Текст книги "Седьмое небо"

Автор книги: Гурам Панджикидзе

сообщить о нарушении

Текущая страница: 3 (всего у книги 10 страниц)

Хорошо помню, как не мог оторвать взгляда от пятисоттонных мостовых кранов.

А в доменный цех мы попали в тот момент, когда сменяли фурмы. Тогда я не понимал, что тут делается. Фурмы сняли, и оттуда с пушечным грохотом вырывался огонь. Пламя било рабочим в лицо. Впереди стоял мастер, на плече у него лежал конец фурмы, и так он работал. Чуть дальше – рабочие. Они из шлангов обливали лицо мастера водой. Их мужество поразило меня. Уже тогда я понял – одних знаний мало, здесь необходимы смелость и сила. Эту экскурсию я долго помнил и в один прекрасный день снова поехал в Рустави один и долго бродил по заводу. Решено, заключил я, буду металлургом, и только сталеваром. Мартеновский цех мне нравился больше других.

Когда я сообщил дома о своем решении, мать так закричала, что все соседи мигом сбежались к нам.

– Ты с ума сошел, – причитала она, – ты же совсем мальчик, не выдержишь…

– Замолчи сейчас же, женщина, не дури, – разозлился отец. И на эту тему мы больше в тот день не разговаривали.

А утром, только я проснулся, отец подсел ко мне.

– Твое решение окончательное?

– Окончательное.

– Ты хорошо все обдумал и взвесил?

– Хорошо, – отрезал я.

– А что ты на меня злишься?

– Когда я на тебя злился?

– Почему ж так холодно и коротко отвечаешь? – Отец помолчал, потом встал и пошел к двери.

Я провожал его глазами. Вдруг он резко остановился, обернулся и сказал:

– Хорошо, пусть будет по-твоему. Но раз ты окончательно решил стать металлургом, то о другой специальности не думай. Не слушай разную болтовню. Свое дело ты должен полюбить по-настоящему. Металлургия – это очень тяжелая работа и трудная наука. Неуравновешенный, легкомысленный человек не может стать дельным мастером.

Отец ушел. А вечером кто-то из приятелей опять задал мне вопрос, волновавший в те дни нас всех:

– Ты решил наконец, куда идешь?

– Да, на факультет металлургии, – ответил я, не задумываясь.

– На металлургический? – стремительно обернулся Хидашели.

– Да, да, – подтвердил я и испытующе посмотрел на Левана.

– Значит, и дальше будем учиться вместе, – сказал он и достал из кармана сигареты.

Мы долго гуляли в тот вечер. Хидашели курил и молчал, точно воды набрал в рот. Когда все уже стали расходиться, он подошел ко мне и тихо сказал:

– Давай оторвемся, есть дело.

Мы подождали, пока ребята распрощались, и зашагали по Руставели обратно.

– Может, зайдем куда-нибудь? – И Леван, не дождавшись моего согласия, направился к ресторану «Интурист».

Я не мог сознаться, что в карманах у меня пусто, и неохотно шел за ним. В ярко освещенном зале немножко растерялся. Честно говоря, в ресторан я попал впервые, а по Левану было заметно, что здесь он не новичок: выбирая удобный столик, подозвал официанта, предложил мне сигарету, хотя хорошо знал, что я не курю, и я взял ее и очень быстро пожалел об этом. В ту минуту я как будто играл роль какого-то другого человека.

– Что прикажете? – небрежно спросил подошедший официант. Очевидно, мы не произвели на него впечатления. Уж очень были зелены.

– А что у вас хорошего? – Леван, надо отдать ему должное, разговаривал, как завсегдатай.

– Чего пожелаете, то и дадим, – так же небрежно процедил официант. Но Леван перечислил столько, что официант сразу оживился и заговорил уважительно:

– А из кухни чего пожелаете?

– Вырезка есть?

– Для вас будет.

– Давай-давай, только вырезку не пережарь, и гранатов побольше.

– А вино какое прикажете подать? – уже подобострастно рассыпался официант.

– Как тебя зовут?

– Габриэль…

– Вот что, Габриэль, принеси пока две бутылки «Гурджаани», но смотри, чтобы вино было холодным.

