Текст книги "Антициклон"
Автор книги: Григорий Пятков
сообщить о нарушении
Текущая страница: 10 (всего у книги 15 страниц)
Глава тринадцатая
1
Весь следующий день бригада Осеева провела в поисках рыбы южнее Бургасского залива. Сейнер то приближался к берегу, то вновь удалялся так далеко в море, что земля скрывалась за горизонтом. Знойно. Металлический корпус сейнера до того накалился, что не прикоснешься. В кубрике и в каюте стояла нестерпимая духота. На ходовом мостике было настоящее пекло. Рыбаки то и дело окатывали палубу забортной водой из шлангов. Палуба густо парила и вскоре опять становилась такой же сухой и горячей, как и до поливки.
После вчерашнего разговора с Малыгиным настроение у Погожева было подавленным. «Ну, кто ты им, этим людям моря? С какой стороны родня? Самый последний рыбак в душе считает тебя чужаком. А такие, как Малыгин, – открыто. Кого стесняться Малыгину, он – «Король лова»... Нет, Погожев, уходить тебе надо от рыбаков подобру-поздорову. Обратно в порт, диспетчером»...
От жары, табака и невеселых мыслей у Погожева в голове был туман. Он сидел на порожке капитанской каюты и отрешенно-страдальчески тянул сигарету за сигаретой. Невдалеке от Погожева, прислонившись к фальшборту, стоял Зотыч, не спеша сращивая концы двух канатов.
«Вот и для Зотыча кто я такой? – И Погожеву вспомнились слова старого рыбака: «Тебе бы, Погожев, учителем быть, а не в море болтаться», – Вот именно «болтаться», – мысленно согласился он и поднял глаза на Зотыча. Их взгляды встретились, и Погожев тут же отвел свой в сторону. Что-то необычно пристальное, изучающее уловил он во взгляде его выцветших глаз. Но, отвернувшись, Погожев чувствовал, что старый рыбак продолжал рассматривать его с каким-то подозрительным интересом.
Взгляд Зотыча начинал раздражать Погожева. Он уже готов был подняться с комингса и уйти в каюту, как тот вдруг спросил:
– Что это ты, Андрей Георгич, фалы опустил?
– Жарища... Да и с рыбой что-то у нас не ладится...
Зотыч неодобрительно посмотрел в его сторону. Морщины на лице старого рыбака прорезались четче.
– Жара – конечно, есть малость. На то и лето, – сказал он. И, отведя глаза в сторону, помолчав, добавил: – А я ведь слышал вчера вечером. Все слышал...
– Что слышал? – спросил Погожев, хотя сразу догадался, на что намекал Зотыч.
– Вашу перепалку с Платоном. Не нарочно, конечно. Так получилось. Как бы невзначай... Платон любит подмять под себя человека. Это у него в крови. – И вдруг, бросив на Погожева колючий, почти злой взгляд, сердито добавил: – А ты и скис сразу! Молчи, вижу ведь! Партийный секретарь тоже мне... недоделанный. А ты возьми и подомни Платона. Только не так, как он, нахрапом. А по-партийному.
– Если будем подминать друг друга, некогда и рыбу ловить будет, – грустно усмехнулся Погожев и поднялся с порожка.
Ему было стыдно перед Зотычем за стычку с Малыгиным, за свои бездумные слова, за угрозу уйти от рыбаков. Но в то же время после разговора с Зотычем с Погожева словно свалилась часть груза.
– Пойду-ка и я на спардек, – сказал он Зотычу, снова принявшемуся за бахрому канатов. – Там все же ветерком овевает...
Сейнер, покачиваясь, резал форштевнем стеклянную поверхность моря. За кормой на длинном фалине подпрыгивал на взбитых винтом волнах спущенный на воду баркас. На сейнере все было готово к встрече со скумбрией – и промысловая лебедка, и металлический трос нижней подборы невода, и бросательный конец для Шлюпочных – кляч.
Когда сейнер приближался к берегу и хорошо были видны тенистые сады и леса – Погожев так бы и кинулся в их спасительную прохладу. Городки виднелись на побережье маленькие, тихие. Ахтопол, Мичурин, Приморск... Их узкие извилистые улочки, словно русла пересохших речек, сбегали к морю. Дома старые, замшелые, с висячими верандами. Деревянные причалики, и рядом с ними стояли рыбацкие лодки, остроносые, как туфли турецкого султана.
