Текст книги "Седьмое небо"
Автор книги: Гурам Панджикидзе
сообщить о нарушении
Текущая страница: 4 (всего у книги 10 страниц)
Он, не оглядываясь, протянул руку назад, взял зажигалку и тоже закурил. За поворотом, когда выехали на прямую, Леван еще прибавил газу и взглянул на Маринэ.
– Бидзина, – засмеялся он, – смотри-ка, как культурные девушки курят.
Маринэ резким движением выбросила недокуренную сигарету за окно. А Леван все не унимался:
– Поймет ли это твой профессор? Надо идти в ногу с жизнью… А твой Симон Доборджгенидзе со времен покорения Крыма газету-то в руках не держал. Наверное, думает, что войны тогда и кончились.
– Я не работаю с Доборджгенидзе.
– А у кого же ты работаешь?
– У Григола Санеблидзе.
– О, извини, ради бога, извини, беру свои слова обратно. По сравнению с профессором Доборджгинидзе Григол – просто гений. Во всяком случае, он знает, что в футбол играют ногами.
– Леван, это кончится когда-нибудь? – снова не выдержала Маринэ.
– Давайте развезем по домам Маринэ и Бидзину, а потом я доставлю вас в Рустави, – как будто не расслышал Леван.
– Что ты, что ты, уже поздно, – запротестовал Нодар Эргадзе. – Не стоит тебе ездить, ты все-таки выпил. Довези нас до стоянки такси.
Леван не стал настаивать. Важа, Нодар и Резо вышли.
– А ты куда? Ты ведь завтра свободен, – спросил Леван у Резо.
– Свободен-то свободен, но…
– Никаких «но», оставайся у меня, а ребята сообщат жене.
Резо не сопротивлялся. Он был здорово навеселе, ему вспомнились добрые студенческие времена и захотелось побалагурить, поболтать со старым товарищем.
Леван не трогался с места, ждал, когда ребята сядут в такси. Потом он завез Бидзину в Ваке.
– Прощайте! – Бидзина произнес это с трудом.
– Отчего его так развезло, этого болвана? – удивился Леван, трогая «Волгу».
Они выехали на площадь Героев.
– Тинатин Георгиевна рассердится, если ты еще часик проведешь с нами? – обратился Леван к Маринэ.
– Нет, хватит с меня на сегодня, довольно, развлеклась.
– Да не сердись, дорогая! – И Леван погладил ее по голове.
Девушка отшвырнула его руку.
– Отвези меня домой немедленно, а потом поезжай куда угодно…
– А если я хочу быть с тобой?
Маринэ заглянула ему в глаза. Наверное, снова смеется. Но взгляд его был очень серьезным и ласковым, и Маринэ смягчилась.
– Который час?
– Половина двенадцатого, совершенно точно.
– Если дадите мне слово, что ровно через час привезете меня домой…
Леван включил скорость.
– Куда едем? – повернулся он к Резо.
– Черт его знает. Где сейчас может быть открыто…
– Поедем в такое место, где нам сварят хороший черный кофе.
– Тогда в ресторан на вокзал. Аэропорт уж очень далеко
Через пять минут Леван поставил машину на улице Пиросмани. Они пересекли привокзальную площадь, через которую громыхал пустой трамвай. Леван вспомнил о чем-то, вернулся к машине и захватил с собой маленький японский транзистор.
4
В огромном зале не было ни души. Официанты, о чем-то оживленно говорившие у бара, заинтересовались вновь прибывшими. К ним немедленно подошла высокая полная официантка.
– У вас готовят кофе по-турецки?
– Нет, но я могу принести неплохой черный кофе.
– Тогда передайте вашему шефу, что Амбакович просит кофе по-турецки.
– Хорошо, а еще чего желаете?
– Что есть из марочных коньяков?
– «Греми», «Варцихе» и «Енисели»…
– «Енисели» и шоколад.
– А фруктов не хотите? У нас необыкновенные персики.
– Если необыкновенные, тогда несите! Да, еще боржоми захватите, – крикнул ей вдогонку Леван.
– А кто такой Амбакович? – спросила Маринэ.
– Трудно сказать, – Леван рассмеялся. – Если бы я знал!
Резо включил транзистор, послышалась спокойная джазовая мелодия. Огромный зал сразу же стал уютен.