– Слушаюсь, – и он ушел.

– Знаешь, я очень обрадовался, когда узнал, что ты выбрал металлургический. Вместе будем учиться, вместе будем работать. Очень хорошо… – Вдруг Леван с кем-то поздоровался за соседним столом и вскочил: – На минуту оставляю тебя, не скучай!

Леван отошел. Я следил за ним. Неподалеку какие-то пожилые люди соединили два стола. Их было восемь человек. У меня в то время была дурацкая привычка все считать. Я не мог объяснить, почему и зачем я это делал. И тогда я, помню, сосчитал их. Еще я сосчитал, сколько было в ресторане столов, а в оркестре музыкантов. Я помню все, как будто это было вчера. В зале висели три люстры и на каждой горело по тридцать лампочек, но это я, кажется, сосчитал в другой раз.

Итак, я стал разглядывать этих восьмерых. Особенно выделялся один толстяк, одетый в просторный белый китель. Он обнял Левана и что-то рассказывал о нем своим товарищам. Все остальные, улыбаясь, глядели на него. Потом этот жирный человек предложил Левану стакан вина. Хидашели поднял стакан и произнес довольно длинный тост, стоя при этом навытяжку, как по команде «смирно».

Я ничего не мог расслышать из того, что он говорил. Было очень шумно. Время от времени они все смеялись и кивали головами.

Толстяк похлопывал Левана по спине и все повторял своим собеседникам что-то вроде: «Вот видите, я же вам говорил, что это за парень!» Леван выпил до дна. Кто-то протянул ему шашлык. Он поблагодарил и попытался уйти. Но толстяк пододвинул стул и настоятельно потянул его за рукав. Тогда Леван показал на меня, и толстяк посмотрел в мою сторону. Я отвернулся, зная, что они могут сказать Левану: «Приведи своего товарища», а мне совсем не хотелось идти к этим людям.

Официант принес закуску, и я уже начал подсчитывать, сколько может стоить угощение. Тогда мой бюджет состоял из денег на транспорт и кино, а стоимость этого ужина представлялась мне астрономической цифрой. Мне даже казалось невероятным – столько платить за еду…

– Извини, ради бога, что так долго заставил тебя ждать. Разговор получился длинный.

– Кто они такие? – спросил я.

– Знакомые… Бери осетрину.

Леван разлил вино.

– За наше здоровье, – сказал он.

– За наше здоровье! – повторил я.

После четвертого бокала я, непривычный к вину, развеселился, мне стало приятно сидеть в ресторане. И смелость откуда-то появилась. Я расправил плечи, оглядел зал. Почему-то мне очень хотелось увидеть кого-нибудь из знакомых, хотелось, чтобы и меня заметили и поняли, что я уже не мальчик и могу запросто ходить по ресторанам.

– А на какое, отделение ты подал документы? – вдруг неожиданно спросил Леван.

В этот момент я и думать забыл о делах.

– На металлургию стали. Мартеновский цех меня привлекает больше всего, – чистосердечно признался я.

– Правильно решил, – согласился Леван, – я тоже выбрал сталь. Настоящая работа – это домна и мартен. Прокатки я не считаю металлургией. Лучше поступить на механический, чем стать прокатчиком.

– Я не думал, что ты выберешь инженерный, и тем более металлургический, – сказал я Левану.

– А почему, собственно, не думал? – Он снова наполнил бокалы.

– Тебя, по-моему, больше увлекают научные проблемы. Я думал, ты займешься теорией.

– А кто тебе сказал, что меня это не интересует?

– Тогда надо было идти на другой факультет, хотя бы на физтех.

Леван так засмеялся, будто сказал: «Какой ты наивный», – и достал сигарету. Долго, не спеша, разминал ее и о чем-то думал, потом зажег спичку, закурил, но не тушил, а долго смотрел на огонек, пока не обжег пальцы. Потом вдруг резко повернулся в мою сторону.

