Текст книги "Антициклон"
Автор книги: Григорий Пятков
сообщить о нарушении
Текущая страница: 12 (всего у книги 15 страниц)
Прошло много лет, как окончилась война. Молодежь уже не знает, что такое «пересылка». А натура человеческая все та же – люди ищут общность. И, видимо, всегда будут искать ее, пока существует Земля, а на Земле – человек. И радоваться найденному и огорчаться от потерь...
Высокий пожилой рыбак с отвислыми усами, придвинувшись вплотную к Торбущенко, что-то оживленно доказывал. До Погожева донеслись лишь обрывки фраз:
– Минато лято... Тук хубаво...[9]9
Прошлым летом... Здесь хорошо... (болг.).
[Закрыть] И перечисляет, загибая пальцы: – Кефал, турук...[10]10
Турук – крупная пеламида.
[Закрыть]
Тасев, извинительно пожав локоть Погожеву, перебазировался в стан Зотыча. Они сидели, сдвинув седые головы, и тихо разговаривали о рыбе.
Чубатый радист Рангел, обняв за плечи Володю Климова и Николая Малыгина, вполголоса напевал:
Не разрешай девушке бросать якорь в твоем сердце.
Любовь, как волны, приходит и уходит.
Позади остается маяк,
Значит, позади осталась любовь...
– Тасев считает, не сегодня-завтра пойдет скумбрия, – сказал Янчев Погожеву. – У Богомила на рыбу прирожденное чутье. Промаха не даст.
– Зотыч тоже с утра обеспокоен, – подтвердил Осеев.
– Что бы мы делали без таких стариков, как Богомил и Зотыч? – сказал Погожев. – Вот уйдут на пенсию, еще наплачемся.
– Ха, Богомил и Зотыч на пенсии! Пусть живут они по двести лет, но, если откровенно, я отчетливее представляю их на смертном одре, чем на пенсии. В каждом деле есть такие люди. На них и держится наш шарик. А не на трех китах, как считали наши предки.
– Помните, в позапрошлом году какой прогноз давала наука на скумбрию? – спросил Торбущенко своей бубнящей скороговоркой. – А на деле – пшик.
– Да хватит вам о рыбе, – вмешалась в разговор Галина. – Виктор, скажи хоть пару слов, как там Валентина? Как дети?
– А-а, – Янчев махнул рукой в сторону жены. – Женщина всегда останется женщиной. Пошли, Андрей, покурим.
Они вышли из ресторана, пристроились в тени раскидистого дуба и закурили.
– Бражничаем, веселимся, а, если откровенно, на душе кошки скребут – как она сложится в этом году, наша путина, – сказал Янчев, глядя на кончик сигареты. – А главное, придет ли к нам скумбрия? – И вдруг весело хлопнул Андрея по плечу, в его черных глазах солнечный свет снова зажег золотые искорки: – А в общем-то, молодцы, что встретились! Пусть даже в обстановке, как говорили когда-то мои русские друзья-партизаны, приближенной к боевой. Наша рыба от нас не уйдет!
– Вот и пригодилась рыбацкая-то поговорочка, – сказал Погожев.
– А что я тебе говорил! – И Янчев озорно подмигнул Андрею.
Ресторанчик быстро пустел. Все высыпали на простор – на зеленую травку, под кущи густой листвы, на берег речки.
Рангел играл на губной гармошке, притопывая ногой. Вокруг него толпилась молодежь, кто-то, сильно коверкая русские слова, пел:
Викотила на бирик Катюша —
На високи бирик на крутой...
У Погожева на душе была легкая грусть оттого, что сейчас придется расставаться с этими удивительными людьми и с Ропотамо.
– Теперь ждем вас к себе в гости, – сказал он Николе. И вдруг, подхлестнутый идеей, начал горячо убеждать Янчева: – А что, действительно, приезжайте! На день рыбака! Выберемся в лес, в горы. Мы всегда на День рыбака выезжаем в горы. У нас тоже чудесные места есть...
Он, наверно, и дальше бы расписывал красоты своего края, если бы не голос Тасева:
– Ладос, другари! Ладос!..
Богомил Тасев стоял с торжественно-настороженным лицом пророка, вскинув указательный палец над головой.
На какое-то мгновение все вокруг замерли, прислушиваясь, точно кто-то сейчас должен явиться сюда таинственный и неземной.
