Текст книги "Седьмое небо"
Автор книги: Гурам Панджикидзе
сообщить о нарушении
Текущая страница: 7 (всего у книги 10 страниц)
ГЛАВА СЕДЬМАЯ
1
Бригадир шихтового двора Валико Азарашвили возвращался домой расстроенным. С заготовкой металлолома дело не ладилось. План трещал по швам. В конце смены он заглянул в мартеновский цех к своему приятелю, сталевару. Его не оказалось на месте. От этого настроение испортилось еще больше.
«Черт побери, где его носит!» – думал мрачный Азарашвили.
Шел по заводу, глядел на столбы, металлические конструкции, идущие навстречу паровозы и думал: «Все бы это в утиль!»
А когда он поравнялся с изложницами, остановился и просто глаз от них оторвать не мог.
«Боже мой! Уйма какая, не сосчитать! Ко мне бы их, на шихтовый двор», – усмехнулся Валико и достал папиросы.
Небо над его головой было угрюмое, почти черное. «Надо поскорее идти домой. Того и гляди дождь припустит».
Заспешил, но вдруг снова остановился. Что-то промелькнуло в голове, оглянулся, опять уставился на изложницы.
– Нет, нет! Что я, с ума спятил? – сказал он вслух и решительно двинулся к проходной, но навязчивая идея уже перестала казаться нелепой.
Он остановился, постоял в нерешительности, потом махнул рукой и широко зашагал обратно. Вот и разбросанные в беспорядке изложницы.
«С ними, пожалуй, не справиться, а вот надставками мы могли бы загрузить целый состав. Нам хотя бы пятьдесят штук». Валико огляделся вокруг, испугавшись, что его мысли кто-нибудь мог подслушать. Но вокруг не было ни души.
«Состав я подгоню сюда. Четырех рабочих, пожалуй, хватит…»
Не успел Валико все прикинуть, как хлынул ливень.
«Погодка! Лей, лей, чертов дождь. Видно, и погода со мной заодно».
Валико добежал до навеса. И здесь не было никого. Дождь неистово барабанил по железной крыше.
«Надставки мы разобьем электромагнитом и первой же порцией загрузим в печи. Здесь их столько лежит без дела, что никто этого и не заметит».
Валико поднял глаза. Дождь лил из темной, хмурой тучи, как из дырявого ведра.
– Черт побери, конца ему не видать! – проворчал Валико и, перепрыгивая через лужи, добежал к себе, не забыв и на этот раз удостовериться, что никто его не видел.
Добежав до шихтового двора, он вынул платок и тщательно вытер мокрые волосы. «Лей, лей, не переставай, – приговаривал Валико про себя, – хоть всю ночь лей».
Рабочие удивились, снова увидев бригадира. Никогда в жизни он не являлся в цех так поздно.
Азарашвили поглядел на ребят, поразмыслил и подозвал одного из них – плотного, рыжего…
2
Начальник двора изложниц Амиран Абуладзе пришел на завод ранним утром. Оглядел свое хозяйство, и что-то ему не понравилось, вроде бы что-то было не так. Но что? Он внимательно огляделся, подошел к тому месту, где были недавно сгружены надставки. Ему показалось, что их стало меньше, и он принялся пересчитывать. Не хватало сорока штук. От неожиданности и удивления Абуладзе остолбенел.
«Куда они могли деться? Это невозможно. Я, наверно, ошибся, – подумал он и снова принялся считать. – Точно. Не хватает сорока надставок. Ни больше ни меньше… Может быть, их перевезли в другое место? Но кто и зачем мог это сделать? Нет, это исключено! Какому дьяволу они понадобились?»
Он снова обошел весь цех и двор, снова в растерянности проверял свое хозяйство. Нигде никаких признаков сорока громадных надставок…
И вдруг в сознании всплыл недавний разговор в завкоме, где Азарашвили разносили в пух и в прах за невыполнение плана по металлолому.
«Ах ты сукин сын! Так ты план выполняешь! Ну погоди, я тебе покажу!»
Амиран побежал, размахивая на ходу руками, и вдруг остановился на полпути.
