Текст книги "Они не мы (СИ)"

Автор книги: Григорий Грошев

сообщить о нарушении

Текущая страница: 4 (всего у книги 13 страниц)

– Нечистого? В смысле, человека, который не ходит раз в неделю на тотальную очистку?

Но старик, ничего не сказав, надел маску и отправился прочь. Вглубь тоннеля Метро. Туда, куда никто не ходит! Той же ночью я сидел за экраном лэптопа и готовил статью: «Вера в «Бога» – дармовая смесь для неблагонадёжных».

Запись 9

Дверь в камеру открывается. Свет, свет бьёт в глаза, заставляя щуриться, закрываться от него. Главред встаёт на ноги – шатается. Он хотел бы видеть себя со стороны. Он хотел бы оказаться героем: бесстрашным, несгибаемым, несокрушимым. Таким, которых часто изображают на плакатах. Но ему страшно, ведь его пугает неизвестность. Он немного жалеет, что начал всю эту историю, но… остановить её уже невозможно.

Алекс смотрит на свои руки. Под ногтями – запекшаяся кровь. Пальцы немеют, почти не разгибаются. Мизинец на левой руке почернел. Его он чувствует, но не так, как остальные пальцы. Языком щупает щели, где раньше были зубы. В его-то годы, они все сохранились! До вчерашнего дня. Ноет челюсть, и от этой боли хочется взвыть. Сколько зубов ему выбили? Один, два, три…

– Александр Р-101, – басит конвоир. – Выходим.

На ватных, слабых ногах Главред делает шаг вперёд. В ушах – свист, весь мир шатается вокруг и зеленеет. Словно в зеленом тумане, всё плывет. Слабость. Из последних сил он выравнивает спину и пытается делать энергичные шаги.

Его ведут без наручей. Кожа на запястьях стёрлась почти до костей. Ведут – сильно сказано, потому что отступник с трудом делает шаги, передвигаясь медленно. «Я все ещё главный редактор? – думает Алекс. – Или уже нет? И почему они не могли сделать мягкие наручи, чтобы кожу не сдирать?»

– Сядьте, – приказывает Стефан. Главред, несмотря на замутненное сознание, обратил внимание на гематомы на лице следователя. – Руки на стол.

Главред послушно кладет кисти. На них нет живого места, все в гематомах и ссадинах. Спица погнулась. В правой руке следователь держит молоток. Резиновый. Алекс покорно смотрит на свои распухшие ладони на стальной поверхности. Здесь даже есть жёлоб для стока крови. Оцинкованная сталь – чистая. Значит, кто-то протирал стол, аккуратно счищая пятна и помарки крови.

– Где они? – спрашивает следователь.

Молчание. Алекс уже не видит смысла что-то говорить. Ему просто нужно продержаться – ещё чуть-чуть. Удар. Из глаз катятся слёзы. Дыхание перехватывает. Новый удар. На пальцы словно выплеснули кипяток. Ноготь раздавлен. Алекс вспоминает свой дом, свою семью, прошлое.

Так ли плохо ему жилось в отдельном блоке? Так ли несправедливо с ним обошлось великое государство? Неужели ему было нужно всё это? Но… Пути к отступлению уже отрезаны. Если он сдастся, если не выдержит – всё пропало. Если, если… Слишком много этих «если», и ему всё тяжелее гнуть свою линию.

– Так и будем в молчанку играть?! – истошно вопит следователь. Он в отчаянии, он сжимает окровавленный молоток, касаясь лица, и не замечает этого. Голос его срывается на фальцет. – Пакет. Быстро!

Конвоир достаёт из кармана мешок и встряхивает его, чтобы распрямить. Алекс не видит, но слышит. Шелест. Шуршание. Руки так и лежат на столе – бесполезные. Он даже вилку держать не сможет, если его не вылечить! Всё как в тумане, как в бреду, где он плывёт уже столько дней.

– Где сообщники? – твердит следователь, и глаза его лезут из орбит. – Где все остальные? Отвечай!

Молчание. Потемнело. Чёрный пакет скрыл свет лампы. Главред из последних сил подносит руки ко рту, он хочет сделать дырку в мешке, но тот слишком прочный. Пальцы не могут пробить пластик, а только вдавливают его. В ушах раздаётся противный свист, напоминающий звук механизма.