В кустах – птичья возня и щебет. Доносились голоса играющей в волейбол молодежи, отдаленное гудение пролетавших по шоссе автомашин. И над всем этим – игриво разгулявшийся ветерок, одаряющий всех то терпковато-йодистым запахом моря, то пряным ароматом полевых цветов и трав, то бодрящей свежестью родниковых вод.
– Ладос!.. Ладос!..
И снова, как при встрече гостей, были пущены в ход дудки, бубны, гармоники, кастрюли и ложки. Кто-то бросился в пляс.
– Ладос! – вместе с хозяевами кричали гости.
По преданию, бытующему в народе, этот ветер приносит всем добрым людям счастье, уносит печали, сулит богатый улов рыбакам.
Что-то необычно-радостное, восторженное распирало грудь Погожеву. Его глаза блестели, с губ не сходила улыбка.
– Ладос!
О чем-то шумно и весело говорили Янчев и Торбущенко, то и дело прерывая свой разговор смехом. Хохотал Петко, тиская в объятиях Осеева. А может, Осеев Стойчева – разве можно было разобрать.
Потом Янчев снова пригласил всех к столу.
– Как у вас говорится, посошок на дорогу... Кто на посошок, подходи!.. Другари, моля Ви!.. Дядя Богомил!.. – И уже с бокалом в руке, обращаясь к гостям, пожелал: – Полные трюмы рыбы вам, товарищи!
– Того же и вам, – отозвался Осеев.
– Желая Ви всичко най-хубаво![11]11
Желаем вам всего наилучшего! (болг.)
[Закрыть]
Все вместе шумно спустились к баркасам.
– Советую пробежаться за Маслен-Нос. Хотя бы до Приморско, – сказал Тасев, прощаясь с Погожевым. – Чем черт не шутит. Только особо в глубь моря не берите. Если объявится скумбрия, будет держаться берега...
– На рассвете я тоже выйду, – сказал Янчев. – До встречи в море.
– И у нас на Дне рыбака, – добавил Погожев, на прощание крепко стиснув локоть Янчеву.
2
Баркасы легко скользили вниз по Ропотамо, мимо уже знакомых рыбакам летних кафе, палаток туристов и рыбацких хижин по берегам.
Настроение у рыбаков было точно такое, каким оно бывает, когда возвращаешься из гостей от старых добрых друзей и точно не знаешь, да и не стараешься узнать, что тебе так всколыхнуло душу – то ли хорошо накрытый стол и радушие хозяев, то ли разговор и общность мыслей. Рыбаки были шумливы, как люди, довольные собой и свершившимся. Вспоминались детали встречи. Восхищались рыбацким опытом Тасева.
– Крепкий мужик, рыбацкой закваски, ни годы, ни партизанское лихо не сломили, – говорил о Богомиле Тасеве кэпбриг Осеев. И, обращаясь к Погожеву, добавал: – А с тебя, Погожев, причитается.
– С чего бы это? – спросил Погожев.
– Ну-у, еще спрашивает. За такую встречу...
– Это точно, Георгич, – подхватил Селенин. – Я и то прямо обалдел от этой вашей встречи. Особенно с Янчевым...
Но тут внимание рыбаков привлекла уткнувшаяся носом в заросли осоки лодка.
– Это же тот самый старик с девочкой, – сказал Погожев, заслонив ладонью глаза от солнца. – Ну, конечно! Она еще махала нам букетом.
– Что-то у них случилось. А ну, подрули‑ка, Фомич, – скомандовал Осеев.
Лодка старика была привязана к коряге, чтоб не снесло течением в море. Подвесной моторчик запрокинут в лодку и гребной винт смотрел в небо. Видимо, старик возился с мотором давно. Это можно было угадать по его устало-отчаявшемуся лицу. Девочка с безразлично-сморенным видом дремала в носу лодки. Букет, которым она махала рыбакам утром, веником сухой травы валялся у ее голых ног.
– В чем дело, отец?
Тот недоуменно пожал своими острыми стариковскими плечами.
– Мотор вот... – произнес он глухим, надтреснутым голосом.
– Взгляни-ка, Фомич, – попросил Осеев.
Вначале никто из них не задумался, откуда этот старый лодочник с Ропотамо знает русский язык: так все были озабочены его мотором. Даже Леха и тот сунулся к мотору, хотя ничего не смыслил в этом деле.