– Куда я спешу, дурак, – горестно рассмеялся Абуладзе. – Если он сумел украсть, так уж, наверно, догадался их в первую очередь переплавить! Пожалуй, не стоит идти. Если я покажусь на шихтовом дворе, он сразу сообразит, что я смекнул, в чем дело. Пошлю кого-нибудь из своих рабочих, пусть разведают, может быть, набредем на какой-нибудь след. А пока помолчим. Он успокоится и подумает, что мы, идиоты, ничего не заметили. И тогда, наверно, снова сунется…
Амиран вернулся к себе и вызвал бригадира.
– Здорово! – рявкнул Амиран.
– Здравия желаю, – ответил бригадир, не скрывая своего удивления. Ему никогда не приходилось видеть начальника цеха, тихого, обходительного человека, в таком возбужденном состоянии.
– Ничего не заметил сегодня во дворе?
– А что случилось? – бригадир забеспокоился.
– Разиня ты несчастный! Тебе двух гусей доверить нельзя, а не то что такое хозяйство! Где новые надставки, хотел бы я знать?
– Вот они, – махнул рукой бригадир.
– А ну-ка пересчитай! Ты знаешь, сколько их?
– Конечно.
– Только глаза умеешь таращить. Иди считай. Иди, иди, я подожду.
Бригадир направился к надставкам. Пересчитал их, повернул к Амирану свое удивленное лицо и снова принялся считать.
– Сорока штук недостает.
– Будь здоров!
– Да кому они нужны, эти надставки проклятые!
– А это тебе мог бы объяснить Валико Азарашвили.
Стоило упомянуть Азарашвили, и бригадир все понял.
– А теперь слушай, что я тебе скажу. На шихтовый двор пошли кого-нибудь, кого там не знают. Ясно? Пусть хорошенько посмотрит. И если наткнется на наши надставки, чтобы немедленно тебе сообщил. Конечно, он ничего там не найдет. Этот подлец все давно переплавил. Но мы все же проверим. И никому ни слова! Слышишь! Предупреди парня, которого пошлешь. Пусть наберет воды в рот. Лучше всего пошли Черного Гогию… Ну, попадешься ты мне, Валико! Я покажу тебе, где раки зимуют!
Амиран пошел к главному инженеру. У листопрокатного цеха заметил машину Георгадзе. Значит, он здесь…
– Что с тобой, парень? Ты посинел весь, – сказал Георгадзе, глядя в бледное, взволнованное лицо Амирана.
– Мне надо поговорить с вами с глазу на глаз.
– Я могу выйти, – сказал начальник цеха.
– Нет, останься. Мы ведь закончили. Я сейчас иду, – бросил он Амирану, поняв, что тот ничего хорошего сообщить не собирается. – Составь счета, – сказал, вставая, главный начальнику листопрокатного, – и к концу дня заходи ко мне.
Когда вышли во двор, Михаил нахлобучил старую, знакомую всем соломенную шляпу.
– Ну, выкладывай.
– С чего и начать-то, не знаю. Ну, прихожу сегодня утром во двор и обнаруживаю – нет сорока надставок. Ночью их кто-то украл.
Главный инженер сперва засмеялся и посмотрел на Амирана так, будто тот спятил. Потом вдруг закричал:
– Что ты мелешь? Пьяный или с ума сошел?
– Товарищ главный инженер, мне не до шуток. Сердце так и скачет.
– Кто работал в ночной? Всех до единого под суд отдам! И тебя сниму, – Георгадзе резко повернулся к Амирану, – и тебя по головке не поглажу! Как это можно – сорок надставок из-под носа унесли. Каждая по полтонны! Куда твои глаза глядели? Позор! Позор!
Амиран подождал, пока главный отбушует, а потом тихо сказал:
– По-моему, сейчас не стоит поднимать шума.
– А что же прикажешь делать?
– Я знаю, кто это. Но надо подождать.
– Ты подозреваешь кого-нибудь?
– Я знаю точно. Это мог сделать только Валико Азарашвили. У него с металлоломом плохо, плана не выполняет.
– Пожалуй, ты прав… Сейчас же вызывай милицию.
– Михаил Владимирович, не надо. Надставки уже давно загружены в печь. Их не вернешь.
– Что же, спустить ему это?