– Стенкентон! – мечтательно сказал Леван. – Тебе нравится Стенкентон? – обратился он к Резо.
– Не особенно. Если честно говорить, я в этом ничего не понимаю. Наверно, я отстал.
– Никогда не говори так. Что значит отстал? Теперь эпоха хиппи. И вполне в духе времени сказать: это глупо, это устарело. Нынче откровенный разговор считается провинциализмом. А ты знаешь, кто такие эти хиппи? Бездари и бездельники. Они лопаются от зависти к тебе и тебе подобным и, чтобы утешиться, смеются надо всем…
Резо засмеялся.
– А ты что думал? – продолжал Леван. – Одни все отрицают, другие обо всем рассуждают с легкостью необыкновенной. Я и журналистов таких многих знаю, и историков. Они так свободно говорят о теории относительности, что у тебя от удивления волосы завиваются. Мы с тобой о простых и углеродных сталях не разглагольствуем так лихо, как они.
Официантка принесла заказ.
– Ого, персики действительно необыкновенные! – сказал Леван.
Резо принялся чистить персик для Маринэ, а Леван разлил коньяк.
– Мне совсем немножко, – тихо попросила Маринэ.
Леван достал сигареты и протянул ей.
– Давайте выпьем за наше здоровье.
– За наше здоровье, – повторил Резо и выпил до дна. Маринэ молча пригубила.
– Почему не пьешь? – спросил Леван.
– Не хочу.
– В Европе сейчас все пьют…
– Ты опять?
– Нет, мне просто казалось, что ты цивилизованная девушка.
– Леван, если ты сейчас же не замолчишь, я уйду!
– Хорошо, хорошо, молчу. – И Леван отпил кофе. – Если это кофе…
– Надо было подняться к нам, если ты хотел хорошего кофе.
– Ох, мне не до церемоний с твоей матерью.
– Леван!
– Приношу извинения. Ну выпей же. А то нам вдвоем не справиться.
Маринэ выпила.
– Вот и хорошо! А теперь ты послушай радио, а мы с Резо поговорим о делах. – Леван снова налил. – Как фамилия вашего начальника цеха? – спросил он.
– Хундадзе.
– Что за человек?
– Старый рабочий, хороший мужик. Не очень-то любит людей с высшим образованием. Не верит им.
– Это известная песня…
– Винить его нельзя. Хорошо, если из двадцати инженеров в цехе приживаются трое. Предпочитают работать лаборантами в институте, только бы не на заводе.
– Во время нашей практики своды в печах были из динасового кирпича, а теперь как?
– А теперь их целиком строят из хромомагнезитного.
– Уже перешли на газ?
– Нет, работаем на мазуте, по старинке. Вот уже три года как собираются проводить газ, и все никак не соберутся.
– А как зовут человека, которого я должен сменить? – продолжал Леван.
– Отар Рамишвили.
– Кто такой? Я его знаю?
– Откуда ты можешь его знать? Он учился в Москве, в институте стали.
– А почему уходит с мартена?
– С рабочими не поладил. – Резо затянулся последний раз и потушил сигарету. – Мелочный человек. Вечно орет по пустякам. А вообще-то, специалист он толковый.
– Тебе не скучно, Маринэ? – спросил Леван. Он уже узнал все, что его интересовало.
– А что, ваша тайная вечеря уже окончена? – усмехнулась она.
– Пока нет, только ты пей!
– А теперь мой тост! – поднял рюмку Резо.
– С удовольствием…
– Пусть здравствует наше дело!
Резо выпил, не переводя дыхания.
Леван чокнулся с Маринэ.
– Если ты нам не поможешь, мы опьянеем.
– Нет, не хочу. Дай закурить.
Сигарет уже не было. Леван попросил официантку принести две пачки.
– А ты не заезжал в институт? – спросил Резо.
– Неужели я произвожу впечатление такого сентиментального человека?
– Мне казалось, ты не пойдешь на завод.
– Почему?
Резо промолчал. Отпил не торопясь кофе.
– Совсем остыл.
– Сейчас принесут другой. А все-таки почему ты считал, что я не буду работать на заводе?
– Не знаю. Так мне казалось.
Оба замолчали. Резо вспоминал их разговор перед поступлением в институт. А Леван думал о том, что, пожалуй, из ребят лучше всех его знает Резо.