– Ну, что там? – спросил Фомича Осеев.
– В общем-то, ерунда, – ответил стармех, вытирая руки листьями кувшинки, сорванными за бортом лодки. – Но у него с собой никаких инструментов.
– А у тебя?
– Да и у меня не лучше. Если бы на сейнере – за пять минут все сделали.
Осеев поискал взглядом остальные баркасы. Но те уже были на выходе в море.
– Ну что, отец, проскочим до сейнера? – предложил он.
Тот опять пожал плечами. Девчонка смотрела на рыбаков широко раскрытыми глазами. От ее безразлично-сморенного вида не осталось и следа.
– Возьмем на буксир и вмиг там будем...
И они, прихватив лодку, продолжили путь в сторону моря.
– Старик-то не хуже нас разговаривает по-русски, – удивился Климов. – Интересно, где это он научился?
– А правда, где? – подхватил Селенин.
– Неужели был у нас на учебе? – гадал радист.
– Ты что, в такие-то годы! – фыркнул Селенин. – Ему запросто все семьдесят...
На сейнере их ждали с нетерпением. Интересно ведь, где они были, что видели, с кем встречались, чем их угощали? И что это за старик и девочка? А узнав, в чем дело, засуетились. Особенно Витюня.
– Это мы мигом. Где ваш мотор? Подавайте сюда.
Старик полез было обратно в лодку, но Погожев остановил его:
– Ну что вы, отец. Вон какие у нас орлы, для них мотор словно перышко.
Старик улыбнулся, обнажив ряд вставных металлических зубов.
– Это верно, – согласился он, морщинистой ладонью поглаживая по голове девочку, – молодость, она всегда молодость.
– Леха, покормить бы гостей надо! – крикнул Сеня.
Помощник капитана, по пояс голый, не спеша разгуливал по палубе. Его казавшиеся негнущимися штаны из чертовой кожи с пузырями на коленках были подвязаны скрученной в жгут рыбацкой сеткой. На загорелом теле поигрывали мускулы. Наверно, так вот в старину выглядели пиратские атаманы.
Леха еще не пришел в себя от поездки. И на дверях камбуза висел замок. Леха не любил, чтоб кто-нибудь без него хозяйничал на камбузе. И когда уходил даже в кубрик – на двери вешал замок.
Фомич спустился в машинное, готовился к отходу. Осеев с инженером в капитанской каюте шуршали промысловыми картами...
– А вам сколько лет, отец? – спросил старика Погожев.
– Мно-ого, – ответил тот нараспев и как-то безнадежно махнул рукой. – Да и не в годах дело. Смотря как они прожиты.
– Русский язык вы знаете не хуже русского. Как это вам удалось? – как бы между прочим спросил Погожев, принимая от Витюни подвесной мотор и искоса наблюдая за стариком.
Погожев уловил взглядом, как по лицу старика пробежала легкая тень заминки и перешла в грустную усмешку.
– Я и есть самый настоящий русский, – сказал старик, прижимая к себе девочку, словно кто-то собирался отнять ее у него. – Был русским, – как-то торопливо поправился он. – Родом из Крыма. За сорок с лишним лет на чужбине позабудешь, какой ты есть нации.
Климов с Погожевым удивленно переглянулись. Витюня даже присвистнул: вот, мол, это встреча.
– Выходит, землячок, – крякнув и почесав в затылке, произнес поммех. – Это что же, папаша, во время революции драпанули? Буржуем, значит, были?
И опять печальная улыбка скользнула по сухим губам старика.
– Таким же буржуем, как сейчас... Семнадцать лет мне было, когда силком призвал на войну барон Врангель. Только песенка его была спета. Красные взяли Перекоп, и белые кинулись за море. И меня по каким-то причинам прихватили. Да разве только меня. Видно, надеялись еще вернуться и повоевать. Да где уж... – И старик махнул костлявой рукой. – Вначале я у одного полковника вроде за денщика был. Таскал его чемоданы. Пока они у него были. Не стало чемоданов, и я не нужен стал. Чуть ли не христорадничал на чужбине. Сколько слез пролил... Сначала я в Туретчине был. А затем, вместе с дружком – таким же бедолагой, как и я, в Болгарию перебрались. Болгары все же ближе нам, русским...
– Надо было вернуться домой. Зашли бы в Советское посольство и все рассказали, – сказал Климов.