– Да нет. Надо сделать вид, что мы не заметили. Он наверняка снова сунется. Только теперь ждать будем…
– А кто-нибудь, кроме тебя, об этом знает? – План Амирана понравился главному инженеру.
– Знает бригадир.
– Предупреди, чтобы молчал,
– Об этом не беспокойтесь.
– А если они не будут больше красть?
– Будут. А в суд подать никогда не поздно. Улик-то ведь у нас нет.
– Тогда лови воров, а то и тебе не поздоровится. Даю три дня сроку! – пригрозил Георгадзе.
3
Воры попались на пятый день.
В два часа ночи маленький паровозик вышел с шихтового двора. К нему была прицеплена одна-единственная платформа.
От волнения у Амирана перехватило дыхание, и он сжал руку бригадира. Вместе с ними в засаде сидело еще двое рабочих. Паровоз медленно объехал двор изложниц и двинулся дальше.
– Неужели заметили? – прошептал Амиран.
Бригадир пожал плечами и достал было сигарету, но Амиран перехватил его движение. Паровозик запыхтел где-то впереди, потом остановился и дал задний ход.
– Не шевелитесь, пока платформу не загрузят. Пусть потеют, – прошептал Амиран.
Рабочие кивнули.
Паровозик подошел ко двору изложниц, сбавил скорость, замер. Никого не было видно, и платформа была пуста. Минуты тянулись медленно. Наконец на рельсах появились четыре темные фигуры. Амиран сразу узнал Азарашвили по его сутулой спине. Четверо шли молча и оглядывались. Не заметив никого поблизости, начали грузить.
Амиран подал знак Гиго Брегвадзе, здоровенному малому, и тот кивнул: будь, мол, спокоен, все сделаем, как задумали. Гиго было поручено стащить машиниста.
Амиран сначала решил выждать, пока Азарашвили и его подручные загрузят платформу полностью, но не выдержал: как только взялись за вторую надставку, он схватил фонарь и закричал страшным голосом:
– Ах вы сукины сыны!
Гиго в мгновение ока вскочил в кабину машиниста, скрутил его и стащил вниз. Остальные погнались за Азарашвили. Валико не успел и сорока шагов сделать, как его догнали у канавки и повалили. Потом подхватили под руки и поволокли в контору.
А Гиго Брегвадзе уже сидел там со связанным машинистом и покуривал. Время от времени он произносил что-нибудь вроде:
– Ни с места, а то замешу, как тесто.
Азарашвили посадили рядом с дрожащим машинистом.
– Ну как, попался, голубчик? – посмеивался довольный Амиран.
– Не губи меня, – прошептал Азарашвили.
– А что мне делать прикажешь? Ограбил меня, опозорил, а теперь я должен тебя отпустить?
– Я виноват, но ты только на этот раз спаси меня, а я в долгу не останусь.
– Ах, что ты говоришь! – издевался Амиран. – А удобно ведь – готовый металлолом и совсем рядышком? Здорово? Нет уж, голубчик!
И он решительно набрал номер телефона главного инженера.
4
Азарашвили вместе с его дружками выгнали с завода. Зураб Элиава ходил как в воду опущенный. Уже шесть лет бессменно работал он начальником смены в мартеновском, потом его выбрали секретарем партбюро цеха. Зураб очень гордился доверием товарищей, а тут вдруг такой позор. Весь город узнал об этом воровстве.
– При чем же ты тут? – успокаивала его жена.
– Ради бога, отстань от меня. Что ты понимаешь? – огрызался Зураб.
Элизбар Хундадзе тоже был подавлен, только и думал о том, как смыть с коллектива позор. Он вспомнил, как в прошлом году Зураб был командирован в Таганрог. Там в мартеновском цехе ввели тогда единый план – выполнение высчитывалось не по сменам, а составлялся общий итог по цеху и затем распределялся. Когда Зураб приехал и рассказал об этом, Хундадзе, как всегда, обрезал его:
– Это меню не для нас.
– Почему ты так думаешь? – обиделся Зураб.
Элизбар подошел к окну и взглянул вниз. Он говорил тихо:
– За шесть месяцев смена Рамишвили ни разу не выполнила план. А ты хочешь, чтобы успех Эргадзе разделил Рамишвили? С какой стати! И где взять такую сознательность и энтузиазм? Никто стараться не будет. Одни работают, другие бездельничают, а денежки всем поровну? Не выполнишь план и спокоен – другие вывезут. Это не дело! Так и передовые рабочие могут разочароваться, браток.
