Текст книги "Секрет Пегаса"

Автор книги: Грег Лумис

сообщить о нарушении

Текущая страница: 5 (всего у книги 23 страниц)

– Точно? Что-то не верится, что парень влез во всю эту мутоту, пробрался в дом только для того, чтобы кокнуть совершенно неизвестного ему человека. Вы и вправду рассказали все так, как оно было?

– Все как было, – подтвердил Лэнг. – Я стараюсь помочь правоохранительным органам всем, что в моих силах.

– Все-таки умничаете… – Морс хмыкнул и тут же вновь сделался серьезным. – Вы, наверное, меня за дурака держите, хотите, чтобы я купился на то, что чувак приперся убивать кого-то незнакомого, а когда дельце не выгорело, дернул не через дверь, а через балкон. Что-то вы темните. Должны же знать, что лгать полиции – это преступление.

Лэнг прикоснулся к карману, в котором лежала цепочка с кулоном, и спросил:

– Вы считаете, что я недостаточно откровенен?

Морс подался вперед.

– Что-то вы знаете, а сказать не хотите.

Лысый фотограф и женщина с чемоданчиком закончили работу и стояли у выхода.

Лэнг подошел к двери, открыл ее и сказал:

– Детектив, я отношусь к полиции со всем уважением, какого она заслуживает. – Он протянул руку. – Приятно было познакомиться с вами. Жаль только, что обстоятельства не слишком хороши.

Рукопожатие Морса оказалось крепким, как раз таким, какого Лэнг ожидал от человека с фигурой профессионального бегуна. Было нетрудно представить себе, как детектив догоняет удирающего преступника.

– Возможно, нам придется еще встретиться.

– Всегда к вашим услугам.

5

Атланта. Той же ночью, позже

Возбуждение никак не давало Лэнгу уснуть. Его мысли вращались по замкнутому кругу.

Кулон – улика или все же просто украшение? Лэнг даже не заметил, как отрицательно покачал головой в ответ на это предположение. Человек, отправляющийся на дело даже без бумажника, вряд ли возьмет с собой нечто такое, что могло бы послужить его индивидуальной приметой.

Маловероятно, что Лэнг имел дело с одиночкой. Без чьей-то помощи очень трудно вести круглосуточное наблюдение за объектом, а организовать кражу военного зажигательного заряда вообще практически невозможно.

Но с какой стати вокруг копии картины малоизвестного художника [16]16
  Вряд ли можно согласиться со столь пренебрежительной оценкой Н. Пуссена. В Европе его принято считать одним из виднейших художников XVII в., крупнейшим представителем классицизма.


[Закрыть]разгорелись такие страсти, что кто-то с легкостью пошел на убийство ее владельцев? Кем бы ни были эти убийцы, они наделены истинным фанатизмом вплоть до готовности умереть за что-то, о чем Лэнг не имел никакого понятия.

Пока не имел.

Слишком уж все это было странно. Возможно, это группа безумцев, чокнутых, у которых были какие-то серьезные, пусть даже иррациональные, причины для ненависти к этой картине и ко всем, кто, к несчастью, с ней соприкоснулся.

Лэнг уже давно пообещал себе разобраться с этим.

Допустим, это организация, и в смерти Джанет и Джеффа виноваты другие люди, а не тот или не только тот тип, который валялся на асфальте возле дома. Это необходимо выяснить, иначе ему всю жизнь придется оглядываться. Если учитывать, с какой легкостью они убивают, то его жизнь вряд ли будет продолжительной. Кроме того, если к делу причастны другие, с ними необходимо поквитаться за Джанет и Джеффа.

Лэнг не знал, с чего начать, но был глубоко убежден, что ответы следует искать не в Атланте. Тем более что он еще до несчастья намеревался взять небольшой отпуск.

Днем, в офисе, он уже поручил Саре оформить перерывы во всех делах, которые вел. Нужно было определиться со временем. Он дал себе месяц, но пока не решил, куда отправится. У него не было уверенности.

Рейлли плохо представлял себе, что и кого следует искать. Какое отношение ко всему этому имела картина? Может ли цепочка служить уликой?

Лишь в одном он был твердо уверен: вендетта началась.