– Откуда нам было знать о посольствах. Мы люди малограмотные. Куда ни сунемся, везде большевиками стращают. Мол, тех, кто был у Врангеля, большевики в Сибирь ссылают, на вечные каторжные работы. А то и расстреливают. Об этом здесь во всех газетах писали.
– Ну, а потом, после второй мировой войны, когда Болгария социалистической стала? – спросил Погожев. – Разве не тянет на Родину?
– Как вам сказать, брат у меня в Евпатории. В позапрошлом году в гости к нему ездил. Брат уговаривал переехать насовсем. Но дети у меня тут. И внуки вот. – И старик снова погладил по голове девочку.
Рыбаки некоторое время молчали, не зная, что сказать старику. Да и что скажешь человеку утешительного, в чем его осудишь? За свою ошибку он давным-давно расплатился с лихвой.
Первым нарушил молчание Витюня. Он зло стукнул молотком по крышке люка и так рявкнул, что все вздрогнули:
– Леха! – И когда тот с поварешкой в руках выскочил из камбуза, закричал: – Тебе, паразит, сколько раз повторять, что гостей кормить надо! Разве тебя на берегу так встречали?
Леха, не сказав ни слова, тут же скрылся на камбузе.
Витюня удовлетворенно протянул:
– Сейчас будет все в ажуре. Повара – народ известный, пока хорошего подсоса не дашь, не заведутся... Точно как мотор у нас на баркасе.
Старику неудобно было, что из-за него влетело коку, и он начал уверять рыбаков, что они только что поели.
– Ничего, батя, подкрепись с внучкой, – покровительственно подбадривал старика поммех. – Это здоровью не повредит. А я тем временем так ваш мотор подлатаю, что лучше нового будет.
Гостей кормили на юте, за общим столом. Кормили по всем морским правилам – обедом из трех блюд.
Погожев вспомнил, что перед отходом на путину ему дома сунули в баульчик коробку ассорти. Тогда он еще возмущался: зачем, мол, ему конфеты? А теперь рад. Есть что подарить девочке. Витюня с Климовым к его коробке присоединили две банки сгущенного молока.
Старик что-то сказал девочке по-болгарски. Девочка смутилась, покраснела и неуверенно произнесла по-русски:
– Спа-асиба...
– Она у меня молодец, – сказал старик, одаривая внучку ласковым взглядом. – Она язык своего деда учит в школе. Только стесняется еще...
Мотор отремонтировали и установили на лодке. Витюня самолично испробовал его, пару раз «обежав» вокруг сейнера, то давая полный газ, то идя на малых оборотах.
– Порядок, батя, – поднявшись на сейнер, заверил он старика. – Катайте на здоровье своих отдыхающих. Горючего я вам в бачок под самую завязку налил.
Старик с девочкой уехали.
Почему-то им всем троим стало грустно от этой встречи. Казалось бы, кто он им, этот старик? Они даже его фамилию не знали. И едва ли узнают когда-нибудь...
Глава пятнадцатая
1
В это утро до них доходит первая весть о замете на скумбрию. Замет этот сделал Никола Янчев. И совсем недалеко от родного причала.
– Мы ее ждем здэсь, а она вон гдэ открылась! – вознегодовал даже невозмутимый Кацев и зло сплюнул за борт.
– Значит, проморгали мы ее где-то. А может, ночью или глубью мимо нас проскочила, – сказал Селенин.
– Мимо Янчева нэ проскочила. Только вышел и уже в замете. Скумбрия словно ждала его.
Весть о замете мгновенно преображает рыбаков. Сразу все взбодрились, навострили зрение. Осеев тут же развернул сейнер на сто восемьдесят градусов и полным ходом пошел в район замета. Туда же бежали болгарские суда. И Малыгин с Торбущенко. Хотя осеевцы их не видели, но знали об этом наверняка. Такая уж рыбацкая психология, где появилась рыба – спеши. Может, и тебе перепадет. На хамсовой путине такую беготню сейнеров друг за другом рыбаки метко окрестили «собачьей свадьбой».
К стоящему в замете сейнеру Янчева Осеев близко не подошел. Вокруг него и своих, болгарских, судов хоть отбавляй. Они метались то бережнее Янчева, то мористее, искали рыбу, но чтобы еще кто-нибудь сыпал невод – не было видно.