– Но почему же в Таганроге никто не разочаровывается?
– А ты откуда знаешь?
– Я же был там.
– Сколько ты там был?
– Целый месяц.
– Ну, дорогой, один месяц даже Отар Рамишвили может пыль в глаза пускать.
– Да, но там ведь целый год так работают.
– Возможно. Но пока только два завода перешли на общий план. Для этого все смены должны быть равноценными. В Таганроге ведь завод старый! Я работал там когда-то. У них и общий технический уровень, и квалификация очень высокие. А для нас металлургия – дело новое. Подождем, поглядим, что из этого выйдет. Если даже мы затеем все это с общим планом, нас не поддержат в цехе. Отар, конечно, будет «за», а другие вряд ли. Директор и главный инженер скажут, наверно, давайте, попробуем этот метод в мартеновском цехе. А у нас может не получиться, и нас поднимут на смех…
Тогда Элизбаром руководила прежде всего осторожность, и в доводах его было много здравого смысла. Но теперь, когда Азарашвили на весь город опозорил мартеновцев, в голове начальника цеха всплыли старые споры. Теперь он надеялся с помощью единого плана смыть позор со своего коллектива.
– Я много думал, – сказал Элизбар секретарю парторганизации, – сейчас можно перевести цех на общий план. Теперь условий у нас гораздо больше.
Зураб с трудом скрывал свою радость, слушая Хундадзе. Но радоваться было рано. Еще неизвестно, как в цехе встретят это предложение. Особенно его беспокоила смена Хидашели.
Да и Нодар Эргадзе вряд ли поддержит. Какому передовому сталевару выгодно делиться своими успехами с отстающими и лодырями?
Нет, радоваться пока еще рано. Хотя согласие начальника цеха значит многое. «Вот если Леван Хидашели поддержит меня – это будет здорово», – раздумывал Зураб Элиава.
Он понимал, что Леван не только в цехе, но и на всем заводе пользуется уже немалым авторитетом.
«Гайоз Трапаидзе и Анзор Челидзе поддержат, но какое это имеет значение, их бригады слабее. Кто знает, может быть, директору и главному инженеру понравится мое предложение, может быть, они согласятся с ним?»
Секретаря партбюро больше всего беспокоило одно: все передовые сталевары обидятся, и собрание, наверно, превратится в настоящую рукопашную.
Но общее собрание все-таки решили созвать.
– Как ты думаешь? Пойдет за нами народ? – спросил у Хундадзе Зураб.
– Пойдут не все. К сожалению, лучшие будут не с нами.
– Только бы Леван нас поддержал.
«Леван Хидашели… – подумал Элизбар. – А не поспешил ли я, готовы ли мы для этого?»
Настроение у начальника цеха испортилось. Теперь он как будто даже жалел, что затеял все это. И спохватился, ведь нерешительность – признак старости. Медленно же стал он поворачиваться и соображать! В этом трудно было сознаться, знал, что придется тогда распрощаться с заводом…
– Раздумывать нельзя, – тихо сказал Элизбар, как бы очнувшись, – а если не поверят, убедим.
5
Собрание созвали в маленьком клубе мартеновского цеха. За столом, торжественно покрытым красным сукном, уселись Элизбар Хундадзе и Зураб Элиава. Директор завода, главный инженер и секретарь партийного комитета Александр Гелашвили расположились на длинной скамейке у стены.
Зураб был бледен, очень волновался. Все искал на столе какую-то бумагу и никак не мог найти.
Директор и секретарь заводского партийного комитета шептались, тихо посмеивались. Михаил Георгадзе ерзал на стуле, теребил носовой платок, вытирал со лба пот. Наконец он встал, налил в стакан воды, выпил и снова сел.
– Начнем, что ли? – сказал он и опять вытер платком лоб.
