Текст книги "Антициклон"
Автор книги: Григорий Пятков
сообщить о нарушении
Текущая страница: 9 (всего у книги 15 страниц)
К рассвету они заняли позицию, окопались. Вначале над ними появилась «рама» – немецкий самолет-корректировщик. Он сбросил несколько бомбочек, покружил над их головами и удалился в сторону Дона. Потом прилетели бомбардировщики. Они шли в несколько волн, завывая, как цепные псы. Погожев спокойно смотрел на их приближение... Второй и третий раз быть под бомбежкой куда страшнее, когда уже знаешь, чем это пахнет...
«А чем пахнет буря в открытом море?» Но тревога Погожева под спокойное посапывание кэпбрига постепенно улеглась.
Утром над мачтами сейнеров сияло все то же безоблачное небо. Как сообщила метеосводка, штормовой ветер, покружив по Феодосийской бухте, резко изменил направление и всю свою злость и силу перенес к Анатолийским берегам.
Но во второй половине дня и здесь погода изменилась: разыгрался юго-западный ветер, вздул крутую, белогривую зыбь. Волны лупили прямо сейнеру в лоб, сбивая ход. Но ветер и крутобокая зыбь только веселили рыбаков. Солнце, брызги чуть ли не до спардека, радуга над форштевнем и дельфиний эскорт по бортам сейнера – для рыбаков словно праздник. На палубе под фонтанами брызг, в одних трусах прыгал Витюня и восторженно вопил:
Какой конфуз! —
Кричит француз.
От этого конфуза
Он бьет себя по пузу...
Погожев смотрел с ходового мостика на Витюню, на радугу, на резвящихся дельфинов и улыбался. На этот раз сейнер сопровождала «азовка». Этот вид дельфинов у науки особого интереса не вызывает. Будто бы у них нет того интеллекта, что у афалины. Только «азовка» едва ли в обиде на ученых за такую рекомендацию. Если каждую весну рыбаки гонялись за афалиной по всему морю, отлавливая ее для науки, то азовка паслась себе преспокойненько, где ей вздумается, и в ус не дула...
При каждом ударе встречной волны сейнер вздрагивал, зарываясь носом в пенистый гребень. Вода окатывала бак, растекалась по палубе, потоками струилась по ватервейсам и через шпигаты сбегала обратно в море.
Зотыч беспокойно крутил своей маленькой головкой на тонкой жилистой шее, щурил выцветшие глаза, вглядываясь в разыгравшееся море.
– На такой воде какая может быть рыба, – говорил Кацев, кивая на зыбь. – Перэд носом проскочит, нэ замэтишь.
Канев мощно восседал посреди мостика, положив на штурвал большие мускулистые руки. Он был по пояс голый. Смуглая кожа, упругие мышцы и грива волос, спадающая на его широкие плечи, будто вылеплены скульптором. На крепкой короткой шее борца – ремешок бинокля. Сам бинокль наполовину утопал в густой коричнево-желтой растительности на широкой груди Сени.
Осеев добрых полчаса сидел в радиорубке. Они с Климовым прослушивали рыбацкую волну. И свою, и болгарскую. Рыбацкая сметка подсказывала Зотычу, что не сегодня-завтра должна объявиться скумбрия. Недаром он вылез на спардек.
Погожев, исподтишка, время от времени бросал взгляд в сторону Зотыча, на его лицо, словно печеное яблоко, на длинные жилистые руки, на заскорузлые ладони со следами порезов от шворок, на лишенные ресниц веки, и все больше приходил к выводу, что тот выглядит на добрый десяток лет старше, чем в действительности. Нелегкая жизнь у рыбаков, ох какая нелегкая! И долгожителей средь них не густо... А, казалось бы, всю жизнь на море, на свежем воздухе...
Пока Погожев размышлял обо всем этом, на северо-западе открылся угластый мыс Калиакра. До мыса было далеко, и отсюда он казался игрушечным. Вахтенный поднял бело-зелено-красный болгарский флаг.
Погодой сейнер немного снесло с курса, и они оказались южнее мыса. Но это большого значения не имело. Все равно намеревались идти на юг, вдоль берега, в расчете на встречу со скумбрией.
Чем ближе к берегу – волнение моря заметно падало.
