Текст книги "Двойная игра"

Автор книги: Гюнтер Карау

сообщить о нарушении

Текущая страница: 2 (всего у книги 25 страниц)

Свой учебник для сотрудников ЦРУ корифей шпионской науки Фараго написал в 1954 году. А что было бы, если… Теперь бесполезно рассуждать о том, если бы да кабы! Что мне в тот майский вечер 1960 года, когда мы отмечали день рождения тети Каролины, было известно об учреждении, именуемом Центральным разведывательным управлением, не говоря уже о мастере шпионажа Фараго?

Пункт 3 подразделялся на подпункты, в соответствии с которыми рычагами для вербовки могли служить: а) фанатическая увлеченность своей профессией; б) жадность; в) патологическая тяга к женщинам; г) наказуемые преступные деяния. Когда позже дошла очередь до пункта 5 – обучения и я согласно учебной программе получил в фотокопиях выдержки из учебника Фараго, я смог прочесть то, что, возможно, для меня и не предназначалось: особо благоприятным Фараго считал совпадение нескольких из указанных предпосылок. Так, например, легче легкого поймать в свои сети завзятого бабника, который приобрел столь необходимый ему для его похождений автомобиль, подделав банковский чек. Хорошим объектом является глубоко убежденный в своем высоком призвании литератор, которого осыпают деньгами за производимую им макулатуру независимо от того, стоит она того или нет. Почти идеальным объектом считается ученый, только и думающий о том, как бы превратить свое открытие в деньги, чтобы с их помощью приручить красотку после того, как он с помощью яда убрал с дороги соперника.

И я спрашиваю себя сегодня: что из всего этого они откопали во мне? Я не воровал. Никогда не питал особой склонности ни к женщинам, ни к деньгам. А что касается моей специальности – электроники, то я хоть и зарекомендовал себя ее энтузиастом, однако с той сдержанностью, которая диктовалась нашими более чем скромными в ту пору возможностями. Так где же они, те муки, за которые они меня полюбили?

Господин Вагнер вряд ли смог бы ответить на этот вопрос. Мелкий подручный своих хозяев, он методично кружил вокруг меня, отрабатывал аванс, выданный ему на расходы.

– Итак, дорогой Йохен, – сказал он покровительственно, – вы видите, как все просто. Это называется информацией, а она стоит денег. – Он достал купюру в двадцать западных марок и сунул ее мне в карман куртки.

Я был настолько ошарашен, что у меня вырвалось:

– Да вы что, спятили? Целый фунт за какую-то чепуху!

Тетушка – эта ничего не подозревавшая клуша – стояла рядом с нами.

– Йохен, – вмешалась она, – как только у тебя язык поворачивается говорить такое? Господин Вагнер вовсе не спятил. Ты можешь спокойно взять деньги. У господина Вагнера они не последние.

Во мне росло смутное предчувствие. Я но мог только понять, откуда оно появилось. Однако тут дал о себе знать наш фамильный порок – я начал распаляться:

– И все-таки это чистый идиотизм! Какое отношение имеет господин Вагнер к бритвенным лезвиям, о которых мы говорили?

Вагнер остался на высоте положения:

– Придет время, и вы поймете, Йохен. Это статистика. Это кругозор. Это мировая экономика. Здесь так заведено.– Он черкнул что-то в своей записной книжке. – Я работаю на статистическое земельное управление. По совместительству, так сказать. Там они этим интересуются. – Он вырвал страничку из своей записной книжки: – Вот адрес маленького кафе. Там играют в го[12]12
  Теперь важно, чтобы читателя не сбило с толку название этой экзотической игры, о которой Йохен Неблинг впервые услышал в пивной своей тетушки. Как сказано в предисловии, у читателя есть возможность научиться играть в го, с необходимостью чего Йохен Неблинг столкнулся позже. В последующем об этом речь пойдет еще не однажды. Игра в го сопровождает действие романа и влияет на действующих лиц. Поэтому, для того чтобы лучше понять происходящие в романе события, в конце книги дается приложение с кратким изложением правил игры. Читатель, не интересующийся такими играми или не желающий перелистывать книгу туда и обратно, может спокойно отказаться от чтения приложения. Для тех же, кто решится ознакомиться с правилами игры, откроется небезынтересная перспектива освоить го, загадочную и самую старую настольную игру мира, в той же последовательности, что и Йохен Неблинг, оказавшийся в трудной ситуации и ставший нашим человеком в Западном Берлине. Для него эта сама по себе безобидная игра явилась символом той большой игры, которая велась в то время по ту и по эту сторону невидимого франта.