– Сию минуту, Михаил Владимирович. – Зураб нашел наконец нужную бумагу и решился: – Товарищи, я не буду говорить о том позорном факте, который произошел в нашем цехе и который мы уже осудили. Сегодня речь пойдет о другом: не все смены у нас работают одинаково. К сожалению, не каждый сталевар с любовью относится к труду. Мне кажется, та система, по которой мы сейчас работаем, устарела. Сегодня мы собрали вас, чтобы обсудить наши дела и подумать, как лучше организовать работу. Пусть каждый выскажет свое мнение и внесет предложения. Мы все взвесим и поступим так, как это будет лучше для общего дела. А теперь разрешите дать слово начальнику мартеновского цеха, товарищу Элизбару Хундадзе.
Зураб подождал, пока Элизбар встанет с места, потом рукою поискал сзади стул и медленно сел, украдкой взглянув на начальство. Но лица руководителей были невозмутимы.
Элизбар не умел говорить красиво и всегда был краток и деловит. Однако сегодня и он разволновался: «Что это я затеял, вдруг опозорюсь перед всем белым светом? Не лучше ли было сидеть тихо?» – думал он и никак не мог начать свое выступление.
– В нашем цехе дело обстоит не совсем хорошо! – наконец-то вымолвил он и взглянул на сталеваров. Потом обратился к директору завода: – Смена Левана Хидашели – гордость всего завода, – сказал и тут же рассердился на себя. Уж не выглядит ли зто так, будто он старается угодить начальнику смены? Очень уж он цацкается с этим молодым человеком. Он подумал и добавил: – Перевыполняет план также смена Нодара Эргадзе! – Элизбар выпрямился, как будто тяжелый груз сбросил с плеч. И заговорил свободно: – К сожалению, о других ничего утешительного сказать не могу. Правда, Анзор Челидзе выполнил план, но не уложился в себестоимость. А смена Гайоза Трапаидзе не выполнила плана ни по валу, ни по себестоимости. Причина, дорогие мои, кроется в одном: ни одна смена не думает о последующей. Каждого беспокоит только одно – самому выполнить план.
Нельзя так дальше работать. Пора, товарищи, переходить на общий план, тогда сталевар не будет думать только о себе. Он постарается оставить следующей смене хорошо заправленную печь.
Эту мысль год назад подсказал мне Зураб Элиава.
Тогда я не согласился с секретарем бюро. Много у нас было неопытных сталеваров. А теперь если мы не перейдем на общий план, то со старыми методами далеко не уедем. А это дело, проверенное на многих заводах страны, дает положительные результаты.
Я прошу всех выступить. Если вам нравится мое предложение, скажите об этом; если не нравится, тоже скажите. Имейте в виду только одно: мы не очень-то будем считаться с мнением товарищей, которые руководствуются личными соображениями…
Хундадзе закончил свое выступление, но, перед тем как сесть, почему-то взглянул на Левана.
«Беремся за такое большое дело, а он так куце и сухо выступил», – подумал Зураб с досадой.
Иорам Рухадзе молчал. Трудно было угадать, понравилось ему предложение Элизбара или нет. У директора была привычка выслушивать всех и только в конце высказывать свое мнение.
– Продолжай собрание! Чего ты ждешь? – сказал он Элиаве.
– Кто еще хочет высказаться? – встал Зураб.
Все молчали. Смотрели друг на друга.
– Никто не хочет?! Неужели вам нечего сказать по этому поводу?
– Вы, как видно, все обдумали и обо всем договорились, о чем же нам говорить? – крикнул с места Эргадзе.
– Ничего мы еще не решили. Высказали вам некоторые свои предложения, а ты выскажи свои. Может быть, твои лучше! Выходи, говори отсюда!
– А почему бы и нет! – Нодар встал и подошел к столу. Кому-то подмигнул и улыбнулся. – Я скажу коротко. Переход на общий план нам никакой пользы не принесет. Больше того, боюсь, как бы план у нас вообще не сорвался. И вот почему: например, моя смена перевыполнила месячный план, а последующая смена плохо работала, не смогла выполнить. Так? А заработки распределим поровну? И что же получится? Отстающие будь здрав обрадуются. А передовым сталеварам обидно станет, и они в дальнейшем будут работать с прохладцей. Смена Левана Хидашели выполнила план на сто тридцать процентов, и мы знаем, чего это им стоило. Смена же Гайоза Трапаидзе – на девяносто процентов, халтурили, баклуши били. А премии, что, и те и другие получат? Нет, дорогие мои! Так дело не пойдет. Сами подумайте, разве это справедливо?
