Текст книги "Именем Республики"
Автор книги: Григорий Боровиков
сообщить о нарушении
Текущая страница: 8 (всего у книги 10 страниц)
Серьезное дело
Каждый мальчик мечтает о подвиге. Мечтал о нем и Пантушка. Из немногих прочитанных книг он знал, что подвиги совершают путешественники и военные. В Успенском путешественников и военных не было, подвигов никто не совершал.
В сельском Совете на стене висели портреты Ворошилова и Буденного, на конях, с шашками на боку, в шлемах с красной звездой и шишаком. Когда Пантушке случалось бывать в сельсовете, он подолгу с уважением смотрел на портреты героев гражданской войны.
Как хотелось ему надеть такой же шлем! Как он завидовал Яшке, которому отец привез буденновский шлем с войны! Сколько раз Пантушка пытался выменять его у Яшки, но всегда получал решительный отказ.
С тех пор как в жизнь Пантушки вошел Стародубцев, бывший балтийский моряк, мальчишка стал воображать себя не в шлеме, а во флотской бескозырке.
В сундуке у матери хранилась праздничная одежда, пересыпанная от моли нюхательным табаком. Там был картуз покойного дедушки. Суконный, позеленевший от времени, он украшал Пантушкину голову по праздникам. Фекла говорила, что картуз добротный и его хватит Пантушке «до свадьбы».
Вот этот старый картуз и вспомнился Пантушке. Не долго думая, он достал картуз, оторвал козырек, примерил перед тусклым зеркалом. Вид у мальчишки был хоть куда. Ну, настоящий матрос с Балтики, только ленты на бескозырке не хватает.
Сдвинув картуз набекрень, Пантушка распушил волосы. И хотя у него не получилось чуба, Пантушке казалось, что он стал чем-то похож на Стародубцева. Он согласен был перенести любые попреки матери, любую ругань, даже порку. Все это было пустяком в сравнении с тем наслаждением, какое он испытывал, шагая в бескозырке по лесной дороге рядом со Стародубцевым.
Милиционер заметил, что картуз без козырька.
– О, да ты, браток, как юнга!
– Кто?
– Юнга. Возьмут на корабль вот такого мальчишку и учат на матроса. Юнгой называется.
– Юнга, – повторил Пантушка.
Новое звучное слово открывало в его воображении незнакомый мир, иную жизнь, состоящую из одних опасностей и подвигов.
– Ты знаешь Малиновую поляну?
Вопрос Стародубцева напомнил Пантушке о предстоящем деле.
– Знаю.
– Я бывал там, но очень давно. Ты уж веди меня.
– Дядя Игнаша, почему не сделать облаву? Тогда бы обязательно изловили.
– Идем мы не на верное дело. То ли они прячутся на Малиновой поляне, то ли в другом месте. Позвал бы я людей на облаву, а вдруг впустую. Надо мной бы смеялись потом.
– Я слышал, они говорили про Малиновую поляну.
– Мало ли почему они ее помянули. Ты ведь не знаешь.
– Не знаю.
Стародубцев вдруг остановился, стал смотреть на деревья.
– Хороши наши края, Пантелей. Хороши! Какое богатство! Ты гляди. Сосны-то, сосны!.. Прямые, как свечи. Красавицы. А березы, ели... Да что говорить!
Лес был и в самом деле хорош. Выше всех деревьев поднимались кудрявые вершины сосен. Пониже росли березы и липы, а еще ниже невысоким ярусом густо сплетались ветки орешника, рябины, молодых вязов и татарского клена.
– Ну, пошли, Пантушка.
Скоро они вышли на поляну, поросшую малинником, и несколько минут разглядывали ее, прячась за кустами.
– Пока ничего не видно, – прошептал Стародубцев. – Надо разведать. Ты сделаешь это лучше меня. Слушай.
Пантушка придвинулся к Стародубцеву поближе, чтобы не пропустить ни одного слова.
– Слушай и запоминай. Обойди поляну по краю. Будто ищешь грибы. Попадется гриб, так подбирай. Словом, работай так, чтобы со стороны нельзя было подумать, будто ты грибами для отвода глаз занимаешься. И высматривай. Нет ли шалаша. Может, костер недавно горел, рукой потрогай, не теплая ли земля под золой... Следы на земле примечай: какая обувка, один человек прошел, либо два. Пройдись лесом, в малиннике поброди. Чего увидишь – не удивляйся, мне не кричи. Ежели что очень подозрительное – насвистывай песню. Ну, какую?