– На другой факультет, – повторил он, – а ты знаешь, какое положение на других факультетах? Там полно народу, доценты работают на полставки. Вот и виляй всю свою молодость хвостом перед старшими. Без этого ничего не достигнешь. А тебе хорошо известен мой характер: не могу и не хочу ждать милостыни. Самое паршивое, когда чувствуешь, что ты на десять голов выше своего начальника, который руководит тобой только потому, что родился раньше тебя. Вот хотя бы те люди, с которыми я сейчас разговаривал. Да, все они достаточно известны, на хороших должностях. А о чем они говорят, к чему стремятся? Идеалы, литература, искусство – все это за рамками их интересов и понимания. Если ты станешь говорить о чем-нибудь возвышенном, они будут смеяться над тобой. По способностям, по интеллекту они ниже тебя, но родились раньше, успели кое-что сделать, и потому они начальники, а ты изволь пляши под их дудку. Пройдут годы, переменятся роли, будет стыдно вспоминать об этом времени. После окончания я ни за что не останусь в институте… Попробуй прояви себя там – вылетишь как пробка от шампанского.

– Но не все же такие! Есть ведь настоящие, большие ученые…

– Есть, конечно, есть, но не с ними, к сожалению, придется тебе иметь дело.

– Тогда почему ты не выбрал специальность своего отца?

– Ты серьезно? – удивился Леван. – Неужели ты думаешь, что я дам кому-нибудь повод сказать, что мне проложил дорогу в науку мой отец профессор? Ты, видно, плохо меня знаешь!

Леван выпил, забыв произнести тост, Я понял, что обидел его, и тоже с досады выпил до дна. А потом мы наполнили наши бокалы снова. Мне хотелось загладить свою бестактность, но я не знал как.

Леван выручил меня, заговорил сам.

– Если бы я не верил в себя, не стал бы хорохориться… Металлургический факультет просто создан для меня. В Грузии и двух приличных ученых в этой области не сыщешь. Если у человека голова на плечах, он быстро покажет, на что способен.

– А ты любишь специальность металлурга?

Он засмеялся и некоторое время молчал, а потом прищурился и ответил:

– Обычно любовь сопутствует победе. Ты думаешь, я не люблю музыку? Я не так уж плохо играю, но профессионалом пианистом никогда и не собирался становиться. Это было бы глупо. Тем не менее рояль доставляет мне большое удовольствие. Я ведь учился уже в девятом классе музыкальной школы. Еще год, и я бы ее кончил. Но когда человек учится музыке только ради своего удовольствия, то и девяти лет вполне достаточно. Я бросил ее, потому что мне не до удовольствий. Вместо музыки начал изучать второй иностранный язык. Когда человек задумал что-то большое, он должен отказаться от удовольствий и от любви тоже.

Леван смотрел на меня в упор. Я видел его разгоревшиеся глаза. Потом он постепенно пришел в себя.

– Оставим этот разговор. Да здравствует наша профессия!

Он чокнулся со мной. Я выпил молча. Меня удивила его откровенность. Голова шла кругом и от вина, и от неожиданных слов. Наверное, я был обыкновенным парнем, раз не думал о таких вещах. Возможно, Леван прав. Не знаю, тогда мне было не до анализа… Одно я понимал: что бы он ни говорил, парень он настоящий. Хотя иногда и выкидывал такие фортели, что я уж начинал сомневаться в его честности.

Помню, на уроке алгебры он говорил учителю:

– Вчера я так мучился над этой задачей и никак не мог ее решить. – Наши бездельники смотрели на него, открыв рты: они не выполняли домашних заданий, а он решал что-то сверх заданного, это было выше их понимания.

– А ну-ка выходи! – говорил учитель.

Хидашели выходил к доске и с блеском решал трудную задачу. И я в таких случаях не сомневался, что она была решена дома.

Мне и сейчас непонятно, зачем Леван это делал. Он и без того считался первым.

А вот теперь он не хотел идти по стопам отца только потому, что кто-то когда-то может сказать, будто Хидашели протежировали. Постепенно я убеждался, что не знаю этого парня.

Леван заказал еще две бутылки вина.

– Хватит и одной, – попытался я его остановить.

– Что нам терять, выпьем!

– Ну как хочешь.

Я уже был здорово пьян, а Леван казался совсем свежим. Теперь он молчал. Кто знает, может быть, жалел о том, что разоткровенничался. Мне почему-то стало жаль его, его энергии, его способностей.

