиданно исчез с горизонта, и не замешан ли доктор Баум, он же профессор Штамм, а если замешан, то каким образом, в деле об убийстве под наименованием «Шаденфойер»? Фишки для го остаются единственной уликой.

Эрхард Холле выдвигает ящик и достает пачку сигарет, которая лежит там в неприкосновенности с тех пор, как он полгода назад бросил курить. Он выковыривает оттуда сигарету и, чувствуя на себе удивленные взгляды, вновь вкладывает ее в пачку. Чем яснее становится предыстория дела, тем более загадочным кажется само дело. Холле вычисляет различные комбинации, разгадкой к которым могли бы явиться фишки для го. Однако что здесь цель, а что средство ее достижения? Странные обстоятельства переплетаются самым странным образом. Тени, падающие из прошлого в настоящее, очень длинные. Нужно ли идти по следу доктора Баума, чтобы выйти на след профессора Штамма? Идентичны ли эти следы или различны? И ведут ли они, несмотря ни на что, к той же цели? Охваченный беспокойством, Холле встает. Непрозрачные линзообразные фишки магически притягивают его. Он вынимает их из конверта и нервно, неловко стучит ими друг об друга.

– Так? – вопросительно глядит он на Йохена Неблинга.

– Он брал всегда лишь две фишки – черную и белую. – Йохен пытается воспроизвести действия доктора Баума. – Он, точно фокусник, манипулировал ими. Они то исчезали между его пальцами, то вновь появлялись. И делал он это так ловко, что мне порой казалось, будто я слышу звуки кастаньет.

– Кончайте с фокусами! – все больше раздражается Вернер. Он чувствует, что от них, словно песок между пальцами, ускользает драгоценное время. Продолжая перебирать свои записочки, он пытается объяснить им: – Этот пунктик доктора Баума в свое время очень нам пригодился, но не более того. Он приобретает для нас интерес лишь в том случае, если этот фокус покажет нам профессор Штамм.

– Но он его уже показал! – возражает Йохен.

– Да?

– Во всяком случае, я явно действовал на нервы кузине, когда пытался воспроизводить его. А она не знает никакого доктора Баума и знакома только с профессором Штаммом.

Вернер берет из руки Йохена фишку из слоновой кости и поднимает ее вверх:

– Итак, что скрывается за всем этим? Серьезная акция? Кто-то хочет продолжить старую игру, но по-другому – чтобы на этот раз мы остались в дураках? Как мы отнесемся ко всему этому? Позволяет ли нам время ждать?

– Нет! – резко прерывает его Холле. – Если вопрос ставится так, то нет! На мне висит убийство, дело, которое существенным образом затрагивает безопасность государства. Это произошло сегодня и рядом с нами! Вот за что я отвечаю в первую очередь. И меня прежде всего интересуют факты. Может, взбалмошная Виола просто покрутилась, повертелась у нас перед глазами, отвлекая внимание, а мы, как загипнотизированные, смотрим и смотрим ей вслед.

– Что верно, то верно – она взбалмошная, но безобидная. А то, что она рассказала, не причуда и не выдумка, – говорит Йохен. – Я считаю, что Виолу, как наивного ребенка, послали в качестве связной. – Теперь уже он берет у Вернера фишку и таким же театральным жестом поднимает ее над головой: – По-вашему, все это случайность. Моя же гипотеза такова: ее использовали в качестве связной, использовали обманным путем, втемную.

– Ну и… – спрашивает Холле.

Вернер вскакивает, резко отбрасывает стул, делает несколько стремительных шагов по тесному кабинету, превращенному ими в штаб-квартиру, и останавливается перед Холле:

– Что «ну и»? Чего тебе еще нужно? Может, поводыря? – Он опять хватает фишку и вертит ее перед глазами у Эрхарда: – Тебе этого не достаточно? Ты толкуешь о важности дела и вопишь, требуя фактов…

– Я не воплю.

– Очень хорошо. Тогда послушай меня: эта маленькая штучка – факт, свежий и чертовски важный факт. – Вернер бросает фишку в конверт, где лежат остальные фишки. – Вот! Соедини все три вместе, расставь по точкам, и ты почувствуешь в твоей истории с убийством нечто более существенное, чем смрад пожара.

Он сует руку в оттопыренный карман своего пиджака, достает трубку и кисет и опять садится за свой письменный стол.

После того как Йохен Неблинг доложил о встрече с кузиной и принес третью фишку, их споры незаметно для них самих возвращаются к главному вопросу: чему отдать предпочтение? В их руках сейчас несколько нитей. С какой стороны начать их распутывать? Если игра, затеянная Штаммом, не отвлекающий маневр, то не следует ли прежде заняться ею и проявить крайнюю осторожность в деле с обнаруженным трупом? Такова приблизительно точка зрения Вернера. Однако нельзя исключать и другую точку зрения – что все это лишь маневр, предпринятый для того, чтобы запутать следствие. Так думает Эрхард Холле. Не лучше ли энергично взяться за расследование убийства, чтобы заодно выяснить, не преследует ли доктор Баум, скрывающийся под именем профессора Штамма, цель, которую теперь нельзя даже предположить?

Наконец однажды Эрхард Холле кладет на стол новый лист протокола:

– На безрыбье и рак рыба. Вспомните, Кобленц, Вагенфюрер и Хайзингер – три коммивояжера, которые в памятную нам ночь въехали на территорию ГДР на «фиате» старого образца и вскоре проследовали обратно, в Западный Берлин. Имеются первые результаты. Кобленц и Хайзингер – вероятнее всего, фамилии вымышленные, а документы на эти фамилии – безупречная подделка, совершенная при помощи официальных властей. Больше о них мы ничего не знаем.