– «Наверх вы, товарищи, все по местам».
– Ладно. Я буду тут начеку. Ну, действуй.
* * *
В полуразвалившейся землянке лежал Судаков. Он только что проснулся и, увидев через худую крышу светлое небо, выругался про себя:
«Проспал, растяпа! Надо бы до рассвета перебраться на хутор к староверам. Придется теперь до ночи отсиживаться тут».
Вспомнилось, как минувшей ночью вернулись со Степкой из каменоломни и не застали Гаврилу на месте. Судаков встревожился: «Сбежал Гаврила. Может, выдать нас задумал, свою шкуру спасти?»
Степан успокоил: «Если Гаврила задумал нас выдать, то сделает это утром. Пока до дома дойдет да дома побудет... Ты пойди к новым людям... По старым-то местам прятаться опасно – может, разнюхали. – Степан объяснил, как пройти на хутор к староверам: – Староверов две семьи живут. Люди надежные. Скажешь, мол, от Степана».
На просьбу Судакова проводить его к староверам Степан ответил отказом: «Нельзя. Вдруг Гаврила выдаст, а меня дома нет. Вот и улика. Мне надо опередить Гаврилу. Приду сейчас в село, шум какой-нибудь подниму. Люди увидят, что ночью я дома был».
Судаков рассмеялся.
– Ты, однако, не такой уж дурак, каким тебя считают.
– Находит на меня, находит порой, – серьезно ответил Степка, видимо, сам уверовавший в то, что временами он лишается ума.
Условившись о встрече, они расстались.
Перебирая в памяти события прошлой ночи, Судаков все больше приходил к мысли о том, что ему надо спрятаться надежно. По рассказам Степки староверовский хутор – подходящее место. Лет тридцать тому назад две семьи староверов купили у помещика участок земли в лесу, построились, раскорчевали часть леса и распахали под посевы. Живут замкнуто, мало с кем общаются, к себе не пускают. С Советской властью не дружат, но и не ссорятся.
Все это, рассказанное Степкой, вполне устраивало Судакова. Вот только непростительно, что проспал он. Как ни ругал себя Судаков, ему не оставалось ничего другого, как терпеливо ждать следующего утра, вернее, предрассветного часа. По опыту он знал, что незаметнее всего делать переходы перед рассветом – на грани ночи и утра, когда в деревнях еще спят.
Итак, Судаков решил провести день в землянке, кругом заросшей густым малинником. Место было глухое, сюда редко заглядывали люди, особенно теперь, когда была пора, не подходящая ни для сбора ягод, ни для охоты. Он снова растянулся на полу, закурил. Курение отвлекало от беспокойных мыслей, притупляло чувство голода.
«Черт этот Гаврила! Жадюга! – мысленно ругался Судаков. – Всю еду унес, ни черта не оставил! Чего уж домой-то было тащить? А вдруг не домой?»
Впервые за время, прошедшее с момента исчезновения Гаврилы, Судаков подумал о том, что Гаврила, может быть, и не пошел с повинной. Может быть, ему удобнее скрываться одному? Мало ли что у человека на уме!
«Все равно он свинья! – заключил Судаков. – Не мог со мной поделиться. Ну, ничего, на хуторе подкреплюсь. Степка говорит, там и сало есть и мед найдется. Жаль только, что самогону нет: староверы не употребляют спиртного».
Вдруг Судаков услышал шорох. Быстро потушив папиросу, он вскочил и, приподнявшись на носках, приник к дырявой крыше.
Шорох раздавался где-то совсем близко.
Судаков осторожно высунулся из землянки, осмотрел поляну, насколько было возможно, но никого не увидел.
А шорох то утихал, то возобновлялся. Вот кто-то прошел рядом с землянкой, – Судакову видно было, как качались кусты малины. «Уж не медведь ли?» Судаков не боялся встречи со зверем, но ему не хотелось стрелять и привлекать выстрелом чье-нибудь внимание.
Шум раздвигаемых кустов заглох.
«Если это был человек, – рассуждал Судаков, – то он не заметил землянки. А то бы заглянул в нее из любопытства».