Мы шесть лет учились вместе и дружили, но в тот день он впервые говорил со мной открыто.

На эстраде оркестр играл какую-то ерунду. Старательно вопила сильно располневшая, немолодая тетка, жилы на ее шее тяжело набухали, когда она брала высокие ноты. На пышной груди в несколько рядов висели бусы. А напудрена она была так густо, что мне казалось, я чувствую запах пудры. Она почему-то все время смотрела в нашу сторону.

Мне очень захотелось подойти к ней и дунуть. Я представил себе, как пудра облаками взовьется вокруг.

Перед самой эстрадой сидели трое мужчин. Они, видно, были из деревни. Разинув рты, глядели на певицу, подталкивая друг друга под столом, гляди-ка, мол, что за женщина, и заказывали одну песню за другой. Но, по-моему, их больше интересовало ее декольте, чем пение.

– Оставь ее, лучше выпьем!

Мы снова выпили. Бутылки были пусты, и все поплыло перед моими глазами. К нам подошел официант, он что-то говорил Левану, но я помню только одну фразу: «Не беспокойтесь, уже заплачено». По-видимому, заплатил тот толстяк. Не помню, как я вернулся домой…

За время нашей институтской жизни я не замечал за Леваном ничего плохого. Он прекрасно учился, товарищи любили, уважали его. И я его любил и всегда радовался, когда Левана хвалили при мне, когда узнавал о нем что-нибудь хорошее. Но воспоминание о нашем разговоре в ресторане всегда грызло меня.

Потом мы расстались надолго – Леван уехал в Магнитогорск, совершенно неожиданно отказавшись от аспирантуры. Почему же до сих пор память о той ресторанной пьяной болтовне сидит во мне? Ведь та его философия могла быть просто мальчишеским задором, желанием сразиться с жизнью…

С тех пор Леван очень изменился. Наверняка и взгляды его непохожи на прежние. И в Россию он уехал за знаниями, за серьезными, глубокими знаниями. Работал там без дураков. И все же в глубине души я чувствовал, что тот, старый, разговор не был случайным. Хотя теперь Леван вернулся и снова идет на завод, идет туда, где труднее, а не в научно-исследовательский институт. А может быть… Нет, к черту! Я терпеть не могу подозрительных, недоверчивых людей. Чего я хочу от него? В чем подозреваю?

Человек идет на завод. Тут все просто и ясно.

Я глубоко вздохнул и посмотрел на Хидашели. Он о чем-то весело разговаривал с товарищами и Маринэ. Я не подозревал, что так люблю Левана.

Нодар Эргадзе

Из семидесяти пяти человек, поступивших на наш первый курс, семьдесят были медалистами. Двух фронтовиков зачислили без экзаменов, а по конкурсу шли только трое. Поэтому к первому сентября мы совершенно не знали друг друга.

Помню, как я волновался. Начиналась новая жизнь. И я представления не имел о том, какой она будет. Только предчувствия, радостные и тревожные, переполняли меня.

Родные тоже подогревали во мне это настроение. Отец подарил часы. Тогда, спустя всего пять лет после окончания войны, это был роскошный подарок. И еще мне купили первый в жизни отрез на костюм.

– Сшей его в Тбилиси к Октябрьским праздникам, деньги мы тебе пришлем, – сказала мама.

Первого сентября я примчался в институт за два часа до начала занятий и был далеко не первым. Сердце мое учащенно билось. Я тревожно оглядывал ребят – ни одного знакомого лица. Поглядел в расписание. Оказалось, что в этот день всего две лекции: высшая математика и черчение. Я даже огорчился, что мой первый студенческий день будет таким коротким.

В коридорах толпилась уйма народу. Мне поскорее хотелось узнать, кто же в моей группе. Я даже пытался отгадать, заглядывая ребятам в лица. Точно я знал только одно – на курсе нет ни одной девочки. Да и какая девушка, если только она не полоумная, могла бы пойти на наш факультет!

