Текст книги "Именем Республики"
Автор книги: Григорий Боровиков
сообщить о нарушении
Текущая страница: 6 (всего у книги 10 страниц)
Авдотья
Кто-то шел напрямик, с шумом отгибая ветки. Шаги приближались. Прошло немного времени, и из-за деревьев показалась женщина.
– Авдотья! – воскликнул Яшка, приподнимаясь, и тотчас же прикусил губу, потому что Пантушка стукнул его по затылку и еще погрозил кулаком.
– Ну ты-ы! – обиженно протянул Яшка и замахнулся, но, увидев гневные глаза Пантушки, вяло опустил руку.
Женщина прошла невдалеке и скрылась за деревьями.
Пантушка пошел следом за ней, стараясь понять, куда могла направляться Авдотья в эту рабочую пору. И почему она идет не по дороге?
С тех пор как муж Авдотьи Гаврила не вернулся с войны, ее считали в Успенском вдовой. Одно время наезжала милиция, спрашивала, не появлялся ли Гаврила, а потом стали вспоминать о нем все реже и реже. Авдотья и ее родные говорили, что Гаврила пропал без вести на фронте.
Ребята крались за Авдотьей, не упуская ее из виду. Им было интересно следить за человеком, который ничего не подозревает о слежке.
– А ну ее! – сказал Яшка, распрямляясь. – Мало ли куда пошла.
– Наверно, в Низкополье, – высказал догадку Пантушка и тоже остановился, продолжая еще следить за Авдотьей.
Но вот женщина остановилась, огляделась по сторонам и села на пень.
– Отдыхает.
Ребята перестали интересоваться Авдотьей и заговорили о том, что надо искать новый вход в каменоломню. Ведь не почудилось же им, что там, под землей, разговаривали люди. Они и сейчас еще, наверно, там. Последить за ними – вот это дело! Может быть, они нашли церковные ценности и хотят похитить их? Кто знает, что это за люди и что они там делают?!
Ребята в последний раз оглянулись на Авдотью и замерли от удивления. Перед Авдотьей стоял бородатый человек. Он положил руку Авдотье на плечо, она встала и пошла рядом с ним. Вскоре их скрыла лесная чаща.
Ребята ринулись за незнакомцем, но Авдотья и бородатый будто сквозь землю провалились.
– Куда они делись?
– А ну их! – Яшка сплюнул. – Это ейный кавалер. На свиданку она прибежала, вот и все тут.
Слова Яшки показались Пантушке убедительными.
– Айда в каменоломню, – сказал он.
Обходя подножие горы, ребята нашли большую каменную плиту, скрытую зарослями орешника. Между плитой и нависшей глыбой земли была щель, в которую мог пролезть взрослый человек. Кругом плиты все было усыпано известняком, гнилушками, поросло лопухами.
– Ну-ка, что там?
Яшка исчез в щели за плитой и вскоре позвал:
– Пантя, тут ход!
Пролезть в щель для Пантушки не представляло никакого труда.
– Это тоже каменоломня! – чуть не вскрикнул он от радостного удивления.
Не зажигая факела, они ощупью пробирались вперед. Перед Пантушкой ожило все, недавно пережитое в такой же подземной темноте, и он вздрогнул. Опять над головой не было неба, опять в ноздри бил запах сырой земли и погребной плесени, и горло сжималось не то от духоты и сырости, не то от страха.
– Яшка, – сказал он тихо. – Давай передохнем.
Остановились.
– Дай водички глотнуть.
– На!
Нащупав в темноте горлышко бутылки, Пантушка сделал несколько глотков. Пот выступил у него на лбу, все тело вдруг расслабло.
Прошло еще немного времени, и Пантушка не выдержал.
– Пойдем обратно, – в голосе его звучала просьба.
Не успел Яшка ответить, как послышался Авдотьин голос:
– Стало быть, в середу.
Ей отвечал мягкий мужской голос:
– Соли щепоть принеси.
– Ладно.