– Или косяк маленький был, или остальная успела уйти, – сказал Осеев о рыбе. Он одной рукой крутил штурвал, а другой держал бинокль, наблюдая за морем.
На ходовом мостике – теснота. Радист включил репродуктор, и он шипел, потрескивал, выбрасывая на спардек то русскую, то болгарскую речь. Это Климов старался держать в поле зрения сразу две волны, то и дело переходя с одной на другую.
За кормой сейнера подпрыгивал на взбитой винтом волне уже спущенный на воду баркас. Появись рыба, шлюпочные мгновенно будут в нем.
Погожев и раньше, еще работая в порту, иногда выходил с осеевской бригадой на лов рыбы. С первого же увиданного им замета навсегда запечатлелся в его памяти тот, оглушающий своей стремительностью момент, когда со свистом летит вдоль правого борта сейнера стальной трос нижней подборы невода, стуча, выпрыгивают из деревянного лотка тяжелые кольца-грузила и стремительным потоком скользит сеть за корму, оставляя на поверхности моря пунктир из белых пробок. Иногда этот момент ему снился по ночам. И он просыпался утром бодрым и жизнерадостным.
Но за последние две недели замет ни разу ему не приснился. Может, потому, что все это время он жаждал увидеть его наяву.
На ходовом мостике – ни шума, ни разговоров. Даже забыли о куреве. Так всегда бурное оживление, приходящее на сейнер с известием о рыбе, сменялось настороженностью и сосредоточенностью. Ни одно скопление чаек, ни одна мелкая рябь и светотень на море не оставалась без внимания рыбаков.
Полдень. Слева по борту виднелся округлый, поросший кустарниками мыс Емине. Справа – огромный красный сухогруз, идущий в Бургасский залив. А впереди и позади – рыболовецкие суда и суденышки.
В другое время рыбаки обязательно бы обсудили этот сухогруз: прикинули тоннаж, определили порт приписки и даже погадали бы, чем нагружены его трюмы. Но сейчас им было не до пустопорожней болтовни. Где-то в душе каждому рыбаку хотелось увидеть скумбрию первым.
– А шо, если на этом замете опять вся рыба кончится, – произнес кто-то из рыбаков за спиной у Погожева. Андрея и самого мучили эти мысли, как ни старался он заглушить их в себе. Самое странное, что он чувствовал гнетущую вину за это безрыбье, хотя прекрасно понимал, что отсутствие скумбрии уж никак от него не зависит.
«Неужели так ни с чем и вернемся? – думал Погожев, озирая море. – Вот это будет номер».
И тут, в каких-нибудь ста метрах позади сейнера, вода начала вскипать и пузыриться, словно от невидимого дождя.
– Рыба!..
Увидели ее все одновременно. Косяк скумбрии только-только поднимался, и поэтому «кипение» моря в этом месте заметно нарастало.
– Готовьсь! – скомандовал кэпбриг, отчаянно накручивая штурвал.
Крутой разворот сейнера, и они устремились на полосу фонтанчиков, над которой появились и первые чайки. Рыбакам было видно, как чайки стремглав падали вниз, хватали рыбу и на лету глотали ее, смешно дергая головками.
На спардеке уже ни Зотыча, ни Кацева, ни Фомича: всех словно ветром сдуло. Последним мелькнул на трапе стриженый затылок Селенина. За кормой, в баркасе – сидели два рыбака. Рука стармеха лежала на пусковом рычаге промысловой лебедки. Фомич, повернув голову в сторону спардека, не спускал глаз с Осеева, ожидая команды.
А тот в свою очередь не спускал глаз со скумбрийного косяка. Обычно широко распахнутые глаза Виктора были напряженно прищурены. На скулах проступили желваки. Да и весь он был словно туго натянутая тетива. Наступал самый ответственный момент – замет невода, который целиком и полностью зависел от кэпбрига, от его опыта, изворотливости и сноровки. И Погожеву, глядя на все это, пришла на ум рыбацкая присказка о кэпбриге: его дело – обловить рыбу, а тянуть сетку – наша обязанность. Трудно даже представить, сколько мыслей в этот момент в голове у кэпбрига: надо определить, в какую сторону движется косяк, прикинуть его размеры и скорость движения, решить, с какой стороны лучше подойти к нему и обсыпать так, чтобы рыба угодила прямо в кошель невода. Делать надо все одновременно – и принимать решения, и исполнять их. Не то скумбрия может «нырнуть на покой», то есть уйти в глубь моря. А там уже не достанешь.