 

Тамплиеры: гибель ордена

Записки Пьетро Сицилийского.

Перевод со средневековой латыни д-ра философии Найджела Вольффе.
 

I

КРЕСТ И МЕЧ

Алый крест на его сюрко [17]17
  Сюрко – часть средневекового одеяния, длинный и просторный плащ, похожий по покрою на пончо и часто украшавшийся гербом владельца.


[Закрыть]был вытянутым наподобие большого меча, коим возможно орудовать лишь двумя руками. Еще два святых символа, малого, однако, размера, были начертаны на обоих предплечьях, и один заключен в серебряный круг, свисавший на цепи с его шеи. Сей был равноконечный и делил круг на четыре равных треугольника.

Но я сбился в повествовании своем, чересчур поспешно запечатлев последние строки. Посему примусь снова, на сей раз по порядку и сначала.

Я, Пьетро Сицилийский, веду запись о сих событиях в году 1310 [18]18
  Для удобства читателя все даты приведены к григорианскому календарю. (Прим. Найджела Вольффе.)


[Закрыть]от Рождества Господа нашего, через три года после того, как был взят под стражу и подвергнут ложному обвинению вместе с братьями моими по ордену нищенствующих рыцарей Храма Соломона. Тогда и была оглашена папская булла «Pastoralis praeminentia», в коей всем христианским монархам повелевалось земли наши, имения и все, чем мы владели, отнять у нас во имя Его Святейшества Климента V.

Возьмись я в былые годы писать о себе, это значило бы поддаться гордыне, греху в глазах Божьих. Ныне утратил я убежденность в том, что сие есть грех. Да простят Небеса мое кощунство, но не знаю, есть ли вообще Бог над нами. События, о коих я рассказываю, или те, кои подвигли меня к богоотступничеству, будут мною здесь описаны не затем, чтобы имя мое, ничтожного слуги Господня, оставить в веках. Я ведь зрел, что историю пишут могущие, а те, кои явились причиной падения братства нашего, обладают великой властью.

Пусть сие неважно, как и я сам, но рожден я был сервом малого владетеля на Сицилии в четвертый год царствования Иакова II Арагонского, короля Сицилии [19]19
  1290 год. (Прим. Найджела Вольффе.)


[Закрыть]. Шестеро детей нас было, и я остался самым младшим, ибо мать моя скончалась, производя меня на свет. Содержать всех нас отец не мог, посему и свел меня в близлежащую обитель братьев-бенедиктинцев, дабы те меня вскормили, воспитали в вере и научили тому ремеслу, каковое они, с Божьего соизволения, для меня выберут.

Мне надлежало блюсти заветы преславного основателя нашего ордена, суть коих заключена в том, чтобы стремиться к добродетели, «искать уединения, поститься, бдеть на денных и нощных службах, изнурять плоть трудом, овладевать искусством чтения и прочими» [20]20
  Этот кодекс восходит к святому Кассиану. Святой Бенедикт (ок. 526 года) основал первый орден, монахи которого жили совместно, а не поодиночке. (Прим. Найджела Вольффе.)


[Закрыть].

Монастырь подвизался в возделывании даров земли и находился столь близко к городу, что видны были три башни нового замка, возведенного на руинах языческих. Как все подобные обители, он был создан во славу святых покровителей, ради молитвы за души благодетелей и попечения о бедных.

Я был обучен всему тому, чего по низкому своему рождению знать не должен, умел разбирать и складывать буквы, понимать и говорить на латинском и франкском языках, знал математику. Сие последнее искусство послужило для моего преуспеяния. К двенадцатому лету я вел записи для келаря [21]21
  Монах, заведующий хозяйством монастыря. (Прим. Найджела Вольффе.)


[Закрыть]: подсчитывал урожай винограда и маслин, испеченные хлеба, жалкие пожертвования, сделанные ради наших молитв, и даже количество мисок, обожженных в печи.

Тем летом закончилось мое послушание [22]22
  Пьетро использовал свойственное средневековой латыни слово novicatus, обозначавшее место, где послушники проходили обучение. Сомнительно, чтобы мелкий сельский монастырь мог позволить себе содержать такое «училище». (Прим. Найджела Вольффе.)