Темнеет. Слышно, как двери открываются. Из последних сил он хватает за руки конвоира, пытаясь ослабить хватку. Но этот здоровяк слишком силён. Алекс не видит, но чувствует, что полицейский улыбнулся. Должно быть, ему нравится делать вот так – душить людей пакетом, радуясь своей силе.

«Внимательный читатель уже обратил внимание на постоянное упоминание Главы, этого выдающегося героя непростого времени, труженика и неугомонного борца за Будущее? Нет, не за историю, а за будущее. Почему он, настолько одарённый и грамотный, подчиняется Передвижному Правительству? Я мог бы привести выдержки из пресных законов, кои я знаю наизусть ещё с раннего детства. Но сочинял их не я, их писала история, то есть лженаука, верить которой опасно. К тому же, Законы давно не меняли, а язык развивался, потому понять их непосвящённому человеку тяжело.

История, которую я успел застать в университете, – чертовски грязная вещь. Невозможно взять в руки фолиант, испещрённый догмами сумасшествия, не замарав душу чужими идеями, за большую часть которых теперь можно получить Деактивацию без судебного разбирательства. Нам она преподавалась именно как псевдонаука, предмет, недостойный внимания, но крайне опасный.

Лектор отвергал идею так называемой демократии (это когда каждое важное решение принимается не Главой, а нищими), монархии (то же самое, но один из нищих объявляет себя Главой и на основании этого диктует остальным нищим, что нужно принимать), либерализма (вообще ерунда полная) и свободы (в узкополитическом смысле). Целых пять лекций, проникнутых ненавистью к прошлому, взлёту и падению древних народов.

Обычно спокойный, выдержанный и пассивный, лектор приходил в ярость, бешенство, подводя итог каждому своему занятию. Узкие, наполовину закрытые глаза вдруг распахивались, как ворота в зону очистки у входа в любое помещение, и кислородная смесь, заменявшая воздух, сотрясалась его гневными словами.

– Они совершили ошибку, доверив развитие своей судьбы природе, – любил повторять он, – и природа наказала их. Но мы, жители нового, идеального государства, не пустим идей, злых, нахальных, за грань нашей Сферы! Мы не повторим их ошибок, товарищи обучаемые!

В этот момент выступление лектора прерывали бурные овации. Думаю, что мы хлопали не столько самому материалу, сколько его подаче.

Извините, что я начал рассказ о Главе с истории, с этой дешёвой женщины лжи. Но другой возможности рассказать о нём я не вижу. Я поэт, я знаю больше, чем рядовые жители лучшего в мире государства. И мне известно, что историю культивировали как прививку против ошибок, совершённых в прошлом.

Мои родители, подкованные люди, поведали мне много легенд, рассказанных, в свою очередь, их родными, а тем – ещё более старшим поколением, и так далее. О том, что существовало до нас. Думаю, в их словах есть доля правды, но относиться к ним надо с подозрением, и вот почему.

Если люди знали свою историю до незапамятных, самых начальных времён, почему тогда они совершали одни и те же ошибки? Если их заставляли учить чужие идеи, чужие мысли, почему они тогда ничему не научились? Возможно, методика преподавания была не та, или студенты не те, или это вообще было не нужно, но какая разница, если результат всё равно наступил.

Впрочем, на сей счёт у меня своё мнение: им изначально преподавали ложь. Неправду. Исковерканные события, и потому они ничему и не научились. Допустим, меня бы учили употреблять питательную смесь, засовывая трубочку в ухо – долго бы я прожил?»

– Ты чего? – следователь слегка напуган. Хлопает Главреда по щекам. – Добил?

– Да не, дыхает, – говорит конвоир. Он напуган куда больше. Неопытный, но ещё научится душить так, как положено.

Алекс кашляет. Плюёт на пол кровью. Со свистом воздух врывается в лёгкие. Расправляет их. Мир постепенно обретает очертания. Дышать – больно, словно он опять младенец, словно впервые делает это самостоятельно.

– Говори! – кричит следователь. – Почему ты молчишь?

Молчание. А потом – тихий шёпот, словно из камеры выходит воздух:

– Я говорю не правду, а истину…

Алекс не может идти, и в камеру его тащат волоком. Швыряют на пол и гасят свет. Главред проваливается в пучину сна, и уже не чувствует ни страха, ни боли.

