Текст книги "Антициклон"
Автор книги: Григорий Пятков
сообщить о нарушении
Текущая страница: 14 (всего у книги 15 страниц)
В старые времена, когда скумбрия заходила в Черное море огромными косяками, а неводки были меленькие – ручники, рыбаки брали скумбрию на локомос – ночной лов на свечение. Там, где косяк скумбрии – вода фосфорилась. Всплески скумбрии были стремительны и слепящи, как молнии. Ловили ее в маленьких тихих заливчиках, а не на «открытой воде», как сейчас.
Заканчивали выборку невода на рассвете, когда весь восточный горизонт полыхал утренним заревом. Звезды исчезли, будто вместе со скумбрией рыбаки повычерпали их киталом к себе на борт сейнера. Погожев невольно поискал их взглядом в трепещущей груде живого серебра. И впервые за всю ночь почувствовал, как наваливается на него сильнейшая, всепобеждающая усталость. И он весь стал как ватный. Веки, как магнитные, так и липли друг к другу. И койка тоже, как магнитная, тянула его к себе. А каких-то четверть часа назад Погожев и не думал о сне. Даже и не подозревал, что сон где-то тут, рядом, выжидает своего момента. Окончена работа, расслабились мышцы, нервы – и сон тут как тут. Погожев любил такой сон – сон здоровой усталости. Он, вместе с отдыхом, приносил удовлетворение.
Погожев с Осеевым еще некоторое время стояли на юте, жадно затягиваясь сигаретами. На выборочной площадке Зотыч заканчивал укладку колец, приводил в готовность кляч – тот самый трос, с отдачи которого начинается замет невода. Мокрая сеть, с запутавшимися в ней темно-зелеными водорослями и блестками мелких ставридок, благоухала всеми запахами моря. Сейнер бежал плавно, почти не качаясь. На ходовом мостике одиноко маячила фигура Кацева. Вахтенные занимались приборкой палубы. Остальные рыбаки разошлись по кубрикам.
Наконец кэпбриг с Погожевым тоже завалились в постели. Погожев думал, есть ли что на свете блаженней этого момента, когда по всему телу растекается приятный зуд усталости? В ушах у него звучал нежный звон арф, а перед глазами – белый пунктир поплавков, ленивое колебание зеленоватой воды и рыба, рыба...
– Рыба. Кэп, рыба...
«Кэп, рыба, – повторил в уме Погожев донесшиеся до него слова. – Конечно, рыба». И вдруг, будто пронзенный током, вскочил с койки, и первое, что возникло перед его мутным взглядом, – это круглое, веснушчатое лицо вахтенного в каком-то радостном смятении.
– Такой косячок, закачаешься, – торопливо сказал вахтенный вполголоса, словно боялся вспугнуть рыбу.
Погожев с кэпом чувствовали себя действительно «закачанными» только что разморившим их сном. Погожев некоторое время даже не был уверен, что все это происходит наяву, а не во сне. Он зачем-то натянул на себя брюки и рубашку. В каюте уже – ни вахтенного, ни кэпбрига. Мимо дверей каюты, шлепая босыми ногами по палубе, пробежали шлюпочные.
Погожев выскочил на палубу и сразу же увидел рыбу. Она была прямо по борту, в каких-нибудь ста метрах от сейнера. Вначале Погожеву показалось, что в этом месте горит море. Освещенные низким восходящим солнцем, поднятые скумбрией пенные султанчики были похожи на язычки пламени. Язычки весело плясали, искрились и двигались, словно бездымный пал по степному раздолью.
Погожев не успел опомниться от всей этой красоты, как сейнер полным ходом устремился к рыбе. Кто-то из рыбаков спешно сгребал улов от правого борта к левому, освобождая место для работы. Погожев кинулся к нему на помощь. И тут же услышал голос Осеева с мостика:
– Отдава-айсь!
В утреннюю тишину ворвался свист и скрежет стяжного троса, дробный стук колец и поплавков по неводной площадке.
Удастея ли Погожеву когда-нибудь еще раз увидеть такой артистически красивый и точный по мастерству замет невода! Осеев сыпал его по самой кромке скумбрийного косяка, не сбавляя скорости сейнера. Цвет язычков «пожара» все время менялся. Из огненно-красного они вдруг становились золотистыми и до боли в глазах искрящимися. Затем начинали преобладать зеленовато-фиолетовые тона. И под конец – лишь то тут, то там, темно-красные вспышки затухающего пожара. Рыба «села на глубь». Но рыбаки уже успели замкнуть ее неводом и подсечь нижними спадами.