Я заранее нашел аудиторию, где предстояло слушать первую лекцию. У двери стояли ребята. Это, наверное, и есть металлурги. Среди них был один седой человек – я сразу обратил на него внимание. Наверное, фронтовик. Я тогда подумал: зачем ему в таком возрасте учиться? По своему внешнему виду он настолько отличался от всех остальных, что мне даже стало неловко.

Наконец прозвенел звонок.

Огромная аудитория моментально заполнилась. Здесь собрались три отделения – сталевары, литейщики, прокатчики, – у нас были общие лекции. Ребята с нескрываемым любопытством оглядывали друг друга. Наконец в аудиторию, прихрамывая, вошел тот самый седой человек. Очень тихо поздоровался с нами и поднялся на кафедру. Это был доцент Квернадзе.

Воцарилось молчание. Квернадзе не спеша достал очки, надел их и полистал курсовой журнал. Первым ему попал под руку журнал доменщиков. Он очень ясно произносил все фамилии и внимательно оглядывал вскакивающих со своих мест ребят. По-видимому, старался запомнить студентов. И мы тоже не отставали: поворачивали головы к встававшему и испытующе его оглядывали.

Вторым был журнал нашего отделения. Теперь я смотрел во все глаза – это были наши.

– Хидашели Леван! – произнес преподаватель. Молчание. Никто не встал.

– Хидашели Леван! – повторил Квернадзе. Он снял очки и обвел аудиторию вопросительным взглядом.

– Его нет, уважаемый лектор! – крикнул кто-то за моей спиной.

Как я потом узнал, это кричал Резо Кавтарадзе, школьный товарищ Хидашели.

Вначале все повернулись к Резо, а потом к преподавателю. Нам казалось, произойдет что-то ужасное. Но ничего не произошло. Квернадзе сделал отметку в журнале и спокойно стал читать дальше.

«Несчастный, – подумал я, – угораздило его заболеть в первый день».

Я и представить себе не мог, что не прийти первого сентября в институт можно по какой-нибудь другой причине.

– Он что, болен? – прошептал кто-то сзади.

Я прислушался.

– Ну да, болен! Просто отдыхает в Гаграх, – также шепотом ответил Резо…

Прошло пять учебных дней, а Хидашели все еще не появлялся. Его фамилию уже запомнили, и теперь, когда в начале занятий преподаватель называл ее, несколько человек отвечали:

– Хидашели нет.

– Что ему торопиться, – смеялись бывалые, – ведь завтра тоже еще сентябрь.

Но нам, новичкам, его отсутствие казалось загадочным и даже романтичным. Его появления ждали со странным интересом. Мы еще не перезнакомились друг с другом, а имя Левана Хидашели знали на курсе все.

На шестой день Хидашели открыл наконец дверь в аудиторию. Он опоздал минут на десять, и, когда появился в дверях, все поняли – это и есть Леван Хидашели. Почему-то мне казалось, что при его появлении в аудитории разразится хохот. Ребята признались позже, что им тоже так казалось. Но никто не издал ни звука. В дверях стоял стройный юноша. Его бронзовое лицо и мускулистое тело будто говорило нам: «Ну, ребята, не ошибитесь!» Студенты поглядывали то на Левана, то на лектора, словно ждали чего-то. Квернадзе совершенно равнодушно указал Хидашели на свободное место, не прерывая лекции. Леван огляделся, подмигнул Резо, приветствовал его поднятой рукой и сел рядом. Кто-то сзади предложил Левану:

– Дать тебе бумаги?

– Разве он сделал открытие в математике? – улыбаясь, спросил Хидашели.

– А что он должен открыть? – растерялся парень.

– Не сделал открытия? Значит, все, что он говорит, есть в учебнике. – Леван демонстративно повернулся и принялся разглядывать студентов.

– Разве у нас девушек нет? – спросил он довольно громко.

Ребята прыснули.

– Тише, что там за базар! – раздраженно спросил Квернадзе и, сняв очки, посмотрел в нашу сторону.

Леван вскочил и церемонно произнес:

– Прошу покорно извинить!

Во время перерыва я не видел Хидашели, а на второй час лекции он не пришел.