«Вот она, Болгария, – вглядываясь в берег, думал Погожев. И удивился, что не почувствовал особого волнения, которое он ожидал от встречи с этой страной. – Берега как берега, ничем не отличаются от наших». Ему даже стало обидно, что все это, долгожданное и так волновавшее его издалека, при встрече оказалось будничным и обычным.
Он спустился со спардека на палубу. Погожев нашел Осеева в каюте. Тот стоял, широко расставив ноги, в позе полководца, принимающего решение. В руках Виктор держал линейку и циркуль. Перед ним на диване цветастой простыней была разостлана карта западного берега Черного моря.
– А-а, Погожев, – произнес Осеев, обернувшись. И тут же снова возвратился к карте: – Пока светло, пробежим до Бургасского залива. Поищем рыбу. И вот здесь заночуем. – И он ткнул циркулем в чуть заметный на карте заливчик. – Под укрытием мыса Димитр...
Бургасский залив? Да, то случилось в Бургасском заливе. Это, пожалуй, было единственным, что хорошо помнил Погожев. Потом какой-то островок, проливчик, лес и камни. Нагромождение камней.
Он посмотрел на карту. Бургасский залив был громадный, занимал чуть ли не четвертую часть западного берега моря. И в нем – десятки, если не сотни, заливов и заливчиков. Где, в каком заливчике они тогда были? Как называется островок? Ничего этого Погожев не знал.
– Помнишь Богомила Тасева? – с какой-то затаенной хитрецой в глазах спросил Виктор.
– Какого Тасева?
– Ах да, ты же тогда с нами в Болгарию не ходил. Даже еще не работал в колхозе, – сказал Виктор. – Но ничего, познакомишься. Национальный герой Болгарии! Рыбацкая закваска не хуже чем у нашего Зотыча. Родной дядя Николы Янчева...
– Ну, пошел бряцать регалиями. Что-то у тебя в Болгарии что ни друг, то депутат или герой, – улыбнулся Погожев.
– Ты не смейся, это я тебе точно, – немного обиделся Виктор.
– А ближе к делу, Витя, нельзя?
– Если ближе к делу, то ему сегодня шестьдесят!
– Надо бы дать поздравительную радиограмму.
– Я уже дал. И под ней твою фамилию тоже поставил. Как секретаря партбюро.
Погожев пожал плечами.
– Что? Не надо было ставить?
– Нет, все правильно, – сказал Погожев. – Но, по-моему, ты мне главного так и не сказал.
Осеев рассмеялся.
– Если ты такой умный, то о главном сам догадаешься.
– Приглашали?
– Самолично Тасев, по рации. Так и сказал: много Ви моля...
– А Никола Янчев?
– Еще не вернулся из Софии.
– Думаешь, без него будут чествовать заслуженного рыбака, героя, да еще, как ты говоришь, родного дядю Янчева?
– Сомневаюсь, – подумав, согласился Осеев. – Янчев не сегодня-завтра должен вернуться...
Глава двенадцатая
1
На скумбрию пока что никакого намека.
За невысоким скалистым, поросшим лесом мысом Георги берег резко уходил вправо, открывая просторный залив с портом и городом Варна. Город от сейнера далеко. Но со спардека было видно, как его покидали последние отблески дня, сбегая по плоским и островерхим крышам.
На сейнере смайнали флаг и зажгли ходовые огни.
Погожев зашел в радиорубку. Увидев его, Климов поспешно смахнул в ящик стола густо исписанные листки бумаги. Погожев сделал вид, что ничего не заметил. Ему нравился этот немного угловатый и застенчивый парень. Лицо у Володи было скуластое, заостренное к подбородку. Волосы светлые, будто вытравленные перекисью водорода. Глаза большие, девичьи, с пушистыми белесыми ресницами. Как ни тяжело было у Володи сиротское детство, но не надломило его души, не озлобило к людям. И в этом немалая заслуга рыбаков. Они его вскормили-вспоили на рыбацком берегу, помогали одежонкой, выучили и ввели в свою семью на равноправных началах. Жил Климов вдвоем с престарелой бабушкой в старом отцовском домике в Рыбацкой слободке.
Володя включил эфир и сразу же маленькая тесная радиорубка наполнилась писком морзянки, разноязыкой речью, обрывками песен и музыки, потрескиванием, скрежетом и постукиванием аппаратуры. Всякий раз, слыша всю эту «свалку» звуков, Погожев думал, есть ли в мире точный подсчет тому, сколько передатчиков одновременно выбрасывают в эфир свои излияния в виде разговора, песен, музыки, рекламы, шифровок, богослужения. И удивлялся, как в этом величайшем хаосе звуковых волн люди еще могут находить друг друга?