[Закрыть], и осенью меня ждал монашеский постриг. Не будь я одержим грехом тщеславия, и ныне обретался бы в той обители и не чаял бы участи, теперь мне предстоящей.

В месяце августе узрел я его, Гийома де Пуатье, рыцаря на величавом белом коне, самого прекрасного из людей, когда-либо мною виденных. Я пребывал за стенами монастыря, подсчитывая, сколько овечьего помета надобно для удобрения огорода, и поднял голову, лишь когда он оказался подле меня.

Презрев зной того дня, он ехал в полном вооружении, даже в хауберке [23]23
  Вид доспехов. Представляет собой кольчугу с капюшоном и рукавицами. Полные боевые доспехи рыцарей-тамплиеров описаны в дошедших до наших дней списках «Французского права». Помимо деталей, упомянутых Пьетро, они включали: шлем (heaume), броневые наручи, наплечники и наголенники (jupeau d’armes, espaliers, souliers d’armes). (Прим. Найджела Вольффе.)


[Закрыть]под развевающимся белым сюрко, спереди и сзади украшенным алыми, как кровь, крестами с расширенными концами, глядя на кои любой сразу видел, что он побывал в Святой земле и возвращается оттуда. По одеянию его нельзя было не признать одного из ордена нищенствующих рыцарей Храма Соломона, самых грозных и боговдохновенных воинов Церкви.

На левом бедре у него висел длинный кинжал, чужеземный по виду, с кривым клинком шире рукояти (позднее я узнал, что сие есть оружие нечестивых сарацин), а на правом – совсем короткий нож.

Его оруженосец, сидевший на осле, вел в поводу еще двух коней, могучих животных, куда крупнее тех лошадей, коих я видел дотоле. К их спинам были приторочены копье, длинный обоюдоострый меч и турецкая палица, равно как и большой треугольный щит, тоже отмеченный алым крестом с почти равными треугольными концами.

Я последовал за ним, когда он въехал в отверстые врата обители, спешился и преклонил колено перед нашим скромным аббатом, как будто воздавал почести самому папе. Рыцарь испросил укрытия на ночлег и пропитания для его спутника и лошадей. О себе упомянул он лишь напоследок, сперва сказав о лошадях и оруженосце, как сие подобает Божьим слугам, коими были мы и он.

Пока он стоял, преклонив колени в мольбе, я разглядел, что власы его длинны и нестрижены, доспехи тронуты ржавчиной, а одеяние и плащ покрыты пылью странствий. Странствовал он много, как довелось мне узнать несколько позже. В год, последовавший за тем, в который я родился, рыцарь уцелел во время падения Акры, последней христианской твердыни на Святой земле. С бывшими обитателями Яффы, Тира, Сидона и Аскалона он и его уцелевшие собратья спаслись на венецианских судах под водительством Великого магистра Теобальда Годена, который вез с собою реликвии и сокровища, коими владел орден.

Прибывши на Кипр, Гийом ждал там соизволения Папы Бонифация VIII, надеясь, что он, во славу Господню, вновь пошлет рыцарей освободить от неверных Святой град Иерусалим [24]24
  Иерусалим был захвачен султаном Бейбарсом в 1243 году. Маловероятно, чтобы Гийому или еще кому-либо из его современников-европейцев удалось хотя бы посмотреть на Святой город, однако он оставался декларированной целью тамплиеров вплоть до уничтожения ордена в 1307 году. (Прим. Найджела Вольффе.)


[Закрыть].

Понеже стало известно, что вскорости такого соизволения не последует, и получил он повеление вернуться в свой монастырь, что в Бургундии. Когда я его увидел, он держал путь туда.

Поддавшись греху зависти, я в тот же день на вечерней службе в часовне преклонил колени подле него, дабы лучше рассмотреть описанные уже мною его одеяние и оружие. От моего взгляда не могли ускользнуть ни обожженная солнцем кожа на его лице, ни звездообразный шрам на шее. Рану эту, как рассказал мне его оруженосец, причинила ему стрела язычников, и лишь Божьей милостью он выжил и оправился.

