Текст книги "Именем Республики"
Автор книги: Григорий Боровиков
сообщить о нарушении
Текущая страница: 9 (всего у книги 10 страниц)
Снова в штольне
Постепенно утихли разговоры, вызванные исчезновением игумена Илиодора, поимкой человека по фамилии Судаков. Монахи разбрелись, монастырь перестал существовать, и в Знаменке был создан первый в уезде совхоз.
В полях зеленели хлеба, рожь уже колосилась, а яровые пошли в трубку.
На ранних овощах, на полученном от государства хлебе народ понемногу поправлялся, набирался силы, готовился к предстоящим полевым работам.
В Успенское пришла новость: в Знаменский совхоз прибыла машина, которая таскает за собой плуг с тремя лемехами.
– И безо всяких лошадей, – рассказывали очевидцы. – Пыхтит, тарахтит... Она и называется-то тарахтор.
– Трактор, – поправил Трофим Бабин. – Я про эту штуку в газете читал.
Была пора, которую в деревне называли «междупарьем». Пары вспаханы, сенокос еще не подошел. В эту пору в совхозе был устроен показ трактора.
В назначенный день потянулись в Знаменку люди, как на ярмарку в престольный праздник: на лошадях верхом, в тарантасах и телегах, а больше всего пешком.
У Бабиных дома остались Фекла да Марька. Фекла и слышать не хотела о тракторе.
– Антихристовы времена наступили. Чтобы плуг без лошади тащился – тут без нечистого не обошлось, – говорила она, крестясь на икону и шепча молитву.
Трофим ушел в совхоз вместе с мужчинами, а Пантушка со своей ребячьей компанией.
Когда они пришли в Знаменку, народу там было полно. На краю невспаханного парового поля гудела толпа мужчин, женщин, детей. Ждали появления трактора.
И вот со стороны усадьбы донесся стук, будто десятки молотков заработали на наковальне. Потом стук стал чаще и мягче.
У пруда по плотине двигалась черная машина на четырех колесах. Передние колеса были меньше задних. Из узкой и высокой трубы синими кольцами вылетал дым. За машину был прицеплен плуг с поднятыми лемехами. Человек в кожаной тужурке и больших выпуклых очках, закрывавших половину лица, сидел на крохотном сиденье, держась руками за рычаги.
Грохоча, поднимая облака пыли и обдавая людей керосиновым перегаром, трактор въехал на поле, остановился. Тракторист спрыгнул на землю, сдвинул очки на лоб. Из толпы вышел директор совхоза в широкой серой толстовке, снял перед народом соломенную шляпу.
– Товарищи крестьяне! Сейчас вы видите чудо техники – трактор. Сделан он на петроградском Путиловском заводе руками тех инженеров и рабочих, которые совершали Октябрьскую революцию. Вы увидите, как работает эта машина, и поймете, что крестьянину выгоднее пересесть с лошади на трактор.
– А сколько он стоит? – послышалось из толпы.
Директор назвал цену.
– О-о-о-й! – вздох удивления прокатился в народе.
– Мужику не под силу.
– Десять лошадей можно купить на эти деньги.
– Помещики и то не обзаводились.
Директор, приподнимаясь на носках, пытался перекричать:
– Одному хозяйству трудно, сообща надо, всей деревней.
– Машинисту платить! – кричали из толпы. – Да мы передеремся – кому первому пахать, кому последнему.
Все крики покрыл звонкий женский голос:
– А скольки она карасину жрет?
Когда тракторист ответил, опять крестьяне загалдели:
– Да мы всей деревней за год столько не сожгем, а он за день!
Интерес к трактору ослабел. Но посмотреть на то, как он работает, было любопытно.
Тракторист завел мотор, залез на железное сиденье, похожее на большую тарелку, опустил на глаза очки, потянул рычаг. Выхлопывая из трубы кольцами дым, сотрясаясь всем корпусом, машина тронулась с места. Рабочий вскочил на плуг, опустил лемеха.
Крестьяне разинули от удивления рты: сзади машины оставались три широких лоснящихся земляных пласта.
– Ух ты!
– На какую ширину берет!
– А глубина-то, глубина-то!
– Как тут не быть урожаю!
– А мы сохой только сверху землю-матушку царапаем.