– Теперь не уйдешь, голубушка. Теперь ты наша! – с мальчишеским восторгом вопил Витюня. Он уперся одной ногой в фальшборт и изо всех сил тянул канат. Вены на его сильных, загорелых руках вспухли, стали толщиной в палец. Заспанное лицо – в восторге. Плечом к плечу с Витюней – Володя Климов. Его длинные цепкие пальцы впились в спада подборы невода. На помощь к ним спешили Погожев с Кацевым.
– Вира помалу!..
И стяжной металлический трос медленно наматывается на барабан промысловой лебедки. Из-за лебедки виднелось сосредоточенное лицо стармеха. Одна рука его лежала на пусковом рычаге лебедки, другая крутила ручку распределителя троса на барабане. Рук Фомича Погожеву с бака не было видно. Он просто знал, чем они заняты в это время.
– Стоп! – скомандовал кэпбриг.
Витюня и Кацев, упав животами на планширь, перевесились через фальшборт, распутывали намотавшуюся на трос дель, разъединяли схлестнувшиеся кольца-грузила. Когда это было сделано, вновь пустили в ход лебедку.
Едва ли кто помнил из рыбаков о той усталости, что всего лишь час назад валила их с ног. Лица как-то сами собой разгладились, в глазах разгорались огоньки рыбацкого азарта.
– Заберем ли мы ее всю? – спросил Погожев кэпбрига, когда тот на какую-то минуту оказался рядом с ним на баке.
– Еще не встречал такого чудака, который бы скумбрию из кошелька вывертывал в море или дарил «дяде», – ответил Осеев и тут же бросился на выборочную площадку, куда уже вползала коричневая вуаль невода...
4
В этот день они пришли к приемке с глубоко осевшими бортами. А вечером, выйдя на связь с сейнерами и подсчитав вылов по бригадам, Погожев сказал Осееву:
– Поздравляю, на первом месте...
Особенно обрадовался этой вести Леха. Он даже заглянул к Погожеву в каюту, чтоб убедиться в достоверности этого слуха.
– Так, товарищ Леха. Ваша бригада впереди, – заверил Погожев кока. – Но не по всей путине, а по колхозу. Усек?
Леха переминался с ноги на ногу, но не уходил. Потом, прокашлявшись и поморгав своими маленькими, глубоко сидящими глазками, несмело предложил:
– А шо, товарищ начальник, если про це по радио сказаты?
– Кому сказать? – не понял Погожев. – О лучших бригадах передает по радио штаб путины. Выйдем в передовые, и о нас вспомнят.
– Та ни, туточки у нас.
Погожев вскинул на кока недоуменный взгляд:
– Но все и без радио знают.
– Може хто и не чув ище, – упорствовал Леха, хотя прекрасно понимал, что такого быть не может. Сейнер – корабль маленький, тут все друг у друга на виду. Но Леха смотрел на Погожева так просительно, что тот не в силах был категорически возразить ему. «Какая ему корысть от этого? Деньги-то все равно одни и те же, передавали по радио об улове или нет, – недоумевал Погожев. – А может, у Лехи взыграло честолюбие, гордость за свою бригаду?»
– По радио оно официйно получается. И все враз чуют, – продолжал настаивать кок.
Вытянутое обветренное лицо Лехи слегка зарумянилось, рот раскрылся в широкой улыбке. Леха менялся на глазах. Его взгляд, обычно настороженно-бегающий, вдруг заискрился теплотой и доверчивостью.
«Неужели радость победы может так менять человека?» – удивился Погожев и задумался. В словах Лехи явно было что-то заслуживающее внимания. Когда Погожев работал в порту диспетчером, трудовые успехи докеров и команд пригородных теплоходиков они отмечали срочным выпуском «Молний» или вручением переходящего Красного вымпела. Здесь, в море, то и другое отпадало. Не побежишь же за сотню миль по морю, чтоб вручить вымпел. Да и кто тебя ждать будет с этим вымпелом, когда на путине каждый час дорог. Оставалось радио.