– Знаешь, Резо, – сказал Леван, – я прежде действительно мечтал о научной работе, но это уже давно прошло. Проработал год в Магнитогорске, перебрался в Донбасс, в Макеевку, потом на Таганрогский завод. Последнее время работал в огромном мартеновском цехе Азовстали. За три года не потерял ни одной минуты, все было отдано учебе. Заводы выбирал не случайно, а такие, где плавка стали производилась разными способами. Старался узнать все, вникнуть во все тайны металлургии. Не по мне сидеть теперь в лаборатории и делать опыты. Ну как? Выпьем?
– А за что?
– За что хочешь. – Леван подозвал официантку. – Еще кофе.
– Уже нельзя, кухня закрылась.
– Я уверен, если вы захотите, кофе будет.
– Нет, не могу, это не от меня зависит – кухня закрылась.
– Тогда идите и попросите от моего имени. Амбакович, мол, просит…
Официантка ушла.
– Ну что, за кого пьем? – спросил Леван.
– Очередь Маринэ, пусть она произнесет тост.
– Пожалуйста, Маринэ, давай выкладывай.
– Я не умею произносить тосты.
– Тогда задумай что-нибудь.
– Задумала! – Она лукаво улыбнулась и взглянула на Левана.
– Пусть сбудется то, что ты задумала. – Резо выпил.
– А почему же ты не выпил? – Она не сомневалась, что Хидашели догадался о задуманном.
Леван выпил молча, отхлебнул кофе и опрокинул пустую чашку.
– Ты умеешь гадать? – Маринэ оживилась.
– Еще как умею, меня в Донбассе гречанка научила.
Маринэ тоже опрокинула свою чашку.
Леван взял транзистор, покрутил его, но ничего приятного не попадалось.
– Зачем ты выключил? Сейчас начнутся хорошие концерты.
Леван снова включил приемник и подвинул его Маринэ.
Официантка принесла кофе…
– Пора идти, – сказала Маринэ.
– Дайте нам счет. – Леван протянул руку.
– Нет, сейчас я заплачу, – решительно заявил Резо и полез в карман.
– А ну-ка, укроти свой темперамент! – Леван схватил его за руку, – эти три года я, кроме борща и сметаны, ни черта не ел. Знаешь, денег у меня не счесть.
Резо ничего не сказал. Взял бутылку и разлил оставшийся коньяк.
– А я не хочу, – Маринэ закрыла рукой рюмку.
5
По лестнице поднялись тихо.
– Ого, у меня ноги подкашиваются. Неужели я отвык пить? – тихо засмеялся Леван.
– Шутя-шутя, а выпили-то мы много, – сказал Резо.
Из квартиры Канчавели снова доносились раздраженные голоса. Там опять ссорились. Леван посмотрел на часы. Было около часа.
– Кто там вопит? – показал на дверь Резо.
– Ты помнишь Симона Канчавели? – Леван нашел в своих карманах ключ и наконец открыл дверь.
– Артиста филармонии? Конечно, помню. – Резо свалился в кресло.
– Женился на красивой женщине. Ей лет тридцать, наверное.
– Ему-то побольше, лет сорок пять?
– И еще десять в остатке.
– О, понятно! Наверное, у него по ночам рога чешутся. Куда мне лечь?
– Вот сюда ложись, на диван. Сейчас дам подушку и простыни. Хочешь принять ванну? Холодная вода – блаженство.
– У меня уже нет сил.
Леван принес белье. Сам разделся и пустил воду в ванной. Резо устроился на диване.
– А не собирается ли господин Симон на гастроли? – спросил Резо.
– Если хочешь, я узнаю.
– А ты все еще не узнал? Опоздал, поди, браток!
Леван завел будильник и поставил его на шкаф.
– Кто ставит часы на шкаф?
– Эх, однажды такое со мной случилось, что я теперь всегда ставлю их на шкаф. Мне надо было к семи на завод. Я завел будильник и поставил его на стул, около кровати. Заснул спокойно. Утром он зазвенел, меня всего передернуло, я потянулся спросонья и стукнул его. Он замолчал, я и не заметил, как снова заснул. Представляешь, сколько я проспал и что было на заводе? С тех пор я всегда ставлю часы на шкаф, а стулья выношу в другую комнату. Когда он начинает тарахтеть, я вынужден встать, чтобы заткнуть его. И тут уже хочешь не хочешь просыпаешься.
