Текст книги "Седьмое небо"
Автор книги: Гурам Панджикидзе
сообщить о нарушении
Текущая страница: 2 (всего у книги 10 страниц)
ГЛАВА ВТОРАЯ
1
Металлурги с уважением относятся к физически сильным людям. Такая у них профессия. Мужество и сила металлургу необходимы.
Может быть, именно поэтому главному инженеру Руставского металлургического завода Михаилу Георгадзе Леван приглянулся с первого взгляда.
Сам-то главный вовсе не был типичным металлургом – небольшого роста, полный, давно перешагнувший за пятьдесят, он часто жаловался на одышку и сердце. Врачи советовали ему уйти на отдых или хотя бы перейти на другую работу. Он боялся этих советов как чумы.
Георгадзе не мог расстаться с заводом, хотя в политехническом ему настоятельно предлагали кафедру. Однажды он согласился прочесть в институте цикл лекций по своей основной специальности – металлургии чугуна – и с трудом выдержал там несколько дней. Болтовня преподавателей во время перерывов показалась ему пустой и недостойной, а шахматные доски в профессорской обозлили окончательно. Эту игру он считал занятием для бездельников. Не понравилось ему и то, как одеты преподаватели. Белые рубашки, жилеты, яркие галстуки. Он не выносил франтовства. Об инженере, который умудрялся выходить из цеха чистым, он категорически говорил: «Это не металлург». Он приходил в ярость, даже если видел у кого-нибудь из рабочих часы на руке.
Но белую сорочку под давлением домашних и ему пришлось надеть. И, глядя на себя в зеркало, он ворчал:
– Эх, только душа металлурга у меня и осталась.
Вся его жизнь прошла на заводах. Он долго работал в России. Когда построили Рустави и он вернулся домой, то оказалось, что ему даже трудно говорить по-грузински.
Он не любил ходить в гости, в театр, считая все это напрасно потраченным временем. Видеть не мог, как мужчины петушатся перед женщинами. А длинные тосты сводили его с ума.
– Боже мой, – говорил он, – как это они придумывают столько глупостей!
Однако выпить он любил и предпочитал вину водку.
– Жди, пока вино разберет, – повторял он всегда в свое оправдание.
Теперь он редко позволял себе выпить, а прежде бывало частенько – вызовет шофера, направит его на рынок за свеженькой рыбкой, и поедут они вдвоем куда-нибудь в духан.
Однажды начальник смены из литейного Эльдар Сихарулидзе пригласил Георгадзе на свадьбу.
Отец Эльдара был кинорежиссером. За великолепно сервированным столом собрались друзья Сихарулидзе, среди них много актеров.
Главный инженер, как он сам потом говорил, чувствовал себя неловко в этой шумной, болтливой компании. Подождал, пока выпили первые тосты за жениха и невесту, а потом тихо сказал заводским ребятам:
– Посоветуйте Эльдару уйти с завода. Пусть устроится где-нибудь по научной части. Из человека, который ест на таком фарфоре, металлург не получится.
И незаметно, тихонько ушел.
Действительно, не прошло и двух месяцев, как Эльдар оставил завод и определился в НИИ металлургии.
– Я же вам говорил, что из него ничего путного не выйдет, – сказал Михаил почти с удовлетворением. – Способный и старательный человек легко может стать ученым, но не металлургом. Металлург в первую очередь должен быть настоящим мужчиной.
И вот перед ним Леван Хидашели в своих грубых брюках и простой спортивной рубашке. Рукава, закатанные по локоть, обнажали бронзовые сильные руки. Энергичное лицо свидетельствовало о волевом характере. Держался он просто, свободно. Георгадзе внимательно перелистал трудовую книжку Хидашели.
– Ого, ты хорошо побродил по свету, парень!
– Меня интересовало дело. Хотелось своими глазами поглядеть…
– Чувствуется, молодой человек, чувствуется… Оказывается, ты и на конверторе работал! Ага, и на Азовстали… Да, после пятисоттонных качающихся печей Азовстали наши мартены покажутся тебе игрушками… Садись! – Только теперь главный инженер предложил Левану сесть. – Там по-прежнему Беспалов начальником цеха?