– М-да... – произнес Погожев, с улыбкой посматривая на Леху и всей пятерней ероша свои отросшие и до желтизны выгоревшие за время путины волосы. – А ну, зови Климова. Постой, лучше пошли к нему в рубку сами.
Леха оказался прав – сообщение по рации возымело совсем иной резонанс. Во время обеда только и было разговоров о заметах, рыбных местах и везучих кэпбригах. Вспоминали, что для бригады-победительницы решением правления колхоза выделена денежная премия.
– На премию, конэчно, метит Платон, – сказал Кацев, не отрываясь от миски с борщом.
– Як так «Платон»? Шо мы, хуже? – возразил Леха. Он с поварешкой в руках толкался меж рыбаков на юте, стараясь ничего не упустить из разговора о премии.
– Видно, хуже, Леха, – продолжал Кацев, не поднимая глаз от миски. – Платон и в прошлую скумбрийную путину был первым.
– Нехай в прошлую...
– Торбущенко, братцы, всем нам конца покажет! – кто-то из рыбаков перебил кока, с явной подначкой в голосе. – Думаете, зря он задумал тягаться с Малыгиным.
По юту пролетел смешок. Но тут же потонул в усердном стуке ложек о миски.
В двадцать часов Погожев передал на сейнера рыбколхоза сообщение о первенстве. И добавил:
– В двадцать ноль-ноль ежедневно будет называться передовая бригада. Эти сведения будут передаваться в правление и там вывешиваться на видном месте. Чтоб передовиков знали не только рыбаки, но и их семьи...
– Что это ты, Андрей, за почетную радиодоску выдумал? Людей-то как взбудоражил, – сказал Осеев за ужином.
– Э-э, чужие лавры мне не нужны. Это выдумка Лехи. Я только воплотил ее в жизнь, – сказал Погожев.
5
Но не долго торжествовали осеевцы. На следующий день их опередили «гусары». Потом вышла вперед бригада Платона Васильевича. И держала первенство два дня подряд.
И вдруг в передовые вырвалась бригада Торбущенко! Именно – вдруг. И с таким эффектом, что вся путина рот раскрыла от удивления.
Вначале на сейнере Осеева подумали, что это чья-то хохма. Тем более что узнали они об этом не от самого Торбущенко, а выловили рацией из чужого разговора: один кэпбриг другому говорил, что Торбущенко запросил на место замета приемку, так как взять весь улов на сейнер не может.
«Определенно, снова бугая схватил, вот и лыбятся хлопцы», – с грустью и с чувством досады подумал Погожев о Торбущенко.
Сам кэпбриг эту весть тоже взял под сомнение. Он прямо так и сказал:
– Насчет приемки чья-то не совсем удачная шутка.
Хотя большинство рыбаков было уверено, что это чья-то хохма, но все равно этой вестью были все взбудоражены, и по поводу замета Торбущенко на сейнере шли разные толки. Даже видавший виды Зотыч и тот пожимал плечами: где, мол, он в наше-то время напал на такой косячище?
– Тут мало напасть, надо толково обсыпать, – рассудительно говорил Фомич.
– Мимо такой рыбы нэ промахнешь, – возразил Кацев. – Надо быть стопроцентным урсусом, чтоб промахнуться.
– Как сказать. Бывало, и опытные рыбаки на такой рыбе бугая хватали.
– Надо быть стопроцентным урсусом, – твердил Кацев.
Замет Торбущенко особенно взволновал старых рыбаков, напомнил им про те годы, когда в Черном море водилось полным-полно любой рыбы, не было никаких запретов и ограничений ни на «краснюка», ни на кефаль, ни на камбалу. А скумбрия, пеламида и луфарь валили через Босфор такими плотными косяками: воткнешь шест – не упадет.
– Потому и полно было – ручником много не зацепишь. А если и зацепишь, то не поднимешь, – авторитетно заявил Витюня. – Техники-то никакой не было.
– «Техника, техника», не в технике дело, – вдруг рассердился Зотыч. – Хозяйничать с умом надо, а не быть нахлебниками у моря. Только я бы таких хозяйственников рублем бил. Да так, чтоб они об этом всю жизнь помнили...
– Во дает дед! – подмигнув Кацеву, воскликнул Витюня. – Будут выборы – выдвину твою, Зотыч, кандидатуру в судьи. Заметано? А?