– Хотя бы самый ерундовый косячок рыбы, – облизнув потрескавшиеся губы, вздохнул Витюня. – Хоть кошелек остудим. А то от такой жарищи расплавится.
– Кошелек, может, и не расплавится. А мы – точно, – сказал Селенин, почесывая потную грудь.
– Слънце-то силно пече. Много с горешо, – говорит Осеев.
– Практикуешься? – усмехнулся Селенин. – Ты с нами говори по-русски. А то мы не бельмеса в болгарском.
– А что тут понимать? Языки-то очень похожи.
– Ну-у, за тобой не угонишься. Ты у нас полиглот, – вяло тянул Селенин.
Казалось, только одного кэпбрига не брала жарища. Который час подряд сидел он под прямыми лучами солнца, за штурвалом в одних шортах и хоть бы что. Его смуглая кожа стала совсем коричневой и на крупных подвижных лопатках задубенела, как голенища старых сапог.
– Не пойму, Виктор Иванович, из какого такого материала тебя твои предки клепали. Из огнеупорного, что ли? – спросил Селенин, упершись взглядом разморенного человека в спину кэпбрига.
Вдали появился островок ряби. Осеев сразу направил туда свой взор. Убедившись, что это не рыба, кэпбриг опустил бинокль и скосил глаза в сторону Селенина.
– А ты думал, что мои родители такие же бракоделы, как твои, – сказал он. – Они у меня были что надо. Любое дело клепали на совесть.
Как ни храбрился Виктор, глаза у него были воспаленные и усталые. Безрезультатная «беготня» по морю утомляла кэпбрига больше, чем работа.
Леха уже второй раз «шумел» насчет обеда. Но разве в такую жарищу что-нибудь полезет в горло. Ни кэпбриг, ни Селенин, ни Погожев даже не спустились со спардека. Витюня выпил кружку компота и тут же вновь поднялся на ходовой мостик.
На трапе показался Леха. Лицо у него было потное и разобиженное.
– Шо мне, весь обед за борт выбрасывать? – разозлился Леха.
– Не вздумай и вправду выбрасывать! Сам знаешь, кумань на исходе. А потом лапу сосать будем? – донесся снизу окрик Зотыча. Старый рыбак зорко стоял на страже общественного продовольствия, потому что забота о «кумани» была вверена бригадой ему.
– Ничего, Леха, – успокаивал кока Витюня, – спадет жара, все полопаем... Может, и гости будут. Так ведь, кэп?..
2
Витюня словно в воду глядел, говоря о гостях. Вечером не успели стать на якорь в знакомой уже им бухточке, как со стороны Созопола стал быстро приближаться к ним огонек катера. На сейнере сразу догадались, что это Никола Янчев.
На катере сбавили ход.
– Посигналь! – приказал кэпбриг вахтенному.
Тот три раза моргнул кормовым плафоном. Катерок тут же мягко подвалил под борт осеевского сейнера. Рыбаки не успели закрепить брошенные с катера швартовы, а человек в шляпе и в светлом шерстяном костюме легким прыжком перемахнул на палубу сейнера.
– Здорово, другари! – голос у него был хрипловатый, как у большинства рыбаков, не год и не два побродивших по морю.
Вначале Погожев подумал, что это кто-то другой, а не Янчев. Он представлял его высоким крепышом, с массивным мужественным лицом. По крайней мере, таким сложился он в воображении Погожева по рассказам Осеева. А может, сбили Погожева с толку шляпа и светлый костюм гостя, под которым виднелись белая рубашка с расстегнутой верхней пуговицей и с приспущенным галстуком. Но, увидав, как они с Осеевым тискали друг друга в объятиях – больше не сомневался: это и есть Никола Янчев – друг кэпбрига, прославленный рыбак, депутат Великого собрания Болгарии.
Янчев был среднего роста, худощав. Черты лица тонкие, подвижные. Глаза серые, ясные. Взгляд прямой, быстрый. Лоб высокий, прорезанный глубокими морщинами. Ладони большие и жесткие – ладони рабочего человека.