– А почему же на других заводах не происходит ничего подобного? – прервал его Зураб.
– Что делается на других заводах, я не знаю, и это не мое дело. Может быть, там каждая смена передовая? Здесь мы все друзья и товарищи, все свои. Я думаю, не обидятся на меня Анзор Челидзе и Гайоз Трапаидзе, их сталевары и мастера. Пусть покажут, что и они умеют план выполнять, а потом мы сядем и поговорим об общем плане с удовольствием.
Нодар Эргадзе закончил под дружные аплодисменты.
– Правильно, правильно! – раздались голоса.
– Кто еще хочет говорить? – спросил огорченный Зураб и посмотрел на начальника мартеновского цеха. Видно было, что и его расстроило выступление Эргадзе.
«Это еще что, – думал Хундадзе, – вот загорится сыр-бор, когда Леван Хидашели выступит! У него большой авторитет. Люди ему верят. Его мнение может оказаться решающим».
Но Леван сидел спокойно, без тени волнения на лице. Невозможно было понять, какие у него намерения.
«Наверно, выступит в конце», – подумал Зураб и снова повторил:
– Кто еще хочет сказать?
– Я хочу, – раздался голос Арчила Хараидзе.
Все посмотрели на него.
– Милости просим сюда.
– Да мне и здесь неплохо.
– Выходи, пусть все послушают, что ты скажешь.
– Ну, черт с вами, выйду! – махнул рукой Арчил.
– Иди, Арчил, иди! – подбадривали своего мастера сталевары: их так же, как и его, не устраивал общий план.
– У меня язык не поворачивается сказать о нашем начальнике что-нибудь плохое. Но общий план мне не улыбается! Я должен стараться, убиваться, потеть, а другие будут работать спокойно, с прохладцей…
– И остальные также должны работать хорошо, дорогой Арчил, всем нужно стараться! – прервал его Хундадзе.
– Вы меня удивляете! Человек должен выполнить свой собственный план, а он и не чешется, дурака валяет. А если он узнает, что за него кто-то другой все сработает, так он и вовсе палец о палец не ударит, вот будет лафа лоботрясам и лентяям! Правильно я говорю, ребята?
– Правильно, правильно!
– А ну, посмотрите, кто кричит «правильно»… Арчемашвили, Кобахидзе, Суладзе, Баразашвили, Гвахария – все передовики. А отстающие молчат. В душе они радуются, нравится им уравниловка, хвалят начальство за новую идею.
Зал засмеялся. Зураб понял, что дело плохо. Директор завода и секретарь партийного комитета по-прежнему сидели молча. По выражению лица главного инженера трудно было угадать, на чьей он стороне. У Элизбара, как всегда, мина была унылая, он теребил свои очки. Зураб разозлился: что он возится с этими проклятыми очками, хоть бы дал знак какой-нибудь! Потом он отвел глаза от начальства, и тут Леван Хидашели попросил слова. Сразу стало тихо.
Элизбар от волнения встал и снова сел.
– Я с большим вниманием выслушал выступление Арчила Хараидзе. – Леван говорил спокойно, негромко. – Арчил – честный труженик, лучший металлург и мастер. Успех нашей смены во многом решает Арчил. Он выступал хорошо и логично. Я думаю, все согласятся со мной, что его слова были не лишены смысла. Нодар Эргадзе высказался примерно в том же духе. Я согласен с Арчилом и Нодаром. Действительно, ни одному передовому сталевару, ни одному мастеру или начальнику смены не по душе общий план. Общий план льет воду на мельницу лентяев, прав я или нет?
– Ты прав, сто раз прав!
– И все же я должен сказать, друзья, что настало время ввести в наш цех общий план.
Зураб был ошеломлен. «Не обманывает ли меня слух?» – думал он. У Хундадзе даже рот раскрылся от удивления. Он не в состоянии был скрыть свою радость. Оставил в покое очки и уставился на Хидашели.
– Я работал на Азовстали. За полгода до моего отъезда один из цехов завода перешел на общий план. Результаты работы значительно улучшились.