Разговорам не было конца. Люди шли возле плуга, бежали впереди трактора, рискуя попасть под машину. Тракторист махал рукой, отгоняя с пути толпившихся ребятишек.
Пантушка старался рассмотреть машину со всех сторон. Он не мог понять, как трактор может двигаться сам. В деревне была у одного богача молотилка, так ее приводили в движение лошади. А тут сама по себе машина идет, да еще и плуг тащит.
– Си-ила! – несколько раз произнес Пантушка. – Машинист говорит, в машине десять лошадиных сил.
– Где эти лошади? – спросил один из мальчишек.
– Дурак! – ни за что обругал его Пантушка. – Запряги десять лошадей, – сколько они увезут, столько и трактор.
Мальчишка виновато посмотрел на Пантушку, и удивленные глаза его, казалось, спрашивали: «И откуда ты все знаешь? »
Такими же глазами смотрел Пантушка на тракториста, которого считал человеком необыкновенным. И откуда только берутся такие люди? Даже образ Стародубцева стал тускнеть в сравнении с трактористом. В Стародубцеве Пантушке было уже все понятно, а тракторист привлекал своей загадочностью, умением управлять машиной, которая может тягаться с десятком лошадей.
Как только трактор остановился, его окружили люди.
У мужиков горели глаза, они с интересом разглядывали машину, дотрагивались до нее, похлопывали ее ладонями, как привыкли ласкать лошадей, говорили степенно, сначала обдумывая каждое слово.
– Штука хозяйственная, что и говорить.
– Мужику бы полегче с ней.
– Главное, глыбко пашет, землю рыхлит.
– В том и сила.
– Да, хороша Маша, да не наша.
– У кого полосы широкие, тому можно обзавестись. А ведь есть полосы пять шагов ширины. Раз проехал на тракторе, а развернуться негде, на чужую полосу заезжать надо.
– Это верно. Совхозу, ему что! У него вся земля в одних руках, чересполосицы нет.
– Погоди, и мужик будет трактором пахать. Вон Ленин, знаешь, что говорит? Он говорит, пересадим всю страну с телеги на автомобиль.
– Дети наши, может, доживут до этого.
– А ты что, умирать собрался?
Выбрав секунду, когда мужики умолкли, директор совхоза стал рассказывать о том, что государство будет выпускать тракторов все больше, что крестьянам надо покупать их вскладчину, как они покупают иногда молотилку или веялку. Мужики слушали внимательно.
– А можно на тракторе работать и вот так, – заключил директор и велел рабочим прицепить за плугом сеялку, а за сеялкой борону.
Мужики ахнули.
– Батюшки! До чего люди дошли!
– Гляди, гляди! Пашет, сеет и боронит сразу.
– Трактор молотилку крутит, – старался перекричать шум директор. – На крупорушку можно поставить, на мельницу, воду для полива качать.
Мужики верили и не верили, но с горящими глазами шли за машиной, стараясь понять, как она устроена и как работает...
Вдоволь насмотревшись на диковинку, люди стали расходиться по своим деревням, продолжая делиться впечатлениями.
А ребячья стайка направилась купаться на Кривое озеро.
У самого озера Пантушка остановился и величественным жестом показал на гору.
– Вот тут, в каменоломне, скрывался Судаков.
– Где? Где? Давайте посмотрим.
У всех было такое сильное желание осмотреть подземелье, что Пантушке и Яшке пришлось согласиться на эту просьбу. Ведь, кроме них, никто из ребят не бывал в каменоломнях.
– Спички у кого есть?
Спичек не оказалось.
Пантушка вытащил из кармана увеличительное стекло – подарок Стародубцева, – навел через него пучок солнечных лучей на сухую палку. Сначала на палке появилось темное пятнышко, потом оно задымилось и почернело.
– Давай куделю! – командовал Пантушка.
Кудели ни у кого не было, нашлась бумага. Клочок бумаги подставили к тлеющей древесине, и она скоро вспыхнула.
Набрав бересты и сделав из нее факелы, ребята пошли в каменоломню. Пантушка и Яшка шли впереди, на ходу рассказывая, как страшно было им идти сюда первый раз, как они чуть не столкнулись с Гаврилой и с Судаковым, который сейчас арестован. Не забыли рассказать и про летучую мышь, и про жабу, и про многое другое, что пришлось им увидеть в подземелье.