Говорившие шли навстречу ребятам. Почувствовав опасность, приятели прижались к стене. Авдотья и бородатый прошли так близко от ребят, что чуть их не задели. Через несколько минут мужчина прошагал обратно в подземелье. Когда не стало слышно его шагов, ребята на цыпочках выбрались из каменоломни и спрятались в густых зарослях лесного орешника.
Первое время они лежали, тяжело дыша, и каждый по-своему переживал увиденное.
– С каким дьяволом она знакомство водит! – прошептал Яшка. – Только хвоста не хватает... Страшный!.. Как она не боится ходить к нему?
– Это, наверно, беглый, – высказал предположение Пантушка. – Из острога сбежал.
– Беглые, они с ножами, – обдавая Пантушкино лицо горячим дыханием, зашептал Яшка. – Бабка Анна говорила. Шла она стежкой из Крутого лога. Изо ржи как выскочит беглый! У нее ноги подогнулись. Беглый из-за пазухи нож вытащил вот такой, – Яшка широко развел руки, – да как замахнется на бабку Анну!.. Она стала молитву читать. А он бает: «Я беглый, не черт. Убивать тебя не стану. Дай хлебца». Отдала бабка Анна краюху, встала, а никого нет.
Пантушка слушал рассеянно. Его все время занимал вопрос: с кем встречалась Авдотья? Что это за человек? Зачем он прячется в каменоломне?
«Может быть, Авдотья заодно с ними? – мелькнула вдруг неожиданная мысль. – А что? Все может быть. Авдотья понемногу выносит золото и перепрятывает в другое место».
– Яшка! Мы опоздали!
Яшка, ничего не понимая, смотрел на Пантушку. Тот быстро продолжал:
– Мы опоздали. Кто в каменоломне разговаривал? А? Не знаешь? А я знаю. Этот и еще кто-то другой. Они отдают золото Авдотье.
– Зачем?
– Спрятать в другое место. А потом разделят.
Яшка задумался только на секунду.
– Правда, Пантя. Зачем бы бабе в каменоломню ходить?
– Давай догоним ее и заарестуем. А клад отберем.
– Нет уж, – Яшка опасливо поежился. – Вон она какая здоровущая! Не справимся. Заорет, и этот прибежит. Тогда нам крышка.
Они замолчали, не зная, что придумать.
Наступал вечер. Между деревьями ложились плотные лиловые тени. Листья и ветви сливались в сплошную зеленую массу. Трава в низинке казалась подернутой пеплом. Серая сова неслышно пролетела над кустами, отправляясь на охоту.
– За Авдотьей надо следить, – произнес Пантушка. – Иди за ней.
– А ты?
– Я буду караулить тут.
Яшка задумался. Ему хотелось и караулить людей в каменоломне, и тянуло в деревню, чтобы первым рассказать про то, какими делами занимается Авдотья. Следить за каменоломней, пожалуй, страшнее и интереснее, но всю ночь не дадут спать комары. Преследовать Авдотью не так уж увлекательно, зато можно ночевать дома.
– Ладно, – согласился Яшка. – Побегу за Авдотьей, а то она уж далеко удрала. Возьми! – Он протянул другу остатки еды и бутылку с водой.
– Смотри, не спугни, – напутствовал его Пантушка. – Близко-то не подходи, издаля подглядывай. А завтра Стародубцеву расскажи.
– Где же я его увижу?
– В волость сбегай. Три версты – пустяк! Расскажи, мол, в каменоломне у Кривого озера какой-то человек. Борода вот такая. С Авдотьей, мол, виделся, под землю ее водил. Наверно, там церковное золото спрятано, кабы не растащили. Скажи, Пантушка поклон посылает. Понял?
Неслышно, ужом выполз из кустов Яшка и словно растаял в тени деревьев.
Яшкина новость
Яшка нагнал Авдотью на полдороге к Успенскому. Он наскочил на нее неожиданно, выбежав из-за кустов на повороте тропы.
– Ой, как напугал, пострел! – Авдотья схватилась за грудь. – Откуда тебя нелегкая так поздно несет?
– Рыбу удил, – небрежно ответил Яшка.
– Где же удочки?
Вопрос был неожиданный, и Яшка растерялся.
– Щука утащила, – невольно вырвалось у него.