– Так точно.
Михаил задумался, усмехнулся. Наверное, вспомнил о чем-то приятном. Потом внезапно, как бы очнувшись, захлопнул трудовую книжку и вернул ее Левану.
– Как его здоровье? Он раньше страдал желудком.
– Не знаю, мне он об этом не говорил.
– Да, Беспалов ныть не станет. И лишнего никогда не скажет.
Зазвонил телефон.
– Георгадзе слушает!
Главный долго молча держал трубку и постепенно хмурился. Леван догадался, что сообщили о какой-то неприятности. Положив трубку, Георгадзе нажал кнопку звонка. В комнату вошла секретарша.
– Вызовите машину.
– Водитель вас ожидает, Михаил Владимирович.
Георгадзе и сам уже вспомнил, что велел шоферу ждать в приемной. Он встал и заглянул в глаза Левану:
– Ты мне понравился, и мне не хотелось бы менять свое мнение. На следующей неделе начальник одной из смен в литейном переходит в лабораторию. Я поговорю с начальником цеха, и мы, думаю, возьмем тебя в сменные.
Леван в знак благодарности опустил голову.
Георгадзе собрал на столе какие-то бумаги и вместе с Леваном вышел из кабинета.
Секретарша проводила Хидашели внимательным взглядом.
2
Выйдя из управления, Леван хотел было заглянуть в мартеновский цех, но потом передумал и быстро пошел к проходной. У ворот завода ему подвернулось такси.
– В город, на авторемонтную станцию.
Еще когда Леван закончил институт, отец подарил ему «Волгу». Леван почти сразу же уехал из Тбилиси, и поездить вдоволь ему не пришлось. Три года машину никто не трогал. Теперь пришлось изрядно повозиться, чтобы привести ее в порядок.
«Волга» была уже готова, вымыта, нарядно блестела. Леван сел за руль и направился домой. Быстрая езда доставила ему большое удовольствие.
Подъехав к дому, он взбежал на свой этаж и остановился у двери.
Из квартиры Симона Канчавели доносились крики.
Леван сразу же узнал писклявый, срывающийся голос певца филармонии. Слов разобрать было невозможно. Другого голоса слышно не было. Кричал только Симон.
Леван поспешно открыл и захлопнул свою дверь. Не теряя ни минуты, он ринулся в ванную под струи холодного душа. Растерся жестким полотенцем и, не выпуская его из рук, взял телефонную трубку. «Пора позвонить ребятам», – призадумался на мгновение и набрал номер Резо Кавтарадзе.
Резо был его школьным товарищем. Они и в институте учились вместе. С первого же дня по окончании металлургического факультета Резо работал в Рустави. Ответил женский голос.
– Это Мэри?
– Да, кто говорит?
– А ну-ка, отгадай!
– Не могу узнать.
– Это я, Леван!
– Какой Леван?
– Это уже слишком! Левана Хидашели ты могла бы узнать, мадам! – смеясь, сказал Леван.
– Леван! Здравствуй, мой дорогой! Когда же ты приехал? Резо, Резо, Леван звонит, Хидашели! Леван, как хорошо, что ты позвонил… Подожди, дай мне поговорить с ним… Леван, твой дружок не дает мне говорить с тобой…
Леван слышал, как Резо отнимает трубку у своей жены.
– Приветствую, Леван!
– Здорово, Резо!
– Как ты? Где ты? Неужели не мог написать?
– Сейчас не стоит об этом говорить. Скажи только, ты свободен сегодня?
– И сегодня свободен и завтра, смена у меня…
– Очень хорошо. Я сейчас не помню номеров. Очень прошу тебя, позвони, кому сочтешь нужным из наших ребят. Давай встретимся на Мтацминда в семь вечера. Извинись за меня перед Мэри. Ну пока! До вечера!
Леван положил трубку и вошел в кабинет. Огляделся, открыл ящики стола. Чего только здесь не было! Он сел и принялся разбирать бумаги. Многие рвал, бросал в корзину, другие аккуратно складывал обратно в ящик. Толстой стопкой легли конспекты и записки. Потом он добрался до книг. Одни листал внимательно, другие откладывал в сторону безо всякого интереса.