Тогда и рассмотрел я разделенный на части серебряный кружок, на первый взгляд казавшийся состоящим из четырех треугольников. Уже позднее он объяснил мне, что треугольники суть равные концы тамплиерского креста, символизирующего святой знак Господа нашего и равенство всех нищенствующих братьев Храма Соломонова. Этот круг был единственным украшением, дозволенным в ордене.

Заприметил он и взгляды, которые я кидал на его шрам.

Как завершилась последняя молитва, наш гость прикоснулся к белому пятну на своей загорелой коже и произнес:

– Лишь низкорожденные убивают издали, юный брат. Рыцари же смотрят в души своих врагов.

– В души? – переспросил я, не сдержав удивления. – Неужели у язычников, проклятых истинным Господом, есть души?

Он рассмеялся, чем привлек внимание брата Лоренцо, праведного человека и приора нашего аббатства.

– Язычник – тоже человек, юный брат. Не забывай, что те цифры, коими пользуешься ты в своих расчетах вместо римских знаков, пришли к нам от неверных, как и те способы, какими ты вычисляешь времена года. Они достойные враги и ныне взяли в свои руки все Заморье [25]25
  Такое название крестоносцы и тамплиеры дали Святой земле, которую рассматривали как всего лишь одну из многочисленных стран, пребывающих под властью папы римского. (Прим. Найджела Вольффе.)


[Закрыть], вытеснив оттуда лучших бойцов, коих мог выставить христианский мир.

Брат Лоренцо отнюдь не пытался скрыть, что прислушивается к нашему разговору. Не единожды мне довелось вызывать его гнев, ибо устав предписывал после вечерни безмолвие и молитву.

Не единожды был я бит по рукам за святотатственные слова и потому решился ответить так:

– Но ведь Церковь Христова вскоре превозможет их.

Гийом снова рассмеялся, к великому неудовольствию приора. Смех редко звучал в этих стенах, ибо от такой роскоши все мы клятвенно отреклись.

– Беда не в Церкви Христовой, а в христианских королях и принцах. Они враждуют между собою вместо того, чтобы объединиться против неверных. Их больше тревожит сила других суверенов, нежели то, что дом Христов находится в руках неверных. – При этих словах он воздел руку и размашисто осенил себя Христовым знамением. – Многие из этих королей страшатся нас, неимущих рыцарей Храма.

Мне стоило бы прислушаться тогда к этим словам! Ежели я воспринял бы их и все, за ними стоящее, не ожидал бы сейчас неминуемой участи – столба, окруженного хворостом, который подожжет пылающий факел.

Вновь сознаюсь в грехе гордыни, каковую испытал, когда сей храбрый рыцарь, столь беззаветно служивший Христу, предпочел со мною, а не с аббатом прошествовать в трапезную, дабы вкусить вечернюю пищу. Преклоняя колени пред распятием, стоявшим позади стола аббата, дабы вознести хвалу Господу, я ощущал на себе взгляды всей братии.

Заняв отведенное ему место, наш гость с неудовольствием взглянул на миску с овсяной кашей.

– Как, без мяса? – спросил он, прервав чтение Священного Писания с аналоя [26]26
  Во время каждой монастырской трапезы непрерывно читалось Священное Писание. (Прим. Найджела Вольффе.)


[Закрыть].

В трапезной воцарилась тишина – столь сильно мы изумились тому, что кто-то, не будучи дворянином, мог возжелать здесь мяса, тем более в будни.

Аббат был весьма преклонных лет, и голос его из беззубого рта походил скорее на негромкий хрип. Он откашлялся, желая придать своим словам хоть некоторую звучность, чтобы его было слышно вне возвышения, на котором он сидел купно со старейшими братьями и своими помощниками по управлению обителью.

– Добрый брат, – молвил он. – На последней своей трапезе Христос вкушал лишь хлеб и вино. Сколь же благотворно сие питание! Возблагодари же Господа, ибо очень многие лишены даже сего скромного яства.

Гийом вновь рассмеялся, подняв глиняную чашу с вином, разбавленным водой.

– Ты прав, добрый аббат. Я благодарен за эту трапезу и за милосердие, кое проявили вы к бедному рыцарю, возвращающемуся из похода во славу Христову.

Удовлетворившись ответом, престарелый аббат вновь зачавкал крупяной кашицей, коей мы утоляли голод куда чаще, нежели чем-нибудь иным.