– Не хвастай! – строго сказала Авдотья. – Таких щук в нашей реке не водится.
Яшка не нашелся, что ответить, и, обогнав Авдотью, побежал в деревню. Возле околицы, скрывшись в осинках, подождал ее, потом проследил за ней до дома и обрадовался тому, что Авдотья никуда больше не заходила.
«Узел принесла. Если в нем золото, значит, можно захватить. Только надо скорее!»
Отца дома не было. Яшка скороговоркой рассказал матери все, что видел и узнал за эти сутки.
– Я вот возьму чересседельник, да пройдусь по твоей спине, сразу перестанешь пустое молоть! – осердилась мать. – Экое выдумал! Авдотью в каменоломне с мужиком видел. Ну и ну! Баба смирная, честная, не какая-нибудь... Выбрось все из головы! Ну и выдумал! В волость он пойдет! Выдумщик!
Мать командовала в доме. Яшка хорошо знал это и не стал спорить. Переждав, пока она угомонилась, он отпросился сходить к Трофиму сказать, что Пантушка вернется завтра.
– Ступай, – миролюбиво разрешила мать.
Услышав о том, что Пантушка остался ночевать в лесу один, Фекла вскрикнула, заикаясь:
– Он утонул!.. Ой, нет его в живых!
Хватаясь то за голову, то за грудь, она плакала и что-то бормотала неразборчиво.
Яшка залепетал:
– Право, он завтра придет. Ничего с ним не случилось.
– Погоди! – остановил его Трофим. – Как ты мог оставить товарища одного в лесу, ночью? А вдруг он заболеет, сломает ногу?..
– Ничего с ним не случилось, – твердил Яшка, чувствуя себя виноватым. Марька и та, казалось, смотрела на него обвиняюще.
– Дядя Трофим! Тетка Фекла! – в горле у Яшки перехватило, лицо покраснело. – Жив Пантушка!
– А зачем он остался один-то? – спокойно и настойчиво допытывался Трофим. – Ты не выкручивайся, а правду говори. Я ведь по глазам твоим все вижу.
Забыв про сердитое предупреждение матери, Яшка рассказал о том, как они с Пантушкой решили найти похищенные попом церковные ценности и отдать их на пользу людям, как бродили по подземелью, слышали чьи-то голоса под землей, как увидели Авдотью и незнакомого человека.
Фекла перестала плакать и слушала, раскрыв от удивления рот. Марька замерла неподвижно, хотя и не понимала ничего из того, что слышала.
Трофим ухватился за Яшку.
– Какой из себя человек? – расспрашивал он. – Какого роста? Скуластый, говоришь?.. Нос какой, глаза?..
Яшка успел запомнить, что лицо у незнакомца было скуластое, нос длинный, какой-то дряблый.
– Так это же Гаврила! – воскликнул Трофим. – Право Гаврила! Выходит, что он дезертир. Недаром говорили...
– Беглый! – ахнув, произнесла Фекла и присела на лавку. – Да он изувечит Пантелея-то! – И она опять заплакала.
– Перестань, Фекла! – строго сказал Трофим. – Ничего он Пантушке не сделает. Я другого боюсь, – не утонул бы мальчишка, как вздумает один купаться. А насчет Гаврилы не думай. Он мухи не обидит.
– Да ведь это раньше было... А в лесу-то, поди, одичал. – Фекла утирала фартуком слезы.
– Да-а, – задумчиво произнес Трофим. – Облаву бы на него устроить, да людям не до этого – сев.
– И чего тебе надо? – Фекла с беспокойством поглядела на мужа. – Сосед ведь, односельчанин.
– Хотя бы брат родной, – ответил Трофим. – Люди защищали Советскую власть, а он, как сурок, прятался, шкуру свою спасал. Судить за это надо!
– Пусть другие судят, а не ты!
– Почему не я? Почему?
– Мы люди бедные, а они зажиточные. К ним на поклон не пришлось бы идти.
– Э-эх ты, Фекла, Фекла!.. – Трофим махнул рукой, встал с лавки, прошелся по избе. – Потому он и не хотел воевать, что зажиточный. Советская власть ему не по душе: не даст в кулаки выйти... Ну, ладно, – обратился он к Яшке. – Ступай домой.