– В чем же тут дело? – спросил кто-то.
– Каждый начальник смены, каждый мастер и сталевар знают, как часто, выходя в смену, мы принимаем плохо загруженные печи, особенно если загрузка шихты ведется за час-полтора до конца работы, то есть если она готовится, по существу, для следующей смены. Тут уж не жди добросовестной загрузки. А взгляните-ка на отметки в журнале! Всем операциям там даны отличные оценки. Это уж не только безответственность, это вредительство. Я вас спрашиваю: часто ли бывали случаи, когда на плохо подогретую шихту наливали жидкий чугун? Кто сосчитает?
– Да что там говорить! Частенько! Что правда, то правда! – зашумел зал.
– Некачественно загруженные печи и плохо начатый процесс сталеварения приходится исправлять следующей смене. И если она хочет выполнить план, то начальнику смены приходится являться в цех за два часа до начала и стоять над душой у товарищей при загрузке печей. У меня нет семьи, и я могу каждый раз приходить в цех раньше положенного времени. А каково другим?! Правительство сократило нам рабочие часы. Теперь через каждые четыре дня мы два дня отдыхаем. Но если ты каждый день проведешь в цехе по десять часов, что же тогда получится! При общем плане каждый сталевар, каждый мастер постарается хорошо загрузить печь для передачи ее следующей смене. Личные показатели уже не помогут. Кроме того, это воспитывает сознательность и чувство ответственности каждого. При общем плане человек заботится уже не только о себе. От его деятельности во многом зависят и честь, и заработок его товарищей. Каждый из нас должен чувствовать свой долг по отношению к друзьям. Мы должны доверять друг другу, не подводить товарищей. Вы прекрасно знаете, что моя смена на сегодняшний день впереди. План этого месяца мы опять выполним на сто тридцать процентов. А смена Трапаидзе вытянет девяносто процентов. Я не боюсь этого, пусть будет общий план, это означает, что мы вам доверяем. Но это отнюдь не означает, что мы будем щадить лентяев и нечестных людей…
Дальше Леван говорил о необходимости перевести печи на газ, радиофицировать цехи, снять технический контроль прокатного цеха, чтобы за марку и сорт стали отвечали сами металлурги… Зал слушал затаив дыхание.
– Вот прирожденный начальник цеха! – шепнул главный инженер Иораму Рухадзе.
Директор завода кивнул.
6
После собрания Хидашели, Двалишвили и Эргадзе вместе шли домой.
Важа Двалишвили не очень-то одобрял переход на общий план, но выступление Левана ему понравилось, оно казалось убедительным, искренним.
– Ну, а с тобой что стряслось? – обратился Важа к Эргадзе. – Чего ты взъерепенился, а потом сразу притих?
– Это моя заслуга, – шутя сказал Леван. – Я такую произнес речь, что общий план, кажется, внедрят по всему заводу.
Нодар действительно согласился с Леваном легко. Он махнул рукой и сказал: «Черт с ними, где все, там и я». Он верил Хидашели и успокаивал себя тем, что раз Левану нравится общий план, значит это дело не плохое.
– Откровенно говоря, я себе не совсем ясно представляю, какую пользу принесет нам общий план, – признался Нодар. – Как вспомню Гайоза Трапаидзе…
– Когда цех Азовстали перевели на общий план, произошла одна смешная история, – вспомнил Леван. – У тех, кто работает лучше, кто варит больше всех стали, обычно и брака бывает больше, вы это знаете. Так вот выполненный план распределили на всех, а брак целиком записали за счет лучшей бригады.
– Почему же ты об этом ничего не сказал на собрании? – спросил Нодар.
– А чего говорить? При разработке устава, в которой, конечно, будем участвовать все мы, я скажу об этом подробно.
Яркое, интересное выступление Хидашели привело Зураба Элиаву в восторг. Он не знал, как благодарить Левана, готов был расцеловать его, но сдержался и только издали улыбнулся и в знак особой благодарности прижал руку к сердцу. Леван ответил ему улыбкой и сделал такое выражение, будто ничего особенного, мол, не произошло.
– Лев, настоящий лев наш начальник смены! – сказал Зураб Элизбару Хундадзе, когда они остались одни.
– Крепкий парень! – согласился Элизбар и направился в свой кабинет.