В каюте кэпбрига Янчев снял пиджак и галстук, еще шире распахнул ворот рубашки и облегченно опустился в кресло.
– Я к вам сюда прямо из Софии, – сказал он, окидывая рыбаков своим быстрым взглядом. – И домой еще не заходил. Петко встретил меня и сказал, что вы здесь...
Янчев говорил по-русски чисто, без акцента. Но дело даже не в том, как говорил он – с акцентом или без акцента: Янчев сразу подкупил Погожева своей неподдельной искренностью, какой-то всеобъемлющей простотой и спокойной деловитостью. Погожев даже не заметил, как они с ним перешли на «ты». Как-то само собой получилось. На какой-то миг Погожеву показалось, что они где-то и когда-то встречались. Но он тут же отогнал эту мысль, как невероятную.
В разговоре выяснилось, что Погожев с Янчевым одногодки.
– Когда же ты успел так поседеть? – спросил Погожев удивленно, кивая на его совершенно белую шевелюру.
– Успел, браток, – сказал Янчев с чуть уловимой грустью в голосе. – Первая седина появилась в пятнадцать. Когда на моих глазах гестаповцы расстреляли отца.
И тут же сменил тему разговора. Он рассказал о старинном обычае болгарских моряков – в бурю откупаться от моря вещами и грузами.
– Так что не удивляйтесь, если к вам в кошелек вместе с рыбой попадет бочонок с вином, – заключил он, улыбаясь.
– О, то, что надо – выпивка и закуска! – подхватил Осеев.
И удивительно, Погожева нисколько не смутило, когда разговор коснулся вчерашнего случая с бутылью вина. Он только рассмеялся и сказал Янчеву:
– Ага, уже наябедничали, значит?
– Доложили. Мол, партийное начальство тут у вас на сейнере строгое. Так что бутыль пришлось убрать. – И, помолчав, добавил: – И правильно. Партия коммунистов любит порядок... Ты с какого года в партии?
Погожев ответил.
– Оказывается, и коммунистами мы с одного года. На фронте вступал? И я – тоже. Когда был в партизанах.
– Где это ты так хорошо русский выучил? – поинтересовался Погожев. – В техникуме?
– Бери намного раньше, – ответил Янчев. – В партизанах. У нас в отряде было несколько человек русских, бежавших из немецкого плена. Я жил с ними в одной землянке, вместе ходили на боевые задания.
«В партизанах? Значит, он может знать тех трех болгар, что они тогда высадили с катера где-то в этих местах», – мелькнуло в голове Погожева. Он уже хотел спросить об этом Янчева, но его опередил Осеев.
– Андрей в Болгарии тоже бывал. Еще в сорок первом, – сказал он о Погожеве, разливая по кружкам принесенный Лехой кофе. – Едва ноги унес отсюда.
– Где это было? – спросил Янчев и пристально посмотрел в лицо Погожеву.
– Где-то в этих местах, – ответил Погожев. – Думаешь, я что-нибудь помню? Называется побывал: всего несколько часов и то ночью.
– Постой, постой, постой?! – губы Янчева нервно дернулись, и он прерывающимся голосом произнес: – Вот это встреча. А я ломаю голову, что-то знакомое? А что? Время, время... Значит, ты и есть тот матросик с катера? Ну, знаешь... – И по-мужицки крепко и неловко стиснул Погожева руками. – Жив! Молодец! Ну молодец! – И он еще раз, уже накоротке притиснул Погожева к себе. – А мы-то с Линой тогда думали... Лина мне все рассказала...
В каюте замешательство, и сам Погожев ничего не понимал толком. И только когда Янчев упомянул имя Лины, – промелькнуло: море, скалы, лес, ночная стрельба и...
– Неужели... – все еще неуверенно прошептал Погожев, – тот парень с пистолетом?
– Точно! Но, как видишь... – И он провел ладонью по седой голове и снова повторил: – Да‑а, время, время... – И тут же воспрянул: – Едем! Немедленно едем к дяде Богомилу. Ты не представляешь, как обрадуется Богомил Тасев! Мечта его жизни – встретиться с теми советскими моряками, что вернули его на родину для борьбы с фашизмом. – Он тут же укротил себя и, загадочно улыбнувшись, решительно заявил: – Нет! Пусть это будет ему подарком к шестидесятилетию.