– Если ты такой умный, почему не прихватил из ресторана боржоми?
– В холодильнике полно боржоми и пива.
– Сдаюсь! – воскликнул Резо и поднял обе руки.
– Если будешь умницей, в холодильнике есть и другие напитки, более серьезные.
– Я всегда в тебя верил! – Резо натянул на голову простыню и повернулся к стенке.
– Спокойной ночи! – сказал другу Леван и пошел в ванную.
ГЛАВА ТРЕТЬЯ
1
Элизбар Хундадзе оказался приземистым, крепким человеком лет пятидесяти. Выражение лица у него было хмурое, точно он на весь белый свет в обиде. От такого лишнего слова не услышишь.
Хундадзе пришел на завод рабочим и за долгие годы своим трудолюбием и смекалкой добился признания – стал руководить цехом. Теперь Элизбар понимал, что достиг своей вершины. Двигаться дальше ему не позволяли ни возраст, ни образование. Да он, собственно, и не стремился к этому.
– Трудно мне вести мартен, – часто говорил он, – но что же делать? Я не вижу ни одного мало-мальски толкового инженера на это место.
Цену себе Хундадзе знал. За долгие годы работы он и сам многому научился, и многих вокруг себя обучил.
Когда в Рустави задымили первые трубы, инженеров на заводе можно было по пальцам пересчитать. Больше половины инженерных должностей занимали люди без образования – практики, самоучки. Когда же из России вернулось первое поколение инженеров-металлургов, Элизбар уже был начальником цеха.
К молодым специалистам Хундадзе относился свысока, недоверчиво. Постепенно это стало его привычкой. За глаза он называл этих металлургов с высшим образованием белоручками.
Немногие выдерживали горячий цех – уходили в лаборатории, в научно-исследовательские институты, в управления. Когда Элизбару приходилось писать приказ об уходе очередного инженера, он сердито ворчал:
– Молокососы, дармоеды, привыкли, чтоб им разжевали да в рот положили… не хотят шевелить мозгами.
Вновь пришедшая на завод молодежь многого не знала в практической работе. Элизбару доставляло удовольствие ловить их «на горячем» и, как малых котят, тыкать носом. Тут уж он не скупился на слова, высмеивал безжалостно, бранил и самих инженеров, и их институты.
Но видел он и другое. Вот придет такой паренек, сделает первые неуверенные шаги, двигается почти ощупью, а глядишь, два-три месяца прошло, и он на заводе, как дома: все понял, осмыслил, все тайны сталеварения ему открылись. А Элизбару на это понадобились долгие годы. И это вызывало в нем раздражение: все, мол, быстро осваивают и не знают этому цены.
Однако не все молодые инженеры убегали из цеха, многие работали первый год, второй, глядишь, и оставались на заводе совсем.
Хундадзе прекрасно понимал, что кое-кто из них мог бы не хуже, чем он, руководить цехом, но не сдавался. Поглядим, мол, посмотрим, пусть время покажет, что это за парни!
Многие недолюбливали его за угрюмый нрав, резкие слова, но все без исключения уважали.
Теперь в цехе работало много молодежи. Они часто шутили, смеялись, спорили о книгах, кинофильмах, спорте. Элизбар никогда не участвовал в этих разговорах. Молчал он и тогда, когда речь шла о технологии плавки, когда молодые инженеры писали какие-то формулы, что-то доказывали друг другу.
Силу свою он чувствовал только у печей. Здесь он знал каждый уголок, заклепку и кронштейн как свои пять пальцев. Здесь у него не было соперников, здесь он никого не боялся, дышал свободно.
Но стоило ему выйти с завода и столкнуться лицом к лицу с другой жизнью, с другими проблемами, он чувствовал себя беспомощным, мрачнел и молчал. Через год он мог бы уйти на пенсию. Но Элизбара даже знобило от одной мысли об этом. Как жить без цеха, без работы, он даже представить себе не мог…
И вот перед ним стоит молодой инженер, Леван Хидашели. Высокий, стройный парень. Главный инженер очень хвалил его.
«Парень и впрямь хорош».
Элизбар молча смотрел на него, Леван ждал приглашения сесть, а когда понял, что такового не последует, подвинул стул и сел.