– Вот, вот! – вскричал Пантушка, показывая на сено, обгорелые палки и остатки лучины. – Вот тут они и жили.
Он стал ворошить сено, втайне надеясь найти что-нибудь вроде патрона, какой нашел Стародубцев, но ничего, кроме знакомой ему бутылки из-под спирта, тут не было.
При свете факела ребята видели закопченный свод, пыльные стены, грязный пол. Такие подземелья рисуют художники в детских книжках. Для сказочной картины недоставало здесь гномов, бабы-яги или какого-нибудь чудовища.
– А что там дальше? – спрашивали ребята.
– Я дальше не был, не знаю, – ответил Пантушка. – Пойдем, посмотрим.
Пошли по штольне всей оравой. У ребят было боевое настроение. Кто знает, что там впереди? Может быть, подземное озеро, соляные столбы, пещера с водопадом? Все это, по рассказам учительницы, встречается под землей.
Путь преградила груда земли, камней, сломанных крепежных жердей и досок. Это был обвал.
– Там дальше опять будет ход, – знающе сказал Яшка. – Мы с Пантушкой в таких переделках уже бывали.
И хотя сейчас никакой «переделки» не было, тем не менее мальчики и девочки с уважением посмотрели на Яшку.
– Вытащить эти камни, и можно пролезть по одному.
Сказав это, Пантушка стал осторожно выбирать камни и откладывать в сторону. Ребята следили за каждым его движением, нетерпеливо ожидая: что будет там, за этими камнями и землей? Подземное путешествие оказалось увлекательным, манило к неизведанному.
Камень за камнем выбирал Пантушка из обвала, и с каждой минутой отверстие увеличивалось. Пантушка во время работы залез туда уже по грудь.
– Может, зря ты это, Пантя? Гляди, конца нет, все земля да камни.
– Вот попробую вытащить этот камень. Ну-ка, помогите!
К нему подбежал Яшка и еще двое мальчишек. Ухватились за большой камень, дружно потянули. Камень легко подался, и едва его вытащили, как следом за ним сползла куча земли, а из-под земли показалась желтая человеческая голова с почернелым ртом.
– И-и-и-и!.. – взвизгнула девочка, за ней другая, и вся орава ребят, охваченная ужасом, кинулась по штольне с криком отчаяния.
Пантушка бежал последним. Кто-то бросил факел, загорелось сено в логове Гаврилы, едкий дым горечью ворвался в горло, в легкие. Кто-то упал, с плачем поднялся и снова побежал. Только выбравшись на поверхность, ребята понемногу успокоились.
– А запах так и разит, – сказал Яшка и сплюнул.
– На игумена похож, – заявил Пантушка, – на отца Илиодора.
– Будет тебе! Это одна голова, и живая.
– Игумен, говорю. Землей туловище-то скрыто, – убеждал Пантушка. – Я теперь все знаю. Церковные ценности спрятаны в каменоломне, Илиодор ходил их проверять, и его засыпало обвалом.
В голове Пантушки рождался новый план поиска драгоценностей.
– Анфиски нет! – вдруг крикнул не своим голосом Митька.
– Она вместе со всеми бежала.
– Я тоже ее видел.
– И я.
Оказалось, что все видели, как девочка бежала к выходу, и никто не мог понять, куда же она девалась. Стали заглядывать под кусты, в лопухи – Анфиски нигде не было.
Пантушка вдруг крикнул:
– Она там!
И бросился в каменоломню. Догорающее сено освещало штольню. Девочка лежала книзу лицом.
– Анфиска!
Девочка не шелохнулась. Пантушка повернул Анфиску на спину и понял, что она без сознания.
Пантушка на руках вынес Анфиску из каменоломни.
Очнувшись, она говорила что-то бессвязное, в глазах ее стоял ужас, с посиневших губ слетали бессмысленные слова. Держа ее за руки, так как она порывалась убежать, ребята привели девочку домой.
Родители Анфиски, узнав о случившемся, накричали на мальчишек. Митьке была тут же устроена отцом порка за то, что плохо смотрел за сестренкой, а ребята разбежались по домам. Попало и Пантушке, потому что Анфискин отец пожаловался на него, как на зачинщика.