[Закрыть] или как там еще называется эта игра. Пусть это, однако, вас не смущает. Меня вы можете застать там во вторник Вечером. Я познакомлю вас с одним господином из статистического управления.

Я вытащил из кармана новенькую, хрустящую двадцатку и внимательно рассмотрел ее.

Шарманка гудела на всю пивную: «То в Шёнеберге было. Май, сирень цвела, И девушка прелестная была там».

– О, Шёнеберг! О, девушка! – подтягивала фрау Леман-Мюк.

– Эх вы, недоделанные! – выкрикнула Люси, увидев, что мы продолжаем разговаривать, и стала одеваться.

Тетя Каролина уже не обращала на нее внимания. Она взяла двадцатку и сунула мне ее обратно в карман:

– Почему бы и нет, если все так просто, мой мальчик? – И она чмокнула меня в щеку. – Мы ведь должны помогать друг другу.

Кто-то настроил приемник. Позывные из эфира перекрыли звуки шарманки:

– «Говорит радиостанция РИАС Берлин[13]13
  Западноберлинская радиостанция, систематически занимавшаяся откровенно подрывной пропагандой против ГДР.


[Закрыть] – свободный голос свободного мира. Время – ноль часов».

Нежные голоса скрипок заиграли мелодию старого германского гимна: «Германия, Германия превыше всего…»

3

Телеграмма 115/1 (молния).

Отправлена 28.1 в 3.10

по распоряжению районного прокурора.

Вручить дежурному офицеру немедленно.

В дополнение к телеграмме 113/1 об обнаружении трупа в лесничестве Грамцов.

Содержание: о подъездных путях к месту обнаружения, трупа.

В дополнение к отправленной нами телеграмме 11311 указывается, что из-за продолжительных дождей подъездные пути к месту обнаружения трупа непроходимы для обычных служебных автомашин. Для проезда оперативной группы настоятельно рекомендуется использовать рабочую дорогу лесничества, начинающуюся на автостоянке у 72-го километра автострады.

Проводник ожидает на указанной стоянке.

ВРИО начальника: лейтенант уголовной полиции Кёлер.

Назавтра инженер Неблинг целый день торчит у себя, в комнатушке технолога. Как только звонит телефон, он первым хватает трубку. Наступает обеденный перерыв. Обычно Неблинг довольствуется парой бутербродов и пакетом молока. Но сегодня он вместе со своими коллегами идет обедать в столовую.

Молодой мастер по фамилии Виттих, которого за его способность говорить на любую тему зовут Профессором, как всегда, разворачивает над тарелкой утреннюю газету и назидательным тоном комментирует прочитанное. Восемьдесят тысяч лет назад в реке Верра жили гиппопотамы. Кто бы мог подумать! А в Швейцарии открыли сонное вещество – как раз то, что нам надо, учитывая наши дела с выполнением плана. Комментируя нефтяной кризис, Виттих говорит: «Хорошо бы, если бы вообще не стало нефти. Тогда бы они не смогли начать войну. Никто не смог бы!» Его не слушают. Все заняты тем, что дают полезные советы сотруднику по фамилии Фарендхольц, сын которого попался в универсаме на краже жевательной резинки. Сначала ругают современные универсамы, которые делают из детей воров, потом – жевательную резинку и все такое прочее, из-за чего дети сходят с ума. Мальчишку Фарендхольца не ругают.

Некоторое время Неблинг слушает молча, потом толкает в бок Виттиха:

– Эй, Профессор, что ты знаешь о Тайхане?

– Тайхань? – Вилка с котлетой, которую держит Виттих, застывает в воздухе. – Один момент! Остров называется Тайвань.

– А о Конфуции?

– Старикан-китаец. Но он сидел не на Тайване, а на горе, как Моисей.