Начальник цеха разозлился. «Поглядите-ка на этого сосунка. Уж он и постоять не может!»
– Вы где-нибудь работали? – произнес он наконец.
– Гораздо больше, чем вы думаете!
Леван говорил с вызовом.
Первое доброе впечатление было испорчено. Элизбару не понравился будущий начальник смены. Он решил испытать парня в деле.
«Споткнешься, нос разобьешь, тогда заговоришь иначе», – думал Элизбар и с особенным нетерпением ждал выхода в смену нового инженера.
Настал и этот день. Левану пришлось работать в утро. Он сменил Нодара Эргадзе.
До выхода на работу он несколько дней потратил на ознакомление с технологией плавки стали для труб. Такой марки Левану плавить не приходилось. Он дважды выходил в смену Нодара. Рабочие уже знали, что Отара Рамишвили переводят в центральную лабораторию, ждали нового сменного инженера. Они не скрывали своего удовольствия по поводу ухода Рамишвили, не скрывали и своей симпатии к новенькому, взглядами и жестами показывали друг другу – видать, крепкий парень.
Перед выходом в смену Леван примчался на завод в полночь. Эргадзе разговаривал со своим мастером.
«Чего он примчался?» – удивился Нодар, увидев Левана.
– Новая метла всегда чисто метет! – смеясь, сказал мастер.
– Нет. Дело тут не так просто, как ты думаешь! – сказал Нодар и пошел навстречу товарищу.
– Не выдержал до утра, да?
Он потащил Левана к будке приборов.
– Ты думаешь, я волнуюсь? Этот этап давно прошел. Понимаешь, я просто должен оглядеться, знать к началу смены, что делается в печах… Сколько плавок ты выпустил?
– Пять.
Они обошли печи. Разговаривать в цехе было трудно, а у печи и вовсе не стоило рот открывать – бесполезно, шум стоял страшный.
На заводе в качестве топлива пользовались смесью естественного газа и мазутной карбонации. И все это пропускалось через пар под давлением в одиннадцать атмосфер.
К этому шипению и рычанию прибавлялись гудки кранов, вагонеток, свистки паровозов, доносившиеся из-за стен. Весь цех гудел и дрожал. Рабочие объяснялись жестами, неистово размахивая руками.
В тот момент, когда Нодар и Леван подошли к первой печи, машинист крана и сталевар оживленно разговаривали именно таким, единственно возможным способом.
Сталевар похлопывал себя по щеке, что значило: подбрось в печь извести.
Левану давно не приходилось бывать в мартеновском цехе с мазутным горючим. Он даже условные жесты позабыл. Теперь пришлось покопаться в своей памяти. Движение ладонями вверх-вниз означало: надо принести раскислитель. Стоит поднять одну руку, сжатую в кулак, и машинист мостового крана знает: пора поднять ковш. Опущенный вниз большой палец означает литье чугуна. А если мастер или сталевар завертят указательными пальцами, подавай феросилицин. Палец под глазом и на щеке – проверка шихты.
Хидашели улыбнулся.
– Когда же перейдете на газ?! – закричал прямо в ухо Нодару.
– Что? – Нодар не расслышал и посмотрел ему в рот.
– Когда на газ перейдете?! – Теперь уже и Леван размахивал руками. Нодар только замотал головой, как будто говорил: собираемся, но бог знает, когда перейдем.
Обошли все печи. В третьей, четвертой и седьмой загружали шихту. У седьмой печи загрузкой руководил сам мастер. Леван подошел к нему и сделал какое-то замечание. Нодар знал, мастер – человек опытный и вряд ли мог ошибиться, но по выражению его лица понял, что замечание Левана было дельным. Загрузкой теперь командовал Леван. Мастер знаком приказал машинисту, чтобы тот привез жидкий чугун.
Когда же Хидашели и мастер отошли, Нодар прикрыл глаза черными очками, заглянул в печь через одно из окошек и сразу понял, о чем шел разговор: металлолом кое-где уже расплавился, а с заливкой жидкого чугуна запаздывали.
Мастер не мог не знать, что чугун нельзя заливать на холодную, еще не расплавившуюся сталь, что его надо было залить в тот самый момент, когда металлолом размягчился. А если лом начнет плавиться, то образуются лужи стали, и после заливки чугуна химическая реакция проходит бурно, и на рабочей площадке могут разлиться шлак и металл. Это очень опасно, и подходить в это время к печи рискованно.