– Я по делу ходил, – оправдывался Пантушка, – я помог Судакова поймать. И еще, может, чего вскроется. Игумен-то там мертвый лежит.
В тот же день сельсовет, проверив сообщение Пантушки, поставил у каменоломни двух стариков с кольями сторожить вход в штольню.
На другой день приехали следователь и врач. Лазали в штольню, потом велели вытащить труп и осматривали его при дневном свете. Что-то писали и, наконец, сказали, что труп можно похоронить.
Люди гадали: то ли убили игумена и утащили в штольню, то ли он сам под обвал попал?
– Зачем бы он в каменоломню пошел? Тут дело темное.
С этим в конце концов согласились все.
Именем Республики
Весело и быстро прошел сенокос. Следом за сенокосом началась жатва.
С девяти лет Пантушка помогал родителям в жнитве. Этим летом он считался уже настоящим жнецом. Окончил трехклассную школу, подрос – чего же еще требуется от деревенского паренька? Работать. И он работал... Мальчишеские утехи пришлось оставить до осени.
В старой полинявшей домотканой рубахе, в холщовых штанах, в лаптях, он с восхода солнца и до заката жал серпом рожь. Все тело ныло от боли, а ночь была так коротка, что не хватало ее для отдыха.
В первый же день жнитва Трофим привез домой снопы нового урожая, обхлестал их о зубья бороны, провеял зерно лопатой на ветру и вечером отправился с мешком ржи на мельницу.
Пантушка увязался за отцом. Пока подходила очередь на помол, он вышел на плотину. В деревянные щиты струйками сочилась вода. В широком лотке струи воды сплетались в быстрый поток, падали на лопасти колеса, вращали его со скрипом и шумом. С колес вода падала сверкающими брызгами в реку и некоторое время бешено кружилась, а потом текла спокойно, слегка качая осоку и кусты ив. Закат догорал, и розовое небо отражалось в пруду, подсвечивая прозрачную воду. В лугах скрипуче кричал дергач, над рекой носились стрижи и кулики. Над избами стлался дым: хозяйки готовили ужин. Любил такие вечерние часы Пантушка. Он мог сидеть долго, ничего не делая, только смотрел и слушал, и на душе у него было светло, чисто, тепло.
Его позвал отец.
– Пойдем, наша очередь засыпать.
Втащив мешок ржи на второй этаж мельничного амбара, Трофим высыпал зерно в трясущийся ларь и сошел вниз. Тут быстро бегали жернова, растирая зерна в муку, и она текла по желобку в сусек. Пантушка подставил ладонь, подхватил горсть муки. Она была теплая, пахнущая солнцем и полем. Знакомый с пеленок запах защекотал ноздри. Пантушка поднес ладонь ко рту и зажмурился от наслаждения. Он жевал сухую, сладко пахнущую муку, чувствуя, как она скатывается в упругий комок теста, от которого вливается в тело живительный сок.
Ночью мать поставила тесто, и на другой день по избе и двору струился запах свежеиспеченного хлеба. Трофим вынес из избы сундучок, в котором держал хлеб под замком, швырнул в хлам безмен и, садясь за стол, весело сказал:
– Ну вот, можно есть без нормы, без веса.
Пантушке и Марьке дали любимые горбушки. Пантушка посолил хлеб и ел по-крестьянски – неторопливо, старательно разжевывая каждый кусок...
Урожай был хороший.
– Славно! – приговаривал Трофим, глядя на волнующееся хлебное поле. – Только бы вовремя убрать. Поторапливайся, Пантелей! День год кормит.
Иногда ветер доносил с полей Знаменского совхоза отдаленный, смягченный расстоянием гул машин. В совхозе был уже не один трактор, и рожь не жали по-крестьянски серпами, а косили машинами.
Пантушка завидовал рабочим совхоза и не понимал, почему крестьяне не купят вскладчину одну жатвенную машину на всю деревню. Ему казалось, что мужики почему-то не любят машин, жалеют на них денег.
«Если бы в деревне была машина, – думал Пантушка, – я научился бы работать на ней. Пошел бы к машинисту и попросил: научите меня ездить на тракторе и на жнейке. Я окончил школу, я все пойму. И машинист научил бы. Чего ему стоит!»