Сейчас ближе к повестке дня замет Кости-партизана: действительно он столько взял или все это хохма?
Погожев стоял около камбуза и маленькими глоточками потягивал чай из эмалированной кружки – утолял жажду. Витюня, стармех и Зотыч вели разговор недалеко от него, около входа в машинное отделение. Погожев прислушивался к их разговору и думал: «Если слух насчет замета Торбущенко оправдается, какое самочувствие будет у Малыгина? Малыгин, конечно, не ожидал такого. Да и кто ожидал? Этот замет поубавит спеси у Малыгина». Ему вспомнилась малыгинская «приписка» к договору насчет «крупного рогатого скота», и он мысленно улыбнулся...
– Торбущенко сделал правильно, вызвав к себе приемку, – одобрил стармех Ухов. – Другого выхода я не вижу.
– Факт, – поспешно согласился Витюня, – на рефрижераторе тоже план. А тут такой куш подвалил... Помните, как на хамсовой путине одним заметом мы столько рыбки накрыли, что сами – под завязочку и подвернувшегося «таманца» полностью хамсой налили. – И, помолчав, уже спокойно добавил: – Правда, в том году хамсички этой было много. Керченский пролив кипел от рыбы...
Погожев закурил и посмотрел на часы. Сегодня который раз уже смотрит он на часы! Да и не только он. Всем не терпится узнать о замете из уст самого кэпбрига Торбущенко... «Если вовремя подошла приемка, к двадцати часам они уже могут сдать рыбу», – прикинул в уме Погожев.
Вечерело. Зной заметно шел на убыль. Далеко за кормой остались воды гостеприимной Болгарии. И живописная речка Ропотамо. Армада судов вслед за рыбой устремилась к берегам Одессы. Города им пока было не видно. Но огонь маяка на мысе Большой Фонтан вот-вот должен был показаться. Впрочем, местонахождение судна рыбаков меньше всего волновало. Главное сейчас – рыба. За ней рыбаки – хоть к черту на рога! Спустившись с ходового мостика и зайдя в каюту, Погожев взял с полки первую попавшуюся ему книгу и присел к столику. Глаза его бегали по страницам, но смысл написанного ускользал от Погожева, так как его голову ни на минуту не покидала мысль о Торбущенко. Погожев почти был уверен, что, хлебнув из чаши рыбацкой славы, Торбущенко едва ли захочет сдавать позиции. Но и Малыгин скорее ляжет костьми, чем будет в хвосте у того самого Торбущенко, чье предложение о соревновании он так пренебрежительно отталкивал.
Погожев сунул книгу на прежнее место и вышел на палубу. До выхода на связь еще оставалась добрая четверть часа. Но он не выдержал и сказал Климову:
– Прогуляемся по эфиру. Может, услышим что-нибудь интересное.
Климов понимающе улыбнулся, сморгнув белесыми ресницами-звездочками.
– Не терпится, Андрей Георгиевич? – спросил он.
– Точно, Володя, – признался Погожев.
– «Король», наверно, сейчас икру мечет.
– С чего бы это? – спросил Погожев не совсем искренне, так как мысли у него с радистом были одни и те же.
– А как же! – оживился Володя, и лицо его засветилось восторгом. – Такого фокуса «король» в жизни не ожидал... «Партизан» вставил фитиль «королю»...
Климов не успел отпереть радиорубку, а Леха уже был тут как тут.
– Смотри, чтоб не пригорело жаркое, – сказал ему Володя, шутя. – Заслушаешься и о камбузе забудешь.
– Ни-и, – мотнул головой Леха. – Жаркого вже немае. Усе полопали. – И присел на комингсе, обхватив колени большими крестьянскими руками, с каким-то настороженным интересом наблюдал за действиями радиста. Хрящеватые, плотно прижатые к голове уши только усиливали эту Лехину настороженность.
– На яком ж мы теперь месте будемо? – спросил он почему-то вполголоса.
– Сейчас узнаем, – сказал Погожев и вынул из кармана блокнот для записей.
Леха зыркнул маленькими глазками в сторону Климова и, убедившись, что тот занят аппаратурой и особо к их разговору не прислушивается, спросил:
– Рыбаки в каюте масалили, что вам за це гроши не платят. И, мол, прибыля тэж. Це вирно?
– За какое это «це»? – спросил Погожев.