– Может быть, он играл в го?

– О-го-го, парень! Ну и вопросики! Го? Никогда не слышал. Но думаю, что старик играл бы и на органе, если бы он у него был. Дай мне спокойно доесть котлету.

Неблинг уходит обиженный. Перед концом работы он звонит жене:

– Я немного задержусь: зайду по делам в Палату техники. Ненадолго-

Затем он идет в старое здание заводоуправления, где сейчас располагается заводская библиотека.

Библиотекарша удивлена:

– Восточная поэзия? Это что-то новое, коллега Неблинг. – Держась необычайно прямо, старая женщина подходит к каталожным ящикам. – Мне даже не требуется заглядывать в каталог. Посмотрите-ка сюда: старый регистрационный номер Б45/121. – С каталожной карточкой в руках она возвращается к столу выдачи. – К сожалению, читатели таких вещей почти не спрашивают. Мы это отложили подальше, потому что у нас не хватает места. Техническая литература постепенно вытесняет другие книги. Мы ведь теперь все такие современные. – Было заметно, что это ей не по душе. – Вам срочно? – спрашивает она. – Тогда придется сходить в запасник.

Неблинг ждет. Библиотекарша возвращается, радуясь тому, что разыскала книгу:

– Как хорошо, что мы ее никуда не передали. Ведь это сокровище! – Она перелистывает страницы толстого сборника. – Посмотрите на эти прекрасные старинные рисунки тушью. Советую вам почаще обращаться к таким вещам. Может, вам сразу продлить срок пользования книгой?

Неблинг просит ее пока что ничего не записывать: ему нужно найти одно место в тексте.

Она протягивает ему книгу явно разочарованная. Он садится в уголок читального зала. В некоторых местах он зачитывается, находя достойными внимания эротические сцены с их безудержным стремлением продлить любовное наслаждение – не столько поэзия, сколько руководство по искусству любви. Рисунки тушью, сопровождающие любовные сцены, он вынужден переворачивать вверх ногами, чтобы разобраться в анатомии переплетенных тел. О настольной игре в книге не говорится ни слова. В одном месте речь идет о цветах и о том, что это значит, если их пожирает лошадь самурая. Оказывается, цветы – это околдованные женщины. Неизвестный поэт из эпохи забытой династии Хань сравнивает рис по калорийности с мудростью, которая питает силу, и заключает: «Горе тому, кто пройдет мимо и оставит лежать на дороге хотя бы одно зерно!» Но автора но имени Тайхань в антологии нет. Вкрапленные же то там, то тут притчи Конфуция еще больше все запутывают.

4

Йохен Неблинг задает себе вопрос: сколько же стоит протезная мазь, если в придачу к ней дают еще двадцать западных марок? Поезд городской железной дороги пересекает невидимую границу. Однако есть только одна луна, которая холодно взирает с высоты на хорошее и плохое, справедливое и несправедливое. И тог, кто в этом сумасшедшем городе хочет совершить прыжок, не должен забывать, что может упасть, особенно если он под завязку накачался виски.

Двадцать западных марок – в то время это были немалые деньги, во всяком случае, для такого, как я, и я мог бы найти им отличное применение. Как, впрочем, и любой другой. Когда мне наконец-то удалось вырваться из объятий горько рыдавшей тетушки Каролины и я, протрезвевший и озябший, очутился в последней электричке, следовавшей по кольцевой дороге, то уже не мог думать ни о чем, кроме как об этих проклятых деньгах. Время от времени я ощупывал нагрудный карман и ощущал твердую, в несколько раз свернутую купюру. Поезд с воем летел сквозь ночь. Вглядываясь через оконное стекло в темноту, где в глубоком сне лежали крохотные домики садоводов и огородников, я видел свое призрачное и безглазое отражение. Кто это смотрел на меня оттуда?