Не поднимая взгляда от своей миски и продолжая орудовать ложкой, Гийом вдруг прошептал мне:

– Я, конечно, не рассчитывал, что для меня заколют упитанного тельца, но даже ленивейший из людей способен изловить силками зайца. В здешних лесах я по дороге видел множество косуль.

Изумленный этими словами, за которые, ежели бы сказал их я, ждать бы мне страшной трепки если не за кощунство, то за дерзость, я осмелился спросить:

– Вы, рыцари Храма, по будням едите за вечерней трапезой зайца или косулю?

– За дневной тоже. Говядину или свинину. Кашки вроде этой не могут поддержать телесную крепость мужчины.

– Зато поддерживают крепость душевную, – тоже шепотом возразил брат, сидевший по другую сторону от него.

Гийом отодвинул свою миску, оставив кашу почти нетронутой. Лишь богачи или глупцы отвергают пищу.

– Против сарацин сражаются не души, а тела, – произнес он.

После трапезы орденский устав предписывал братии вернуться в часовню для исповеди, а затем разойтись по своим кельям и молиться в одиночестве перед повечерием [27]27
  Последняя по времени ежедневная служба, проводившаяся перед отходом ко сну. (Прим. Найджела Вольффе.)


[Закрыть]. На меня же было наложено послушание работать в маленькой счетной келье при ризнице. Близилась пора сбора урожая маслин, и мне надлежало рассчитать, сколько boissel [28]28
  Предполагается, что английское слово «бушель» происходит от этого старофранцузского слова. Точная величина этой единицы измерения утеряна во тьме веков. (Прим. Найджела Вольффе.)


[Закрыть]масла останется после выжимки для продажи. Я уже совершил расчет на грифельной доске и намеревался перенести его на вечный пергамент из овечьей кожи, как увидел пред собою Гийома.

Он улыбнулся мне во весь рот, полный прекрасных зубов, зашел за спину и заглянул через плечо.

– Эти значки неверных. Ты их понимаешь?

Я кивнул и спросил:

– А вы разве не понимаете?

Он вновь посмотрел на цифры, потом еще раз, склонил голову, нахмурился и ответил:

– Рыцарю нет нужды разбираться в буквах или цифрах. Это дело священников и монахов.

– Но ведь вы же входите в монашеский орден.

– Верно, только орден у нас особый. – Он снова рассмеялся. – Ты же заметил, что я не ношу власяницы и рясы, которые гнусно смердят и полны вшей. Я искупался, дабы смыть дорожную пыль. Рыцари Храма живут совсем не так, как прочие монахи.

– Вы, как я слышал, не соблюдаете завета Господа нашего насчет того, чтобы подставлять вторую щеку, – сказал я с неведомой мне дотоле смелостью.

– Я не верую еще и в то, что кроткие наследуют землю, как и в то, что Господь наш когда-нибудь говорил такое. Это лицемерие, ложная догма, выдуманная для того, чтобы держать сервов и вассалов в покорности.

От такого разговора я не на шутку встревожился, поскольку слова эти уже граничили с ересью. Но ведь произносил их рыцарь, на шее которого красовалось зримое доказательство того, что он ревностно служит Церкви и папе.

– Смирение – один из основных обетов нашего ордена, – сказал я.

– Без него начнется хаос, – ответствовал он. – Если армия будет выполнять сразу два приказа, быть ей разгромленной. Но я-то отрицаю кротость, а не смирение.

После этого уточнения мне стало чуть поспокойнее.

– Ты только цифры знаешь или записанные слова тоже можешь разобрать?

– Могу, если написано на латыни или по-франкски и большими буквами, – скромно признался я.

Он, похоже, задумался ненадолго, а потом вновь заговорил:

– Ты уже принял здесь постриг?

Я и представить себе не мог, зачем ему понадобилось это знать, но честно ответил:

– Еще нет.

– Такие люди, как ты, нужны моему ордену.

Я совсем растерялся:

– Но я не из благородного сословия, посему оружием вовсе не владею.

– Ты не понимаешь. Каждому рыцарю требуется эконом. В любом храме должны быть люди, способные считать деньги и имущество, умеющие что угодно записать и прочитать. На это место ты сгодишься, я уверен. Поехали со мною в Бургундию!