Спустя немного времени, Трофим рассказал обо всем председателю сельского Совета. Тот обещал сообщить в волость.
Хотя Трофим и успокаивал Феклу насчет Пантушки, сам он был встревожен.
– Надо искать Пантушку, – сказал он председателю сельсовета. – Не случилось ли чего...
– Погоди беспокоиться, – остановил Митрий. – Вспомни, как мы подростками были. Бывало, на три-четыре дня в лес уходили.
– Время другое было, спокойное.
– По-моему, Яшка правду говорит. Увидели они в каменоломне Гаврилу, и Пантушка остался следить. Придет Стародубцев, и обсудим, как лучше нагрянуть. Правда, время-то неподходящее, мужики севом заняты. Ты погоди до утра, не расстраивайся!
Трофим согласился с Митрием, но тревожного чувства своего заглушить не мог. Случалось, мальчишки пропадали на рыбалке по нескольку дней, и это не беспокоило родителей. Но сейчас Яшка вернулся, а Пантушка остался в лесу один!
На другой день Яшка стал проситься у матери на рыбалку, но она не пустила и заставила помогать ей по дому. Настроение у Яшки было отвратительное. Он мысленно переносился в лес, к Пантушке, который с нетерпением ждет его. А тут руби в корыте траву поросятам, поливай капустную рассаду в парнике, помогай нянчиться с маленьким братом. Очень-то интересно! И какую прорву работы придумала мать!
Когда Яшка катал в самодельной тележке плачущего брата, мимо проходила Аксютка, дочь Авдотьи. Она показала Яшке язык.
– Пестун, пестун!..
Пестовать детей считалось в деревне женским делом, и прозвище «пестун» было обидным для мальчика. Поэтому Яшка рассердился, запустил в Аксютку комком земли, крикнул:
– А твой отец беглый... дезертир... его все равно поймают и в острог запрут.
Аксютка вдруг стала не по-детски серьезной, побежала домой во всю прыть, точно спасаясь от погони, рассказала матери, что кричал ей Яшка. Ничего не ответила Авдотья, только плотно сомкнула тонкие губы, да глаза у нее сузились и потемнели.
Утром в Успенском появился Стародубцев, вызвал Авдотью в сельский Совет.
– Где ваш муж? – спросил он вежливо.
– Где? – Авдотья пожала плечами. – Знаете ведь. Без вестей пропал. Как взяли его на войну, так будто в прорубь сгинул.
Слезы выступили на глазах Авдотьи. Стародубцеву стало неприятно. Он не мог отвести взгляда от слезинок, дрожавших и не отрывавшихся от нижних век женщины.
– Вы меня извините, – произнес он. – Долг службы... Бывает, боец пропал без вести, а потом находится. Он у вас был бойцом Красной Армии?
– Да, да... бойцом, – с поспешностью подтвердила Авдотья. – Как, значит, взяли его, так и...
Слезинки, наконец, оторвались от глаз, скатились по щеке на грудь.
– А куда ты позавчера ходила? – спросил председатель сельского Совета.
– В лес ходила.
– Зачем?
– За щавелем ходила, щец сварить. Житуха-то, сами знаете, какая.
– А если мы тебя заарестуем, – сурово продолжал председатель, – тогда признаешься? А? С кем у Кривого озера встречалась? С кем в каменоломню ходила?
Авдотья вспыхнула.
– Обидно даже, – лицо ее опять приняло плаксивое выражение. – Я женщина честная. Думаете, вдова, так на нее можно всякую напраслину наговаривать?
– А если не напраслина? Если будет доказано, что ты дезертира укрываешь?
Авдотья не выдержала долгого председательского взгляда, опустила глаза.
– Какого же это? – спросила она тихо.
– Гаврилу. Своего законного мужа.
Лицо Авдотьи вытянулось, и она вдруг разревелась.
– Долго вы будете измываться надо мной? Никакой жизни нет. Одно остается – Михаилу Ивановичу Калинину жаловаться.
Она ревела и все говорила и говорила.