– Ну, за то, шо з намы вместе сеть тягаете.
– У меня зарплата, – сказал Погожев.
– Тэж за клуб. А шо ж вы тоды за цю рыбу так болеете? Я ж бачу.
– Это же наше, колхозное дело. И какая же нам будет цена, если мы за собственное дело не будем болеть. Ты ведь тоже болеешь: придумал радиопередачу о передовиках. Хорошо придумал, – похвалил Погожев.
Леха беспокойно поерзал по комингсу, хотел что-то сказать еще, но смолчал и задумался.
В дверях появился Кацев, и в радиорубке сразу же стало темно.
– Да не заслоняй ты своими телесами, – сказал Климов.
Сзади Кацева тоже теребили, просили подвинуться, дать и другим место. Около радиорубки собралась чуть ли не вся бригада.
– Что скажет штаб путины о бригаде Торбущенко? – пощипывая усы, гадал Кацев. – А может, и ничэго.
– Как ничего? Не имеет права, – возразил Витюня. – Если о таких заметах будут замалчивать...
– Да погоди, есть ли этот замет. Может, все это хохма, – перебил кто-то из рыбаков Витюню.
Все настороженно замолкли.
Климов повернул рукоятку, включил эфир. Толпящиеся у дверей рубки рыбаки замерли. Даже забыли о своих сигаретах. И вдруг со спардека донесся возбужденно-радостный голос кэпбрига:
– Рыба, мать вашу туда, сюда и обратно! Товсь!..
В мгновенье ока около радиорубки не было ни души. Теперь уже не до рыбы Торбущенко, надо было не упустить свою. У рации остались только Володя с Погожевым. Внимание их раздваивалось: надо было следить за аппаратурой и не терпелось узнать, что же делается на палубе. Разговаривали с Гусаровым и Сербиным, а сами невольно прислушивались, что происходит у них на сейнере: отдали кляч... сделали замет... стягивают троса нижней подборы невода...
Ага, вот и Торбущенко. В микрофон они кричали попеременно, то сам кэпбриг, то инженер Селенин. Настроение у них подскочило до неузнаваемости. Так и есть, рыбу сдавали из «подсушенного» невода. Из моря прямо на рефрижератор.
– Все первым сортом! – сообщал Селенин.
– Полчаса, как отошли от приемки... Находимся в поиске! – какой-то возвышенной скороговоркой бубнил в микрофон Торбущенко.
– Поняли вас! Поздравляем с заметом!..
И вдруг вклинился голос со стороны:
– Присоединяемся к поздравлению! Поздравляем! Так держать дальше!..
Погожев не сразу узнал голос Малыгина. Нет, не самого Платона Васильевича – того бы он узнал сразу – а его сына Николая. Идея, конечно, самого Платона Васильевича. Ну что ж, придумано Малыгиным неплохо: с одной стороны, официально поздравил бригаду Торбущенко с трудовой победой, а с другой, поручив поздравление помощнику, как бы остался в стороне. Хитер старик! Но Погожева эта хитрость Малыгина больше веселила, чем беспокоила.
Сводка штаба путины на этот раз показалась Погожеву как никогда длинной. Хотя он старался не упустить главного: сообщение авиаразведки о квадратах замета на скумбрию. Не пропустил и того момента, когда упомянули о бригаде Торбущенко. Ведь это первая из всех пяти бригад, попавшая в сводку штаба путины. «Ай да Костя! Не сглазить бы!..»
– Ладно, подсчитаю потом, – сказал Погожев, поспешно пряча в карман блокнот, и, не дожидаясь Климова, выскочил из рубки на палубу.
– Ну, что там, секретарь? – крикнул с бака Витюня, и вся бригада, как по команде, не прекращая работы, обернулась в сторону Погожева.
– Полный порядок! Можете позавидовать Торбущенко! – ответил тот радостным тоном, включаясь в работу.
– Если будешь так радоваться, пересадим на сейнер к Торбущенко, – шутя пригрозил Погожеву Витюня. – Правда ведь, кэп, пересадим?
– Точно, Витюня. Зачем нам чужие болельщики, – отозвался Осеев, не спуская глаз с невода.
Когда дель была «подсушена» и начали киталить, Погожев вошел к каюту, включил свет и, вынув из кармана листок с записями, принялся за свою бухгалтерию.
