Текст книги "Секрет Пегаса"

Автор книги: Грег Лумис

сообщить о нарушении

Текущая страница: 2 (всего у книги 23 страниц)

Глава 2

1

«Дельта», рейс 1074 Париж – Атланта.

22:35 по восточному поясному времени

Лэнг совершенно изнемог, но заснуть ему никак не удавалось. Ничего не видя, он глядел на экран, висевший под потолком салона «Боинг-777», где показывали какую-то комедию. Кресла в первом классе были широкими, места для ног вполне хватало, однако он все время ерзал на сиденье, снедаемый горем, невольным любопытством и страхом перед полетом.

Хоть с открытыми, хоть с закрытыми глазами – он мало что видел, кроме образов Джеффа и Джанет. А еще ездока скутера с ножом в руке.

Совпадение? Прежний опыт научил его не доверять кажущемуся отсутствию связи между событиями, случающимися одновременно. Но кто мог захотеть убить женщину, которая посвятила жизнь своему приемному сыну и другим ребятишкам беспокойного земного шара? Рассуждая в том же направлении, кто мог захотеть убить его самого?

Какие-то старые обиды? Он не мог вспомнить ничего такого, что могло бы породить ненависть, не остывшую за пятнадцать лет.

– Желаете чего-нибудь? – с милой улыбкой на недавно накрашенных губах осведомилась стюардесса.

Лэнг покачал головой и ответил:

– Нет, благодарю вас. Все хорошо. – Хотя на самом деле все было плохо.

Он гнал мысли о Джанет и Джеффе из головы, как отец мог бы выставлять расшалившихся непослушных детей играть во двор. Мысли о двух металлических ящиках, находившихся в багажном отделении самолета, никак не могли помочь заснуть. Думай о чем-нибудь приятном, успокаивающем…

Неужели это происходило всего две ночи назад, за считаные часы до звонка Патрика?

Тот вечер он провел в обществе преподобного отца Френсиса Нарумбы. Они обедали в «Таверне Мануэля», довольно непрезентабельном баре, посещаемом студентами, политиками и людьми, гордо называвшими себя местной интеллигенцией. Единственными достоинствами этого бара были уютные, хотя и обшарпанные, кабинки и истертые табуретки. Обслуживали здесь неприветливо, кормили неважно, однако это было одним из немногочисленных мест, где чернокожий священник и белый юрист могли беседовать на латыни, не привлекая ничьего внимания.

Лэнг и Френсис вели свою собственную кампанию за сохранение языка Вергилия и Ливия. Оба оказались жертвами классического образования: Лэнг по причине упрямства, позволившего ему отбиться от факультета бизнеса, а священник – потому что латынь преподавали в семинарии.

Они были равно нужны друг другу. Слишком мало имелось вокруг людей, интересовавшихся историей, уходившей дальше прошлого номера бульварного еженедельника «Пипл». Не мешало дружбе даже то, что Лэнг относил к современности все, что случилось позже первого завоевания Рима, а Френсис потрясающе много знал о Средневековье. Насчет роли католической церкви в том мире можно было спорить до бесконечности.

Священник терпеливо слушал, пока Лэнг, выпуская пар, ругал за некомпетентность прокурора округа Фултон и всех его подчиненных. Основанием для его недовольства была не только альтруистическая забота о благополучии добрых сограждан.

Если клиент уже целый год находится под выдвинутым против него обвинением, это очень нехорошо для дел, особенно для тех, которыми занят он сам. Наличие такого обвинения создает большие трудности, тем более что публика всегда исходит из презумпции виновности, пока не будет убедительно доказано обратное.

– Если окружной прокурор настолько некомпетентен, то как, по-вашему, он смог достичь своего положения? – спросил Френсис, разглядывая устрашающе пережаренный кусок филе семги.

Потом он пожал плечами. Только так и можно было относиться к редкостно неумелым поварам этого заведения.

–  Fabas indulcet fames.

«Бобы услаждают голод». Они постоянно соревновались, щеголяя друг перед другом афоризмами древних римлян.

Лэнг заказал себе гамбургер. Чтобы испортить это блюдо, нужно приложить слишком уж большие усилия.

– Нет уж, бобы вкуснее не делаются, насколько бы ты ни был голоден, а уж для того, чтобы есть их с удовольствием, нужно очень сильно проголодаться. Ну а на ваш вопрос отвечу кратко: своего положения он достиг благодаря друзьям, а не способностям. Ne Aesopum quidem trivit.