На следующей лекции – неорганической химии – старая профессорша объявила нам:

– При нашей кафедре есть научное студенческое общество. Желающие могут записаться. Предлагаются для разработки две темы: «Система Менделеева и валентность» и «Металлы и металлоиды». Кто хочет заняться этими темами? – И она осмотрела аудиторию. Все молчали. Меня всегда интересовала химия, и мне сразу захотелось записаться в это общество, но я постеснялся лезть первым. По-моему, многие ребята испытывали то же, что и я. – Неужели нет желающих? – улыбнулась профессорша.

– Я хочу заняться первой темой! – вскочил Хидашели.

Все разинули рты. Это было неожиданно.

– Очень приятно, – сказала старая профессорша. – Значит, вы возьмете «Систему Менделеева и валентность»?

– Вот именно.

– Ваша фамилия?

– Леван Хидашели, группа сталеплавильщиков.

– Когда вы сможете прочесть реферат?

– В первую же пятницу.

– Вам достаточно времени? Имейте в виду, это неспешно.

– Достаточно.

В следующую пятницу на занятие кружка пришел весь курс. Профессорша никак этого не ожидала и не скрывала своей радости. Она и не предполагала, что это интерес не к химии, а к Левану Хидашели.

Леван вышел к доске и, не глядя в свои записи, прочел реферат. Он рассуждал спокойно, убедительно. Мысли свои излагал свободно. Дикция у него была прекрасная. Он говорил негромко, но очень ясно и так, будто обращался к одному человеку. На вопросы тоже отвечал удачно. После доклада профессор Алавидзе сказала, что получила большое удовольствие от его работы.

С того дня мы стали смотреть на Левана другими глазами. А после первой же сессии стало очевидно, что Хидашели – лучший студент потока. Его курсовые были всегда на самые сложные темы. На конференциях он брался за трудные рефераты. Леван совершенно не выносил, если чей-нибудь доклад вызывал больше споров, чем его. Он любил быть первым, но, надо отдать ему должное, никогда не задавался, не подчеркивал своего превосходства.

Но если в каком-либо деле он не достигал первенства, то тотчас же бросал его.

Меня и Левана зачислили в сборную футбольную команду института. В районной сборной я играл в центре. Когда я об этом сказал нашему институтскому тренеру, он чуть не умер со смеху.

– Каким образом ты со своим маленьким ростом мог играть центра? – И на первой же тренировке поставил меня на правый край. У нас было два центральных нападающих – Леван Хидашели и Отар Гордадзе, студент третьего курса геологического факультета.

В играх на первенство против университета в центре поставили Левана. Он сыграл только первый тайм, потом тренер заменил его. Леван все время играл на прорыв, надеялся на свои могучие плечи и умение бегать. Тогда в университетской команде центральным защитником был очень быстрый игрок маленького роста. Леван несколько раз уходил от него, но тот делал подкат и всякий раз отнимал у него мяч. Было очевидно: таким образом победу не получить, и тем не менее Леван снова и снова шел на прорыв.

Отар Гордадзе сыграл гораздо лучше. Леван задыхался от обиды, но всеми силами старался не показать этого.

Вторая встреча предстояла с командой физкультурного института. Леван попросил тренера: мол, тогда у меня не получалась игра, выпустите сегодня, уверен, что сыграю намного лучше. Тренер согласился. В первом тайме играл Леван, а во втором опять Гордадзе. И на этот раз Отар сыграл лучше. После второго матча Левана никто не видел на тренировках. Тренер и ребята много раз спрашивали, почему он не приходит.

Леван всем отвечал одно и то же:

– Мне сейчас не до футбола.

Он действительно много занимался, изучал два языка.

Во время весенней сессии к нам приехал из Москвы известный профессор Нестеров. Он прочел несколько лекций по металлургическим процессам. На первом курсе мы не проходили специальных предметов, но на лекцию все же пришли. Старшекурсники задавали вопросы и сами выступали, а мы сидели сзади и помалкивали. Многое нам было совершенно непонятно.

– Ничего, придет и наше время, – проговорил вдруг Леван, вскочил и ушел из аудитории.

Мне показалось, он хотел сказать: «Настанет и мое время».

Я понял, почему он бросил бокс, а потом футбол. Чтобы освободиться для главного. Нас всех удивляли его энергия и способности. Но к чему он стремился, чего хотел, я не знал тогда… В одно я верил – Леван задумал нечто большее, чем предполагают ребята.