Стародубцев и председатель переглядывались, не зная, что делать.
– Ну, ладно, – сказал, наконец, милиционер. – Идите!
Авдотья, не прощаясь, вышла из сельсоветской избы.
– Чертова баба! – выругался председатель. – Надо было подержать ее неделю в кутузке.
– За что? Вины-то за ней нет.
– За то, товарищ Стародубцев, что богачка... Ненавижу я всю их породу. У них зимой снегу не выпросишь.
Стародубцев ничего не ответил.
– В Марфине лося убили, – произнес он, как бы про себя.
– Время голодное, люди закон и нарушают, – председатель вздохнул. – Давай закурим.
Стародубцев достал кисет с махоркой.
– Я должен найти нарушителей закона, – сказал он. – Пойду к Кривому озеру, разыщу мальчишку, а оттуда в Марфино.
Стародубцев зашел к Бабиным.
– Ой, Игнатий Васильевич, – охая, заговорила Фекла. – Всю ночь мы не спали. Душа болит о Пантелее. Как бы чего не случилось. Трофим-то хотел верхом ехать к каменоломням, искать, да Митрий отговорил. Подождать, мол, надо.
– Я туда иду. Только никому не говорите об этом, чтобы не спугнуть Гаврилу с дружком. А Пантушку я домой выпровожу.
– Спасибо тебе, Игнатий Васильевич. Скажи, мать, отец с ума сходят, пусть домой скорее идет.
Спустя полчаса Стародубцев шагал по лесной дороге. Матросская бескозырка с полинявшими ленточками, на которых едва виднелись поблекшие, когда-то золотые якоря, лихо сидела на затылке. Русые волосы наполовину закрывали тисненую, потемневшую от времени надпись на ленточке: «Андрей Первозванный».
Придерживая рукой ремень винтовки, Стародубцев шел вразвалку и тихо напевал:
Плещут холодные волны,
Бьются о берег морской,
Носятся чайки над морем,
Крики их полны тоской.
Стародубцев был молод, здоров, весел. Он любил свою беспокойную службу. Ему всюду хотелось поспеть и навести, где надо, как он любил выражаться, «революционный порядок».
Председатель сельсовета предлагал Стародубцеву подводу, но Игнатий отказался, заявив, что брать лошадей у крестьян во время весеннего сева неудобно.
Председатель сказал с улыбкой:
– Зря ты пешком ходишь. Наш брат, мужик, из-за этого тебе цену ниже дает.
– Как это?
– Вот, бывало, урядник ни в жисть пешком не ходил. Работа не работа – подавай ему подводу, и не телегу, а тарантас. Развалится важно, на людей и не смотрит. А у тебя власти-то побольше урядницкой.
– Когда к спеху, так и я требую подводу.
– Все же к пешему начальству уважения меньше, запомни это.
– Не в том дело. Если буду поступать по революционному закону, то станут уважать, если буду сам нарушать закон, тогда никакая важность не поможет.
Вернувшись с гражданской войны, Стародубцев задумался над своей судьбой. Крестьянствовать не мог: кроме избы, ничего не было. В волостной партийной ячейке, куда он пришел вставать на учет, ему предложили отправиться в распоряжение начальника милиции. Начальником оказался пожилой человек, рабочий.
– Поступай в милицию, – сказал он Стародубцеву. – Будем укреплять Советскую власть. Чтобы, значит, на основе революционной законности в волости был порядок. Надо переловить спекулянтов, самогонщиков и разную мразь.
– Как понимать революционную законность?
Начальник помедлил и ответил:
– Пролетарское сознание подскажет. Надо служить так, чтобы каждый твой поступок был на пользу Советской республике.
И Стародубцев служил старательно, все силы отдавая борьбе с теми, кто мешал строить новую жизнь. Не раз получал он анонимные письма с угрозами, а однажды ночью в него даже стреляли из-за кустов, да, к счастью, промахнулись.
В одиночестве
Пантушка завернулся в кожух и стал наблюдать за входом в подземелье. Ему казалось, что человек, с которым встречалась Авдотья, непременно должен выйти.
Время шло. Наступили сумерки.