– Вы серьезно? Он не читал Эзопа?

Лэнг отхлебнул теплого пива из кружки и заявил:

– Из-за веры в святых вы все воспринимаете слишком буквально. Проще выражаясь, он не знает ровным счетом ничего.

Священник отпил из чашки, содержимое которой, скорее всего, не отличалось температурой от пива Лэнга, и проговорил:

– Damnant quod non intelligunt.

«Чего не понимают, то осуждают».

После обеда они кинули монетку, кому платить, и Лэнг проиграл в третий раз подряд. Ему иногда приходило в голову, что Френсису в этом деле помогают сверхъестественные силы.

– Как дела у Джанет и Джеффа? – спросил тот, когда они уже направлялись к автомобилю.

Вопрос был задан не из одной только вежливости. Как ни странно, после развода Джанет сделалась ревностной католичкой и принимала активное участие в жизни прихода, которым руководил Френсис. Как подозревал Лэнг, она, вероятно, рассчитывала на то, что бескомпромиссное отношение церкви к разводам удержит ее от новой ошибки. Иностранца Джеффа к Френсису, уроженцу одной из очень малопривлекательных африканских стран, притягивало именно чужеземное происхождение священника.

– Чудесно. – Лэнг сунул руку в карман за ключами от «Порше». – На той неделе они ходили на бейсбол. «Брейвс» открывали сезон.

– Мне кажется, вы могли бы позволить себе купить нормальную машину вместо этой игрушки, – проворчал Френсис, втискиваясь на пассажирское сиденье.

– Наслаждайтесь ездой или пользуйтесь общественным транспортом! – с бодрой интонацией диктора, читающего рекламные объявления, провозгласил Лэнг. – Кстати, на той неделе Джанет завела для Джеффа собаку, самого уродливого щенка, какого мне только доводилось видеть на ежегодных ярмарках в день благословения животных.

– Красота обманчива, как говорится.

– Это верно, красота обманчива, зато уродство всегда с тобой. – Лэнг повернул ключ зажигания. – Мне кажется, Джанет подобрала эту собачонку, потому что не хотела брать щенка из приюта.

Не дойдя в воспоминаниях до момента возвращения домой, Лэнг, как в бездну, провалился в сон без сновидений. Он вернулся к действительности лишь после того, как та же самая стюардесса с той же самой улыбкой деликатно тронула его за плечо и напомнила, что перед посадкой нужно привести спинку кресла в вертикальное положение.

2

Атланта. Через два дня

Лэнг считал, что большей скорби, чем та, которую он испытал после смерти Дон, быть не может. Он думал, что длительная неизлечимая болезнь горячо любимой женщины, мучения, которые ему пришлось вытерпеть, наблюдая за тем, как она медленно уходила, должны были предохранить его душу от боли новых потерь. Оказалось, что он ошибался.

Глядя, как два гроба, один из которых был вдвое меньше другого, опускали в красную землю Джорджии, он утратил внешнюю бесстрастность, которую требуют от мужчин южные нравы. Лэнг плакал. Сначала слезы подступили к глазам, а потом потекли по щекам. Он не пытался их сдержать. Если кто-нибудь из-за этого перестанет его уважать – ну и черт с ним. Он ведь оплакивал не только Джеффа и Джанет, но и самого себя. У него больше не было семьи. От этой мысли Рейлли преисполнился таким одиночеством, какого никогда прежде не мог себе представить.

Ему уже не раз приходилось терять друзей и знакомых. Ни один взрослый человек не избавлен от такой участи. Погибли несколько его бывших сослуживцев, серьезная опасность была неотъемлемой принадлежностью прежней профессии Лэнга. Он потерял Дон, однако тогда у него было несколько месяцев для того, чтобы подготовиться к неизбежному. Но младшей сестры и племянника он лишился внезапно, да и погибли они совершенно непостижимым образом.

Похороны казались ему чем-то нереальным, наподобие театральной постановки, что ли, устроенной для него одного. Он следил за заупокойной службой, словно со стороны, словно наблюдал за утратой, постигшей какого-то другого человека, или смотрел кино. Так же отрешенно Рейлли следил за тяжкой скорбью, которая рвалась из его души, как зверь, прогрызавший себе путь из клетки.