Я сидел один в отсеке вагона. Открыл окно и подставил голову под струю встречного ветра. Был момент, когда мне захотелось выкинуть денежную купюру, чтобы она, порхая по ветру, унеслась в ночь. Но разве таким путем удалось бы избавиться от нее? Из-за трусости и глупости, которые часто идут рука об руку, я вляпался в эту историю. Двадцать марок или тридцать сребреников – какая разница? Неужто меня так дешево можно купить и заставить пойти на грязное предательство? И разве что-либо изменится, если я тайно избавлюсь от этой двадцатки? Все равно мне не удастся смыть с себя клеймо предательства. От некоторых вещей можно уйти потихонечку, бочком, от себя же самого не уйдешь. Неужели за предательством последует трусость, точно так же, как поначалу она предшествовала ему? Я был выбит из колеи непривычной для меня пьянкой, и в моей гудящей голове тяжело, словно мельничные жернова, ворочались мысли. Что такое предательство, как не недостаток мужества и решимости несмотря ни на что остаться верным самому себе и людям, с которыми ты связал себя добровольными узами? «Мужество – это и есть жизнь», – сказал однажды мой отец. И действительно, разве не теряет власть над самим собой человек, у которого угасло мужество и нет уже сил идти своим путем?

Иногда этот путь очень извилист. Я был провинциальным парнем, которому предстояло сориентироваться в полной абсурда и хитросплетений жизни, где сталкивались великие державы, где одна часть города уже считалась столицей нового государства – Германской Демократической Республики, а другая все еще рядилась в мантию столицы старого рейха, где за двадцать пфеннигов можно было проехать из одного мира в другой и где кое-кто подвергался опасности быть раздавленным жизнью этого разорванного на части города. Но я бы рассмеялся в глаза тому, кто сказал бы, что именно мне грозит эта опасность.

Я был слишком глубоко погружен в элементарную повседневность. Небольшая задолженность по учебе, предстоящая производственная практика, жена и ребенок, борьба за квартиру в жилищно-строительном кооперативе, шумная компания друзей по гандбольному клубу, изготовление различных самоделок, чтобы немного поправить бюджет семьи, – столько всего, что для путешествий из одного мира в другой практически не оставалось времени. Туда-сюда мотались тогда в основном бездельники. Два или три раза я сбегал с кем-то из приятелей в захудалые киношки на Потсдамерплац или Брунненшграссе[14]14
  Площадь и улица Западного Берлина.


[Закрыть] и после этого мог поддержать разговор о том, живы еще или уже мертвы классические вестерны. Не без зависти и не без вожделения останавливался я в первое время перед кричавшими об изобилии витринами магазинов. А каких только сказочных электронных новинок не предлагал радиомагазин у старого Дворца спорта! Именно сказочных. Но поскольку для тех, кто не был готов заложить ради их покупки последние штаны, все эти вещи были практически недоступны, они вскоре превратились для меня в атрибуты из мира волшебных сказок. У меня просто-напросто пропал к ним интерес. Сегодня, когда нас порой даже раздражает «потребительский разгул в условиях социализма», или как там еще называют это новые левые, можно острить по поводу того, что то была мораль бедных. Согласен, но не надо забывать, что это была и мораль сильных духом.

Когда мне на моем бывшем предприятии, пославшем меня на учебу в вуз, перед началом производственной практики предложили подписать обязательство не посещать западные сектора Берлина, я сделал это без особого душевного трепета. Мне не хотелось обижать седовласых мужей, которые видели во всем этом нечто вроде некоего действа на арене классовой борьбы. А что, собственно, я терял? Я настолько был уверен в себе, что не сомневался в том, что выйду чистым из любой преисподней. Тайные экспедиции к тетушке Каролине за мазью для отца, которую я получал в обмен на лицемерные проявления родственных чувств, я рассматривал как безобидный грех. И что же? Вот в моем кармане лежит, так сказать, плата за этот грех. Я никогда не придавал особого значения тому, что думают обо мне другие, но мое собственное мнение о себе, как оказалось, ранило меня больше, чем самого чувствительного принца. И это побудило меня в ту ночь на не существующей ныне железной дороге (теперь на этом месте проходит пограничная стена), где-то между станциями Кёльнише Хайде и Трептовер Парк выкрикнуть в открытое окно: «Раздолбай!»—и, поскольку это прозвучало просто здорово, повторить еще раз: «Раздолбай!»