Пантушке хотелось спать, и, чтобы не уснуть, он все время шевелился, внимательно разглядывая каменную плиту, за которой скрывался вход в каменоломню. Плита постепенно теряла свои очертания и, наконец, слилась с кустом орешника.
Кусали комары. Пантушка прикрывался кожухом, но комары жгли торчавшие босые ноги; стоило закутать ноги, как сотни комаров набрасывались на лицо, шею, руки. Укусы были такие невыносимые, что на глазах у Пантушки выступили слезы. В пору было бросить все и бежать напролом через кусты.
От бегства Пантушку удерживало сознание, что он выполняет важное дело, очень нужное не ему лично, а всему селу, даже всей волости. Он представлял себе, как Яшка сообщил сельскому Совету о неизвестном человеке в каменоломне и какое впечатление произвело это на людей. Авдотья во всем созналась, и Стародубцев посадил ее в сарай под замок. Пантушка слышал, что в волости есть такой сарай, который почему-то называют «холодной» и говорят: «посадили в холодную»... Да, все это очень важно. Люди надеются, что Пантушка будет следить за преступниками и все расскажет. Преступников посадят в «холодную», а на драгоценности купят в Америке зерна. Тогда мать испечет чистого ржаного хлеба. Горячий, пахнущий теплым живым дыханием хлеб будет такой вкусный, что его не захочется глотать. Так бы и жевал без конца.
Пантушка ощутил вкус свежего хлеба так явственно, что рот его наполнился слюной. Вспомнил, что давно не ел, достал лепешку, откусил и стал жевать. Во рту скатывался клеклый, точно глина, комок, с трудом шел в горло.
Мысли о еде опять перемешались с думами о деревне. В воображении живо рисовались бородатые лица мужиков с упрямыми сердитыми глазами, тоскливые взгляды истощавших баб, желтые, точно из воска, дети. Правда, сейчас, после государственной помощи, стало немного легче, но до хорошего было еще далеко. Вот если бы на все церковное золото купить хлеба, тогда бы другое дело. А оно, золото-то, спрятано в каменоломне, и его норовят прикарманить какие-то люди, если уже не прикарманили.
Пантушка пробовал представить себе Америку и не мог.
«Говорят, где-то далеко за морями есть такая страна, у которой много хлеба. Ленин просил хлеба взаймы, до нового урожая; американцы не дали. Продать, говорят, можем за чистое золото и серебро. Вот буржуи проклятые! Наели пузо-то, голодного не понимают. Стародубцев говорит, что в Америке не одни буржуи, много там и бедняков. – Это сбивает Пантушку с привычного хода мыслей о толстопузых и жадных буржуях. – Почему же там революции нет? Им бы, беднякам, как у нас сделать: царю по шее, буржуев – долой!» Так думал Пантушка, лежа в кустах и проклиная американских буржуев, а заодно и комаров. Насекомых становилось все больше, и кусали они все ожесточеннее. Ни одного живого места не осталось на теле Пантушки, все оно было исколото, истерзано, все зудело и пылало в жгучем огне.
На память приходили рассказы о том, как комары насмерть заели лошадь, привязанную к дереву, в лесу, как один мужик отвез на болото виноватую в чем-то жену, бросил ее связанную, а утром привез домой полуживую, закусанную комарами и лишившуюся рассудка.
Хотя все это рассказывалось про давние времена, этому верилось, и Пантушку охватывал леденящий ужас. Наконец он не выдержал и решил укрыться в штольне. «Хоть на полчаса, на десять минут избавиться от ужасных мучений. За это время ничего не случится».
В штольне комаров было мало, Пантушка почувствовал облегчение, прислонился к стене и моментально уснул.
Он проспал бы, наверное, до утра, да к полуночи подул ветер. В штольне посвежело. Проснувшись от холода, Пантушка подошел к выходу – посмотреть, не светает ли.
Стояла ночь. Небо подернулось серыми облаками, и на нем не мигала ни одна звездочка. Ветер гнул кусты, качал ветви деревьев, по лесу шел скрип и шум, отдаваясь вдалеке гулом и стоном.