Нодар взмахнул рукой, глядя на мастера. Как, мол, это могло с тобой случиться? Так же жестом мастер показал на две другие загруженные печи. «Пришлось-де загружать одновременно. Недоглядел!»
Нодар подозвал сталевара. «Будь осторожен», – показал он наверх.
Паровоз остановился перед седьмой печью. Подвез чугун.
Нодар заметил, что Леван теперь серьезен и совершенно поглощен всем, что происходит у печи. Он даже отдавал какие-то распоряжения.
Он должен был принять смену у Нодара и вот немного преждевременно вошел в роль. Это был его первый день на заводе, первая встреча с товарищами по работе – рабочими и начальством. А первое впечатление значило очень много! Особенно на металлургическом заводе. Левану предстояло выплавить сталь незнакомой ему марки. Он потому и опережал Нодара, что торопился узнать, в какой печи какое положение, какая стадия плавки. Нодар не обиделся на Левана. Правда, сам бы он никогда не позволил себе распоряжаться в смене Левана.
До прихода Хидашели Нодар думал о том, что надо бы остаться в его смену, помочь. Но теперь он отказался от своего намерения. Во-первых, рабочие не должны видеть, что новый начальник смены нуждается в помощи, во-вторых, Леван в ней не нуждался. Это было ясно.
Когда подошло время смены и собралась оперативная летучка, Леван уже хорошо ориентировался, знал, что происходит во всех восьми печах.
Мастера и сталевары с интересом ждали его распоряжений: «Поглядим, что за новый начальник!»
Летучку вел Хундадзе. Леван вошел в комнату позже других.
– Знакомьтесь, – сказал Элизбар, – это новый начальник смены Леван Хидашели.
Леван приветливо улыбнулся рабочим.
Представительная внешность выделяла его среди остальных. Спецовка и тяжелые ботинки только подчеркивали красоту сильной фигуры.
Затем Элизбар повернулся к Левану и представил ему стоящего у стола низенького большеголового и мускулистого человека:
– Это обер-мастер нашего цеха, Георгий Меладзе.
Леван пожал руку Меладзе.
– А это мастера вашей смены, Арчил и Васо Хараидзе, – продолжал Элизбар. – Они братья и хорошие ребята…
Одного за другим представил сталеваров старый мастер. Леван здоровался со всеми за руку и старался запомнить имена.
– А с ребятами из другой смены Нодар, наверное, уже вас познакомил? Вы, говорят, еще с ночи пришли, может быть, волнуетесь?
Левану не понравилось, что Элизбар спросил его об этом при рабочих.
– Я вижу, вам своевременно доложили обо всем, Элизбар Иванович.
Начальник цеха смутился и посмотрел на Левана. Хидашели улыбался.
– А что тут удивительного? Тот, кто сказал мне об этом, намерен был похвалить вас. Что плохого, если человек волнуется, когда впервые выходит в смену?
Элизбар произнес эти слова очень спокойно, примирительно. Ему тоже не хотелось, чтобы у людей создалось впечатление, будто у него неприятности со своим сотрудником.
– Первый день в вашем цехе, Элизбар Иванович, – подчеркнул Леван, – в вашем, а не вообще в цехе. А то товарищи могут подумать: человек впервые на заводе и сразу назначен начальником смены.
Элизбар, нахмурившись, уставился в сменный журнал и упорно вертел карандаш.
– Элизбар Иванович, я же в шутку сказал, не в обиду, – добавил Леван, с улыбкой взглянув на остальных, и ни на одном лице не прочел неудовольствия.
А Нодар даже подмигнул ему понимающе. Леван понял: он не переборщил. Свое сказал и всем дал понять, что легко не даст себя обидеть.
Пожалуй, только Георгий Меладзе глядел без одобрения.
Меладзе считался лучшим знатоком мартеновских печей. Его знали во всей стране и часто приглашали на разные заводы, когда требовался сложный ремонт печей. В теории он, как и Элизбар, разбирался слабо, окончил техникум. Ему было всего тридцать пять лет, но он не стремился учиться. В своем деле он и без того считался профессором, его так и называли на заводе, для обер-мастера этого было достаточно. Он тоже не любил, когда молодые инженеры гордились своими научными знаниями.