Это дело заняло не меньше часа. Наконец он потянулся, попрыгал на месте и, сняв висевший на стене эспандер, несколько раз энергично растянул его.
Солнце уже миновало зенит, но все еще было жарко. Леван настежь открыл окно. С улицы, как из духовки, пахнуло горячим воздухом.
Стрелки часов приближались к пяти. А еще надо было побриться и одеться.
Его ждали в семье Маринэ Миндадзе.
3
Семья Миндадзе считалась в Тбилиси зажиточной. Платон Миндадзе – отец Маринэ – был начальником крупного строительства. В городе про него говорили – он умеет делать деньги. А недавно умер брат Платона, профессор Гедеван Миндадзе. Детей у него не было. Жена умерла еще раньше. И все свое имущество и деньги он завещал брату.
Получив наследство, Платон построил в Сабуртало большой дом, купил машину.
Сам Миндадзе никогда не садился за руль. «Волга» находилась в распоряжении жены Тинатин и дочери.
В доме Миндадзе почти ежедневно принимали гостей. К ним любили приходить. Людей они встречали радушно, вкусно угощали, и всегда у них было непринужденно и весело.
Правда, эти самые гости нередко поговаривали о том, что на одно наследство так не проживешь и вообще интересно, мол, откуда у Миндадзе такие средства.
Слухи доходили и до Тинатин.
– Чему же они удивляются? – искренне недоумевала хозяйка. – Гедеон нам оставил столько денег! Платон работает на такой работе! У нас всего-навсего одна дочь. Почему же нам не жить широко и весело?
Платон Миндадзе действительно работал много. Он был человек замкнутый. Возвращался обычно поздно вечером уставшим. В дела жены и дочери не вмешивался. К гостям выходил редко. Людей, которые бывали в его доме, он не знал, во всяком случае, не знал многих. Кто они, чем занимаются, что собой представляют? Это не интересовало его. Обычно он закрывался у себя в кабинете и укладывался в постель. Когда муж появлялся, Тинатин произносила:
– Платон пришел.
Шум постепенно стихал. А если Миндадзе приходил не только усталым, но и злым, то немедленно выключали и магнитофон. Современные танцы были Платону не по вкусу.
Год тому назад Маринэ закончила институт иностранных языков. Теперь она преподавала в школе. Имела всего несколько уроков в неделю – не утруждала себя, ссылаясь на то, что якобы готовится в аспирантуру.
Маринэ была хороша собой и легкомысленна. Жизнь ее баловала. Дома ни в чем ей не отказывали, подружки льстили, молодые люди не скупились на комплименты. Это в глаза. А за глаза те же подружки ругали ее. Здесь было все – и зависть и неприязнь…
В доме Миндадзе частыми гостями бывали певцы, актеры, спортсмены, а то и просто бездельники и кутилы.
Платону не нравились приятели дочери, но он молчал. С уважением относился только к Левану Хидашели.
– Вот из него будет человек!
Тинатин редко разделяла мнение мужа, но здесь она была целиком и полностью с ним согласна. Леван и ей нравился. Она даже про себя называла его женихом Маринэ. Ее смущало только то, что Леван работал на заводе. Она никак не могла понять, почему он отказался от аспирантуры. «Но и муж ведь не научный работник, а его все уважают», – утешала она себя.
Одним словом, она верила в будущее Левана. Ей очень хотелось иметь зятя – научного работника.
Тинатин и сама была все еще недурна, хотя лицо ее уже тронули годы. Всю свою молодость она прожила скромно, и только теперь, когда седина покрыла голову, появились деньги. В Москве она сделала пластическую операцию, каждый день ходила к косметичке, носила модную прическу, одевалась дорого, но слишком крикливо для своего возраста. Шила себе такие платья, о которых мечтала в юности, даже дома всегда бывала разодета.
Руки ее украшали бриллианты. Браслеты и ожерелья она никогда не снимала. Тинатин так увлекалась этой игрой в молодость, что обижалась, когда приятельницы Маринэ называли ее тетя Тинатин или Тинатиной Георгиевной. Все знали это и звали ее просто Тиночкой.