«Я и раньше знал, что он крепкий парень. А оказывается, он и хороший парень,» – мелькнуло в голове начальника цеха. Он сел у стола и задумался, перебирал эпизоды собрания, вспоминал слова Левана. В первый раз за долгие годы этот пожилой человек ощутил свою беспомощность. Оказывается, в мартеновском цехе все обстоит не так, как ему казалось. Ведь три года назад постановили перевести цех на газ и до сих пор ничего не сумели сделать. Разве только это? Сколько еще незавершенных дел, сколько неизученных и невнедренных методов, а он даже не почувствовал, как плохи дела. Видно, годы сказываются. Зря на молодых косился… Не верил им. Сегодняшнее собрание будто открыло ему глаза. И теперь начальнику цеха больше всего было стыдно перед Леваном Хидашели. Он корил себя за то, что усомнился в этом парне. Он понял теперь, что Хидашели будет руководить цехом лучше, чем он сам, понял, что пришла пора уходить на пенсию.
– Пенсия! – громко сказал Элизбар. Встал. Прошелся по кабинету.
«Жизнь идет вперед так быстро, – думал Элизбар. – Ни на один шаг нельзя от нее отстать. Если отстал, значит отойди в сторонку, не мешай другому, а я, наверно, мешаю многим». Домой он шел пешком, медленно шагая по улице.
Был хороший, теплый вечер. Только что прошел дождь и подул прохладный ветерок. После дневного зноя этот неожиданно свежий вечер был приятен. Улица наполнилась гуляющими. От влажной земли шел приятный сильный запах. Точно такой, какой бывает после майского ливня. Элизбар старался вспомнить, когда он в последний раз попадал под дождь, и не мог. Кажется, он впервые в своей жизни так медленно шел по улице. Рассматривал людей, угадывал пенсионеров, вглядывался в их лица.
Вот двое пожилых людей, по-видимому, муж и жена. Мужчина был в пенсне, в одной руке держал трость, а другой поддерживал жену, которая на черном ремешке вела белую лохматую собачку. Наверно, им было не меньше восьмидесяти. Какой-то молодой человек случайно наступил на лапу собачке, та жалобно завизжала, а старики возмущенно напустились на юношу.
– Приношу извинения, я случайно! – покраснел тот.
Но они не унимались. Старик стучал тростью по асфальту и смешно кипятился. Юноша махнул рукой и пошел прочь.
Элизбару, который вообще не пил, сейчас вдруг захотелось выпить. Зашел в маленькую забегаловку, залпом опрокинул полстакана водки. Он ничего не ел с самого утра и быстро захмелел. Расплатился и вышел на улицу. На улице народу стало еще больше… У Элизбара помутилось в глазах, захотелось спать. Испугался, как бы не свалиться и не заснуть на улице. Стал усиленно таращить глаза, снова искать пенсионеров. Но теперь улицу заполнила молодежь. Шли девушки и юноши. Одни – парами, обнявшись, другие – большими компаниями. Элизбар не сводил с них глаз. Они шагали свободно, беззаботно, громко смеялись. Голоса звучали чисто и молодо. Элизбар лихорадочно вглядывался во встречных – все надеялся хоть одного старика обнаружить. Молодежь, одна только молодежь шла со всех сторон! Остановился, обернулся, снова увидел парней и девушек. Перешел на другую сторону, и там толпились одни юнцы. Случайно взглянул наверх, в огромном зеркале, которое стояло на перекрестке, опять обнаружил мальчишек и девчонок. Проехал экскурсионный автобус, в котором сидели школьники и пели…
Элизбар столкнулся с каким-то смуглым парнем.
– Простите, – сказал юноша и отошел.
Второй задел его локтем и даже не извинился, так и прошел молча.
У остановки показался троллейбус, Элизбар захотел сесть в него, но молодые ребята оттеснили его в сторону. Троллейбус двинулся, а он так и остался на остановке.
«Поеду на следующем», – решил Элизбар. Но остановку снова заполнили парни и девушки. Он передумал, махнул рукой и пошел пешком. Вдруг впереди послышалась песня: девчонки и мальчишки, взявшись за руки, перекрыли всю улицу. Они шагали и пели.