Прошло не меньше получаса. Судаков успокоился и задремал.
* * *
Обойдя вокруг поляны и не заметив ничего подозрительного, Пантушка стал бродить по малиннику. Он помнил совет Стародубцева: ходить по-настоящему, как ходят грибники, а не крадучись. Так он и шел, раздвигая палкой кусты малины, разгребая прошлогодние листья. В то же время зорко смотрел вокруг – нет ли шалаша или землянки.
Вдруг, над малинником всплыл чуть заметный синий дымок. Пантушка остановился изумленный. Это было так неожиданно! Кто-то курил, и казалось, что курящий сидит в кустах. Продолжая шарить палкой в траве, Пантушка свернул чуть в сторону, поближе к месту, откуда тянулся дымок, и увидел землянку, двухскатная крыша которой когда-то была выложена дерном, а теперь местами провалилась, обнажив старые закопченные жерди.
Пантушка поспешил к Стародубцеву.
– Ясно, – тихо произнес милиционер, выслушав сообщение. – В землянке кто-то есть. Но кто?
– Известно кто: эти...
– Ты видел?
– Нет.
– А может быть, там честный человек отдыхает.
– Ну уж... кто это в старую землянку залезет!
– Ты ничего не знаешь.
Пантушке приходилось согласиться с этим: он ничего не знал, кроме того, что в землянке кто-то курил.
– На всякий случай проведем такой маневр, – сказал Стародубцев.
– Чего? – не понял Пантушка.
– Маневр. Это по-военному так называется. Разделимся. Ты зайдешь с той стороны землянки, я с этой. Возьмешь винтовку. Если в землянке не те... то все обойдется мирно. А может быть, и придется брать ее на абордаж.
– Чего?
– Брать на абордаж. Это по-морскому. Рукопашный бой на корабле. Ну вот, слушай! Убивать нам их нельзя. Надо взять живьем. Но стрелять, наверно, придется. Стреляй в воздух. Выстрелишь, перебеги на новое место, опять выстрели. Понимаешь? Будто землянка со всех сторон окружена. И кричи больше.
Слушая Стародубцева, Пантушка кивал головой:
– Понятно.
– В крайнем случае стреляй в ноги, чтобы убежать не могли. Ну, пошли!
Стародубцев и Пантушка подобрались к землянке с разных сторон.
Милиционер нарочно с шумом раздвигал кусты. Он знал, что заходить в землянку нельзя: из засады могут обстрелять. Самое лучшее, чтобы обитатель землянки показался сам.
– Айда, Пантелей, в землянку отдыхать!
Едва Стародубцев успел произнести эти слова, как из землянки вышел человек. Это был тот, кого они искали.
– Слышу, кто-то разговаривает, – с улыбкой произнес Судаков. – Даже обрадовался человеческому голосу.
– Что, давно людей не видали? – спросил Стародубцев, быстрым взглядом окидывая лицо и всю фигуру Судакова.
– Людей недавно видел, а с табачком не видался с утра. Нет ли, друг, закурить?
Все, что угодно, ожидал Стародубцев от этого человека – выстрела в упор, бегства, – но не этого мирного разговора с приветливой улыбкой. Не сводя глаз с Судакова, Стародубцев приблизился к землянке, миролюбиво сказал:
– Табачок найдется.
Он полез в бушлат за кисетом. В ту же секунду Судаков потянулся рукой в свой карман. Стародубцев остановил его:
– Чего же доставать пустой кисет.
– Я за бумагой, – ответил Судаков, неохотно высвобождая руку из кармана. – У вас хорошая бумага? Не газета?
– Самая лучшая. И не только по теперешним временам. Зиминская, специально для махорки. Даже со стихами. – И Стародубцев продекламировал:
Дай табачку, а я на диво
Бумагу Зимина купил.
Приятно, дешево и мило, —
Такой ты сроду не курил.
Здорово! А? Капиталисты умели свой товар расхваливать.
– Да-a, реклама была поставлена, – подхватил Судаков. – Я, знаете, в Питере жил. Оно, конечно, наш брат рабочий мало видел – недоступно было, как говорится, не по зубам. Мы курили «Тройку» либо «Цыганку Азу», десять штук на копейку. А видать приходилось папиросы, что стоили по двугривенному штука. Сигары, говорят, по пяти рублей были. И все это расхваливалось. Везде только и видишь надписи: «Покупайте гильзы Катыка!», «Лучшие папиросы Шапошникова!», «Ешьте печенье «Эйнем». Дешево, вкусно, питательно».