– Ну-ка приступим, – сказал Хундадзе и попросил паспорта плавок.
Оперативная летучка началась.
Элизбар почти не слушал начальника смены.
«Нахальный молокосос! – думал он и не мог успокоиться. – Пусть не очень зазнается, а то недолго и шею сломать. Еще поймет, что старый конь борозды не портит, да поздно будет. – Впрочем, Элизбар больше сердился на себя самого. – Как мальчишка ловко отрезал, а у меня словно язык одеревенел».
После летучки Элизбар сказал Левану:
– Если вы хотите, я попрошу Нодара остаться хоть часа на два и немного помочь вам. Ты, правда, погорячился, но первый день есть первый день.
Начальник цеха перешел на «ты». Как любил повторять он сам, человеку, состарившемуся в мартеновском цехе, не пристало говорить высокопарно.
– Я бы никогда не позволил себе предложить вам что-нибудь подобное, Элизбар Иванович! – Эти слова Хидашели произнес уже без улыбки. Теперь он не скрывал свою обиду.
Нодар подумал: «Как хорошо, что я не сунулся со своей помощью».
– Ну если так, то идите и займитесь делом! – сказал, вставая, Элизбар.
Братья Хараидзе – хорошие мастера, но Хидашели сам руководил плавкой во всех печах.
Арчил Хараидзе был на двенадцать лет старше брата.
Техникум он окончил давно, еще до строительства комбината в Рустави, и поэтому работал поначалу на Урале.
К тому времени, когда он приехал на отстроившийся Рустави, вернулся из армии и Васо. Младший хотел работать шофером, но Арчил потянул его на завод.
– Машину водить всегда успеешь, а металлургия – дело настоящее! – уговаривал он.
И Васо послушался брата. Начал он подсобным рабочим, а теперь уже был мастером. Васо, выросшему в деревне, сперва не понравился завод. Оказавшись среди грандиозных ферм и конструкций, среди огня и грохота, он долго не находил себе места, много раз пытался удрать с завода и, если бы не брат, наверняка ушел бы.
– Нет, нет, завод – это не мое дело! Отпусти меня, я должен изучить другое ремесло, Арчил, – просил Васо.
– Не смей, сукин сын, уходить. Не позорь меня перед ребятами.
И Васо не ушел. Постепенно привык к цеху, кончил заочно металлургический техникум и стал сталеваром. А когда самостоятельно выпустил первую плавку, оценил по-настоящему профессию металлурга. Раньше все казалось легким. Он смотрел на печь так, как смотрит посторонний человек на сидящих за шахматной доской игроков. Когда же сам оказался за доской, понял, как труден каждый ход. Теперь, если бы его и гнали с завода, он бы не ушел.
Прежний начальник смены ему очень не нравился. Васо считал его ни рыбой ни мясом. Старший брат не любил злословить, но про Рамишвили и он часто говорил: «Недоносок, сукин сын!»
План смена выполняла еле-еле, в сроки укладывались не чаще двух-трех месяцев в год. Работа не клеилась, шла вяло. Люди работали без огонька, небрежно. Даже предыдущая смена всегда передавала им печи холодными и в балловых оценках обманывала. Знали: Рамишвили только ушами похлопает, к начальству не пойдет – побоится.
Леван был не похож на Рамишвили и сразу всем приглянулся.
Не по душе пришлось Арчилу Хараидзе только то, что начальник смены занялся его делом, но он смолчал. Подумал: «Это в первый день так из кожи вон лезет, во все нос сует, попривыкнет, угомонится».
А младшего Хараидзе новый начальник смены привел в восторг. Прежде всего в нем чувствовалась сила, а Васо, отслуживший в армии, физическую силу привык уважать. Понравилось ему и то, как Хидашели осадил этого бездельника Гогию.
Гогия работал помощником сталевара второй печи. Целый день этот дылда бездельничал и балагурил. Рамишвили не решался сделать ему замечание. А сталевар, скромный, тихий и вечно молчавший человек, давно решил: лучше самому выполнить обязанности Гогии, чем спорить и скандалить с ним, махнул рукой, старался вовсе не замечать помощника.
Только Васо всегда кипятился, ругался с Гогией: «На завод пришел даром деньги получать!»