Важа Двалишвили

В год нашего выпуска в аспирантуре было только одно место. Все были уверены, что его займет Леван Хидашели. Не скрывал этого и завкафедрой. Он знал, что конкурировать с Леваном некому. Что касается меня, так я никогда и не думал об аспирантуре. Меня привлекал завод. Я больше всего любил работать в цехе. Если бы я хотел сидеть в лаборатории или заниматься в аспирантуре, я, право, выбрал бы другой факультет.

Красота сталеплавильного дела влекла меня. К сожалению, сами металлурги редко замечают ее.

Как-то я попал в больницу. Лежал и, слушая вздохи больных, думал, что профессия врача самая благородная в мире, но лично я ни одного часа своей жизни не посвятил бы медицине. Врачи постоянно видят ослабевших, умирающих людей и каждый день убеждаются в их беспомощности, они не чувствуют силы человека, его мечты, его красоты. Пред ними только уставший и беспомощный организм.

Совсем другое дело – профессия металлурга. Ему каждая домна или мартен, блюминг или пятисоттонный мостовой подъемник говорят о человеческой мощи, о безграничных возможностях разума. Когда видишь кипящую сталь, которая при тысячесемистах градусах послушно следует из печи в задуманные металлургом формы, поражаешься изобретательности человеческого ума.

Нет, меня звал только завод. И только металлургический процесс. Работу у мартена можно сравнить с партией в шахматы. Плавка ведь тоже никогда не повторяется. А какое я испытывал удовольствие, когда удавалось привести в норму вышедшую из повиновения сталь!

Разве это не творчество?

Может быть, я чрезмерно люблю свою профессию? Конечно, электрик или механик тоже получает удовольствие от гармонии и четкой слаженности своих станков, а врач, вырвавший человека из лап смерти, чувствует себя всемогущим и счастливым. Каждый, кто с любовью избирал свое ремесло, видит в нем великую красоту.

Что же касается Левана, то я почему-то верил – он будет работать на заводе. Такой человек, казалось мне, не сможет расправить свои крылья в лаборатории научно-исследовательского института.

Помню, как раскрыли рты от удивления все наши преподаватели и ребята, когда Леван отказался от аспирантуры и решил ехать в Магнитогорск.

Я с восторгом смотрел на Хидашели, представлял себе его могучую фигуру у горящих печей. Может быть, я идеализировал его, но для этого был повод.

Однажды, это было на втором курсе, мы вшестером возвращались домой с практики из Донецка. Был август, и казалось, вся страна двинулась на юг, к морю. Даже мысль о том, чтобы достать билеты, казалась нелепой. А Леван бесцеремонно ворвался к начальнику станции и раздобыл все шесть билетов. Из Донецка перебрались в Иловайск, потом в Ростов, в Туапсе, в Сухуми… Для того чтобы сесть в вагон, мы каждый раз буквально вели осаду, и Леван был впереди всех.

В Сухуми у входа в вагон нам преградил путь какой-то крепкий парень.

– Куда лезешь? Видишь, что нет мест!

– А ну-ка давай посмотрим.

И Леван отшвырнул его с дороги. Парень бросился на него с кулаками. Можете себе представить, что сделалось с Леваном! Он навалился на хулигана, схватил его за горло. Тому удалось выскользнуть, он закрыл перед Леваном дверь тамбура и выхватил нож. Хидашели локтем выбил стекло двери, ухватил парня за волосы и потом уже ловко и быстро открыл дверь ногой. Мы и оглянуться не успели, как нож оказался в руках у Левана. И в довершение всего он так двинул этого парня кулаком, что тот долго не мог прийти в себя. Пораженный, смотрел я на Левана. В эту минуту он походил на лодочника в бушующем море, в чьих руках судьба пятерых. Такая роль была явно по душе Левану. Он любил быть на высоте.

Конечно, первым он станет и на заводе. Но что он собирается делать дальше? Для меня он все еще оставался уравнением с несколькими неизвестными.

…– А теперь подведем черту. Вам-то что, а мне в утреннюю смену, – сказал Эргадзе.