Двое мужчин старались быть сдержанными и не могли с собой совладать. Они еще и еще говорили, кричали даже, перебивая друг друга, воскрешая в памяти события той давней военной поры:
– Когда взорвалась граната и стрельба оборвалась, мы с Линой подумали...
– Убит! – сказал Янчев. – Верно, пришлось мне тогда плохо. И сам не знаю, как удалось уйти.
– А как остальные? Спаслись? – И, обращаясь к кэпбригу, воскликнул: – Витя, видел?! Вот это встреча!
Осеев был удивлен не меньше Погожева и Янчева. Два его лучших друга, которых он давно мечтал свести, оказались не только старыми знакомыми, но и побывали вместе в такой переделке, какая и в войну случалась не часто.
Неуемный Витюня на этот раз словно прирос к комингсу, тараща удивленные глаза на Янчева и Погожева да то и дело от волнения облизывая потрескавшиеся губы. Позади него стоял Зотыч, задумчиво рассматривая кончик погасшей папиросы. Селенин сидел все в той же позе, откинувшись на спинку дивана, и лишь взгляд его широко расставленных глаз недоуменно перелетал с Янчева на Погожева и обратно.
– Нет-нет, ты все же расскажи, как там все было? – немного придя в себя, сказал Янчеву Погожев. – Насколько я помню, это вы с Линой должны были встретить наш катер?
– Даже не с Линой, а я один, – произнес Янчев, и лицо его сразу стало серьезным и даже чуть-чуть замкнутым. – Тяжело пришлось. Много я тогда, как говорят у вас, русских, наломал дров. Много... Дорого обошлось товарищам мое мальчишество, моя необдуманная месть за отца...
3
За десять минут до конца работы к Николе Янчеву – подручному мастера подошел дядя Дмитр – высокий, уже изрядно сгорбленный трудом и насквозь пропахший кожами старый рабочий завода и, улучив момент, когда поблизости никого не было, шепнул:
– Сегодня после работы у Трех дубов тебя будет ждать «Дядо».
Сердце Николы учащенно забилось: это был первый случай за все время, как Никола состоял в рядах Сопротивления, сам «Дедушка» хотел говорить с ним с глазу на глаз, без свидетелей. Никола понимал, что по пустякам «Дядо» – руководитель движения Сопротивления не только встречаться, но и приезжать в Кюстендил не будет. Да и видел-то он «Дядо» всего два раза: первый, еще не зная, кто он такой, вскоре после расстрела отца фашистами; а второй – уже здесь, в Кюстендиле, на тайном собрании, когда их маленькая группка участников Сопротивления выбирала себе командира.
В Кюстендиле Янчев оказался после выхода из тюрьмы. По совету друзей отца. Они помогли Николе найти работу на кожевенном заводе.
Там, куда пришел Никола после работы, никаких дубов не было. Так называлось консперативное место за городом, на берегу речушки.
«Дедушке» не было и сорока лет. Внешне он походил на мелкого служащего банка или какой-нибудь заводской конторы, пришедшего после работы на берег речушки подышать свежим воздухом.
– Ты родом из тех мест, тебе там все знакомо, поэтому решили поручить это дело тебе, – пояснил «Дядо» после того, как подробно изложил Николе цель задания. – Поедешь до Бургаса поездом, будто бы в отпуск, навестить мать и сестру. Через два дня вечером у Зеленой скалы тебя будут ждать люди с Мургаши. Ты их знаешь, они твои земляки-рыбаки. Оружие получишь при встрече с ними. – И, положив ладонь на плечо Николе, пристально посмотрел ему в глаза и добавил: – Если будет осложнение, сюда не возвращайся. Уходи с товарищами в горы.
На другой день Янчев выехал поездом в Софию. А оттуда – в Бургас. Только в дороге он почувствовал, как сильно соскучился по морю, по родным местам, по маме и сестренке Лине. От Бургаса до Созопола Никола доехал на попутном грузовике, а дальше шел пешком. Шел той же извилистой тропинкой, по которой год назад явился домой его отец, бежавший из немецкого концлагеря. Отца предал бывший его товарищ детства, разбогатевший на скупке и перепродаже рыбы. Когда к их дому подъехала машина с жандармами, отец, а следом за ним и Никола, выскочили через окно сада и бросились в кукурузу. В них стреляли из пистолетов. Но они ушли в лес. Жандармы весь день разыскивали их по лесу. А вечером из Бургаса привезли собаку-ищейку и Николу с отцом, обессиленных и голодных, окружили у озерца в зарослях тростника.