Столь же невероятным показалось бы мне предложение отправиться с ним на Луну. Мне в жизни не доводилось удаляться более чем на день пешего пути от того места, где проходила наша беседа.

– Не могу, – ответил я. – Ведь я нужен здесь моим братьям, чтобы они могли трудиться во имя Господне.

Не скажу, что улыбка, искривившая его губы, была такой уж благочестивой.

– Меня учили, что Бог, как правило, получает все, что Ему угодно, и не слишком нуждается в людской помощи. Я предлагаю тебе пищу три раза в день, причем дважды – мясо. Ты никогда больше не почувствуешь голода. Спать будешь в чистой постели, носить выстиранные одежды, а не это пристанище для полчищ блох, вшей и клопов. Станешь считать такие числа, о коих ныне и помыслить не способен. Но, если хочешь, можешь остаться здесь, сделаться тупым, грязным и голодным, уподобиться бессловесной скотине. Что так, что этак, ты все равно будешь служить Богу, уж будь спокоен.

Господь на некоторое время лишил меня дара речи. Я не мог ничего ответить. Догадайся я помолиться, попросить Всевышнего наставить меня и указать мне путь, то понял бы Его подсказку: откажись, останься. Но мне, как и почти любому отроку, мысль о роскошной жизни вскружила голову.

– Я уеду сразу после Prime [29]29
  Ранняя утренняя служба, обычно около 5 часов. Первые службы дневного круга, Matins и Lauds, отправлялись вскоре после полуночи. Следом за Prime служили Terce, Nones, Sext, Vespres и т. д., не менее шести в день. (Прим. Найджела Вольффе.)


[Закрыть], – сказал Гийом де Пуатье. – Даже лица умывать не стану, отправлюсь до свету, во славу Господа. Можешь поехать на осле моего оруженосца или остаться здесь, служить Господу незаметно, ничтожными делами.

На следующее утро я покинул тот единственный дом, который помнил в своей жизни, келью столь тесную, что туда только-только помещался соломенный тюфяк, и столь низкую, что я не мог разогнуться там во весь рост [30]30
  Во многих монастырях кельи намеренно строили так, чтобы обитатель вынужден был постоянно находиться в полусогнутом положении, обретая таким образом добродетель смирения. (Прим. Найджела Вольффе.)


[Закрыть]. Поелику бедность входила в число обетов, приносимых бенедиктинцами, я не взял с собою ничего, кроме грубой рясы, в коей ходил, и мириадов насекомых, в ней обитавших. Ох, что бы мне выбрать и дальше терпеть ту ничтожную жизнь, к коей я успел привыкнуть!

Часть вторая

Глава 1

Даллас, Техас. На следующий день

Лэнг терпеть не мог авиаперелетов. Будучи пристегнутым ремнями к креслу в самолете, он чувствовал себя совершенно беспомощным и лишенным возможности хоть как-то на что-то повлиять.

Он мрачно сидел в зале ожидания возле двадцать второго выхода в терминале «Америкэн эрлайнс» далласского аэропорта Форт-Уэрт и наблюдал за мужчиной с маленьким мальчиком.

Мужчина, хорошо за сорок, с волосами мышиного цвета, лысеющий со лба, с небольшим брюшком, относился к тому типу людей, которых в помещении, забитом народом, видишь в последнюю очередь. Именно таких типов Лэнг был обучен замечать прежде всего. Белокурый мальчик лет четырех-пяти мало походил на мужчину, с которым летел, так что вряд ли они были родственниками. Зато лучшее прикрытие, чем поездка с ребенком, трудно выдумать. У кого-то там были неплохие мозги.

Лэнг почти не обратил на них внимания, когда в Атланте этот человек протиснулся к стойке «Дельта» и купил билеты, во всеуслышание объяснив, что ему приходится лететь по семейным, видите ли, обстоятельствам. Так где же у него эти самые обстоятельства?

Лэнг по кредитной карте купил билет до Далласа, отошел к стойке «Америкэн», там воспользовался фальшивым, к тому же просроченным паспортом, оставшимся от прошлой жизни, и за наличные приобрел билет от Далласа до Форт-Лодердейла. Оттуда он намеревался доехать на такси до Майами и вылететь в Рим через нью-йоркский аэропорт Кеннеди. Этот окольный путь Рейлли выбрал потому, что в толпах туристов было нетрудно затеряться и «стряхнуть» слежку.