Осеев на мгновение оторвался от косяка, чтобы окинуть взглядом сейнер, убедиться, все ли на местах. И тут же его левая рука взлетела вверх и застыла над головой. Погожев не уверен, что произошло раньше – взмах руки и прозвучала команда «отдавай!» или свистнул стальной трос, загрохотали кольца и бурый поток невода хлынул с площадки за борт? Видимо, произошло все это одновременно.
2
Баркас с двумя шлюпочными тут же оторвался от сейнера. В руках у шлюпочных был длинный трос от одного из крыльев невода. Когда сейнер обежит вокруг косяка и замкнет скумбрию в кольцо – рыбаки с сейнера примут трос у шлюпочных и начнут равномерно подтягивать невод к судну сразу за оба конца. А пока крылья невода не сведены вместе и концы нижней подборы с кольцами-грузилами не подняты на борт, на сейнере столпотворение: крики, стук, летели за борт специально припасенные для этого камни.
Погожев опускал в глубь моря и вновь вытягивал наверх привязанную к линю рыбу-пугало – деревянную болванку, обтесанную и покрашенную под крупную пеламиду и начиненную для тяжести свинцом. Все это для того, чтобы скумбрия не ушла под сейнер.
«Упустить мы ее не должны, – думал Погожев о рыбе. – Еще несколько минут работы – и она уже, считай, наша. Хотя и будет еще за бортом сейнера. И чтобы выбрать ее на палубу – не один час понадобится». И он который раз подряд с каким-то охватившим его рвением, издав хекающий звук, вновь и вновь запускал пугало в темно-зеленую толщу вод.
На ходовом мостике – ни души. Голос кэпбрига слышался то на корме, то на баке. Движения у него были резкие и быстрые. Он должен был успеть повсюду.
Погожев с инженером Селениным тоже включились в работу. Дело это нелегкое – изо всех сил тянуть наверх нижнюю часть невода. Это называется «сушить дель». Тянуть ее надо всем корпусом, не сгибаясь. Иначе завтра не разогнешь поясницу. Погожев уже знал это – ученый.
От жары и работы пот струился по спине и груди рыбаков, застилал глаза. Погожев то и дело встряхивал головой, стараясь сбить пот с лица, так как руки были заняты сетью.
Кто-то из рыбаков не выдержал, схватил пожарное ведро с привязанной к дужке веревкой и, достав забортной воды, окатил себя. Его примеру следует второй, третий. Увидав, что ведро в руках у Селенина, Погожев крикнул:
– Окати-ка меня, Жора! Да вместе с головой... Вот та-а-ак!
Вода в море была прозрачная. В обсыпанном сетью пространстве металась скумбрия. Броски ее были стремительны, как блеск молнии. Сколько ее там? Пока догадаться трудно. «Может, трудно только для меня?» – подумал Погожев и возбужденно крикнул Зотычу:
– Сколько взяли?
Ответ у Зотыча был уклончивый. То ли сам толком не знал, то ли боялся сглазить.
– На приемке посчитают точно, когда сдавать будем, – сказал он.
Климов заговорщицки подмигнул Погожеву и вполголоса произнес:
– Зажиливает дед рыбу. Тут уж он, как водится, верен себе.
Вцепившись руками в дель и выстроившись вдоль борта один к одному, почти вся бригада тянула невод, сколько было силы. Вот тут и познавалась вся премудрость рыбацких слов: потягаешь сеть год-полтора – руки на полметра длиннее станут.
– Как работенка, товарищ секретарь? – спросил Витюня, блеснув глазами и скаля крупные желтоватые зубы. В его голосе Погожев уловил ту же наигранность и хитрость, что и во взоре.
– Работенка как работенка – не пыльная, – отозвался Погожев. – А ты что, уморился?
Витюня не ответил. Все с той же наигранной улыбочкой на крупных губах, он изо всей силы налегал на сеть. А сила у него, судя по бицепсам, немаленькая. О том, что они твердые, как камень, можно было судить, даже не прикасаясь к ним.
Потом рыбаки столкнули сеть обратно в воду, оставив на планшире только самый край ее – крупноячеистую подбору. Свисая с борта, сеть бурой стеной уходила в глубь моря, перекрывая скумбрии последний путь к бегству. Теперь рыба была в неводе, как в мешке. Только этот ячеистый мешок пока еще был очень велик.