Какие только мечты не рождались в Пантушкиной голове в эти знойные дни, когда солоноватый пот обливал тело, когда ныла от боли уставшая поясница и распухали пальцы, а ветер доносил гудение машин, радостное, как хорошая песня.
Однажды в разгар лета Трофиму прислали из волостной милиции бумажку, в которой сообщалось, что он вызывается в суд свидетелем по делу о хищении церковных ценностей в селе Успенском.
– Доактивничал, – заворчала Фекла. – В суд вызывают. Срам-то какой, батюшки!
– Не тарахти! – прикрикнул на нее Трофим. – Свидетелем вызывают.
– Хоть бы кем! Одно слово, суд, – не унималась Фекла.
– Суд этот не прежний, не царский. Слышишь, тут написано: «Народный суд». То-то!
Маленькая бумажка оживила, растревожила в памяти Пантушки мечты о кладе, о церковных ценностях, которые до сих пор не были найдены. И ему захотелось снова отправиться в каменоломни. Весной он мечтал найти драгоценности ради хлеба, а теперь, когда хлеб уродился, он купил бы на золото машин для всей волости.
Но пока было не до поисков. Надо было убирать хлеб. Как-то на дороге показался человек на велосипеде. Пантушка воткнул серп в сноп и стал смотреть на счастливого, как он считал, человека.
– Да ведь это Игнатий! – воскликнул он. – Право, Игнатий.
Велосипедист быстро приближался.
– Он самый, – подтвердил Трофим.
– Дядя Игнаша-а-а! – закричал Пантушка что было силы, замахал рукой.
Стародубцев узнал Бабиных, свернул на их полосу, лихо подъехал и спрыгнул с велосипеда.
– Здорово!
– Здорово, Игнатий! Садись, покурим. – Трофим снял картуз, вытер подолом рубахи потное лицо. – Ты, брат, на самокате.
– А что же! Богатеем! – На лицо Стародубцева набежала веселая улыбка. – Дали вот мне, теперь у мужиков подводы не стану брать.
Глаза Пантушки так и прилипли к велосипеду, к блестящим спицам, к никелированному рулю, к пружинам под седлом. До революции на всю волость был один велосипед у сына помещика, а теперь вот появился у бывшего пастуха. Пантушка не представлял, себе, как это можно катиться на двух колесах и не упасть. Удивительно! А Стародубцев вон катит – ни на каком рысаке не догонишь.
– Дядя Игнаша! Трудно научиться на самокате?
– Кому как. Я научился за один день.
Всему, что говорил Стародубцев, Пантушка верил. Но чтоб научиться ездить на двух колесах за один день, – этому он не мог поверить.
– Все по делам ездишь? – спросил Трофим у Стародубцева.
– Да, не ради прогулки.
– Не слышал, как там дело-то? – поинтересовался Трофим.
– С попом-то?
– Со всеми.
– Почти во всем сознались. Отец Павел первый признался и рассказал, как с икон оклады серебряные снимал. Ну, показал он, будто отвез ценности в монастырь, отцу Илиодору. А Илиодор, знаете, мертвый, с него не спросишь. Монахи разбрелись, а которых нашли, говорят, не знаем. В общем, в монастыре ничего не нашли; так, были пустые хлопоты. Тимофей говорит, что знал о действиях попа, а донести, мол, не догадался.
– Хитер бес! – вскричал Трофим. – Врет! Вместе с попом все делал.
– Конечно.
– Ну, а дальше?
– Степка совсем умалишенным прикинулся. На все вопросы отвечает молитвами. Помещали его в больницу сумасшедших. Ну, доктора говорят, что притворяется.
– Ну и как же?
– Судить будут. Судаков-то вовсе не Судаков. Это знаете кто? Брагин! Помещик Брагин. На Степку он показал, будто Степка игумена убил. Пытал, где церковное золото спрятано.
– Вот так дела! Слышишь, мать?
– Ой, страх-то какой! Господи боже! – воскликнула Фекла.
– Ну? – торопил Трофим Стародубцева.
– Правда, он будто бы сам не видел этого, а знает со слов Степки. Если суд не установит за Степкой убийства, его осудят за участие в хищении церковных ценностей.