Климов, подкручивая то одно, то другое колесико, утихомирил звуковую неразбериху и вышел на рыбацкую волну. Но и тут они оказались не одни. Радист с «Двенадцати товарищей», где кэпбригом знаменитый Красиков, запрашивал местонахождение танкера-заправщика, чтоб забункероваться топливом. Какой-то заботливый папаша поздравлял сына Эдика с успешным окончанием учебного года. Сейнера херсонского рыбколхоза «Победа» сообщали домой, что стоят в районе Григорьевки и что заметов еще не делали.
– Хм, «не делали», а кто их делал, – хмыкнул Погожев. И подумал: «Не дай бог, на тех двух-трех заметах болгарских рыбаков и путине амба». Он сильно боялся этого. Хотя, казалось бы, в чем тут вина Погожева, если ловить нечего. И все равно своим непоявлением рыба запросто могла «подмочить» авторитет начальника. Тем более впервые вышедшего на путину, потому что рыбаки зачастую по этому выходу судят о рыбацком фарте человека на будущее.
В прошлом году в это время уже брали скумбрию. Шла она, правда, не густо, но шла. Это Погожев хорошо помнил. И кое-кто из кэпбригов со своими бригадами хорошо заработали. А будет ли она в этом году? И когда? На этот вопрос ничего не мог сказать даже сам Зотыч – ходячая рыбацкая энциклопедия. Было ясно одно, с каждым годом в Черное море скумбрии заходит все меньше и меньше. Погожеву вспомнилась недавно где-то прочитанная им статья, автору которой в ближайшем будущем Мировой океан представляется опоясанным широкой полосой прибрежных подводных плантаций и ферм с пищевыми рыбами, моллюсками и водорослями.
«Это дело, может, и хорошее, – подумал Погожев. – Но – дело будущего. А нам ее, скумбрию, надо ловить сейчас»...
Климов снял наушники и, как-то беспокойно поерзав в кресле, сбивчиво произнес:
– Андрей Георгич, тут я одну штуку набросал. Стихи, словом... Для Богомила Тасева. Если подарить ему или прочесть?..
– Как же ты прочтешь ему? По рации, что ли?
Климов вскинул на Погожева недоуменные глаза:
– Разве не пойдем к нему на день рождения? Он приглашал...
– Без подарка-то? Какие же порядочные люди без подарка ходят на день рождения. Сделали бы по десятку хороших заметов, выполнили план, тогда можно хоть на свадьбу двигать.
До Климова не доходило: шутит Погожев или говорит правду? Да тот и сам еще толком не знал, как сложатся у них обстоятельства. Объявится скумбрия, тогда и для них и для болгар все дни рождения насмарку. У рыбаков, как и у хлеборобов: один день – год кормит. Перед уходом из рубки Погожев наказал Климову, чтобы тот почаще «вылазил» в эфир и слушал не только наших, но и болгарских рыбаков.
– Я и румын слушаю, – сказал Климов.
– Что ты у них понимаешь? – удивился Погожев.
– Тут и понимать не надо. По тону голоса все ясно.
А Погожеву тоже «по тону голоса» Володи было ясно, что его ответ насчет захода в Созопол сбил радисту настроение. Володя только сегодня утром с таким воодушевлением рассказывал ему, какой необыкновенный этот городок болгарских рыбаков: «Дома словно корабли на каменных постаментах, стены их позеленели от солнца и ветра, а крыши покрыты зеленым мохом...»
Сейнер сбавил ход. Что-то кричал с мостика Осеев. Но слова его тут же заглушил грохот якорной цепи.
Вскоре подошли другие сейнера. Торбущенко подвалил под борт осеевцев, а Малыгин встал особняком.
– Ого-го! – махал Осееву с палубы малыгинского сейнера Жора Селенин.
– Бороду бы ему да кольчугу – вылитый бы Илья Муромец, – сказал Погожев о Селенине.
– В кольчугу не влезет. Живот не пустит, – возразил Осеев.
Вскоре Жора заявился на сейнер Осеева. Он бросил на крышку трюма свой крохотный чемоданчик-балетку и заявил:
– Завтра с вами пойду. Кое-что надо обмозговать сообща.