Тинатин держалась с друзьями дочери как с ровесниками. Вместе с подружками Маринэ она ходила на концерты, в театр, в кино и даже на стадион.
Тогда в Тбилиси был особенно в моде баскетбол. В университетской мужской команде играл некий Джемал Тевзадзе. Это был парень с внешностью Тарзана, и девушки, очарованные им, не пропускали ни одного соревнования. Они-то и сделали баскетбол самым модным в Тбилиси видом спорта. Тинатин Миндадзе тоже числилась в поклонницах и ценительницах мастерства Джемала.
– Боже мой, какой он флегма! – вдруг произносила Тинатин, когда Джемал с неподражаемым спокойствием забрасывал мяч в сетку. Вообще, у Тинатин был особо обостренный слух, она старалась уловить новые модные словечки, которые были приняты в среде молодежи.
– Не подфартило сегодня бедняге, – говорила она, когда Джемал мазал.
– Фильм так себе, вот американцы умеют выдать, – высказывалась она о новом фильме и произносила это столь уверенным тоном, как будто с детства лишь и говорила такими фразами.
Кстати, Левана Хидашели Тинатин любила еще и за то, что во время споров, часто разгоравшихся в компании, он неизменно принимал ее сторону.
А Леван отнюдь не был заодно с Тинатин, просто чутье всегда верно подсказывало ему, как вести себя с женщинами.
Маринэ он тоже, конечно, нравился. Да иначе и быть не могло, ведь все ее подружки с ума по нему сходили.
Леван часто бывал в доме Миндадзе; он относился к Маринэ дружески, ничем, однако, не выказывая ей своего особого расположения. Другая девушка, наверное, заметила бы эту подчеркнутую сдержанность, но не Маринэ.
Она так была уверена в себе, так привыкла к немедленному исполнению всех своих желаний, что ей и в голову не приходило, что, может быть, он вовсе и не любит ее. Маринэ льстило, что все знали Левана и относились к нему с уважением. Леван привел в ее дом много интересных и, самое главное, известных людей. Раньше у Маринэ бывали лишь студенты, ее сверстники. А Маринэ рвалась в «свет», и, понятно, знакомство с Леваном было для нее просто бесценным.
Над Маринэ и ее подружками Леван откровенно посмеивался. Обычно называл их куклами. Их игра в «высшее общество» очень его забавляла.
Сам он вырос в семье обеспеченной, но скромной. К достатку привык, и о деньгах ему никогда не приходилось думать.
Даже если бы Маринэ нравилась ему, он бы никогда на ней не женился. В Тбилиси нашлись бы люди, способные подумать, что он женился из-за денег. Его независимый характер и мужская гордость не могли смириться с этим.
Будущая жена представлялась Левану совсем другой. И хотя он не мог бы точно определить, какой именно, но твердо знал – совсем не такой, как Маринэ Миндадзе.
Вкусы, потребности, мировоззрение Маринэ воспитывались и ограничивались модными журналами и заграничными фильмами. Леван же поклонялся в женщине больше внутренней красоте, глубине и способностям, хотя слишком умные и особенно практичные женщины тоже были ему не по душе.
С возрастом он все реже думал о женитьбе и все реже встречал девушек, которые нравились ему.
Когда он был на пятом курсе, мать очень просила его жениться, но он неизменно отвечал, что ему не до женитьбы. Он занимался много и серьезно. Иногда, утомившись от занятий, он спешил в дом Миндадзе. В Тбилиси у него было множество друзей и знакомых, но отдыхал он у Миндадзе. Здесь он узнавал обо всех городских событиях, слышал все сплетни.
Однажды, подвыпив, он сказал Тинатин, будто бы весьма сожалеет о том, что не имеет права любить ее. Тинатин чуть не растаяла от этих слов и протянула руку для поцелуя. После этого ей еще больше полюбился Леван.
Когда же Леван решил ехать в Россию, в семье Миндадзе поднялся страшный переполох. Тинатин и Маринэ никак не могли взять в толк, как мог отказаться от аспирантуры нормальный человек, тем более Леван Хидашели, первый студент факультета,
Тинатин точно знала, что завкафедрой специально для Хидашели исхлопотал аспирантское место. Только Платон понял и проговорил:
– Этот молодой человек далеко пойдет.