– Я видел эти надписи в Петрограде.
– Вы тоже петербуржец? – с подчеркнуто радостной улыбкой спросил Судаков.
– Нет, я служил на Балтийском флоте.
– A-а!.. А мне Питер – родной город. Работал на Путиловском слесарем.
Закурив, они продолжали беседу, настороженно посматривая друг на друга.
– А сейчас куда путь держите? – спросил милиционер как бы между прочим.
– Так, по деревням брожу, пока руки кормят. Жена и сынишка от тифа померли. Фабрики и заводы стоят, безработица.
– Сразу всего не наладишь. Через год-другой хозяйство подымется.
– Революцию сделали! – воскликнул Судаков. – И хозяйство наладим. Наши рабочие руки соскучились по работе. Нам только дай...
Милиционер ничего не ответил, он смотрел на тонкие длинные пальцы Судакова. Нет, не рабочие были у него руки.
– По работе иной раз тоскуешь, как по хлебу. Привычка, – продолжал Судаков размеренным неторопливым говорком.
– Ну, как табачок? – спросил Стародубцев, затаптывая окурок.
– Ничего, неплохой. Спасибо, выручили. А то у меня табак отсырел.
– А теперь покажите ваши документы! – строго потребовал Стародубцев.
– Пожалуйста! – с готовностью ответил Судаков, но вдруг принял позу обиженного. – А почему я должен показывать свои документы первому встречному? Сначала вы покажите мне ваши документы.
Стародубцев без разговора показал.
– А теперь давайте ваши!
Милиционер быстро просмотрел удостоверение на имя Судакова Василия Сидоровича.
– Документы я возьму, – сказал он, – а вас попрошу следовать со мной.
– Это по какому праву? – взвизгнул Судаков. – Я буду жаловаться!
– Там видно будет. Идите вперед!
Судаков на минутку задумался, потом покорно спросил:
– Разрешите вещи взять? В землянке...
– Берите.
– Вот шел человек, прилег отдохнуть, и гонят куда-то, документы отбирают, – заворчал Судаков, трогаясь с места.
Вдруг он повернулся, взмахнул рукой, и Стародубцев почувствовал резкую боль в глазах. Выхватив наган, он наугад, ничего не видя, выстрелил в ту сторону, где зашумели кусты под ногами убегавшего Судакова.
– Держи! – кричал милиционер, отчаянно ругаясь.
...Получив задание Стародубцева, Пантушка спрятался за кустами, шагах в двадцати от землянки.
Он понимал, что предстоит не игра, а настоящее боевое дело, в котором он должен получить, по словам Стародубцева, «крещение». Милиционер так и сказал: «Ну, Пантелей, идешь на боевое крещение».
Поблизости, рядом находился враг народа, враг Советской республики (это слово нравилось Пантушке).
Сжимая в руках винтовку, Пантушка посматривал на землянку, и ему не терпелось выстрелить.
Когда из землянки вышел Судаков и, закурив, стал показывать документы, Пантушка хотел подойти поближе к милиционеру, чтобы помочь в случае необходимости.
Но вот у землянки произошло что-то непонятное. Стародубцев закрыл руками лицо, а Судаков бросился бежать. И этот истошный крик милиционера: «Держи!» – и выстрел.
Словно подстегнутый, Пантушка кинулся догонять Судакова. Он не знал, что произошло, но для него было ясно одно: беглеца надо задержать.
Голова убегавшего Судакова мелькала над малинником. Пантушка бежал, не чувствуя, как сучья до крови царапают босые ноги, и скоро стал настигать Судакова.
– Стой! – крикнул он пронзительным голосом и, остановившись, приложил винтовку к плечу. Выстрел оглушил его, плечо дернуло. Он перезарядил винтовку и опять побежал.
Судаков даже не оглянулся на выстрел. Он думал, что стрелял милиционер. Продолжая бежать, он не подозревал погони, не знал, что зоркие мальчишечьи глаза не выпускают его из виду.