Пантушка услышал кукушку. Она куковала глуховато, не так четко, как днем. Не успело умолкнуть эхо, как послышалось ответное кукованье. И снова прокуковало близко от Пантушки и опять отозвалось невдалеке.
Кукованье прекратилось, но через минуту-другую резко зашуршали кусты, и знакомый голос, раздавшийся вдруг в темноте, заставил Пантушку вздрогнуть.
– Черт! Сбился с пути. Куда ни поверну – все в болото.
– Ты бы потише, – предостерегающе ответил густой бас.
«Ой, это ведь Степка! – испугался Пантушка. – С кем же это он?»
– А комарья-то, комарья-то!.. – ворчал Степка. – Сейчас хоть ветер немного разогнал, а то беда!
– Да замолчи ты!
Голоса умолкли. Сколько ни прислушивался Пантушка, ничего больше не услышал.
* * *
В каменоломне, освещаемой коптящей лучиной, сидели трое. На разостланном грязном полотенце лежали куски вареной курятины, хлеб, ватрушки, пирог с солеными грибами.
– Попадья одарила? – спросил Судаков, оглядывая еду заблестевшими от жадности глазами.
– Сам взял у стряпки, – Степка разинул в широкой улыбке рот и вынул из-за пазухи бутылку. – А это святая водица.
– Самогон?
– Шпирт! Отец Павел от знакомого лекаря привез, попадье поясницу натирать.
– Тьфу! А мы пить будем! – Судаков выругался.
– Это только так говорится, что спину. Попадья из шпирта вино делает, на ягодах, – объяснил Степка, наливая из бутылки в стаканчик.
– А ты, значит, украл?
– Не украл, поделился по-божески.
Выпили поочередно из одного стаканчика.
– Ты выздоровел, Степан? – спросил Гаврила. – Я слышал, тебя на войне по башке шарахнуло.
– Контузило, – подтвердил Степка. – С тех пор мучаюсь. И не приведи бог!.. То ничего, все понимаю, а то находит. Найдет – и себя не помню. Будто во мне ничего нет, пустой я, как мешок, и по воздуху лечу, и будто я не человек, а ангел.
– Погоди! – остановил его Судаков. – Сейчас на тебя не нашло? Тогда меня послушай. Какие вести о попе, о Тимофее?
– Сидят в тюрьме.
– Осудили?
– Слыхать, суда еще не было.
– Хорошо бы подольше их подержали.
Гаврила слушал разговор, молчал, старался понять, зачем Судаков привел Степку.
– А славный пирог с грибами! – говорил Судаков. – Бог не забывает нас в тяжелое время. Живи – умирать не надо.
– А зачем умирать-то? – спросил Степка.
– Смерть, – она не спрашивает, зачем. – Судаков усмехнулся. – Меня где-нибудь зверь лесной задерет. Гаврила вон сам под расстрел напрашивается: хочет добровольно с повинной явиться. Я звал его с собой на Каму – не хочет.
– Тут дом рядом, – промолвил Гаврила.
– И суд рядом, – Судаков зло рассмеялся. – Родные хоть посмотрят, как тебя к расстрелу приговорят.
Гаврила хмуро молчал.
После нового стаканчика спирта Судаков на минуту задумался, потом тяжело произнес:
– Спасибо за угощение, Степан. Пора тебе домой.
Когда они вышли из каменоломни, Судаков спросил одним вздохом:
– Где церковные ценности спрятаны?
– Какие? – притворился Степка непонимающим.
– Не крути! Те, которые поп скрыл.
– Он мне не говорил.
– Верю. Такому дураку не скажет. Мог бы нечаянно узнать. Мы бы их достали, поделили на двоих – и баста! А?
– В монастыре надо искать, в Знаменском.
Степка рассказал про то, как мартовской ночью возил он попа в монастырь.
– Что же ты мне тогда не сказал! – воскликнул Судаков. – Балда!
– Не догадался. Думал, что отец Павел и Тимофей вас посвятили.
– Ничего они мне не сказали.
Судаков помолчал и задумчиво произнес:
– Значит, надо отца Илиодора потрясти.
Чуть не до рассвета проговорили они, придумывая способ захвата церковных ценностей.