Погожев с Осеевым переглянулись. Им все ясно, уточнять ничего не надо: Селенин подслушал разговор Виктора с болгарами и боится, как бы не отстать от Осеева, когда он отправится на торжества к Тасеву.
– А спать где будешь?
– Найду место. Дашь одеяло, на неводной площадке покемарю.
– Ладно, – примирительно согласился Виктор, – швартуйся в моей каюте. С Георгиевичем на пару. А я пересплю в кубрике.
Жору не пришлось долго уговаривать. Он тут же отнес свой чемоданчик в капитанскую каюту и двинулся на камбуз узнать, что там сегодня на ужин.
Море улеглось, и в заливчике вода лишь чуть всплескивала у темнеющего берега. Далеко на северо-западе помигивали огоньки Созопола...
2
Вначале никто на сейнерах не заметил, как из-за крутого изгиба косы выскочила шаланда. Впрочем, самой шаланды в темноте видно не было – только бегущий по морю огонек, да слышался нарастающий гул мотора. Шаланда почти проскочила мимо сейнеров, как вдруг сбавила ход, развернулась и стала приближаться к сейнерам Торбущенко и Осеева.
«Кто бы это мог быть?» – думали рыбаки, сгрудившись около борта.
На спардеке осеевского сейнера включили прожектор. Когда шаланда попалась в полосу света прожектора, все увидели в ней трех рыбаков.
– Здравейте, другари! Принимай конец! – размахивая тросом, кричал с шаланды сразу на двух языках молодой стройный рыбак.
Торбущенко подскочил, как ужаленный. И, оттолкнув вахтенного, бросился сам принимать фалинь с шаланды.
– Здорово, Петко!.. Подавай, Петко!.. – закричал Торбущенко срывающимся от радости голосом и заметался вдоль борта сейнера. Он то и дело оборачивался к Погожеву и Осееву, возбужденно поясняя: – Петко Стойчев, мой корешок по Измаилу!.. Это же Петко, помнишь, я говорил о нем? – И его глаза, обычно мутные и уклончивые, восторженно блестели.
Встреча была не так-то уж неожиданной. Тот и другой знали, что находятся в море. Больше того, во время разговора по рации (а это с ним говорил Костя перед тем, как повернуть на Одессу) Торбущенко довольно прозрачно намекнул Стойчеву, что, возможно, будет у берегов Болгарии.
Познакомились Торбущенко и Стойчев в Измаиле, где Костин сейнер стоял на капитальном ремонте, а Петко в то время в Советском Союзе заканчивал мореходку и в Измаиле находился на производственной практике.
– Как жизнь? Бригадиришь все? И я – бригадир. Тоже на эсчеэсе. Ходили вот, камбальные сети ставили. – И Петко кивнул в сторону шаланды, давая понять, что не гонять же сейнер ради такой ерунды. Стойчев был веселым и энергичным человеком лет двадцати восьми, со смуглым лицом, быстрыми глазами и маленькими черными усиками под птичьим носом. – Года три прошло, как не виделись. Время летит, как пуля, – и он рассмеялся, обняв Костю за плечи.
И тут кто-то из команды Торбущенко похвастал, что их бригадира наградили партизанской медалью.
– Перед самым выходом на путину, – добавил радист Климов.
Не успели рыбаки и глазом моргнуть, как на палубе сейнера появилась большая бутыль в плетенке.
– Во, это оперативность! – пришел в восторг Витюня, лаская бутыль взглядом.
Не надо быть ясновидцем, чтобы отгадать содержимое бутылки.
– Пожалуй, ни к чему это, Петко, – произнес Селенин неуверенно, переводя взгляд с бутыли на Погожева.
– Чего там «ни к чему»! – выступил пучеглазый коротышка Филя из бригады Торбущенко. – Косте дали, за медаль. Он и будет распоряжаться.
От выкриков Фили всем стало не по себе.
«Вот чертова камбала, – чуть не скрежетал зубами от злости на Филю Погожев. – Не‑ет, баста. Хватит с меня и тех двух одесских историй», – твердо решил он про себя. И сказал:
– Давайте, товарищи, отложим это дело на потом. Еще успеется.
Но и от слов Погожева никто не пришел в восторг.
– Командиров у нас... – И, оборвав фразу, Торбущенко отвернулся и зло харкнул за борт.
Только Петко все с той же веселостью согласился:
– Если «на потом», то пусть будет так.