Вагенфюрер – тоже фамилия не настоящая. Это мы знаем наверняка, потому что этого человека удалось идентифицировать. В действительности его зовут Гейдрих. Неплохое имечко[37]37
  Фамилия совпадает с фамилией одного из нацистских главарей, руководителя имперской службы безопасности третьего рейха.


[Закрыть], а? В свое время он заведовал бюро у одного члена коллегии адвокатов в нашей столице. Два года назад адвокат и заведующий его бюро бежали из республики, прихватив важные документы, и сразу же, использовав вместо пая список известных им в ГДР лиц, вступили в организацию Мампе. Некоторые из их бывших клиентов в ГДР состоят теперь там в разряде потенциальных клиентов. Четыре раза они нелегально провозили людей через границу. И во всех четырех случаях по автостраде на Треллеборг. Предположительно, Гейдрих, он же Вагенфюрер, вооружен… – И после короткой паузы Холле саркастически добавляет: – К сожалению, неизвестно, играет ли он в го.

Вернер не реагирует на подначку.

– Черт возьми! – восклицает он в ответ на вопрошающий взгляд Холле. – Такой материал в архиве не получишь и в служебном кабинете не найдешь. Видно, твои коллеги постарались ради тебя и достали сведения из первоисточника. Смотри, парень, не зазнайся! Не иначе как кто-то в Западном Берлине из занимающих высокой пост пооткровенничал.

Эрхард Холле воспринимает слова Вернера как бестактность, но все же чувствует себя польщенным.

– Так оно и есть, – подтверждает он. – Выяснилось и еще кое-что. В той же транспортной фирме, куда устроился Вагенфюрер, он же Гейдрих, работает некий Шмельцер. Связан ли он с Вагенфюрером – неизвестно, но одно обстоятельство должно нас заинтересовать. Этот Шмельцер – постоянный посетитель кабака под названием «У Лотты», который находится в Шарлоттенбурге[38]38
  Район Западного Берлина.


[Закрыть], где-то у Штутгартерплац. Там встречаются боксеры и кетчисты. Говорят, что, перед тем как перейти к Мампе, Шмельцер был менеджером нескольких кетчистов.

– Не понимаю, – говорит Вернер. – В случае с убийством на автостраде использовались наркотики, а не удары ребром ладони и удушающие захваты.

Эрхард Холле торжествующе ухмыляется:

– Дорогой мой, ты успел забыть некоторые детали старого дела «Мертвый глаз». Йохен сразу поймет, что я имею в виду. Как звали того старика, который работал за стойкой в баре твоей тетки?

– Эгон. Понимаю, куда ты клонишь. Перед тем он зарабатывал на хлеб в ярмарочных балаганах. А на первых послевоенных турнирах кетчистов в Западном Берлине ему дали прозвище «душитель из Нойкёльна» или что-то в этом духе.

– Верно! А теперь я задаю вопрос: не мог ли доктор Баум использовать эту связь? В этом случае через Эгона он вышел бы на Шмельцера.

– Не исключено, – признает Вернер. – Но с какой целью? Подобная комбинация вполне вероятна, но я не вижу в ней никакого смысла.

Прежде чем ответить, Эрхард Холле с наслаждением выдерживает паузу:

– Возможно, смысл появится, если учесть то обстоятельство, что вот уже в течение некоторого времени Шмельцер числится без вести пропавшим.

– Минуточку, – пытается скрыть свое изумление Вернер, – об этом и речи не было. Информация об исчезновении должна была в соответствии с заведенным порядком оказаться на столе в органах дознания нашей прокуратуры. Однако о розысках пропавшего западноберлинца ты пока что не проронил ни слова. Тут что-то не так!

– Верно! Абсолютно верно! Здесь действительно что-то не так, поскольку вопреки установившейся традиции ходатайство о розыске к нам не поступало. Почему – спрашиваю я. Кто проявляет непонятную сдержанность?

– Да, – кивает Вернер, – у нас появился новый материал для размышления.

По нему видно, что он готов немедленно заняться этим.

– Я думаю над тем, – говорит Йохен Неблинг, – насколько предположение, что человек из фирмы Мампе по фамилии Шмельцер и мертвец у автострады одно и то же лицо, поможет нам выяснить, как там оказались найденные нами две фишки для го. Если же предположить, что между Баумом и Шмельцером существовала связь, это в какой-то мере приближает нас к разгадке.

Вернер откашливается и вновь начинает размахивать своей трубкой:

– Есть еще одно обстоятельство, которое говорит в пользу предположения, что мы обнаружили труп пропавшего: западноберлинская сторона ведет себя так же, как и мы. Мы обнаруживаем труп у транзитной автострады и умалчиваем об этом факте, потому что предполагаем, что за этим скрывается нечто большее, чем кража сберегательной книжки. У них пропал человек, который мог бы оказаться тем, кого мы нашли, но они будто воды в рот набрали. Иначе говоря, они придают этому случаю не меньшее значение, чем мы.

Эрхард Холле нетерпеливо вскакивает:

– Но как это согласуется с другими фактами? Какой мне, к примеру, толк от того, что под мышкой у Вагенфюрера или просто в его автомобиле было оружие? На месте обнаружения трупа не найдено пуль. А что найдено? О, я уже не могу говорить об этом – найдены две фишки для го! Мы вертимся в заколдованном круге.