В Атланте у него не было причины думать, что эта пара может оказаться не тем, что представляет из себя. Подозрения появились, когда в Далласе они вместе с ним отправились из терминала «Дельты» в терминал «Америкэн». Они не успели получить единственный чемодан, который сдали в багаж в Атланте, лишь у мальчика на спине был тот самый ярко-желтый рюкзачок, с которым он садился в самолет. Их появление возле дверей, через которые проходила посадка в самолет до Лодердейла, привлекло внимание Лэнга.

Даже учитывая постоянные тарифные войны, которые вели между собой компании, маршрут Атланта – Лодердейл через Даллас был, мягко говоря, необычным.

Лэнг заметил, как этот тип подошел к телефонам-автоматам. Он, несомненно, хотел предупредить кого-то во Флориде, чтобы там были наготове. То, что мужчина звонил по автомату, а не по сотовому телефону, говорило о том, что он из той крайне малочисленной части американцев, у которых нет мобильников, либо о том, что он беспокоится по поводу секретности разговора. У Лэнга вдруг прорезался интерес к происходящему на взлетном поле, совершенно обычный для пассажиров, ожидающих вылета. Он подошел к стеклу и встал совсем рядом с телефонами-автоматами, откуда слышал бы каждое слово. Говоривший сердито взглянул на него и повесил трубку, не попрощавшись.

Вскоре после этого мужчина повел мальчика в туалетную комнату. Лэнг подошел к газетному киоску, купил «Ю-Эс-Эй тудей», покопался в конфетах и выбрал три «пепперминт патти» в шоколаде, упакованные в фольгу. Затем он направился следом за мужчиной и мальчиком в туалет и закрылся в кабинке. Со стороны должно было казаться, что Лэнг делает свои дела, читая при этом газету.

Рейлли должно было очень уж сильно не повезти, чтобы лысый успел еще раз позвонить по телефону до его возвращения.

Вернувшись в зал ожидания, Лэнг осмотрелся по сторонам, как будто искал, куда сесть, и выбрал место рядом с мальчиком, который с упоением нажимал на кнопки игровой приставки «гейм бой». Немного сдвинув его рюкзачок ногой, Лэнг сел так, чтобы ребенок оказался между ним и своим спутником. При этом Рейлли принял такую позу, что желтый рюкзачок оказался почти у него под ногами.

– Во что играем? – спросил он мальчика.

Тот явно не стеснялся посторонних и ответил, не отрывая глаз от игрушки:

– В «Э-ни-гму».

Некоторое время Лэнг смотрел на квадратики, мелькавшие на маленьком экране. Он явственно чувствовал вопрос, занимавший взрослого: знает Рейлли или нет? Но этот тип в любом случае не мог ничего предпринять, не привлекая к себе всеобщего внимания.

– Как же ты играешь? – с почти натуральным любопытством спросил Лэнг.

В ответ он выслушал на удивление подробное и внятное объяснение, а ведь мальчик был таким маленьким!

– Похоже, что в эту игру интереснее играть вдвоем, – заметил Рейлли.

– Мистер, вы очень добры, – вмешался взрослый. – Но нет никакой необходимости…

Лэнг не смог определить акцент, но можно было поклясться, что парень не из Атланты.

– Я просто сам хочу поиграть, – парировал Рейлли. – Это, знаете ли, напоминает о моем сынишке. – Он изобразил на лице скорбь. – Ему было примерно столько же, когда он умер от лейкемии.

Глаза блондина, сидевшего на расстоянии вытянутой руки от Лэнга, коротко сверкнули. Теперь у него не осталось ровно никакой возможности потребовать, чтобы Рейлли отвязался от мальчика. Судя по выражению лица «хвоста», до него это тоже дошло.

– Можно? – Лэнг протянул руку.

Ребенок оглянулся на взрослого – разрешит ли? – и протянул игрушку. Рейлли неловко взял ее и с возгласом «Ой!» уронил.