И бутыль молниеносно исчезла с палубы. Но не исчезла неловкость. Рыбаки переминались с ноги на ногу, стараясь не смотреть друг другу в глаза. И разговор уже был не тот, что раньше. Спасибо Лехе: приготавливая на камбузе ужин, он, пожалуй, единственный, кто даже не догадывался о существовании бутылки. Раскрасневшийся от плиты и польщенный тем, что «закордонные» рыбаки изъявили согласие отведать приготовленный им ужин, он, припадая на ногу, словно приплясывая, выбежал из камбуза на палубу и оживленно объявил:
– Вечерять, хлопцы!.. А ну, швидко, а то сам усе полопаю!
Все словно ждали эт ой команды – сразу оживились и дружно повалили к камбузу, где уже гремел мисками Леха. Ярко освещенный камбуз так и благоухал аппетитным запахом жаркого. Жаркое с картофелем и с острой подливкой – коронное блюдо Лехи.
Гости и хозяева, энергично работая вилками, хвалили кока. Только Погожеву жаркое становилось поперек горла. Хотя был он вместе со всеми на юте, за общебригадным столом-полкой и старался поддерживать беседу. Разговор прыгал с одного на другое. Вспоминали те годы, когда скумбрия валом валила повсюду и не надо было за ней гоняться по всему морю, а только знай бери, не ленись. Упоминались имена особо фартовых рыбаков и в том числе уже знакомое Погожеву – Богомила Тасева.
– Какие там сейнера! Откуда им в те годы взяться? На фелюжке ходили. Или на баркасе под парусом.
– И нипочем ему был страшный ветер драмодан. Среди стариков и по сегодняшний день ходит поверие, будто бы Богомил против драмодана заговор знает. Ерунда, конечно. Весь заговор его в опыте и рыбацкой смекалке.
– Против фрицев тоже знал заговор, когда спускался со своим отрядом с горы Мургаше? Ха‑ха!..
В самый разгар ужина к сейнеру подвалил баркас и на палубу поднялся Платон Малыгин.
– Тут пир горой, а мы там хоть пропади, – сказал он, здороваясь в первую очередь с гостями.
– Нэ надо быть единоличником, – отозвался Кацев, усердно наводя чистоту в миске куском хлеба.
– Боится, как бы раньше его рыбу не схапали. Вишь, на полтора корпуса вперед нас навстречу скумбрии вылез, – пояснил Торбущенко, кивая в сторону малыгинского сейнера.
– От вас можно все ожидать. Из-под самого носа уведете рыбу и спасибо не скажете. – Сказал это Малыгин ради красного словца. Он и сам не помнил такого случая, чтобы кто-то «увел» у него рыбу из-под самого носа. Если и бывало, то наоборот.
Разговор о рыбе всех захватил с новой силой.
Стойчев рассказывал:
– Косяк был маленький, сыпать рискованно... Все же рискнул.
– И как? – в один голос спросили Малыгин и Торбущенко.
– Полторы тонны.
– Не густо, – заключил Платон Васильевич. – Но для начала и это неплохо.
– Когда рыба навскидке – взять трудно, – сказал Осеев. – Кажется, вот она! Обсыпешь, начинаешь выбирать кошелек, а в нем чистейший «бугай».
– Хотя бы пеламида появилась, – сказал кто-то из рыбаков. – Ее бы брать стали...
– Появится, еще не возрадуешься, – фыркнул Витюня. – Тут же следом за скумбрией прибежит.
– Следом и сам черт ей не рад.
– А может, она вперед скумбрии прибежит. Полюбоваться на физиономию нашего Витюни.
– Но-но, полегче. Моя физия больше по нраву скумбрии. У нас с ней взаимная симпатия, – отпарировал невозмутимо Витюня, не отрываясь от миски.
Все поели, дымили сигаретами, только Погожев все еще не мог осилить свою порцию.
– Ты что это, партийный секретарь, слабоват на еду стал? – спросил Малыгин, ощупывая его насмешливо-ироническим взглядом. – Не проработался, видать?
– Выходит, что не проработался, – согласился Погожев, выгребая из миски остатки картошки за борт. – Леха постарался, словно я целую неделю не ел.
– Леха дело знает туго, – все с той же иронией Малыгин похлопал по плечу как раз подвернувшегося ему под руку кока. – Товарища начальника надо кормить сытно. Так ведь, Леха?
«К чему бы это он? – подумал Погожев, насторожившись. – Определенно, кто-то из рыбаков успел поведать ему историю с бутылью».