– Вот шайка собралась! – сказал Трофим, довольный тем, что мошенников нашли. – Построже бы их судить надо.
– Это уж от суда зависит. Как суду революционная совесть подскажет. Суд – карающий меч революции, – многозначительно произнес Стародубцев.
– А где же ценности? – спросил Пантушка.
– Кто их знает! – Стародубцев взялся за велосипед. – Будьте здоровы!
* * *
Показательный суд состоялся в один из воскресных дней в начале августа, когда рожь с полей была уже убрана и шла жатва яровых.
На базарной площади села Успенского, напротив церкви, в тени берез был поставлен стол, накрытый кумачом. Шагах в пяти перед столом – скамейки для подсудимых. На березе висел истрепанный ветром кусок старых обоев, на котором фиолетовыми чернилами было написано:
К НАСЕЛЕНИЮ!!!
В воскресенье, 5 августа, в селе Успенском будет показательный революционный суд над преступниками против Советской Республики.
1. Обвиняемый Павел Васильевич Богоявленский (священник отец Павел).
2. Обвиняемый Тимофей Данилович Редькин (лавочник, он же церковный староста).
3. Обвиняемый Степан Саввич Кривов (церковный сторож).
4. Обвиняемый Аполлон Викторович Брагин (бывший дворянин и колчаковец, ярый враг трудового народа).
Вход свободный.
Это объявление написал Стародубцев, приехавший в Успенское накануне суда.
В воскресенье, в полдень, площадь заполнилась народом, и начался суд.
За красным столом уселись судьи. Председатель суда, пожилой человек в старой военной гимнастерке, встал, объявил суд открытым.
– Комендант суда!
– Есть! – бойко ответил Стародубцев, приложив руку к бескозырке. Назначенный на сегодня комендантом суда, он надел кобуру с наганом и саблю, начистил ботинки до блеска, нагладил широкие флотские брюки.
– Комендант суда, – повторил председатель, – удалите свидетелей!
– Есть! Товарищи свидетели! Прошу пройти в школу.
– Приведите подсудимых.
Толпа загудела, заколыхалась, все смотрели в сторону пожарки, откуда красноармейцы вели подсудимых. Между конвойными шагал священник, за ним Тимофей, Степка и Брагин.
Стародубцев велел подсудимым сесть на скамью перед столом, за которым сидели судьи.
Председатель суда раскрыл папку и стал читать:
– «Слушается дело по обвинению священника села Успенское Богоявленского Павла Васильевича, жителей того же села Редькина Тимофея Даниловича и Кривова Степана Саввича, а также Брагина Аполлона Викторовича, человека без определенного места жительства, в том, что они по предварительному сговору похитили из церкви села Успенского нижепоименованные драгоценности, принадлежащие государству и переданные во временное пользование общине верующих. – Председатель перечислил все вещи и продолжал: – Обвиняемые сделали это с целью воспрепятствовать покупке на церковные драгоценности хлеба для раздачи голодающему населению. Обвиняемые Богоявленский, Редькин и Кривов виновными себя признали. Обвиняемый Кривов совершил также убийство игумена Знаменского монастыря Илиодора».
– Неправда! – закричал Степка, вскакивая с места, но подбежавший Стародубцев приказал ему сесть и не нарушать порядок.
Председатель продолжал читать:
– «На предварительном следствии подсудимый Кривов не признал себя виновным в убийстве игумена, но свидетельскими показаниями и обстоятельствами дела он изобличается в совершенном преступлении.
Обвиняемый Брагин, прикрываясь поддельными документами на имя петроградского рабочего Судакова, занимался антисоветской агитацией, призывал народ к невыполнению распоряжений и законов, изданных советским правительством, к убийству представителей власти. Брагин пытался организовать восстание в селе Успенском, используя для этого наиболее отсталую, несознательную часть населения. Во время этого неудавшегося восстания Брагин застрелил комсомольца Александра Макарова. Показания свидетелей, оружие, найденное у Брагина, его сопротивление при аресте – все это изобличает его в совершении указанных преступлений...»
Председатель передохнул, глотнул из кружки воды и посмотрел на подсудимых.
– Подсудимый Богоявленский.
Отец Павел встал.
– Вам понятно, в чем вы обвиняетесь?
– Да, понятно.
– Признаете себя виновным?