– Как там насчет того происшествия? – спросил Судаков. – Не нашли убийцу-то?
– Трудно найти, – уверенно отвечал Степка. – Дело было ночью, разве увидишь, кто стрельнул!
– Да, пожалуй... Ну, иди! Значит, в пятницу. Сигнал помнишь?
– Помню.
– Иди!
Степка сгинул в чаще, а Судаков постоял еще, посмотрел на светлеющее небо и вернулся в подземелье.
Гаврила долго и пристально смотрел на него.
– Ты чего пялишься на меня? – хмуро спросил Судаков.
– Так... Чудно вы как-то разговаривали. Про попа, про лавочника. Всего и не поймешь – что к чему.
Судаков рассмеялся.
– Вот чудак! Степка же дурачок, с ним о чем попало и болтаешь. Юродивые, они добрые. Встретил я его вчера на озере, попросил принести еды. Надоели мне твои овсяные лепешки.
– Вы давно с ним знакомы?
– Нет. У попа самовар лудил, с тех пор и знакомы... Ну, давай спать.
* * *
Когда Пантушка проснулся, то сразу вспомнил ночное происшествие: два человека перекликались кукушками, потом встретились, заговорили и куда-то скрылись. Один из них Степка. «А другой... другой, наверное, – размышлял Пантушка, – бородатый, что с Авдотьей встречался. Значит, ценности спрятаны в каменоломнях, и теперь Степка вместе с какими-то людьми перепрятывает их или делит».
Эта мысль обожгла Пантушку. «Степка, Авдотья... Их надо арестовать. Только бы Стародубцев скорее пришел».
Но ни Стародубцев, ни Яшка не появлялись.
Пантушка злился на Яшку, подозревая, что тот что-нибудь напутал или просто поленился сходить в волость. «Может быть, Стародубцева в волости нет, он ведь все время по селам мечется».
Пантушка снова спрятался в густых зарослях напротив каменной плиты и стал наблюдать за входом в штольню.
Время от времени он глотал воду, поглядывал на бутылку и жалел, что посудина маловата. Выходить из засады за водой было опасно.
Рассчитав, должно быть, уже в десятый раз, сколько времени потребовалось Яшке на то, чтобы дойти до Успенского, побыть дома, сбегать в волость и найти Стародубцева, Пантушка приходил к одному и тому же выводу: милиционер обязательно появится, если уж не в полдень, то к вечеру.
Наконец наступил вечер.
И вот послышался шум раздвигаемых кустов. Пантушка приготовился выскочить навстречу долгожданному Стародубцеву, но успел лишь приподняться и... вдруг застыл, пораженный.
В нескольких шагах от него стояла Авдотья. Оглянувшись по сторонам, она быстро прошмыгнула за каменную плиту.
Едва удержав крик, готовый вырваться из груди, Пантушка сел и растерянно смотрел на камень, за которым скрывался вход в штольню. Злоба на Яшку душила его, сердце колотилось так сильно, что он слышал его глухие стуки, на висках взбухли жилы, все тело сразу покрылось липким потом. Авдотья не арестована. А это значит, что Яшка ничего не сообщил Стародубцеву, что он проболтался, наверное, Авдотье, одним словом, вел себя подло. Пантушка твердо решил расправиться с Яшкой при первой же встрече.
Вскоре Авдотья вышла из штольни, за ней бородатый. Они тихо разговаривали и торопились расстаться.
Как ни напрягал Пантушка слух, он ничего не мог разобрать. Лишь два слова расслышал: «Малиновая поляна». Что это могло означать – понять было трудно.
Авдотья ушла, а мужчина скрылся в каменоломне.
Опять Пантушка остался один. И решил, что Стародубцев, видимо, придет поздно вечером, чтобы никто его не заметил.
Но милиционер не приходил.
А двое мужчин – Авдотьин знакомый и тот, которого так искал Стародубцев, – вышли из каменоломни и скрылись в лесу.
Весь вечер ждал их возвращения Пантушка, но они не вернулись. Тогда он забрался в одну из штолен, переночевал там, а с утра снова занял свой наблюдательный пункт.