– Вот это здорово, Торбущенко-то на первом месте! – не выдержав, вскрикнул Погожев и рассмеялся. – Ну, брат, теперь держись, «король»!..
Глава семнадцатая
1
На этот раз сдавали рыбу на берегу.
Несмотря на раннее утро, у причалов была такая толкотня, что рябило в глазах. По бетонке сновали автокары, словно на вытянутых руках, на металлических лапах-подъемниках пронося ящики с рыбой; рычали грузовики, подруливая под стрелы кранов, скользили ленты транспортеров. А вокруг – бочки, ящики, корзины и опять бочки. И люди – мужчины и женщины: в куртках, робах, тельняшках, с клеенчатыми передниками от подбородка до колен и без передников.
Повсюду по причалам были расклеены листовки Главчерноморрыбвода, состоящие из сплошных восклицательных знаков: «Товарищи рыбаки колхозов и государственного лова! Строго соблюдайте Правила рыболовства! Особую заботу проявляйте о сохранности молоди ценных пород рыб. Поймали молодь – осторожно выпустите ее обратно в воду. Не забывайте! Вылов молоди подрывает рыбные запасы – основу богатых уловов!» «Капитан-бригадиры! Производите добычу рыбы только разрешенными орудиями лова!» «Рыбаки-колхозники! Активнее боритесь с нарушителями Правил рыболовства!» Висели целые бумажные простыни, пожелтевшие от солнца и времени, одни – будто похватанные снизу собаками, другие еще целые, с чтивом на добрых полчаса. Если только у кого-то для этого хватало времени и терпения. Посредине «простыней» крупно, красными буквами было напечатано: «Двухмесячник», и помельче: «по усиленной охране рыбных богатств». И с ходу, тоже крупно: «Граждане!» И опять помельче: «Охрана рыбных богатств – всенародное дело!»
– Только к одному господу богу нет обращения. А зря, – с комической серьезностью вздохнул Осеев...
На причале рыбаки окружили пожилого мужчину с двумя подбородками, крючковатым носом и устало-безразличными глазами. Это был приемщик рыбы. А окружившие его – сдатчики. Среди них и Сеня Кацев.
От приемщика зависит главное – определение сортности. А от сортности, как известно, и оплата. Поэтому так и увивались вокруг него представители бригад. Приемщик был до чертиков уставшим. Это было видно даже издалека, с выборочной площадки сейнера, на которой стояли, покуривая, Осеев с Погожевым. В разгар путины специалисты рыбного дела буквально сутками не покидали причалов, выдерживая со стороны рыбаков десятки зачастую совершенно несправедливых нападок. Приемщик не такой уж бог и царь при сдаче рыбы бригадами, как это казалось некоторым. Над ним висели различные прейскуранты и инструкции. Да и контроль за качеством принимаемой рыбы тоже не дремал. И все равно, на причалах рыбзаводов и на рефрижераторах приемщики считались личностями первой величины. Кэпбриги старались водить с ними дружбу или хотя бы знакомство.
В «Дружбе» первенство по корешам среди приемщиков держал Платон Васильевич Малыгин. Хотя не будь он первым на лову, едва ли бы помогли ему дружки-приемщики быть в числе фартовых кэпбригов. Как говорится, бог-то бог, да сам не будь плох. Хотя кое-кто из рыбаков упорно приписывал Малыгину успехи в выполнении планов за счет его дружбы с приемщиками. Чуть чего, так открыто и говорили:
– Чему удивляться-то. У Платона там приемщик закадычный кореш.
Малыгин слушал о себе такое, в ответ лишь загадочно ухмылялся: мол, кто вам не велит, и вы заведите корешей...
Город еще спал, весь в розоватой утренней дымке. Было свежо. Погожев зашел в каюту, накинул на плечи капитанский старый бушлат и вернулся на палубу.
Около раскрытых дверей камбуза, на котором уже хлопотал Леха, стояли Осеев и стармех Ухов.
– Сейчас на первый троллейбус и прямо к нему. И сразу же обратно, – говорил Фомич, держа под мышкой сверток из плотной бумажной мешковины.
– Давай двигай, – кивнул Осеев. И, увидав Погожева, сказал: – К лейтенанту Воронову. Пусть отвезет свежей рыбки.
– Правильно, – согласился Погожев. – Привет ему от нас.