А над «мешком» – тысячи чаек. Но рыбаки на них не в обиде. Чайки с древних времен считались первыми помощниками рыбаков – наводчиками на рыбу. Даже сейчас, когда на сейнерах эхолоты, рация, а в небе самолеты рыбпромразведки, «сведениями» чаек никто из рыбаков не пренебрегает...
Большинство рыбаков хлынуло на корму. Надсадно гудел брашпиль выборочной лебедки. Через механические блоки сеть медленно вползала обратно на неводную площадку. Тут ее подхватывали рыбаки и укладывали в строгом порядке – кольца к кольцам, поплавки к поплавкам.
В сети поблескивали запутавшиеся в ячее первые рыбешки. Это ставрида. До виновницы замета еще далеко. При выборке сети скумбрия сбивается в самом низу невода.
Прямо перед Погожевым в воде парил огромный морской кот. А в стороне от него – второй, поменьше. Взмахи их плавников были торжественны и плавны, как у горных орлов. Если смотреть на орлов сверху. Рыбаки котов, конечно, выбросят за борт – какой смысл им возиться с копеечным делом, если шла скумбрия. «Может, кого-то из рыбаков соблазнит шип хвостокола, – подумал Погожев. – У большого кота он должен быть великолепным! Вязальная игла получится из него на славу. Неплохо бы и мне обзавестись такой иглой». И он уже мысленно видел, как приходит на хоздвор, где кроят новые и чинят старые сети, вынимает из кармана свою собственную, как у Зотыча и Малыгина, иглу из ската-хвостокола и часок-полтора помогает рыбакам.
Эта мысль все больше и больше завладевала Погожевым. И он, не выдержав, громко заявил:
– Чур, этот котяра мой!
Поммех бросил в сторону Погожева иронический взгляд.
– Его же не едят, Георгич.
– Уж не считаешь ли ты меня профаном вроде той женщины, которой ты загнал кота вместо камбалы? – спросил Погожев. И, помолчав, добавил: – Если подскажешь, как лучше из шипа смастерить вязальную иглу, спасибо скажу.
Витюня испытывающе прищурил глаза – не разыгрывают ли его? Но, убедившись, что Погожев просит серьезно, сказал:
– Чего там подсказывать, я ее могу тебе, Георгич, смастерить сам. А еще лучше, поручим это дело Зотычу. Он такую иглу заделает, что самому господу богу не снилось.
Погожев с Витюней стояли рядом, на поддержке колец нижней подборы.
– Зачем просить кого-то, – возразил Погожев. – Надо и самому научиться...
– Спода! Подтяните спода! – Это относилось к Погожеву с Витюней. Оказывается, пока они болтали, сеть опустилась, открыв полуметровую брешь, через которую в любой миг могла ринуться скумбрия на свободу.
Они подналегли на мускулы, и положение восстановилось.
Белый пунктир поплавков медленно сужался. Вдоль поплавков патрулировал баркас. Шлюпочные зорко следили, чтобы рыба «не давила на верха», не топила поплавки. Там, где это происходило, вязали по несколько поплавков вместе. А под конец и вообще выбрали оставшиеся поплавки вместе с верхами невода к себе на баркас.
– Пошабашили! Пора киталить! – крикнул Осеев.
Под бортом сейнера серебряным шаром вздулась дель с рыбой. Застопорена выборочная лебедка. Рыбаки с неводной площадки вновь устремились к борту сейнера.
Китало – большой сетной ковш, закрепленный на шесте. Зотыч с Кацевым завели ковш в самую гущу скумбрии. Осеев скомандовал «вира помалу!», и ковш, полный рыбы, с помощью стрелы и лебедки повис над бортом. Витюня привычным движением руки легко сбил запор заслонки, и скумбрия из сетного ковша серебряным водопадом обрушилась на палубу. Рыбаки поспешно отгребали ее к другому борту сейнера. А китало вновь опускалось за борт, за второй порцией скумбрии.
«Застолбленного» Погожевым ската выловили шлюпочные. Уже все знали, что он погожевский – Витюня постарался. Морской кот лежал большим темно-коричневым блином в носу баркаса, насторожив свой хвостокол и тяжело дыша.