Отца немецкий военный суд приговорил к расстрелу.
Сын с отцом сидели в разных камерах. Когда рано утром отца повели на расстрел, офицер-эсэсовец сказал начальнику тюрьмы:
– Приведите этого щенка. Пусть посмотрит и запомнит на всю жизнь, как мы поступаем с врагами рейха.
Офицер не ошибся, Никола запомнил это на всю жизнь. Больше того, он теперь знал, кто предал отца у них в поселке. И он ему этого не простит...
Чем ближе был дом, тем быстрей шагал Никола. Перед садом, так же, как год назад, росла кукуруза; вернее, торчали растрепанные кукурузные стебли – початки были собраны.
«Надо помочь маме срезать их на корм козе и на топку», – подумал он, подходя к дому.
Приезд его был неожиданным. Увидав Николу, мать обрадовалась и испугалась. После расстрела отца она теперь всего боялась. Но когда он сказал ей, что приехал на два дня в отпуск – успокоилась.
Сестра Лина все эти два дня ни на шаг не отходила от брата. За этот год Лина заметно вытянулась, похудела и из хохотушки превратилась в серьезную и настороженно-замкнутую девочку-подростка. Подруг у нее почти не было. После того как в поселке стало известно, что ее отец арестован и расстрелян как «враг великой Болгарии», многие бывшие подруги стали избегать Лину, а с другими она перестала водиться сама.
– Наш баркас и сети конфисковала полиция, – сообщила Николе Лина. – Сказали, что если ты даже вернешься домой, все равно тебе не разрешат иметь собственную лодку и сети. Такой приказ из Бургаса, из немецкой комендатуры... Хорошо, что нас еще дядя Янгулов не забывает, – добавила она. – И иногда приносит нам с мамой немного свежей хамсы и ставридки. И денег не берет...
– Янгулов! – вскрикнул Никола и подскочил со стула как ужаленный. – И вы берете у этого иуды подачки? Это он заявил на папу в жандармерию.
– Не может быть, – осекшимся голосом произнесла Лина и широко раскрыла глаза от удивления. – А я ему уже сказала, что ты приехал. Может, все же это не он сделал?..
– Он иуда! Наши товарищи установили точно. Даже сняли копию с его доноса.
– Кто это «наши товарищи»?
– Это тебя не касается, – оборвал ее Никола, разозлившись, что сболтнул лишнего.
Лина не обиделась на брата. Теперь ей стало ясно, почему Янгулов заискивает перед ее матерью, приносит им эту дрянную рыбешку, подолгу сидит у них дома, расспрашивая о папе и его друзьях, все время напоминая, какими они большими друзьями были с папой.
– Я убью его, Никола, – заявила она и твердо посмотрела в глаза брату.
– Это не девчоночье дело. Я посчитаюсь с Янгуловым сам, – строго предупредил ее Никола. Он уже жалел, что сказал сестре о предательстве Янгулова. «Чего доброго, она и действительно рискнет убить Янгулова, – подумал с опаской Никола. – Какая-то она стала совсем не та, что раньше»...
В назначенное время Янчев встретился у Зеленой скалы с двумя партизанами с Мургаши. Это были Петко и Анатас – бывшие рыбаки, большие друзья отца Николы. Никола хорошо знал их с самого раннего детства.
– Держи, на всякий случай, – сказал Петко и протянул Николе пистолет. – Стрелять, конечно, только в крайнем случае. А это фонарик. Услышишь гул мотора катера, посигналишь: три коротких и один длинный. И запомни еще... – Тут Петко остановился, видимо подбирая слова. – Возможно, один из тех людей, что сойдут с катера, покажется тебе знакомым... Так запомни, звать его товарищ Митё. Понял? Товарищ Митё и больше никакого другого имени. Мы с Анатасом будем их ждать здесь. Потому что неизвестно, где они смогут высадиться, – слышишь, как абаза разыгрывается. – И он кивнул в сторону гудящего морского прибоя. – Это место явки товарищу Митё известно.