Ямы, в которых предстояло лежать Джеффу и Джанет, находились рядом с мраморным памятником, еще не потемневшим от непогоды, где имя Дон было вырезано настолько же глубоко, насколько глубокой была боль потери, которую он ощущал каждое воскресенье, возлагая букет цветов на этот бугорок, носивший ее имя. Теперь, когда Джефф и Джанет тоже ушли в вечность, где уже находилась Дон, ему предстояло навещать еще две могилы.

Не слушая того, что читал по молитвеннику Френсис, он вспоминал все видеоигры, в которые играл с Джеффом, снова видел перед собой домашние задания, об отличном выполнении которых говорили звездочки, наклеенные учителями. Ему остро не хватало их обоих, но смерть ребенка служила еще одним доказательством того, что Бог отрекся от нашего мира и занимается чем угодно, но только не его судьбой.

К тому времени, когда прощающиеся – соседи, коллеги Джанет, кое-кто из родителей друзей Джеффа – закончили свои искренние, но совершенно бесполезные высказывания, скорбь Рейлли переродилась в ярость. Тот, кто это сделал, должен заплатить по наивысшему счету. Неважно, сколько на это уйдет времени и сил, как далеко придется отправиться. Он отыщет его. Или их.

Они не подумали, с кем связываются. Положим, у него нет настоящей правоохранительной практики, зато имеется уникальный круг знакомых, владеющих информацией, недоступной для полиции. Если понадобится обзвонить их всех до одного, чтобы найти виновных, он это сделает.

Гнев, как ни странно, принес с собою некоторое облегчение, вернул подобие порядка миру, утратившему было всякий смысл своего существования. Лэнг стоял, не обращая внимания на могильщиков, которые уже почти не скрывали своего нетерпения, и отчетливо, почти как наяву, ощущал вкус мщения неизвестным негодяям. Маленький экскаватор, отъехавший на время церемонии в сторону, не мог вернуться и засыпать могилы землей, которую потом предстояло укрыть от глаз впечатлительных людей аккуратно нарезанными квадратиками зеленого дерна.

Чья-то рука деликатно прикоснулась к его плечу. Это оказался Френсис. Мысли Лэнга вернулись к происходящему. Френсис присутствовал на похоронах как священник, друг не только Джанет, но и его собственный.

– Лэнг, нужно думать не о мести, а о Джанет и Джеффе.

Рейлли тяжело вздохнул и осведомился:

– А что, это так заметно?

– Любой, кто увидит ваше лицо, сразу прочтет и мысли.

– Френсис, я не в состоянии просто повернуться и уйти отсюда, забыв о том, что случилось. Кто-то ведь сделал это, убил двоих ни в чем не повинных людей. Только не говорите мне, что такова воля Божья.

Священник покачал головой, глядя на две свежие могилы, и сказал:

– Я думал, что вы решили пригласить меня провести службу, потому что рассчитываете обратиться к силам более высоким, чем ваша собственная. Я…

– Хватит чушь пороть! – взорвался Лэнг. – Что-то ваших высших сил никогда не оказывается на месте, если нужно их вмешательство.

Не успев договорить, он уже пожалел о своих словах, порожденных скорбью, гневом и несколькими почти бессонными ночами. Лэнг не придерживался какого-то определенного вероисповедания, был скорее неверующим, но унижать чью бы то ни было веру совсем не требовалось.

– Простите меня, Френсис, – сказал он. – Я сейчас немного не в себе.

– Это вполне понятно. – Возможно, священник и обиделся, но виду не подал. – Мне кажется, я понимаю, о чем вы думаете. Не лучше ли будет предоставить французской полиции расследовать это несчастье?

– Легко сказать!.. – саркастически хмыкнул Лэнг. – Для них это всего лишь очередное преступление. Я хочу, чтобы преступников постигло возмездие, причем как можно скорее.

Френсис секунду-другую смотрел ему в лицо. Казалось, что большие карие глаза читают мысли Лэнга.

– То, что вам удалось, занимаясь опасным делом, остаться живым и невредимым, вовсе не значит, что вы способны отыскать тех, кто это устроил.

Лэнг никогда не рассказывал Френсису о своей прежней работе. Но священнику, конечно же, хватало ума, чтобы понять, что в прошлом у юриста, получившего высшее образование, когда ему было уже за тридцать, и имеющего почти десятилетний пробел в биографии, был период, который ему не хотелось обсуждать. Френсис догадывался об истине или, по крайней мере, был недалек от нее.