Нагнувшись под сиденье, чтобы достать коробочку, напичканную электроникой, Лэнг незаметно извлек что-то из своей штанины и взял в руку.

Потом он вдруг резко выпрямился, указал пальцем куда-то вглубь зала ожидания и вскрикнул:

– Эй, смотрите! Это же Мел Гибсон!

Все головы, как по команде, обернулись в ту сторону. Лэнг сунул то, что держал в руке, в рюкзак мальчика и достал наконец игру из-под кресла.

– По-моему, я чего-то не понял, – смиренно произнес он. – Покажи-ка мне еще разок, как нужно действовать.

Когда через несколько минут объявили посадку, Лэнг заметно проигрывал своему маленькому сопернику.

Пользуясь правами пассажира первого класса, Рейлли прошел в голову очереди. Там находилась стойка, где после 11 сентября всегда дежурили сотрудники службы охраны, выборочно проверявшие пассажиров. Протянув билет молодой женщине-контролеру, Лэнг наклонился и что-то прошептал ей на ухо. По ее реакции люди со стороны могли подумать, что ей было сделано непристойное предложение.

Она повернулась и быстрым шагом удалилась, ничего даже не сказав своим помощникам.

Лэнг помахал своему маленькому партнеру по игре и прошел на посадку.

Он уже прихлебывал шотландский виски и неторопливо листал взятую с собой книжку, отыскивая место, где читал, когда по проходу самолета прошла женщина, кинула тощий портфель в сетку над головой и плюхнулась в кресло рядом с Лэнгом. Она была одета по-деловому, в серый жакет и юбку в тон. Из косметики на ней были только губная помада и немного румян. Волосы пепельного цвета собраны в тугой узел, скрепленный черепаховым гребнем. На безымянном пальце сверкал бриллиант, который в любом месте, кроме Техаса, сочли бы вульгарным. Совсем молодая – двадцати с небольшим лет, – она тем не менее пыхтела, как восьмидесятилетняя старуха, преодолевшая без остановки три лестничных марша.

Лэнг улыбнулся ей, поставил стакан на столик и заметил:

– Похоже, вам пришлось бежать до самолета.

Девушка глотнула воздуха широко раскрытым ртом и лишь после этого смогла ответить:

– Я уже решила, что они отменят рейс, а мне позарез, ну просто позарез нужно в Форт-Лодердейл.

Если перстень еще позволял в этом усомниться, то по тягучему выговору можно было безошибочно узнать уроженку штата Одинокой Звезды [31]31
  Штат Одинокой Звезды – официальное прозвище Техаса, единственная звезда на флаге которого символизирует независимый дух его жителей.


[Закрыть].

– Отменят рейс? – Лэнг очень натурально изобразил крайнее удивление.

Она дернула головой. При этом несколько непокорных волосков, выбившихся из-под гребня, зашевелились, словно длинные ножки какого-нибудь насекомого.

– Представляете, какой-то парень пытался протащить в самолет пистолет.

– Не может быть!

– Может-может. В сумке родного сына. Кто-то предупредил охрану. Они привезли передвижную рентгеновскую установку – и вот оно! Здоровенная пушка в рюкзачке у малыша.

Лэнг аж рот раскрыл от удивления.

– Вы видели этот пистолет?

– Нет, охранники сразу увели этого парня, сказали, что обыщут рюкзак в особом помещении. Я думаю, они побоялись, что он дотянется до оружия и устроит стрельбу прямо в толпе. А малыша мне было так жаль, так жаль…

Лэнг вскинул руки, демонстрируя согласие.

– Втягивать ребенка в такие дела – это просто низость.

Именно тогда он заметил, что под ногтями у него остались черные полоски – следы от шоколада. Тот попал туда, пока Лэнг, сидя на унитазе, грел конфеты в ладонях, чтобы можно было придать им форму буквы «L», наподобие пистолета, а потом обернуть полученную фигурку в фольгу, наилучшим образом отражающую рентгеновские лучи.

Пусть организация, следящая за ним, всемирная и имеет собственную разведку, но обмануть можно, в общем-то, кого угодно.

Лэнг наклонил голову, чтобы не удариться о полку, и сказал:

– Похоже, я еще успею вымыть руки, прежде чем нас заставят пристегнуться.