Утром, оставив Петко и Анатаса у Зеленой скалы, Никола пошел к морю, к месту предполагаемой высадки приезжающих. Кто и откуда эти люди, Янчев не знал. Да он и не допытывался об этом. Его задача встретить товарищей и помочь им добраться до Зеленой скалы. Затем взять у приехавших какой-то пакет и с первым же утренним поездом выехать из Бургаса в Софию.
Побережье было знакомо Николе до мельчайших подробностей. За этот год, что жил он вдали от дома, тут мало что изменилось. И все же он хорошо обследовал берег, побывал на островке и даже искупался в море, хотя было далеко не жарко и небо с утра хмурилось.
До прихода катера оставалось много времени. «Насижусь еще здесь ночью», – подумал Никола, направляясь в глубь леса. Над ним по-осеннему тоскливо шумели деревья, роняя листву. Чуть заметная тропка привела его к ярко полыхающему всеми цветами, уже обобранному винограднику. Никола пересек его и стал подниматься в гору.
Отсюда в ясную солнечную погоду был хорошо виден не только противоположный берег залива и приютившиеся на мысках городки Поморие и Несебыр, но и далекий мыс Емине, окаймляющий залив с севера. Сейчас той видимости не было. Над заливом висела неприветливая грязно-серая пелена. В сторону Бургаса, словно призрак, двигался немецкий миноносец. Недалеко от берега, вспенивая воду, прошло несколько катеров.
Немецкие корабли Николу нисколько не удивили. Он давно привык видеть их у причалов Бургасского и Варненского портов. Отсюда они уходили обстреливать Одессу, Севастополь и Новороссийск, подкарауливать и топить советские пароходы.
Взгляд Николы скользнул по лесам, садам и виноградникам с детства хорошо знакомой ему долины и остановился на черепичных крышах родного поселка. Сердце его вдруг защемило предчувствием большой и неотвратимой беды. «Лина! Неужели она вправду решится на такое дело? Боже, зачем я сказал ей об этом подлеце Янгулове!» – упрекал себя Никола. Он понял, если не побывает дома, не убедится, что там все в порядке, – не успокоится. И Никола быстро пошел вниз по крутой тропинке, петляющей меж скал и деревьев.
Подходя к дому, он опять подумал о так и не срезанных им кукурузных стеблях. Может, после того, как выполнит задание «Дядо»? Ну, конечно, на денек задержится в поселке, и они вместе с Линой срежут их и уложат под навесом. А то вот-вот пойдут зимние дожди...
Дома была одна мать. Она удивилась появлению сына, который еще вчера вечером распрощался с ними и ушел в Бургас.
– Разве ты не уехал? Где же тогда провел эту ночь? – спросила она обеспокоенно.
Никола назвал первое пришедшее ему в голову имя рыбака из Созопола и спросил:
– Где Лина? Мне надо у нее кое-что спросить.
– Лина? Была дома. Около сарая серп точила, собиралась кукурузные стебли срезать.
«Серп точила?» – насторожился он, и сердце его учащенно застучало. Если бы Лина резала стебли кукурузы, он обязательно бы увидел ее, проходя через поле.
Никола выскочил во двор, растерянно огляделся. Двор носил следы запустения, тут и там топорщились заросли переспелой лебеды, под забором валялось почерневшее от дождей и солнца тележное колесо, под навесом из камыша висела старая порванная сеть, в углу стояли теперь уже ненужные багры и весла, кучкой лежали буйки. Лишь рядом с сараем все так же раскидисто и могуче шуршало поредевшей листвой шелковичное дерево. Под деревом стоял маленький столик, на котором лежал оселок.
Увидав оселок, Никола встрепенулся. «Что же ты стоишь, – упрекнул он себя, – беги, может, еще не поздно».
Недавно надстроенный второй этаж дома Янгулова новой красной черепицей крыши заметно поднимался над остальными домами поселка. С одной стороны к дому вплотную подступал сад, с другой – виноградник. С обратной стороны дома стояли сарай, летняя кухня, свинарник, курятник – тоже добротные и под черепицей.