Время от времени рыбаки снова «сушили дель» – поплотней сбивали оставшуюся в сети скумбрию, чтобы побольше можно было зачерпнуть киталом.
Нервное напряжение спало – рыба-то, считай, взята – и на судне было оживление. Каждая новая порция рыбы встречалась веселыми возгласами. Витюня, словно циркач, балансируя на планшире фальшборта, – он помогал Зотычу и Кацеву при подъеме китала, – шпарил по памяти выдержки из какого-то рекламного листка о скумбрии:
– Еще в глубокой древности эта рыба вызывала всеобщее восхищение своими вкусовыми качествами! – Голова Витюни как-то неестественно запрокинута, а глаза глубоко закачены, и видны только белки. Декламатор из Витюни никудышный. Но разве в этом дело: когда на палубу сыплется полновесная скумбрия, рыбакам все кажется интересным и значительным. И Витюня продолжал: – Существует множество способов приготовления скумбрии. Если древние карфагеняне умудрялись готовить соус из внутренностей этой рыбы, то в современной Швеции скумбрию готовят в соусе из шампиньонов. В Голландии ее запекают в пергаментных бумажках, а итальянские повара эту благороднейшую рыбу предпочитают отваривать для салатов... Какое из этих восхитительных блюд приготовит нам сегодня наш достопочтеннейший кок Леха, один аллах знает...
Ворох живой трепещущейся рыбы быстро рос. Чтобы скумбрия не растекалась по всей палубе, между ходовой рубкой и обоими бортами сейнера установили запруду из досок и ящиков. По ватервейсам, словно молочные ручейки, струилась мелкая лузга скумбрии, исчезая в шпигатах.
В трюм рыбу не ссыпали. Во-первых, ее было не так уж и много, чтоб не поместилась на палубе. А во-вторых, неизвестно, когда встретятся с приемкой, и рыба в трюме может «загореться» и упасть в цене.
Впрочем, сразу же, как только подобрали невод под борт судна и начали киталить скумбрию, Володя Климов ушел в радиорубку, связываться с приемкой. Там же в радиорубке был и Селенин. Ему поручили разведать по рации, что делается в других районах Черного моря. А главное, у родных берегов. В гостях хорошо, а дома – лучше: и приемки рядом, и танкеры-заправщики, и самолеты авиаразведки.
– Севернее Змеиного несколько судов стоят в замете. Там же – ближайшая к нам приемка, – сообщил Селенин Осееву, вернувшись из радиорубки.
Выгребли киталом остатки улова из-под борта сейнера, уложили на неводной площадке последние метры сети.
Витюня демонстративно отряхнул руки, показывая, что с делом покончено, и сказал:
– А теперь запевай, братцы: есть у рыбки чешуя, а у птички – перья...
Погожев оценивающе окинул взглядом улов – не так уж плохо для первого замета на скумбрию.
Сейнер полным ходом шел в сторону Змеиного. За штурвалом стоял Кацев. Осеев обошел палубу, придирчиво попробовал на прочность наскоро сооруженные переборки – «запруды», окинул взглядом уложенный на площадке невод. Пошла скумбрия – надо быть ко всему готовым.
Аромат тушеной скумбрии из камбуза расплылся по всему сейнеру и сводил рыбаков с ума. И ничего удивительного, уже вечер, а у рыбаков с утра не было во рту ни маковой росинки. Пока выбирали невод, о еде никто не думал. Зато потом голод давал себя чувствовать. Рыбаки чуть ли не брали камбуз штурмом, подгоняя Леху. А тот лишь улыбался, на виду у всей бригады, исходящей слюнками, снимал пробу.
Леха пренебрег блюдами древних карфагенян и современных шведов и «заделал» из скумбрии самую обыкновенную рыбацкую шкару. И не встретил возражений. Рыбацкая шкара для рыбака – первое блюдо. Да еще из свежайшей, только что выловленной рыбы. Пусть то будет скумбрия, ставрида, луфарь или морская разбойница пеламида – все равно, только от одного запаха шкары у рыбака кружится голова.
Леха вынес шкару из камбуза прямо на противне и торжественно поставил на артельный стол. И рыбаки тут же набросились на нее, горячую, душистую, и уничтожали с такой быстротой, будто это был их злейший враг, а не долгожданная рыба. Когда чувство голода было утолено – развязались языки. Тем более что радио принесло весть о том, что штабом путины выделены три премии для передовых бригад.