Стармех, встав на планширь, спрыгнул на причал и тут же затерялся во всей этой толчее людей и техники.
На сейнере не успели сдать рыбу, как Фомич уже вернулся обратно. И с ним – Филя, закадычный дружок Кости Торбущенко.
Вначале Погожев подумал, что где-то по соседству с ними стоит сейнер Торбущенко. У него даже мелькнула мысль сбегать к ним. Уж очень хотелось повидаться с Костей и с инженером Селениным, взглянуть в их повеселевшие лица, лично поздравить с удачей.
Но на вопрос Погожева, где стоит их сейнер, Филя ответил молчанием. Только еще громче начал сопеть своим мясистым пористым носом. У Фили бычья шея, иссиня-красное лицо и заросший грязно-серой щетиной подбородок. Опущенные вниз углы тонких губ зло подергивались.
Погожев перевел взгляд на стармеха.
– А, черт бы побрал этого Филю! – махнув рукой, недовольным голосом произнес Фомич. – Прилип ко мне, как банный лист. А впрочем, пусть сам все расскажет. Мне еще надо успеть забункероваться водой и соляркой. – И ушел.
Только тут Погожев заметил у Фили в руках потрепанный чемоданчик.
– Что стряслось, выкладывай, – спросил он сухо, заведя Филю в каюту.
Филя осторожно присел на кончик дивана, вытер ладонью вдруг выступивший на лице пот и, уперев выпуклые рачьи глаза в пол, невнятно промямлил:
– Та... «Партизан» он и есть «партизан»... Что я ему... И какое он имеет право...
В конце концов Погожев выяснил, что Торбущенко выгнал Филю с сейнера. Вчера, когда они после сдачи рыбы зашли в порт, чтоб забункероваться водой и соляркой.
– Так сразу и выгнал, ни за что ни про что?
– И шмотки мои выбросил на причал. – И он кивнул на свой чемоданчик.
– Что-то ничего не пойму, – сказал Погожев. – Вы же с ним кореша – кисляком не разольешь.
– Та-а, «кисляком»... Для него же я ее принес. А он вызверился на меня. И ее со всего маху хватанул о планширь.
– Кого это «ее»?
– Ну, ее... бутылку. То же чистейший коньяк был. Пять звездочек. А он – о планширь...
– А он что, просил тебя принести эту бутылку?
– Та нет. Выпивали же раньше-то. А тут вызверился... И шмотки мои вышвырнул. Чтоб, мол, больше я на катер ни ногой. А я что, получается, без заработка останусь? Прикажи ему, товарищ Погожев. Это не по закону оставлять человека без заработка.
«Вот как ты запел, – думал Погожев, хмуря белесые выгоревшие брови. – Законами начал прикрываться».
– А если неделями не просыхать от выпивок и вместо того, чтобы быть в море, – водить обезьяну по Одессе, это по закону? Думаешь, не знаю, кто подбил Торбущенко и Сербина на заход в Одессу? – говорил Погожев не то чтобы со злостью, а больше с какой-то брезгливой неприязнью к этому человеку.
– Так я что... У «Партизана» своя голова на плечах...
– Этой голове еще будет головомойка. Там, где положено...
В каюту вошел Осеев и, хмыкнув, спросил:
– О чем это вы тут так мило беседуете?
Погожев рассказал о случившемся.
– Наконец-то за ум взялся наш Торбущенко, – сказал кэпбриг и, смерив Филю презрительным взглядом, добавил: – Удивляюсь, как он тебя терпел до сих пор? Тоже мне, откопал кореша... Кореша – только в сетке ни шиша...
Филя упавшим голосом что-то невнятно пробормотал в свое оправдание.
– Молчи уж лучше! – оборвал его Осеев. – Ишь, распустил сопли. Законник нашелся. Мало с тобой возились? Видимо, даже постоянному своему защитнику Торбущенко насолил по клотик, если на этот раз он сам тебя выставил.
Осеев и в обычное-то время не мог переносить Филю за его расхлябанность, пьянку и грязь, а в разгар путины – тем более.
– Зря здесь плачешься. Ни я, ни Погожев помогать тебе не собираемся. Просись у тех, перед кем больше всего виноват. У своей бригады... А теперь тикай отсюда, сейчас сниматься будем.