Никола через сад незаметно прокрался к самому дому и прислушался. Никого. Жена Янгулова рубила стебли кукурузы в добром полкилометре от дома. Никола узнал ее высокую и худую фигуру издалека. «А сам, наверно, на причале околпачивает рыбаков, – подумал Никола. – Но куда девалась Лина?» То, что здесь нет Лины, его немного успокоило. Он уже хотел повернуть обратно, как вдруг за домом послышались мужской рассерженный голос, возня и приглушенный вскрик Лины.
Никола бросился вперед. Через распахнутые двери летней кухни он увидел широкую спину и оттопыренный зад Янгулова. Кулаки его взлетали вверх и тут же падали на извивающуюся под ним Лину. Знакомый Николе с детства серп с кизиловой ручкой валялся у входа.
– Убью! Все равно убью, – задыхаясь от слез, ненависти и боли, твердила девушка.
– Я те «убью». Ты у меня, сучонка, отсюда живой не выйдешь. – И снова занес кулак, целя в лицо девушке.
– Не трожь! – вскрикнул Никола, вскочив на порог кухни.
– А-а, это ты, гаденыш, – подняв на Янчева глаза одичавшего вепря, прохрипел Янгулов. Щека у него была рассечена, кровь залила всю нижнюю часть лица и грудь Янгулова. Лина, видимо, целила серпом по шее, но не попала или тот успел вовремя увернуться.
– Не трожь, иуда!
– Сейчас и ты получишь свое, гаденыш. – И он как был полусогнутым, так и двинулся на Николу, вытянув перед собой руки. – А остальное дополучишь в жандармерии, вонючий ремсист[6]6
РМС – Союз рабочей молодежи.
[Закрыть].
Янчев отступил на шаг и, выдернув из кармана пистолет, направил на Янгулова.
– А ну, назад! Лина, выходи, – скомандовал Никола.
– Убей его, Никола, застрели, – утирая разбитый нос, всхлипывала Лина.
Янгулов, поняв, что дела его плохи, сразу обмяк, заюлил, норовя выскользнуть из кухни.
– Да ты что, Никола? Этим не шутят. Убери пистолет. Я ее проучить хотел... заместо отца...
– Отца не трогай, иуда! За отца ты еще ответишь. А ну, назад, в кухню!
Янгулов незаметно напряг все свои мышцы и рывком бросился вперед, в надежде вышибить пистолет из руки Николы. Но просчитался. Хлопнул выстрел, и Янгулов, словно подломленный, осел к ногам Николы.
Через пять минут после случившегося Никола и Лина были уже у себя во дворе. Запыхавшиеся и бледные, они стояли под шелковицей, некоторое время не в силах вымолвить ни слова.
И вдруг Никола вспомнил:
– Где серп? Ты его оставила там?
Он хотел сбегать за серпом, но Лина, вцепившись в него, умоляла:
– Не ходи, Никола. Я боюсь...
– Увидят наш серп и узнают.
– Все равно не ходи.
Но серп для этого не потребовался. Янгулов был только ранен и сам сообщил подоспевшим к нему на помощь людям, кто в него выстрелил.
Никола еще не успел решить, что делать с Линой, что сказать матери, как в поселок нахлынула полиция. И снова тем же путем, которым год назад он вместе с отцом спасался от жандармов, пришлось убегать ему с Линой из дому.
Полицейские, видимо, были намного моложе прошлогодних жандармов и долго не отставали от Лины с Николой, стреляя вдогонку. Когда им в лесу на какое-то время удалось оторваться от преследователей, вдруг Никола опомнился и ужаснулся своей опрометчивости. «Куда я их веду, – подумал он о преследователях. – Мало того что взбудоражил весь поселок, да еще веду за собой полицию к тому самому месту, где ночью должен подойти катер и высадить наших товарищей. Надо немедленно повертывать в другую сторону», – решает он.
Схватив Лину за руку и оглядевшись, не видать ли полицейских, потянул ее за собой в лощинку с густыми зарослями дубняка.
– Стой и слушай внимательно, – зашептал он ей, еще раз окинув взглядом окружающий их лес. – Я сейчас повертываю обратно, в сторону гор. Так надо. Ты беги на Ропотамо, спрячешься в рыбацкой хижине деда Матея.