В тишине над площадью разнесся густой голос:
– Да, признаю.
И толпа выдохнула одной, общей грудью:
– А-а-а...
– Расскажите суду, как было дело.
Отец Павел рассказал, как он, узнав об изъятии церковных ценностей, утаил часть золотых и серебряных вещей, как ему помогали в этом Тимофей Редькин и Степан Кривов, как потом ночью ценности были отвезены в мужской Знаменский монастырь и отданы игумену Илиодору на хранение.
– Вы утаили ценности с тем, чтобы присвоить? – спросил председатель суда.
– Нет! Корысти не имел.
– Для чего же вы это сделали?
Священник переминался с ноги на ногу, молчал.
– Может быть, вам просто жалко было расстаться с вещами, необходимыми для богослужения?
– Да, да. Это было так, – обрадовался Богоявленский, хватаясь за вопрос председателя, как за спасительное средство. – Верующие любят торжественность богослужения, а без драгоценной утвари торжественности не получится.
– Ответьте на такой вопрос: почему вы хранили оружие?
– Время смутное. Ездить по приходу приходилось не только днем, но и по ночам. Бандиты нападут – надо чем-то защититься.
– По христианской религии убивать нельзя. Как же вы, священник, стали бы стрелять в человека? Выходит, что вы не придерживаетесь христианских заповедей?
Богоявленский молчал.
Председатель продолжал допрос:
– Кто совершил убийство комсомольца Макарова?
– Не ведаю, гражданин судья. Бог видит: в этом я не виновен. Я сознался, в чем был виноват, и не смею просить снисхождения. Знаю, что буду наказан. И отбуду наказание с чистой душой христианина. Я раскаялся перед богом в том, что желал сделать добро прихожанам, но не по моей вине вышло из этого зло.
Площадь загудела от разговоров, выкриков, смеха:
– Ай да поп!
– Как юлит!
– Выкручивается!
Стародубцев заорал во все горло:
– Товарищи! Да тише вы!
– Скажите, подсудимый, какую роль в хищении ценностей играл Брагин?
– Он первый сказал мне об изъятии драгоценностей, советовал заблаговременно подготовиться к этому.
– То есть припрятать наиболее ценное?
– Да.
– Где вы с ним познакомились?
– Он пришел ко мне якобы лудить самовар и передал на словах от игумена Илиодора насчет драгоценностей.
– О восстании был разговор?
– Да. Брагин советовал проповедь прочитать против изъятия драгоценностей.
– Читали?
– Нет.
– Почему?
– Убоялся властей.
– Откуда у вас взялся револьвер?
– Брагин дал.
Начался допрос Тимофея. Он держался важно, со спокойным видом отвечал на вопросы судей.
– Мое дело маленькое, – говорил он ласково, словно утешал кого-то. – Позвал, значит, отец Павел меня в церкву и говорит: «Приедут к нам комиссары за ценностями. Все сдавать не надо, кое-что и для церкви уберечь следует». Мое дело, конечно, маленькое, я церковный староста, а хозяин церкви – священник, отец Павел. Ну, я и не рассуждал. Делай, мол, как надо.
– Знали вы, что в описи имущества Богоявленским делались подчистки?
– Не знал.
Сколько еще ни задавали вопросов Тимофею Редькину, на все он отвечал одно: он не ответчик, потому что «всему головой был священник», и просил его, Редькина, помиловать.
Стали допрашивать Степку. Он попробовал прикинуться дурачком, но председатель суда строго предупредил:
– Медицинское заключение говорит о том, что вы нормальный человек. Если будете валять дурака, будем судить вас еще и за симуляцию.
– За чего? – спросил Степка и разинул рот.
– За симуляцию, за притворство. Будете отвечать суду?
Степка мотнул головой.
– Участвовали вы в сокрытии от государства церковных ценностей, изымавшихся для борьбы с голодом?
– Да.
– Отвозили их в монастырь?
– Да.
– Теперь расскажите, при каких обстоятельствах и с какой целью вы убили игумена Илиодора.
– Не убивал я его, – глухо произнес Степка.
Председатель суда полистал бумаги.
– В деле есть показания Брагина о том, как вы рассказывали ему о совершенном вами убийстве. Суд решил огласить их.