Запись 10

В то утро Алекс на работе рано, слишком рано… Ему не спалось, а голову заполняли самые разные мысли о прошлом и будущем. Кабинет ещё убирает дворник, которого все знают под именем Игорь Е-291. Он делает это медленно, так, словно спешить ему некуда. В эти неловкие моменты Алексу хочется провалиться сквозь землю. Честное слово.

– Доброе утро, главный редактор, – говорит Игорь после долгой тишины.

– Доброе, – нехотя соглашается его собеседник.

В кабинете повисает тягостное молчание. Вакуумный клинер протирает пол, кресло, стены… Где-то помогает себе щёткой. И смотрит на Алекса.

– Вот смотрите, – произносит Игорь, не отрываясь от своего дела. – Вот Вы – главный редактор. Так?

– Да, – отрицать очевидное было бессмысленно.

– Ага, – продолжает Игорь. – Вам положено 3 литра питьевой воды на сутки. Так?

– Ну конечно, – соглашается Алекс. – У меня умственный труд. Надобно, чтобы мозг хорошо работал.

– Именно, – кивает уборщик. – А вот репортерам… Сколько там? Обычному – два литра. А старшему – два с половиной. Так?

– Да, – снова отвечает Главред. Этот разговор уже начал его утомлять. – А чем Вы, собственно, недовольны? Нормами обеспечения тружеников?

– Ничем, – произносит Игорь. К счастью, он уже заканчивает свою работу и собирается уходить.

Критически осмотрев кабинет, уборщик щёткой смахивает ещё несколько пылинок, а потом – втягивает их клинером. Берёт пакет с мусором. Он уже успел рассортировать его согласно своей инструкции.

– А почему, главный редактор… – наконец, произносит Игорь, обернувшись. – Уборщику только полтора литра положено? Разве мы мало работаем?

– Не знаю, – врёт Главред. – Хорошего дня.

– Спасибо, – отвечает он со вздохом.

Дверь закрывается. Почему они такие? С самого утра – и уже настроение испортят. Не успевает Главред занять своё кресло, как раздался звонок эфир-фона. Его трель разрезает воздух, и Алекс невольно дёршается. Главред отвык от звонков. Обычно ему пишут на почту. Эфир-фон – это дань прошлому, традиции, весь мир давным-давно пользуется сообщениями. На линии Цензор, то есть, куратор.

– Приветствую, – говорит Алекс. Он волнуется. Обычно звонки не сулят ничего хорошего.

– Александр Р-101, времени у нас как всегда! – куратор эмоционален, как и обычно. Хотя по эфир-фону и не видно, но его щёки на мясистом лице дрожат, словно гладь воды. – У меня хорошие новости.

– Слушаю.

Новости куратора не могут быть хорошими. Это давно известный факт, аксиома, верность которой не оспоришь. Раз он звонит, значит, подчинённых ждут какие-то проблемы, напряжение – умственное или физическое. Грязная работа. Или бесполезный труд. Или…

– Ты едешь за Сферу! – радостно кричит тучный мужчина, и Алекс слышит, как толстяк задыхается. – Будешь сам репортировать. Как в старые, добрые времена. Помнишь их ещё или нет?

Цензор, наверно, подносит пухлую ручку к лицу. Стирает со своего жирного лба пот. Почему Главреду так противно? Александр делает вид, что не заметил отсылки к истории. Ехать за Сферу ему не просто не хочется. Сама мысль об этом кажется преступной. Это страшное, гиблое место. Ещё хуже, чем тут, под Куполом.

– Есть, – говорит Алекс после секундного замешательства. – Какой срок? И кто исполнит обязанности?

– Извини, это не я придумал! – вместо ответов, оправдывается куратор. – Сам знаешь, кто даёт указания.

Должно быть, снова прикрывает губы ручкой. Александр делает глубокий выдох и берёт эфир-фон другой рукой. Куратор говорит слишком много, и так было всегда. В его словах так трудно найти какое-то рациональное зерно, что-то действительно полезное.

– На сколько дней я еду? – Главред теряет терпение. Ему хочется хлопнуть кулаком по столу, прикрикнуть. Но делать этого нельзя, ведь Цензор – чрезвычайно обидчивый персонаж, спорить с которым – себе дороже.

– На неделю! – куратор берёт стакан прозрачнейшей воды – полный! – и отпивает глоток. – Если не передумают, сам понимаешь!

– Есть, – отвечает Главред.

– Конец связи!