Прошло еще минут пятнадцать-двадцать. Судаков стал заметно уставать и бежал уже спокойнее. Это дало возможность Пантушке догнать его настолько, что он видел всю фигуру беглеца, не скрываемую ветвями.
У раздвоенной березы Пантушка остановился, положил ствол винтовки на развилку, прицелился в поясницу Судакову и спустил курок.
Грохнул выстрел. Судаков покачнулся, упал, тотчас же вскочил, сделал один шаг и опять упал.
А Пантушка стоял за толстой березой с широко раскрытыми от изумления глазами и тяжело дышал не столько от бега, сколько от нервного возбуждения.
Глаза Судакова обшаривали кусты, в руке у него чернел браунинг.
Пантушка ни малейшим движением не выдавал себя.
Судаков стал отползать, держа наготове пистолет, потом тяжело поднялся и, хромая, с трудом пошел, поминутно оглядываясь.
«Не упустить бы», – думал Пантушка, преследуя Судакова. У наступающего всегда есть преимущество перед обороняющимся противником. И у Пантушки было более выгодное положение преследователя. Он видел каждое движение Судакова, мог угадывать его намерения, в то время как Судаков не видел преследователя и каждую секунду ждал пули в спину. Поэтому он стал петлять, как заяц, спасающийся от гончей собаки.
Пантушка знал, что надо преследовать врага до тех пор, пока тот не будет пойман. Когда и где произойдет это, он не представлял.
Враг норовил уйти, скрыться. Раненая нога мешала, но все же он продвигался вперед, ковыляя, заметно слабея.
Погоня продолжалась уже больше часа, но противники отошли от землянки не больше километра. Судаков искал случая перевязать рану, но это ему не удавалось. Всякий раз, услышав позади шум, он стрелял. Несколько раз пули просвистели рядом с Пантушкой.
Однажды ему показалось, что наступил подходящий момент для того, чтобы ранить врага в другую ногу. Он выстрелил, но промахнулся и невольно вышел из-за дерева, которое его скрывало.
Судаков на миг увидел Пантушку и выстрелил. Пуля сорвала кору с березы чуть повыше Пантушкиной головы. Пантушка упал и со страхом, какого никогда еще не испытывал, отполз в чащу. Судаков стрелял наугад, пули пролетали совсем близко.
Потом все затихло. Казалось, в лесу нет ни души. Прошла минута, другая... Пантушка услышал легкие, удаляющиеся шаги. К нему вернулась смелость, и он пошел следом за Судаковым.
Напряженный до крайней остроты слух его вдруг уловил шорох. Сердце Пантушки дрогнуло от испуга, он залег, выставив вперед винтовку.
Неожиданно в десяти шагах от него появился Стародубцев.
– Дядя Игнаша! – Пантушка кинулся к милиционеру. – Он там!
– Ты цел? Ох, как я боялся за тебя!
Глаза у Стародубцева были воспалены и беспрерывно щурились.
Пантушка показал рукой в ту сторону, где находился Судаков, и снова сказал:
– Он там.
Они стали продолжать погоню. Судаков не успел уйти далеко, и догнать его было нетрудно. Заметив погоню и все еще думая, что его преследует только мальчишка, он крикнул из-за кустов:
– Слушай, парень! Брось винтовку, а то я сделаю из тебя решето.
Пантушка не отвечал.
– Будь осторожен, – шепнул милиционер.
Прошло немного времени, и они увидели Судакова. Он волочил ногу и продвигался медленно.
Стародубцев тщательно прицелился и неторопливо спустил курок. Судаков скорчился и перехватил пистолет из правой руки в левую.
– Сдавайся! – Стародубцев выскочил на открытое место, потрясая наганом. – Руки вверх!
Увидев милиционера, Судаков выстрелил в него, потом зло выругался. Патроны в пистолете кончились, он полез в карман за запасной обоймой, но перезарядить не успел: набежавший Стародубцев ударом по голове сшиб его с ног. Судаков попытался подняться.
– Лежать! – крикнул Стародубцев, угрожая наганом.
Обезоруженный, раненный в ногу и в руку, Судаков лежал на земле, злобно поглядывая на милиционера.
Подошел Пантушка с винтовкой наперевес, удивился, какое страшное лицо было у Стародубцева. Сняв с себя флотский ремень, милиционер стал связывать Судакову за спиной руки.