Все три года Маринэ писала Левану. Писала иногда и Тинатин. Леван отвечал коротко и не часто, скорее из вежливости.
Возвращение Левана в родные края семья Миндадзе встретила торжественным колокольным звоном.
Сегодня они ждали его к обеду. Позвали приятных ему людей. Левану же хотелось встретиться со своими друзьями на Мтацминде. Но для того чтобы не обидеть Миндадзе, Леван решил заехать к ним и пригласить на Мтацминду Маринэ.
Он купил гвоздики и, остановив свою «Волгу» у их дома, дал один длинный и два коротких условных сигнала.
Маринэ встретила его в дверях, а на верхней площадке стояла Тинатин. Леван преподнес ей гвоздики, приложился к ручке.
– Благодарю, Леван! Заходите, – нежно произнесла Тинатин.
– Нет, Тинатин Георгиевна, я только на минутку. Очень обяжете, если отпустите со мной Маринэ.
Леван всегда обращался к ней на «вы». Как будто подчеркивал – несмотря на ваше особое внимание, я не позволю себе фамильярности.
Тинатин никогда не чувствовала в словах Левана неискренности или насмешки. Сдержанность она принимала за скромность.
– Да войдите же в квартиру, здесь неудобно разговаривать.
Они вошли в гостиную.
– Собирались камин затопить, ждали гостей… – садясь, сказала Тинатин.
– О, значит, я пришел не вовремя. – Он устроился в кресле, достал сигарету.
– Можно?
– Курите, курите! И мне дайте сигарету.
Маринэ подвинула ему пепельницу. Леван тотчас подал Тинатин сигарету и щелкнул зажигалкой.
Она затянулась с наслаждением и откинула голову на спинку кресла. Курить Тинатин начала недавно. Это тоже была дань моде – ведь теперь курят даже девушки. Тинатин нравилось, когда ей предлагали закурить. Курила она с нарочитым шиком, подражая каким-то кинозвездам.
– Если это не секрет, скажите, куда вы везете мою дочь?
– Я собираюсь встретиться со своими друзьями, но мне не хотелось бы сидеть с ними очень долго. А если Маринэ будет со мною, я смогу уехать, когда захочу.
– Было бы великолепно, если бы вы быстренько вернулись еще до того, как разойдутся гости. Маринэ, угости чем-нибудь Левана.
– Нет, нет, – запротестовал Хидашели и, обернувшись к Маринэ, поторопил: – Ты поскорей, не стоит зря терять время.
– Вчера в концертном зале филармонии мы слушали джаз-оркестр политехнического института. Я вам должна сказать, что Тимур Гвритишвили поет божественно, – сказала Тинатин, когда Маринэ вышла переодеваться.
– Отлично поет, отлично! – как всегда, согласился Леван.
– Вы с ним знакомы? – воскликнула Тинатин.
– Конечно, знаком. Если прикажете, приведу его к вам.
– Не может быть! Леван, дорогой, ну тогда в воскресенье. У нас будет ужин для очень узкого круга. Хорошо, если бы вы его привели… Как вы думаете, он придет?
– Конечно, придет, Тинатин, бегом прибежит. Он сам стремится к сближению с такими людьми, как вы.
Открылись двери, в комнату вошла разодетая Маринэ. Платье было красивое, из какой-то странной материи. Оно больше подходило для театра. На груди на толстой серебряной цепи висел огромный медальон. Руки до локтя были затянуты в черные перчатки.
– Как тебе идет! – воскликнула Тинатин, не в силах сдержать восхищение.
– Действительно, очаровательная у вас дочь! – улыбнулся Леван. Он встал и подал Маринэ руку.
Маринэ светилась гордостью и самодовольством.
– Мы поехали, Тиночка, – сказала она матери. Маринэ всегда называла ее Тиночкой.
Прощаясь, Леван снова поцеловал руку Тинатин.
– Благодарю за доверие, – сказал он и щелкнул каблуками.
У Тинатин от удовольствия вырвались какие-то похожие на смех звуки, и она ласково похлопала его по щеке.