Монитор гаснет. Алекс нервно постукивает пальцами по столу. Он вспоминает мир за Сферой 20 лет назад. Армия – святая обязанность гражданина, до сих пор снится ему. Эти кошмары уничтожают. А реальность может оказаться стократ хуже. Ему хочется сплюнуть на чистый пол, разгромить стол или стул. Но он сдерживается – и берется за работу.

«Теперь я знаю, что демократия и свобода – пустые слова, ведь именно из-за них умер мир. Значит, единственно приемлемая форма правления – Воля. Чужая Воля сильного, смелого и безупречного человека. Как разносторонни мы, и каждый тянет маску на своё лицо. Так не выживет никто, ведь в таких условиях дышать нужно по очереди. А кто будет следить за её соблюдением? Правильно, человек, которого правильнее всего назвать Хозяином.

В Законах он зовётся Правителем, Главой, иногда – Владыкой, он отвечает за нас, и мы не должны подводить его. Он управляет миром, который выпал на его нелёгкую долю, и справляется с этим бременем с честью. Подчас он строг, может быть даже зол, когда воплощение его решений в жизнь притормаживается.

Но он никогда не спит и не играет в карты, ему просто некогда. Не будет преувеличением сказать, что всё, что мы имеем сейчас, – целиком его заслуга. Сфера, которую успели выстроить древние, была приватизирована первым оккупационным режимом, и горожане вынуждены были оплачивать даже солнечный свет.

В случае отказа от уплаты гражданина могли посадить в тюрьму (аналог каторги, однако же в тюрьме условия были несравнимо хуже). Главы первого оккупационного режима употребляли в пищу маленьких детей, сжигали кислород просто так, ради развлечения, а также занимались прочими ужасающими глупостями.

В более детальном изложении эта история выгравирована на фасаде всех правительственных зданий, но вновь, изложенная сухим научным языком, теряет свою привлекательность. Так или иначе, сто лет назад (или немного больше), Глава в одиночку совершил переворот, вернув людям солнечный свет, а детям – надежду на жизнь.

Природа неким волевым усилием даровала ему бессмертие, хоть об этом и не принято говорить. Или он просто проклял природу, полностью отделившись от неё, но результат вновь один и тот же. Назвать Главу обычным человеком у меня не повернётся язык, и ни у кого под Сферой не повернётся. Судите сами.

Мой дед, крайне адаптированный человек, в свои 55 лет (по его рассказам) с трудом ходил на ежедневный труд, в то время как его сверстники уже давно лежали, утилизированные, в коробках. А Глава управляет нами уже лет сто, и это не считая его прошлой жизни. Мне всего лишь 40, а я уже чувствую себя стариком. Как Он остаётся таким сильным и бодрым, спустя целое столетие? Без борьбы с природой здесь не обошлось, мне, по крайней мере, хотелось бы в это верить.

На одном из открытых заседаний, куда был приглашён и я в качестве корреспондента ведущего государственного издания, мне удалось перекинуться парой слов с Главой наедине. Случилось это так. В поисках отхожего места я незаметно для себя проскользнул мимо охранников и увидел заветную табличку, на которой была изображена пунктирная кривая.

Он вышел из этого помещения, мрачный и злой, великолепный в своей надменности. Гордо поднятая голова, взгляд, устремлённый вперёд и немного вверх: такой может пойти в одиночку против пяти, не дрогнув. На ходу Глава застёгивал последние замки безукоризненного комбинезона. На лице – маска: блестящая, аккуратная – ничего лишнего.

Комбинезон был идеально чёрным, ни одного светлого пятнышка, даже молнии тёмные, потому они и сливались в глазах близоруких граждан. Они считали Его богом, и в чём-то даже были правы. Конечно, говорили они, только богам не надо снимать на ночь комбинезоны. Глупые неучи! Последнего бога человек истребил задолго до моего рождения. Теперь миром правит человек, и я даже знаю, как он выглядит.

К моему немалому удивлению и восторгу, Глава не закричал «Охрана!» или «На помощь!» Ничего подобного: переступая так, будто на него сейчас смотрели сотни глаз, Он подошёл ко мне и протянул руку в плотной перчатке. Это старинный обычай, дружеский жест, утраченный в связи с неактуальностью. Я обрадовался, что только этим утром получил на складе новые перчатки, только переживал за обод на шее, в котором я выглядел по-дурацки.