Так и оказалось. Когда уехали болгары, Малыгин зашел в каюту к Погожеву и у них разговор почти сразу же начался об этой бутыли.
В каюте они были вдвоем. Кэпбриг и Селенин в ходовой рубке играли в шахматы. Многие рыбаки сидели в кубрике перед телевизором, смотрели болгарскую программу.
Погожев бесцельно листал судовой журнал, с его однообразными записями о подъемах и спусках флага, стоянках и переходах, и говорил Малыгину:
– Ты же был на правлении. Сам голосовал по всем пунктам...
– Голосовал, конечно, – сухо перебил его Малыгин. – Помню и то, что, мол, тебе, как партийному секретарю, «и карты в руки». Только ты не с той карты ход сделал.
– По-твоему, надо было пьянку устроить? Спасибо за совет, товарищ член правления! – И Погожев отбросил журнал в сторону. Его просто распирало от злости. Может быть, потому, что где-то и в чем-то, подспудно, он чувствовал правоту Васильича.
– Ты сам знаешь, что никакой пьянки бы не было. Да и много ли там этого кисляка. По полстакана на брата, – выдавил из себя Малыгин, и губы его скривились в издевательской ухмылке.
– Как говорит Витюня: надо быть ржавым брашпилем, чтобы думать, что бутыль осталась нетронутой, – сказал он. – И это знаешь ты не хуже меня. Но, мол, ты, как секретарь, свое дело сделал, запретил. И если что – ты не виноват. Пусть отдувается тот, кто нарушил запрет... Конечно, ни Осеев, ни Селенин к бутылке не прикладывались. Петко Стойчев – тоже. Что касается рядовых рыбаков, как наших, так и болгарских, – продолжал Малыгин все с той же ухмылочкой, – так они тебе даже спасибо сказали. Им больше досталось. И я, грешным делом, тоже потянул стаканчик благодаря тебе. Если бы ты не запретил, едва ли бы мне что-нибудь досталось.
Это было уж слишком! Надо немедленно дать отпор Малыгину! Но все мысли, все умные слова в голове Погожева перепутала и затмила жгучая обида. И он вгорячах ляпнул Малыгину, что это его первый и последний выход в море с рыбаками. И когда вернется с путины, сразу пойдет в горком партии и попросит перевести его на работу обратно в порт.
Где-то в глубине души он рассчитывал, что Малыгин будет уговаривать его остаться в рыбколхозе, начнет успокаивать, что, мол, «все перемелется и мука будет».
Но тот и не думал успокаивать. Больше того, как показалось Погожеву, Малыгин будет даже рад, если он так и сделает.
Когда Малыгин ушел, Погожев тут же лег в постель и с головой укрылся простыней. Ему хотелось побыть одному, по-настоящему собраться с мыслями, прояснить, в чем он прав и в чем не прав. Но сделать это оказалось не так-то просто: все захлестнувшая обида по-прежнему будоражила нервы Погожева. «Да, я уйду от рыбаков. Сразу же, как только вернусь с путины! Но зачем было говорить это Малыгину? Зачем? Получилось по-мальчишески, не серьезно», – думал он с неприязнью к самому себе. А эта усмешка, которой одарил его Малыгин перед тем, как закрыть за собой дверь каюты. Только что стоила эта его усмешка! Она так и стояла перед глазами Погожева. И он не знал, чего в ней было больше – осуждения, ядовитой насмешки или жалости? Но от того и другого коробило Погожева, было ему не по нутру. Его и без того растрепанные мысли окончательно забрели в дебри какой-то беспорядочности.
«Кого он из себя корчит? Кто он такой есть? – думал он о Малыгине. – Берет больше других рыбы? Но так ли это трудно, если думать только о себе. Мыслимо ли, чтобы Малыгин, с ущербом для себя, помог товарищу? Да ни в жизнь! Когда у Сербина на прошлой хамсовой путине отказал эхолот, Малыгин даже не остановился, прошел мимо, а не то чтобы навести на рыбу. Навел Осеев. Хотя самому Осееву в тот день рыба так больше и не попалась и он остался ни с чем»...
Когда в каюту вошли Осеев и Селенин, Погожев притворился спящим.
Кэпбриг с инженером по лову долго сидели внизу на диванчике, шелестя промысловыми картами и вполголоса обсуждая районы поиска рыбы.