– Да, уже пора! – оживился Бидзина.

– Тебе ведь не надо идти в утреннюю смену. Ты-то куда торопишься? – спросил его Хидашели.

– Мне-то спешить некуда, хоть до утра посидим, но Маринэ, по-моему, скучает, – оправдывался Бидзина.

Леван посмотрел на Маринэ и чуть пренебрежительно спросил:

– Ты что, действительно скучаешь? Не скучай, а то видишь, мужчины в отчаянии.

Маринэ не понравился его тон, но она смолчала, только посмотрела на Левана укоризненно, с явной обидой.

– А ну-ка наполним бокалы! – воскликнул Леван.

Резо подозвал официанта и попросил счет. Леван тоже обратился к официанту:

– Как тебя зовут?

– Баграт, дорогой.

– Дорогой Баграт, не кажусь ли я тебе младенцем?

– Что вы, – оскалился Баграт.

– Так вот, видишь, дяденька, здесь кутят миллионеры-дельцы! Ты можешь нас обсчитать как тебе заблагорассудится, но итоговую сумму скажешь мне на ушко.

– Что вы, разве я кого-нибудь обманываю, – жалобно простонал официант.

– Ох, бедняга! Ну-ка повернись спиной. Может быть, у тебя крылышки растут? Убери-ка со стола и принеси еще четыре бутылки шампанского и шоколад.

– Слушаюсь.

Стол быстро убрали, и Леван разлил шампанское в высокие бокалы на тонких ножках.

– Я хочу выпить за Маринэ Миндадзе.

– Леван, что за привычка называть фамилию? – разозлилась Маринэ.

– А чего ты злишься? Знаешь ведь, я раздражительных дам не люблю.

Резо не нравилось, что Леван разговаривает с Маринэ как-то свысока, насмешливо. А Эргадзе так и не понял, над кем, собственно, подсмеивается Леван – над девушкой или над Бидзиной?

– Ребята, мне кажется, вы не будете возражать и выпьете за Маринэ. Каково было бы сегодня наше застолье без нее? Ты знаешь, – он обратился к Маринэ, – ты играла роль атомного ядра, а мы все бродили вокруг тебя, как электроны и протоны. Только каждый на своей орбите. Правда? Бидзина, ну, скажи-ка!

– Конечно…

– Вот видишь! – Леван снова повернулся к Маринэ, показал мизинцем левой руки на не в меру раскрасневшегося Бидзину и продолжал: – И Бидзина со мной согласен. Все мы вращаемся вокруг тебя. Все хотим понравиться. А подающий надежды научный сотрудник только ради тебя надел в такую жару галстук и, как видишь, чуть не задохнулся.

Бидзина молча проглотил насмешку, только покраснел еще больше и покрылся испариной.

Леван не унимался. Зная, что Бидзина с вином не в ладах, он все подливал ему и сочинял новые и новые тосты.

Маринэ пила мало. Настроение у нее испортилось, она с трудом улыбалась. Поведение Левана ее тревожило. Только сознание того, что Леван в этой компании был первым, несколько скрашивало вечер, льстило ее самолюбию.

Пришла очередь выпить за Левана.

– Если вы меня уважаете, не разглагольствуйте. Выпьем за то, чтобы всем нам было хорошо, и уйдем отсюда…

В машине Маринэ села рядом с Леваном, а ребята устроились сзади.

– Хидашели, только не гони! – предупредил встревоженным голосом Бидзина.

– Пожалуйста! – отозвался Леван и тут же прибавил скорость.

– Леван! – крикнула Маринэ.

– Да, Бидзина, а как поживает твой чудак профессор? – Хидашели перевел разговор на другую тему. – Я всегда вспоминаю дырки, вырезанные на его туфлях. У него, кажется, были мозоли?

– Леван, прекрати, как тебе не стыдно! – тихо сказала Маринэ.

– Ты лучше найди мои сигареты. Я куда-то засунул…

Девушка подала ему сигареты. Он взял одну и вернул пачку Маринэ.

– А ты не закуришь?

Она достала сигарету. Артмеладзе поспешно щелкнул зажигалкой.

– Вот видишь, какие джентльмены металлурги!