– Я… я журналист, – всё, что я смог выдавить из себя. А ведь, стоя перед зеркалом, я так часто репетировал, что я скажу Главе, если доведётся его встретить. Слова благодарности, признательности и собственной благонадёжности. Но всё это забылось, или показалось мне неинтересным, не помню уже.

– А я – Глава, – без тени усмешки сказал Он. – Рад нашей встрече.

Смущённый собственной неподготовленностью, я не мог придумать ничего, не нашёл темы для разговора, истории для беседы. И тогда заговорил Он. Для одного меня, как для целой комнаты журналистов. Его слова, простые и понятные, о моём труде, о моей судьбе (оказывается, он читал мои статьи и слышал про мою личную трагедию). Я понял, насколько сильно я влюблён в него, сильнее, чем в собственного отца. Ясно одно: я не мог дать ему ничего, да он ничего бы и не принял от меня, ведь у него всё есть. Плотским прагматизмом здесь даже не пахло, и это нисколько не удивило меня, творческого человека.

Единственное, чем я мог доказать свою преданность – положить свою жизнь и сердце на алтарь величия кумира. Внезапно к нам подбежали зазевавшиеся охранники, но, поймав всего один взгляд Главы, замерли. Он ещё раз пожал мою руку и совсем неожиданно взял за плечо. Этот жест совсем сбил меня с толку. Он отправился за трибуну быстрым и уверенным шагом, а я молча поплёлся следом. Рослый охранник что-то шепнул Главе, и в ответ я услышал его странные слова: «Я умею отличать овцу от волка. Будь спокоен, это – прежде всего».

И хотя по ходу выступления я должен был делать заметки чтобы подготовить качественный и актуальный материал, я чувствовал: теперь мне это ни к чему. Я слился с его мыслями, и мог говорить о величии вождя бесконечно.

На следующий день в шесть часов восхода я уже сидел в редакции и набирал статью «Рукопожатие слуг Народа». Та самая новенькая перчатка до сих пор хранится в ящике памяти, а на руках у меня – одна потёртая, а другая чистая и свежая. Мои коллеги посчитали это новым проявлением дресс-кода и начали носить перчатки подобным же образом».

Запись 11

– Где ты был? Почему ты всегда исчезаешь вот так, как будто тебя не было никогда? Как будто это я тебя придумала? Скажи!

В её голосе – страх, злость и ревность. Куда он может пропадать? Почему ему нравится оставлять её одну? Да, Владимир – великий воин, настоящий Герой, которому подчинились все деревни в этой части мира. Он знает столько секретов, что ни один шаман не способен победить его на поле духов. Но почему он уходит? И куда?

– Лея! – пробасил Владимир ей в ответ. – Я смотрел на Клетку. В лучах заката она становится красной, как огромная капля крови. Как плод гигантского дерева. Как гигантский слизень, в оболочку которого мне нужно проникнуть. Я смотрел на неё, потому что я хочу расколоть Клетку, и никто меня не остановит. Даже ты.

– Ничего не знаю! – обидчиво произнесла его женщина. – Ты близко подходишь к стороне огня. Слишком! Сколько родичей пало там. Они перед смертью ревут, а их кожа плавится. Я не хочу, чтобы ты ревел, муж! Я не хочу искать твой пепел среди песков, чтобы похоронить. Подумал ли ты о нашем потомстве? Кто будет кормить детей, если тебя заберёт сторона огня?

– Я – другой, – терпеливо объяснил Владимир. – Я был там. Я был внутри огня! И там тоже есть люди. Там, внутри Клетки.

– Но они – не мы! – прокричала Лея, топая ножкой. – Ты муж, ты Герой, но если ты продолжишь мучить меня – клянусь: быть беде. Клянусь, я…

И она снова не договорила до конца. Потому что в её племени не принято, чтобы жена угрожала мужу. Ведь дочь вождя слов на ветер не бросает. Владимир не может понять, что не так? Да, отец Леи – миролюбивый (на словах) и дипломатичный муж. Он способен найти общий язык с теми, с кем Влад даже разговаривать не станет. Но почему она недовольна? Разве она не понимает, что там, за Сферой («Клеткой!» – мысленно поправился он) – его народ? И там – часть его жизни!

– Владимир, – в приветствии вздымается вверх рука Феликса. – Ты снова смотрел на Клетку?