Филя, сникший и растерянный, споткнувшись о комингс, выбрался из каюты. Когда он шел по сходням, спина его горбилась под колючими насмешками рыбаков.
Потом с ходового мостика Погожев еще долго видел одиноко маячившую на причале фигуру Фили. Он смотрел вслед удаляющемуся в море сейнеру.
2
От берегов Одессы «армада» рыболовецких судов вслед за скумбрией двинулась в сторону Днепровского лимана, растянулась на много миль вдоль Тендровской косы и вклинилась в воды Каркинитского залива. Вслед за армадой шли рефрижераторы и танкеры-заправщики, передвигался штаб путины.
Погожев, с головой уйдя в рыбацкие дела своего колхоза, не замечал окружающих. И только как-то раз на рассвете, после хорошего замета южнее Одесской банки и сдачи рыбы на рефрижератор, он окинул со спардека взглядом морской простор и удивленно воскликнул:
– Ух ты, сколько тут нашего брата!
– А как же ты думал, – отозвался Осеев, не отнимая от глаз бинокля. – Спешить надо, браток, успевать. Чем ближе к Керченскому проливу, тем изреженнее и мельче будут косяки скумбрии. А потом и вообще рассыплются, пасясь на жирной хамсе.
Сейнер миновал головной маяк Тендры и двинулся дальше в нордовом направлении, вдоль южного берега косы.
А на следующий день, подхваченные течением «армады», все сейнера рыбколхоза «Дружба» оказались в водах просторного Каркинитского залива. Когда сближались, кричали один другому: «Не дать ли вам рыбалинчику? А тоу вас что-то плоховато с ловом!» Особенно усердно предлагал всем «рыбалинчик» Костя Торбущенко. После рекордного улова его бригада сделала еще три хороших замета подряд и шла в числе передовых по колхозу.
С сейнером Платона Малыгина осеевцы встретились в трех милях к востоку от основания Тендровской косы, в Железном Порту. Железный Порт – только одно громкое название. А на самом деле – деревушка, с крохотной пристанью. Малыгин и Осеев забежали сюда, чтобы пополнить запасы хлеба и овощей.
С последней их встречи на борту рефрижератора Платон Васильевич заметно изменился. Лицо почернело и осунулось, по-стариковски обрюзгло. Глаза, красные, кровяные, прятались за тяжелыми веками. Сразу было видно, что Платон Васильевич редко покидал ходовой мостик. Не на шутку приперло старика соревнование с Торбущенко. Кто думал, что так обернется. И, конечно уж, всех меньше ожидал такого оборота дел Платон Васильевич. Он знал, что его пренебрежительное отношение к бригаде Торбущенко рыбаками колхоза не забыто. И готов был скорее получить инфаркт, чем идти в хвосте у Торбущенко.
«Не слишком ли он усердствует в его-то годы? Мог бы почаще доверять штурвал и мостик сыну Николаю», – глядя на Малыгина, подумал Погожев.
Когда он сказал об этом Малыгину-младшему, тот только махнул рукой: мол, где там.
– Бате все кажется, что без него упустят рыбу... Придем домой, мать мне выговор закатит. Скажет, заездили отца на путине... Его заездишь. Он всех нас заездил... А тут еще такую пилюлю Торбущенко подсунул. Очутившись в хвосте у Торбущенко, не только батя, вся бригада чуть мачты не грызла от обиды.
– Чем это вас обидела бригада Торбущенко? – спросил Погожев с деланной озабоченностью в голосе. И тут же добавил: – Неужели тем, что стала набирать когда-то утерянные ею темпы?
Николай улыбнулся чуть иронически и сказал:
– Что-то вроде этого... Все равно обидно быть в хвосте, тем более у бывшей отстающей бригады. Поэтому и выкладываемся на полную катушку.
– Выходит, не вы Торбущенко, а он вам помог взять столько рыбы и вырваться в передовые, – сказал Погожев и испытующе посмотрел на Малыгина.
Николая всего передернуло от этих слов Погожева.
– С чего бы это? – почти выкрикнул он.
«Да-а, все же ему кое-что перепало от крутого отцовского характера, – усмехнулся про себя Погожев. – Ишь как задело за живое»...
– А ты подумай, – сказал он Николаю. – Если бы не это соревнование с Торбущенко, взяли бы вы столько рыбы? Только честно?