– Я одна боюсь в хижине ночью. Я пойду с тобой, – заупрямилась Лина.
– Тебе нельзя, – убеждал ее Никола. – За мной пойдут полицейские, будут стрелять. Я должен увести их отсюда. Ясно?
– Я боюсь, – твердила Лина.
– Тьфу! – рассердился Никола на сестру. И тут же осекся – с той стороны, откуда они только что пришли, отчетливо послышались голоса. И сразу в нескольких местах. Полицейские, видимо, шли по лесу цепью.
Никола с Линой кинулись бежать влево, в сторону темнеющих вдали гор. Минуты через три, чтобы привлечь внимание полицейских, Никола нарочно затрещал валежником и даже раза два подал голос. Полицейские сразу повернули на шум и стали приближаться. Но Никола лучше полицейских знал здесь каждую тропку, каждый камень и овражек. Он знал, где можно показаться полицейским, чтоб убедить их, что они на правильном пути преследования, и тут же надолго исчезал из вида.
Уже совсем стемнело, пошел дождь. Давно пора бы идти на свой пост к морю, но Никола с Линой шли все дальше и дальше в горы, увлекая за собой преследователей. Никола понимал, что увести полицейских от моря сейчас самая главная для него задача. С наступлением ночи представители власти уже не так рьяно преследовали их, то и дело останавливаясь, и даже раза два намеревались оставить свое дело до утра и вернуться в поселок. И тогда Никола, почти под самым носом у полицейских, треском веток или голосом заявлял о себе, и они снова устремлялись в погоню.
Было за полночь, когда Никола с Линой вышли к маленькой речушке, которую можно было запросто перепрыгнуть. Но Никола сказал:
– Снимай башмаки. Сейчас пойдем по воде.
– Зачем? Я и так вся мокрая, от дождя, – попробовала возражать Лина,
– Снимай и делай то, что я тебе говорю, – строго прикрикнул он на сестру и первым шагнул в воду.
Никола на всю жизнь запомнил их с отцом ошибку. Если бы они тогда додумались пройти по воде, собака сбилась бы со следа, и отец остался жив. Кто знает, может, завтра и для них привезут ищейку. «Правда, идет дождь, следы должны быть и без того смыты, но так надежнее», – подумал он. Объяснять все это Лине было некогда.
Когда они окольным путем спустились к озерцу, уже близился рассвет. Так и не выполнил Никола своего первого важного задания «Дядо», не встретил приезжающих товарищей. Но он объяснит Петко и Анатасу, как все случилось и что у него другого выхода не было.
Дождь прекратился, но трава и деревья были мокрыми. Никола остановился и придержал за руку Лину. «А‑а, наверно, ночная птица или спугнутый заяц, – успокоился Никола. – Полицейские и сами, как трусливые зайцы, сбежали из леса в поселок».
Но он недооценил рвения «блюстителей порядка». Никола не знал, что немецкая комендатура хорошо оплачивала за каждого живого или мертвого «красного». Оплачивала натурой, у них же, болгар, забранными продуктами. А главное, обеспечивала беспрепятственное продвижение по службе.
Это чрезмерное рвение полицейских друг перед другом – первому «застукать красных», а значит, и отхватить львиную долю награды, спасло Николу и Лину. Когда один из сидящих в засаде, боясь, как бы его не опередили, раньше времени крикнул «стой!» и дважды выстрелил из пистолета, Никола и Лина бросились обратно в заросли ивняка. Автомат полицейских уже бил по невидимой цели.
– Фу, вот это влипли, – тяжело дыша от волнения, выдохнул Никола, когда они уже были в безопасности.
Дальше шли осторожно, поминутно останавливаясь и подолгу прислушиваясь. И опять какой-то подозрительный шорох впереди заставил их отбежать в сторону и затаиться. Впереди тоже все затихло. Видать, там тоже выжидали. «Если бы это были полицейские, не выдержали бы и открыли стрельбу», – подумал Никола. Но выходить не решался. А время шло, Никола не знал, что делать: не сидеть же им здесь до рассвета. Уже и так начинало светать. И тут Николу осенило: он достал из кармана фонарик и, направив в ту сторону, где послышался шорох, моргнул три коротких и один длинный. Из-за кустов приглушенно окликнули:
– Никола, это ты?