Они мчались по городу с большой скоростью. Леван иногда поглядывал на Маринэ. Она чувствовала его взгляд, улыбалась. Ехали молча, пока Леван не выбрался на широкую и прямую Комсомольскую аллею.
– Фея Миндадзе, – наконец произнес он. – А ну-ка снимите ваши роскошные перчатки!
– Что ты сказал? – растерянно переспросила Маринэ.
– Сними перчатки, я сказал, – Леван отвернулся и вдруг зло закричал кому-то в окно: – Куда лезешь, жить надоело?
Маринэ была своенравной девицей и никому другому не простила бы ни этих слов, ни этого тона. Никому другому, но не Левану Хидашели. Этот его повелительный тон был даже приятен. Ей нравился твердый характер ее будущего – она была уверена – мужа.
Все это, как ей казалось, походило на семейную сцену. Снимать перчатки она, правда, не торопилась, смотрела на Левана выжидающе, а он молчал. Тогда она не торопясь, сохраняя чувство собственного достоинства, стянула левую перчатку.
Он молча глядел вперед. Так же медленно и неохотно стянула и правую, а потом перебросила их одну за другой через плечо на заднее сиденье.
– Очень хорошо… А теперь эту цепь, – так же не поворачиваясь, произнес Леван.
Тут уж она не выдержала:
– Я вижу, ты начинаешь хамить!
Леван затормозил, да так, что Маринэ чуть не стукнулась головой о переднее стекло.
Он взял ее за подбородок, повернул к себе ее лицо, заглянул в глаза. Маринэ потупилась и оттолкнула его руку.
Тогда Леван расстегнул цепь, подхватил медальон и вслед за перчатками закинул его на заднее сиденье,
– Я не раз говорил тебе – когда ты со мной, одевайся попроще. Ты прекрасно знаешь, не терплю маскарадов.
Он расстегнул верхнюю пуговицу своей рубашки у самого ворота и тронул машину.
Они попросили накрыть стол на веранде. У колонны устроились Леван и Нодар Эргадзе. Маринэ усадили на другом конце, рядом с Важей Двалишвили. Во главе стола сел Резо Кавтарадзе, а напротив Бидзина Артмеладзе.
– Пока я не уезжал из Тбилиси, мне как-то в голову не приходило посещать ресторан на Мтацминде, – сказал Леван.
– Да, мы привыкли к нашему городу, не замечаем его красоты. А летом нигде не сыщешь местечка лучше, – ответил Нодар.
Нодар был значительно меньше крупного, красивого Левана Хидашели, но выглядел очень сильным и здоровым. Упрямые его волосы беспрестанно падали на лоб, беспокойные глаза цвета старого меда горячо поблескивали.
Работал он начальником смены Руставского металлургического завода. А Важа Двалишвили руководил разливочным пролетом. У него был вид человека спокойного.
Это чрезмерное спокойствие в цехе порой даже раздражало людей. Но результаты его работы всегда были отличными. Он умел толково организовать дело. В институте, насколько Леван помнил, всегда был хорошим студентом, а на заводе считался великолепным специалистом.
Бидзина Артмеладзе превратился за эти три года, пока Левана не было в Тбилиси, в чиновника. Особенно глаза у него были неприятные – холодные, невыразительные, стеклянные, такие к медвежьей шкуре приделывают. Весь он как-то подчеркнуто подтянут и застегнут на все пуговицы. Даже сегодня, в такую жару, на нем белоснежная рубашка и галстук. Работает он в Научно-исследовательском институте черной металлургии.
Леван смотрел на ребят – все очень изменились. Перемену, происшедшую с ними, можно было определить одним словом – они стали серьезней. Кроме Бидзины. В его манере держаться появилась не только самоуверенность, но даже развязность, чего прежде не было.
Когда Леван отказался от аспирантуры, место его занял Бидзина. Конкурировать с Хидашели Артмеладзе, человек средних способностей, был не в силах. Он это знал сам. Но когда Леван вместо аспирантуры отправился работать в Магнитогорск, Бидзина понял – его мечта может стать явью. Сейчас диссертация Артмеладзе уже была готова, до защиты остались считанные дни.