– Вот так будет спокойнее, – сказал он и предложил Судакову перевязать раны. Тот покорно согласился.
– Дядя Игнаша! У тебя на руке кровь.
Только теперь Стародубцев заметил разорванный окровавленный левый рукав. Рана была сквозная. Пуля пробила мякоть, не задев кости. Изорвав рубашку на ленты, он забинтовал руку, закурил.
– Курить хотите? – спросил он Судакова.
– Какое великодушие! Подумайте! – Судаков усмехнулся, нервно подергивая щекой. – Ранить человека, перевязать раны и угостить махоркой.
– Я могу и не угощать.
– Нет, отчего же. Я закурю. Развяжите руки, не убегу.
Стародубцев освободил Судакову руки, дал закурить, но вставать на ноги не разрешал. Сам сел на пень.
– Кто вы такой? – спросил он.
– Судаков. Василий Судаков. В прошлом питерский рабочий, слесарь, теперь безработный.
– В таком случае зачем вам было убегать?
– Потому что вы бандит. Сейчас вашего брата немало по лесам шляется. У вас поддельные документы на имя милиционера. Я сразу увидел, что документы поддельные. Жаль, что я не убил вас. Мне бы Советская власть спасибо сказала. А сейчас я беспомощен. Вы меня пристрелите, потом стащите сапоги, костюм. Много ли вам надо! Документами уже завладели, они бандитам тоже годятся.
– Вы идти можете?
– Куда?
– В волость, верст шесть-семь.
Судаков молчал.
– Я вас спрашиваю!
– Я с разбойниками не хочу разговаривать, – ответил Судаков и начал приподниматься.
– Лежать! – Стародубцев подскочил к нему, схватился за наган. – Если еще попытаетесь встать, я из вас котлету сделаю!
Судаков подчинился, лег на бок, облокотясь на здоровую руку.
– Пантелей!
– Слушаю, дядя Игнаша!
– Эту записку отнесешь в Успенское, председателю сельсовета. – Стародубцев написал несколько слов на листке бумаги, протянул Пантушке. – Давай винтовку. Прочитай, а то вдруг потеряешь и не будешь знать, зачем послан.
Уходя, Пантушка прочитал записку:
«Товарищ Васин!
Пойман крупный зверь. Немедленно шлите подводу с Пантушкой. Он покажет дорогу.
Стародубцев».
Только к вечеру вернулся Пантушка с подводой. Судакова посадили на телегу. С одной стороны от него сел возчик, с другой Стародубцев и Пантушка.
Теперь, когда самое опасное осталось позади, Пантушке сделалось страшно. Подумать только! Он сидит рядом с преступником, слышит тяжелое дыхание его, видит налитые злобой глаза.
Пантушка с огромным уважением и любовью смотрел на Стародубцева, который то и дело вытирал платком воспаленные, беспрерывно слезившиеся глаза.
Когда проезжали мимо Малиновой поляны, Стародубцев велел остановить лошадь и послал Пантушку в землянку.
– Принеси все, что найдешь там.
Пантушка принес большую котомку и трость. В котомке оказались слесарные ножницы, паяльник, кусок олова, напильник.
– Ваше? – спросил Стародубцев Судакова.
– Мое. Я же говорил, что хожу по деревням, кормлюсь своим ремеслом.
– В волости разберемся.
– Дядя Игнаша, смотри!
Трость, которую вертел в руках Пантушка, вдруг разъединилась: в одной руке у него был пустотелый стержень, в другой острый кинжал.
– А это тоже слесарный инструмент? – спросил Стародубцев, показывая на кинжал.
– Нет, это для самозащиты от зверей, – нисколько не смущаясь, ответил Судаков.
В душу Пантушки вдруг закралось сомнение. Кто знает, может быть, и в самом деле этот человек ни в чем не виноват, может быть, он и вправду слесарь и ходит по деревням, починяет кастрюли, тазы, ведра. И оружие ему нужно. За войну столько расплодилось волков, что стаями бродят, и были случаи, на людей нападали. Все может быть. А его взяли да изранили и теперь везут в волость.