– Да, – подтвердил он. – Мне нравятся закатные лучи. Они делают поверхность красной, и я представляю, что стеклянные стенки заливает кровь наших врагов. И тогда мне хорошо.

– Иногда я не могу понять, родился ты тут, на свободе, или там – в Клетке, – вздохнул Феликс. – Иногда мне кажется, что я не должен был слушать тебя. Что не должен был пускать тебя и твоих воинов в племя. Пусть бы мы как и встарь терпели от огневиков, от кабанов, от дождевиков… Но жили без тебя.

– Ладно твоя дочь, но чем же ты не доволен? – удивился Владимир. – Я обучил твоих людей искусству войны. Я положил конец междоусобицам ваших племён. Нет больше огневиков, а кабанов – хорошо если треть. Почему я не могу смотреть на Сферу… На Клетку, прости. Хотя бы издалека? И не мечтать вскрыть её изнутри? Почему? Отчего ты не хочешь восстать, вместе со мной?

Прошло уже много лет с тех пор, как их машину отправили в путь – в последний путь. Бесстрашно они двигались вперёд, пока двигатель не заглох. Брели назад, пока в баллонах не закончился кислород. Пока кто-то из них не догадался…Снять маски. Владимир никогда не забудет этот миг: как будто внутрь него хотел пробраться целый мир. И у него получилось, у этого мира!

Их было четверо. Владимир – медик, который всегда мечтал воевать. Идти вперёд и уничтожать врага. Керн, водитель и механик, шаман механизмов и шестерёнок. Стюарт, пулемётчик: он до последнего сжимал в руках своё оружие. Не хотел с ним расставаться, даже когда задыхался от напряжения. И четвёртый – чьё имя они поклялись помнить, но вскоре забыли.

– Мне было видение, – сказал Феликс. – Я узрел, как мы уничтожаем Клетку. И как на свободу вырываются сотни, тысячи душ! И как мы укажем им путь – к свободе. И к равенству.

– Подумай хорошенько, вождь, – произнёс Владимир. – Что говорил тебе твой отец? Почему он учил тебя столь сложным вещам, но даже толком не объяснил, как убивать? Да если бы не я… Помни, мы принесли жертву.

– Помню.

Владимир долго не мог поверить, что Феликс – сын песков. Вернее, пасынок холмов: сюда пустыня не добралась, она лежит внизу. Удивительное чудо природы! Там, снизу – безжизненные пески, где редко пробежит ящерица. А здесь, наверху – настоящий рай: озёра, деревья – небольшие леса, и ветки ломятся от плодов. Зелёные лагуны. Они уходят на юг – далеко-далеко, но его глаза туда не смотрят.

– Древние не были дураками, – сказал Владимир. – Они поместили Клетку так, чтобы добраться к ней было почти невозможно. Чтобы вокруг – пески, которые можно поливать огнём.

– Древние не были, и ты не будь, – попросил его Феликс.

Втайне от других соплеменников они спускались вниз, постоянно. Долгие годы искали способ, как пробраться внутрь. И им удалось. Близится день, когда их отряд пополнится ещё на четыре человека. И тогда их, бойцов, а не диких людей, станет двадцать пять. Целый взвод.

Не считая – его… Странного человека, который… Нет, они всё ещё не могут ему доверять. Да, пришельца уже перестали держать в погребке, и он может днём гулять. Но один из них не спускает с него глаз. Поэт красиво говорит, но верить ему нельзя. Вдруг его прислали специально, чтобы уничтожить их? Дикие племена легко вырежет даже небольшая группировка солдат. Правда, если они увидят эту жизнь… Если сделают глоток воздуха…

– Когда мы расскажем остальным? – спросил Владимир. – Когда твоя дочь перестанет задавать мне глупые вопросы?

– Терпение, Воин, терпение, Герой, – улыбнулся Феликс. – Вместо одного гигантского скачка мы сделаем сотню маленьких шагов. Терпение.

Но Владимиру надоело ждать. Он хотел взойти назад, под Сферу («в Клетку!» – мысленно поправился воин). Уничтожить военных, которые отправили его на верную гибель. Вырезать под корень чиновников, всех-всех, ну или большинство. И освободить их – народ. Хотя иногда он понимал, что если уничтожить всех врагов, и их детей, и сочувствующих, то в живых мало кто останется.