По мере того как шло чтение показаний Брагина, перед людьми возникла картина убийства игумена.
...Несколько дней Степка пытался подстеречь игумена. И вот, узнав, что Илиодор ходит по вечерам к озеру, Степка встретил его в лесу.
– Узнаешь меня, преподобный отец? – спросил он, смиренно кланяясь.
Игумен посмотрел на него, шевеля лохматыми седыми бровями.
– Мало ли людей господь-бог посылает навстречу мне. Всех не упомнишь, – тихо ответил игумен и хотел идти дальше. Но Степка остановил его.
– Сядь, преподобный отец! Поговорить надо.
Не привык отец Илиодор подчиняться, но в голосе Степки чувствовалась настойчивость, и, кроме того, игумен узнал его и подумал, что, возможно, его послал кто-нибудь из духовенства села Успенского.
– Говори, раб божий! – Игумен оперся рукой на посох.
– Я Степан, церковный сторож из Успенского.
– Не знаю, – прервал его Илиодор. – Тот Степан, богом наказанный, не в полном уме.
– Отец Илиодор! Я же раны свои, увечье свое у вас в святом роднике вылечил.
– Не помню, не знаю.
– Да как же?
– Степан тронутый, а ты...
– Временами на меня бог просветление посылает.
– Ну, ладно, – нетерпеливо оборвал его игумен. – Чего тебе надо?
– Помнишь, чего тебе привез отец Павел?
– Не понимаю.
– Чаши золотые, дароносицы, кресты, оклады с икон. Пуда два добра.
– Отойди от меня, дьявол! – Игумен перекрестил перед собой воздух. – Сгинь!
– Не придурковывай, батюшка, – приблизился к нему Степка. – Давай по-хорошему. Отца Павла не выпустят, он покажет на тебя. А как найдут у тебя драгоценности? А? Хуже будет... Развяжись, отдай мне! Я поделюсь по-божески.
– Изыде от мене, сатана! – продолжая креститься, гневно произнес игумен.
Степка попробовал уговорить Илиодора, но тот не хотел и слушать, а только произносил молитвы и крестился и старался отойти поближе к монастырю. Подумав, что игумен хитрит, увлекая его к монастырю, а потом поднимет крик, Степка загородил ему дорогу и грубо потребовал:
– Скажешь или нет, где спрятано?
Глаза старца злобно блестели.
– Ну? – Степка занес над старцем кулак и, выждав секунду, опустил его.
Игумен беззвучно осел и свалился на землю.
Спустя некоторое время Степка встретился у Кривого озера с Судаковым.
– Сперва думал, укокошил старца. Нагнулся – вроде дыхает, – рассказывал он. – Завернул на голову рясу, сгреб, на горбу унес в каменоломню.
– Зачем? – спросил Брагин.
– Будем пытать, где золото спрятано. Он один знает.
– Не скажет.
– Попробуем. Я кулаком по темени поглажу, ты ножиком бок пощекочешь. – И Степка, приняв юродивое выражение лица, запел: – Спаси, господи, люди твоя и благослови достояние... – Не допев стих, он чихнул, отчаянно выругался и продолжал петь в нос, подражая отцу Павлу: – Да воскреснет бог и расточатся врази его...
– Замолчи! – прикрикнул Брагин. – Тошно! Прикидываешься святым, а сам человека пристукнул. Да еще духовного звания.
– Нет! – решительно возразил Степка. – Не пристукнул, а погладил, – и он засмеялся мелким прерывающимся смехом. – Пойдем, потолкуем со святым старцем. Пора ему отдышаться.
Знакомой тропкой Брагин и Степка быстро дошли до Кривого озера.
– Иди! – приказал Брагин, показывая на вход в каменоломню. – Осмотри хорошенько, нет ли засады.
Минут через двадцать Степка высунулся из лаза.
– Давай!
Добравшись до Гаврилова логова, они зажгли лучину и в мерцающем свете ее увидели Илиодора, неподвижно лежавшего на земле со связанными руками и ногами.
Степка с усмешкой сказал;
– Хлипкий старец-то. До сих пор в себя не пришел.
Брагин склонился к старцу, легонько дотронулся до подбородка.
– Здравия желаю, отец Илиодор! Вот мы и увиделись. Не думал, наверно?