Но чем больше думал Пантушка о Судакове, тем меньше оставалось к нему жалости. Вспомнился вечер на церковной паперти, когда был ранен милиционер и убит комсомолец, ночное посещение каменоломни. Все это в представлении Пантушки связывалось с Судаковым. Почему он таинственно появился в Успенском в тот момент, когда толпа рвалась в церковь, и так же таинственно исчез? Почему он прятался в лесу? Почему убежал? «Дядя Игнаша зря арестовывать не станет, – мысленно заключил Пантушка. – Он знает, что делает».
В волостное село приехали уже в темноте.
В милиции Судакова тщательно обыскали. В подкладке пиджака у него нашли удостоверение на имя Сметанина Петра Ивановича, мещанина уездного города.
– Кто же вы? – спросил начальник милиции. – Судаков или Сметанин?
– Судаков.
– Почему же у вас еще документ на Сметанина?
– Не знаю. Пиджак купил на барахолке. Подкладку не отпарывал, об этом документе узнал только сейчас.
Начальник милиции покачал головой.
– Следствие покажет, можно ли вам верить.
Судакова под охраной поместили на излечение в больницу.
В ту же больницу отправился и Стародубцев.
Прощаясь, он обнял Пантушку.
– Спасибо, браток! Ты оказался надежным товарищем.
Пантушка не знал, что ответить. Глядя в воспаленные глаза Стародубцева, он спросил:
– Как же глаза-то?
– Оплошал я малость... Нюхательным табаком он в глаза... Прощай пока, скоро увидимся.
* * *
Тихий вечер опустился над Успенским. Пропылило с пастбища стадо, прозвякали по дворам подойницы, угомонились люди.
Гаврила лежал в осиннике за околицей и смотрел на родное село. Будто лишь вчера ходил он по пыльной улице мимо бревенчатых изб, вдыхал запах парного молока, слушал скрип колодезного журавля и бойкий девичий говор. В груди у него защемило, в горле заклокотало, на глаза навернулись слезы.
Горько, нелегко было возвращаться домой после нескольких лет трусливой бесславной жизни. Может быть, еще и не так скоро решился бы он прийти с повинной, если бы не Судаков со Степкой. Их встречи показались Гавриле подозрительными. Прошлой ночью Судаков куда-то пошел и перед этим старательно проверил пистолет.
– На охоту? – спросил Гаврила.
– Прогуляться, свежим воздухом подышать.
– А пушку-то зачем? – он указал на пистолет.
– От медведя обороняться.
«Надо подальше от него», – решил Гаврила, оставшись один. Покинул землянку на Малиновой поляне, пошел в каменоломню, на старое место. Но, подходя к Кривому озеру, услышал голоса Судакова и Степки. Это еще больше испугало его. Куда податься?
Всю ночь не спал Гаврила и надумал идти домой, объявиться народу. Но с каждым шагом, который приближал его к Успенскому, в душе у него росло чувство страха. Как встретят односельчане? Придется все перенести: насмешки, укоры, суд. Но это лучше, чем прятаться, лучше, чем попасться вместе с Судаковым и Степкой по какому-нибудь темному делу. В том, что они занимаются чем-то нехорошим, Гаврила уже не сомневался.
До села он добрался засветло, но постыдился встречи с людьми и решил дождаться вечера.
«Прямо в сельсовет пойду. Домой зайдешь, там сцапают. Доказывай тогда, что с повинной объявился».
Но вот наступила темнота, а Гаврила все не мог заставить себя выйти из осинника, все обдумывал, как лучше сказать в сельсовете, чтобы его поняли. Наконец он тяжело поднялся, взял под мышку полушубок и пошел в село.
В сельсовете горел свет, слышались голоса.
Гаврила на минуту только вообразил, как он войдет в избу, упадет на колени перед людьми, и почувствовал такой страх, что отскочил в сторону с тропинки, прижался к плетню и в одну секунду покрылся липким потом. Он знал, что должен будет рассказать все, что ему известно о Судакове и Степке, и боялся, что те будут мстить ему.
Растерянность охватила Гаврилу, и он не мог ни на что решиться. Одна только мысль вертелась в его мозгу: «Они сами по себе, а я сам по себе».
Оставаться долго на одном месте было нельзя: могли увидеть. И он стал пробираться в тени плетня в глухой переулок, потом свернул на гумна и скрылся в своем овине[10]10
Овин – строение для сушки снопов перед молотьбой.
[Закрыть], никем не замеченный.