Леван всегда недолюбливал Бидзину. Но тот делал вид, что не замечает неприязни, и всячески старался затесаться в число друзей такого популярного среди студентов парня, каким был Леван. Сказать, что Леван любил остальных присутствующих здесь, тоже было трудно. Но он считался с ними, ценил их по достоинству. Больше других ему нравился Двалишвили. Внутренне он чувствовал, что Важа способнее его, Левана, только никогда не умеет эффектно проявить свои способности.
Хидашели быстро и легко сходился с людьми, был гораздо обаятельнее, эрудированнее, чем замкнутый Важа. Но Хидашели знал и то, что Важа в большей степени, чем он сам, обладает чутьем и смекалкой, необходимыми и ученому. Когда Леван говорил о каких-нибудь специально технических вопросах, он всегда смотрел в глаза Важе и говорил будто бы с ним одним. Но Двалишвили, несмотря на свои способности, никогда не был в числе отличных студентов.
– Знаешь, – сказал он однажды, когда Артмеладзе в очередной раз возмутился его тройкой, – по-моему, вполне достаточно было бы двухбалльной системы: удовлетворительно и неудовлетворительно. Удовлетворительно – если студент разбирается в предмете, понимает, что к чему. Ведь только потом, в деле, станет ясно, кто из нас чего стоит.
Как все талантливые люди, Важа был фанатичен во всем, что касалось его дела, его профессии. Леван много раз видел, как сияло его лицо, когда он решал какую-нибудь сложную задачу и находил интересное решение.
Важа Двалишвили был влюблен в металлургию и не мог даже представить, что можно работать в исследовательском институте.
Резо Кавтарадзе в представлении Левана тоже был стоящим парнем. С ним Хидашели учился еще в школе. Кавтарадзе был человеком дельным, принципиальным, умеющим отстаивать свое мнение, В спорах и в делах он всегда горячился. Но, пожалуй, только с ним Леван бывал откровенен по-настоящему, делился своими мыслями и чувствами. Правда, это случалось прежде. С каждым годом Леван становился все менее откровенным и разговорчивым.
А сейчас Хидашели поймал себя на мысли, что ему как-то неловко в присутствии Резо. Будто тот знал о нем больше, чем надо, и нечто такое, что могло скомпрометировать.
Нодар Эргадзе по своим способностям значительно уступал товарищам, хотя по призванию был настоящим инженером, завод считал своей стихией. Леван хорошо помнил, как познакомился с Нодаром. Тот только приехал из деревни и держался в институте робко. Однажды, когда ребята записывались в футбольную секцию, Нодар подошел к Левану, бывшему центром нападения в институтской команде, и тихо произнес:
– Можно, я буду твоим дублером?
Хидашели поглядел на парня сверху вниз. Он не любил, когда человек так легко признавал чужое превосходство, и отнесся к Нодару немного пренебрежительно, но вскоре ему пришлось изменить свое мнение об Эргадзе. Нодар оказался намного воинственнее и сильнее, чем предполагал Леван.
Хидашели еще раз окинул взглядом ребят. «Пожалуй, молодцы, что Бидзину захватили. Можно немного поразвлечься». И глаза его насмешливо заискрились.
Бидзина заметил это и с беспокойством спросил Левана:
– Какие у тебя планы? Придешь к нам в институт или в политехнический?
Этот вопрос интересовал, очевидно, всех, и друзья обернулись к Левану. Никто с уверенностью не мог сказать, чего Леван хочет, к чему стремится.
Маринэ тоже насторожилась. Леван ведь никогда серьезно с ней не разговаривал. Может быть, хоть сейчас она узнает, что же он собирается делать.
– Имей в виду, что в октябре у нас в аспирантуре будет вакантное место. Хочешь? Приходи сдавать к нам. – Бидзина был уверен, что из всех присутствующих только он один на правильном пути, и произносил все это самоуверенно.
Леван видел, что друзья с нетерпением ждут его ответа, но не торопился, отпил немного боржоми, потом фамильярно потрепал Бидзину по плечу и насмешливо сказал:
– К вам, – он особенно подчеркнул это «к вам», – в институт черной металлургии, я не собираюсь. Я считаю для себя неудобным то обстоятельство, что я там буду аспирантом, а ты кандидатом.