Поезд приближался к границе. Я забился в угол у окна, подпер голову рукой и притворился спящим. Заработали тормоза. Завибрировали оконные стекла, массируя мой прислоненный к ним череп, стойко переносивший эту вибрацию. На ветру раскачивался фонарь. Его призрачный свет скользил по безлюдному перрону, словно свет маяка на отрезанном от жизни острове. Громогласно прокричал динамик:

– «Трептовер Парк! Трептовер Парк – первая станция демократического сектора. Просьба приготовить документы для проверки!»

От головы поезда двигался парный патруль. Таможенник остановился у моего окна и сделал знак пограничнику, но тот только отмахнулся, и они пошли дальше размеренным шагом, отсчитывая секунды этой глухой ночи. Я наблюдал за ними, скосив глаза. Под вокзальными часами они остановились и еще раз повернулись в мою сторону. Было ровно два часа четыре минуты.

– «Поезд следует в направлении Осткройц – Гезундбруннен. Закрыть двери, прекратить посадку!» – проревел динамик.

С шумом захлопнулись двери. Когда под моим сиденьем взвыл электромотор и поезд тронулся, я вскочил. Не соображая, что делаю, я с силой раздвинул плечом двери и неожиданно ощутил пустоту под ногами. И лишь в полете – наполовину прыжке, наполовину падений из набиравшего скорость поезда – я наконец понял, что попадаю в водоворот, который, начав вращение, крутится все быстрее и быстрее и тянет меня в свой центр. За что можно было уцепиться? Мои руки хватали пустоту.

Таможенник наклонился ко мне:

– Так и знал: пьян в стельку.

Я тщетно пытался подняться:

– Мне надо поговорить с офицером.

Пограничник рассмеялся:

– Может, лучше сразу с генералом? – Он подхватил меня под мышки.

Таможенник и пограничник держали меня с двух сторон.

5

Служебное.

Доставить курьером 30.1.

Копию – районному прокурору.

Приложение к предварительному донесению о ходе расследования, раздел «Доказательства», лист 17.

Содержание: относительно обнаружения трупа в лесничестве Грамцов.

К пункту 1. Повторный допрос свидетеля Крона Вильгельма подтверждает данные, изложенные в предварительном донесении. На допросе свидетель Крон Вильгельм, по поручению сельскохозяйственного кооператива «Рассвет» на общественных началах наблюдающий за кострами из древесных отходов, показал, что огонь, возможно причинивший ожоги, обнаруженные на трупе, был замечен им случайно, когда перед сном он решил выйти из дома, чтобы взглянуть на крольчиху, которая вот-вот должна была принести потомство.

К пункту 2. Точное время, когда свидетель Крон Вильгельм сделал свои наблюдения, устанавливается по времени окончания одной из телепередач, к концу которой дремавший до того свидетель проснулся.

К пункту 3. Допрошенный в качестве свидетеля Аль Эгон, председатель сельскохозяйственного кооператива «Рассвет», подтвердил, что свидетелю Крону Вильгельму действительно поручен на общественных началах надзор за сожжением древесных отходов после валки и раскорчевки леса. Далее допрошенный Аль Эгон подтвердил, что свидетель Крон Вильгельм известен как кроликовод и руководитель секции по выращиванию кроликов породы «голубой великан».

К пункту 4. Промедление на начальном этапе следствия, подвергнутое критике районным прокурором, объясняется отнюдь не поведением свидетеля Крона Вильгельма, который сразу же после сделанных им наблюдений предоставил себя в качестве свидетеля а распоряжение местного участкового уполномоченного, а исключительно необычными погодными условиями, в результате которых подъезд к месту обнаружения трупа стал невозможен (см. сообщения метеорологической службы и раздел «Доказательства», лист 12). Соответствующее сообщение было получено оперативной группой уголовной полиции в то время, когда она уже находилась в пути на непроезжей к тому времени дороге, за хутором Цирцов.

Подпись неразборчива.

Инженер Неблинг уже выходит на улицу, когда вахтер кричит ему вслед:

– Телефон! Стойте! Коллега Неблинг, вас к телефону!

Его первая мысль: «Это Рената – держись!»

– Слушаю, – с опаской говори! он в трубку.