Леван сразу заметил бездельника, но ничего не сказал. Не хотел с первого же дня делать рабочим замечания. Когда же он еще раз прошел мимо второй печи и снова увидел помощника сталевара, стоящего без дела, спокойно облокотившегося на черенок лопаты, он разозлился, вошел в будку и подозвал к себе Васо.
– Кто этот парень?
– Какой? – спросил Васо и взглянул в сторону второй печи.
– А вот тот, высокий, который смотрит без очков в окошко печи.
– Помощник сталевара Гогия Немсадзе.
– Ну-ка позови его сюда!
Мастер вышел и крикнул Гогию.
Тот некоторое время продолжал стоять в прежней позе, будто и не слышал слов мастера. Потом лениво бросил лопату и не торопясь пошел к будке. По дороге достал сигарету, задержался около какого-то рабочего, попросил огоньку. Рабочий показал рукой, что у него нет спичек. Гогия свернул еще к кому-то, прикурил и, попыхивая сигаретой, улыбаясь, вошел в будку.
– Слушаю вас, начальник!
Леван с ног до головы оглядел рыжего здорового парня с длинными мускулистыми руками и здоровенными кистями, каждая с лопату.
– Если у тебя разбились черные очки, почему не попросишь у мастера замену? – спокойно спросил Леван.
– Очки целы, вот они, в кармане у меня, – Гогия достал их из кармана и показал.
– Почему не пользуешься ими, когда смотришь в печь?
– Не хочу, потому и не пользуюсь! – грубо ответил Немсадзе.
– Правильно, если не хочешь, не пользуйся, – снова спокойно сказал Леван.
Подобного ответа помощник сталевара не ожидал. Он думал, что за нарушение техники безопасности новый начальник накричит на него, и приготовился к отпору. А теперь этот огромный, нескладный человек растерялся, не зная, что сказать, и неловко топтался на месте.
– Вижу, ты сегодня не в настроении, может быть, чувствуешь себя плохо? – так же тихо продолжал Хидашели.
– Нет, начальник, разве я похож на больного?
– Может быть, дома у тебя неприятности или какое-нибудь неотложное дело? Скажи, я отпущу. Как-нибудь управимся без тебя.
Гогия забеспокоился: уж не смеются ли над ним? Нет, Хидашели и не думал смеяться. Об этом говорили приветливое выражение его лица и мирный тон. Гогия раскрыл рот и с удивлением уставился на Левана.
– Никакой неприятности, начальник, у меня нет, благодарю вас.
Леван встал. Гогия был больше его ростом, но Хидашели так посмотрел на него, что верзила присел.
– Если ничего не болит и ничего не беспокоит, иди и работай, как это подобает человеку! Имей в виду, второй раз я предупреждать не стану.
Помощник сталевара не ожидал такого поворота. Он сразу очнулся, прямо посмотрел в лицо начальнику, но не выдержал его взгляда, опустил голову и вышел из будки.
Васо от удовольствия потер щеку. «А ты думал, что со всеми пройдут твои номера? Не тут-то было».
Леван, успев узнать от Резо, что за человек был Отар Рамишвили, почему рабочие не любили его, прекрасно понимал, что в первые дни его непременно будут сравнивать с прежним руководителем. И все делал не так, как мог бы в его представлении делать Отар.
Перед пуском шестой печи дал знак рабочему, чтобы тот повременил. Взял у сталевара толстые перчатки и принялся чистить желоб. На стенках присохли остатки магнезитного порошка, Леван тщательно счистил его, выгреб грязь, снял перчатки и вернул их хозяину. Арчил покраснел, зло посмотрел на сталевара, упрекая его за промах. Сталевар, крепкий мужчина, обмяк, как ребенок, решил, что сейчас и начальник смены отчитает его. Но Леван улыбнулся и знаком показал: «Разве так не лучше?» Пристыженный сталевар развел руками, как бы говоря: «Конечно, лучше».
Леван подал знак мастеру, чтобы тот просверлил отверстие.
В мартеновской печи сталь варится при температуре тысяча шестьсот – тысяча семьсот градусов. Около печи такая жара, что непривычный человек не сможет подойти к ней ближе чем на десять шагов. А когда хоть одно окошко печи открыто, подле нее сущий ад.