Леван рассмеялся.
– Понял? – Лицо его приняло серьезное выражение, и он повернулся к остальным: – Буду работать в Рустави. Кажется, у тебя в цехе начальник смены уходит? – Леван взглянул на Резо.
– Да, с пятнадцатого. – Резо не скрывал своего удивления.
– А может, не стоит сегодня говорить о делах? О делах в другой раз. Выпьем мы наконец или нет. Наливайте!
Леван встал и сам налил Маринэ шампанского. Приятели оживились. Нодар первым поднял бокал:
– Не думайте, что я хочу быть тамадой. Пусть, как всегда, тамадой будет Леван. А я хочу предложить только один тост: выпьем за приезд Левана, за то, что мы снова все вместе. Ты приехал позже других, тебя ждали дольше, и все мы, как видишь, особенно рады тебе. Будь здоров, и да сопутствует тебе удача!
Нодар осушил свой бокал, снова его наполнил, передал Важе и повернулся к Маринэ:
– Маринэ, дорогая, прости, что не за тебя мы выпили первый бокал.
– Что ты, что ты… – рассмеялась Маринэ.
Резо Кавтарадзе
Если бы я сейчас поступал в высшее учебное заведение, я снова выбрал бы металлургию. Но почему я после школы выбрал эту специальность, убей меня бог, не знаю! В детстве я хотел быть машинистом, увлекался железной дорогой и многим другим, но о металлургии никогда и не помышлял.
Железную дорогу я очень любил. Особенно мне нравилось, как поезд проходит по железнодорожным мостам. В окне мелькают фантастические, удивительные силуэты ферм, а в ушах звучит мощный гул. Потом поезд входит в туннель. Лампочки на серых бетонных стенах таинственно мерцают, и бегут, и убегают с головокружительной быстротой. Ритмически меняются свет и темнота, вдруг возникает приглушенное гудение, как будто звуки закупорены, ударяются о стены, а выхода не находят.
А когда поезд вырывается на свободу, голос его звучит радостно и словно растворяется в воздухе.
В такие минуты состав напоминал мне нырнувшего в воду человека. Нырнувшего, а потом вынырнувшего на поверхность и свободно, глубоко вздохнувшего.
Но когда подошло время выбирать профессию, я растерялся.
Некоторые из моих одноклассников пошли по стопам своих родителей. Один парень из нашего класса только потому подал документы на строительный факультет, что отец его был строителем. А другой не поступил на этот же факультет именно потому, что его отец был строителем.
В то время в моде были два факультета – физико-технический и металлургический.
Физтех открылся в том самом году, когда мы закончили школу. Тогда даже преподаватели не очень представляли себе, кем должны стать их студенты. Ходили слухи, что туда отбирают молодёжь особо одаренную.
Эти слухи окутали факультет романтическим ореолом. Достаточно было молодому человеку сказать, что он поступает на физтех, как на него глядели с уважением и навсегда приклеивали ярлык человека одаренного.
Девушки смотрели на таких парней с нескрываемым интересом, друзья рассказывали легенды об их способностях. Многие мои одноклассники поддались моде. Они подали заявления на этот факультет, не имея ни малейшего представления о его назначении, но держались высокомернее всех. На вопрос, куда поступили, они повторяли сотни раз сказанные и зазубренные слова:
– Я обречен, я поступил на физико-технический.
По-моему, им гораздо больше нравилась реакция спрашивающих, чем будущая их специальность.
Вечерами мы часто собирались компанией на проспекте Руставели, болтали… Мы уже считали себя взрослыми, независимыми людьми. Каждый расхваливал избранную им профессию, каждый оправдывал и объяснял свой первый самостоятельный шаг.
Молчали, кажется, только двое – я и Хидашели. Я все еще не мог выбрать факультет, а у Левана, я это заметил, все было решено, но он, как всегда, не торопился сообщить о своем решении.
Я долго еще раздумывал, пока подал документы на факультет металлургии. Я был в Рустави один раз на экскурсии, и после этого из головы у меня не выходил этот огромный завод.