– Откуда в тебе столько злобы? – удивился вождь. – Неужели тебе плохо здесь, среди нас? Неужели дочь моя дарит тебе мало любви? Мы могли бы уйти на юг, основать новые поселения. Мы могли бы развиваться. Мой отец часто говорил, что главное – это не знания, а способ их обретения. Посмотри, чего мы смогли добиться.

От этих слов Владимиру захотелось топать, но не в знак уважения, а демонстрируя сарказм. Однако Феликса он уважал, а потому промолчал. Здесь, на свободе, всё иначе. Топать не нужно, и даже обувь носить необязательно. А когда кого-то хотят поддержать – хлопают в ладоши. Вождь говорит о знании, но что это – он представляет поверхностно. Ему удалось добыть руду, чтобы выплавлять ложки и тарелки. Пилы и топоры проворно срубали деревья, когда было нужно.

Он смог покорить ручейки, чтобы орошать поля и вырастить злаки. Но вождь так и не добыл селитру, а без неё – пороха не видать. А ещё он не знает, как создавать машины. Им остаётся довольствоваться теми, что выплюнула Клетка. Старые, почти уничтоженные механизмы. У них мало оружия. Инструментов. И шансов победить государство почти никаких. Значит, нужно что-то придумать.

– Или уйти на юг… – вслух сказал Влад. – Феликс, послушай меня. Да, ты не был там, под Клеткой. Но я был. Там есть всё. Помнишь, как юный Эйо корчился от лихорадки, а потом испустил дух? Даже несмотря на все твои зелья?

Феликс сморщился, а улыбка ушла с его лица. Отец многому его обучил: ставить шину на сломанную руку или ногу, принимать роды, вскрывать чирей и лечить множество болезней. Но здесь, снаружи, они так и не синтезировали сильные антибиотики, не научились делать переливание крови, переворачивать плод внутри женщины, не освоили кесарево сечение. Они не смогли добиться стерильности. Вождь вообще с трудом понимал, почему в ране, обработанной огнём, появляется гной.

– Так вот, Феликс, знай: там, под Сферой, есть целые хижины… Огромные хижины, где лечат всё! Там врачи в белых халатах. Их машины могут всё понять и сразу сказать, чем болел Эйо. И как его вернуть к жизни.

Вождь оживился. Рассказы о Сфере своего отца (а потом и Владимира) он всегда воспринимал, как сказку – но красивую и такую важную. А услышав, что Эйо можно оживить, и вовсе схватился за топор. Он был готов громить поверхность голыми руками, пройти сквозь стекло Клетки – лишь бы вернуть дорогого соплеменника.

– Нет-нет, я не это имел в виду, – поправился Владимир. – Воскресить никого нельзя. Но… Врачи бы сказали, что с ним, понимаешь? Вот тогда мы бы могли его спасти… И спасём других, слышишь! В будущем.

– Сколько воинов охраняет врата? – снова спросил вождь, как будто бывший солдат не отвечал на этот вопрос тысячу раз. Феликс помрачнел, узнав, что Эйо не воскресят даже всесильные врачи Клетки.

– Их очень много, – терпеливо объяснил Влад в тысячу первый раз. – И врата уходят под землю – их можно перекрыть в один момент. Мы никогда не выиграем в честном бою. У них есть такое оружие, которое выкосит нас мгновенно. Этот огонь, который бушует у Клетки… Это они его создают.

Вождь призадумался. В такие моменты он часто садился на корточки, заполнял свою трубку смесью самых разных трав, зажигал её и делал глубокий вдох. Предлагал Владимиру затянуться, но он всегда отказывался. Ему нравилась чистота лёгких, и он не хотел убивать её даже самым ароматным зельем на земле.

– Если они настолько сильны, стоит ли пытаться нападать? – вновь говорил он. – У нас есть всё. И куда нам спешить?

– У меня есть план, – ответил Владимир. – Вернее, его очертания. Наш гость… Он говорит, что скоро к нашим врагам отправится один человек. Человек, который может быть полезен. Нам нужно перехватить его.

– Ты сумасшедший, Воин, но ты мне нравишься, – сказал Феликс. – Я пойду за тобой, но и ты иди за мной. Иначе всё лишено смысла, понимаешь?

И тогда, впервые за все эти годы, Владимир присел рядом, сделал затяжку и глубоко закашлялся. Вместе с вождём они рисовали план, будто боги, которые устали от мира – и которым нужна война.