– Наконец-то я тебя отловил, бродяга! Почему ты еще не дома? – гремит в трубке густой бас.

Йохен сразу же узнает этот голос:

– Ты звонил Ренате?

– Разумеется. Посланный тобой ночью сигнал бедствия дошел до меня по нашей старой схеме. Так что все в порядке. Вот только раньше позвонить тебе я не смог.

– Значит, все функционирует. Рад снова тебя слышать, Вернер.

– Все работает, как в прежние времена, парень. А почему, собственно, должно быть иначе? – Его смех раздается как из тысячелитровой бочки. – Так в чем дело?

– Ты говорил с Ренатой?

– Она сказала, что ты в Палате техники.

– Не знаю, право…

– Что?

– Насчет Палаты техники… не совсем соответствует истине.

– Это твое дело.

Они молчат. Йохен Неблинг озирается. Вахтер стоит на улице под навесом и занимается тем, что наблюдает за стихающим к вечеру движением транспорта. Кроме него, вблизи никого нет. Йохен Неблинг вновь поворачивается к телефону и тихо произносит:

– А может быть, и твое… Тетя Каролина дала о себе знать.

– Правда? Она передает привет? Я не ослышался?

Неблинг наслаждается произведенным им ошеломляющим эффектом. Взаимные розыгрыши и подтрунивания всегда были у них в ходу – даже тогда, когда дела шли плохо.

– Но я согласен, – продолжает Неблинг, – пусть это будет моим делом.

– Кэролайн? На самом деле Кэролайн? – Бас в трубке приобретает более мажорную окраску.

– Разве я говорю по-японски?

– При чем тут японский?

– Ну тогда, наверное, на суахили…

– Ты можешь говорить серьезно?

– Я всегда говорю серьезно.

– Ведь старушка Каролина вместе со всем своим борделем переселилась, помнится, на Майорку.

– Не смей так неуважительно говорить о моей тетке.

– Хорошо, слово «бордель» я беру назад.

– Это уже твое дело.

– Ну, доложу я тебе, умеешь ты поиграть на нервах.

– Теперь я вижу, что ты заинтересовался. Так слушай: не непосредственно от Каролины, а из-за угла. Я скажу тебе только одно слово: «го».

Молчание.

– Не могли бы мы встретиться?

– Не забывай, в отличие от тебя я не пенсионер.

– Еще одно слово, и я выдам тебя жене с твоей Палатой техники.

Оба смеются. Оба думают друг о друге не без некоторого умиления: «Состарился, но остался ребенком».

– Ай, Йохен, – гудит в трубку Вернер, – как давно все это было! Нам нужно почаще видеться, а не только когда есть дело.

– Да, конечно, – соглашается Йохен.

– Итак, где и когда?

– Это всегда определял ты.

– Может, у тебя дома?

– Но это всегда было против правил.

– Было… да сплыло… Теперь мы старые, беззубые волки. Я с удовольствием повидался бы с Ренатой.

– Право, не знаю, – колеблется Неблинг. – Она всегда так реагирует на Кэролайн. Как бы это сказать… Она трепещет последними нервами, которые у нее еще остались после всего того… – В Йохене вновь оживает пережитое: страх, боязнь выдать себя неосторожным словом, взглядом, а порой ощущение, чю ты стянут незримыми путами, от которых уже не освободиться ни тебе, ни твоим близким.– Хорошо, – говорит он, – у меня так у меня. Я буду через полчаса. В конце концов, должны же и мы с тобой сыграть партию.

Он кладет трубку, хочет снова набрать номер, но в этот момент телефон начинает звонить. Вахтер довольно грубо отделывается от просителя и потом ругается по поводу того, что лезут тут всякие со своими делами, которые его абсолютно не касаются.

– К вам это не относится, – милостиво говорит он Неблингу. – С вами все ясно.

«Ах, если бы тебе действительно было все ясно», – думает Неблинг. Он звонит жене:

– У нас будет гость. Ничего особенного не нужно. Так что не хлопочи.

– Ой… – только и успевает сказать она.

А он продолжает:

– Посмотри заодно, где лежит доска для игры в го и коробочка с фишками, та, что из-под сигар. Да ты сама знаешь,

– Знаю, – говорит она.