– Способен или нет, но я попробую, – сказал Лэнг.

Френсис молча кивнул, окинул взглядом пологий склон и произнес сакраментальную прощальную фразу:

– Я буду молиться за вас.

Рейлли удалось скривить губы в гримасе, немного похожей на улыбку.

– Это никогда не повредит, – тоже как обычно, ответил он.

Лишь провожая взглядом священника, неторопливо спускавшегося с холма, Лэнг понял, что принял на себя обязательство. Не обещание, брошенное в гневе, не пожелание, высказанное для того, чтобы оказаться забытым, а обязательство.

О том, как его выполнять, он не имел ни малейшего представления.

3

Атланта. Часом позже

С похорон Лэнг отправился в жилище Джанет. Конечно, дом надо было бы выставить на продажу, но он решил не делать этого. Джанет из сил выбивалась, чтобы заработать денег и дать своему сыну кров, который он мог бы считать своим. Этот дом был неотъемлем от них обоих, и Лэнг страшился даже мысли о том, что придется расстаться с ним.

Трава уже отросла. Рейлли с горечью подумал, что Джанет никогда не оставила бы ее нестриженой. Войдя во двор, он чуть не заплакал снова, увидев горку и качели, которые они вдвоем с Джанет установили два года назад. На это занятие была потрачена почти половина теплого летнего дня и море ледяного пива из холодильника. Лишь месяц назад Джефф признался своему дяде, что он уже большой и ему теперь нельзя играть на горке, как это делают малыши.

Лэнг открыл запертую дверь и сразу почувствовал, что дом успел приобрести ту атмосферу, которая всегда бывает заметна в обезлюдевших помещениях. Сказав себе, что ему необходимо внимательно осмотреть все, он поднялся наверх, опять спустился. Оказавшись в гостиной Джанет, Рейлли мрачно улыбнулся. Комната казалась намного опрятнее, чем он привык ее видеть. На стенах висели картины: угрюмые святые, суровые мученики и распятия, изобилующие струящейся кровью. Джанет коллекционировала живопись на религиозные сюжеты, и подтолкнул ее к этому занятию именно он, Лэнг.

Много лет назад беглец из одной балканской страны привез с собой часть своей художественной коллекции, картины, которые он, вне всякого сомнения, награбил в церквях, закрытых коммунистами, и принялся распродавать ее с таким азартом, который можно увидеть только у людей, впервые приобщившихся к капитализму. На одной картине, насколько помнил Лэнг, была изображена только что отрубленная голова Иоанна Крестителя в луже крови, на другой – истыканное стрелами тело полуголого мужчины, кажется, святого Себастьяна. Потрясающие краски, ранневизантийский стиль, да и цена на лондонском аукционе тоже весьма достойная. Джанет незадолго до того стала католичкой, и Лэнг решил, что подарить ей такую картину будет очень даже кстати. Если нет, то возникнет повод посмеяться.

Подарок пришелся куда более к месту, чем ожидал Лэнг. Он положил начало интересу, сопровождавшему всю последнюю часть жизни Джанет. Даже присоединившись к католической церкви, она не сделалась фанатичкой. А вот портреты изможденных святых и изображения их житийных страданий ей нравились. Его сестра объясняла свою привязанность тем, что это единственный жанр искусства, произведения которого она может приобрести. Картины импрессионистов и их современных последователей настолько дороги, что о них нечего было и мечтать. Зато церковной живописи на рынке так много, что цены на нее держатся на приемлемом уровне, и Джанет могла иной раз покупать даже древние произведения.

Еще ее развлекали не всегда удачные попытки Лэнга переводить латинские надписи, которые частенько попадались на картинах.

Он разделял интерес сестры к коллекционированию. В своих многочисленных путешествиях Рейлли собрал кое-какие вещицы, относившиеся к Античности, столь привлекавшей его: римскую монету с профилем Юлия Цезаря, этрусскую храмовую чашу, рукоять македонского меча, который вполне мог принадлежать кому-нибудь из солдат Александра.

Он уже запирал дверь, когда возле тротуара затормозила машина. Лэнг видел, как почтальон сунул что-то в ящик для писем и укатил.

Сара, секретарь Рейлли, последние несколько дней старательно собирала всю почту, состоявшую по большей части из рекламных объявлений. Это словно напоминало о том, что потребители существуют как ни в чем не бывало. От злой иронии, с которой крохи жизни Джанет оказались законсервированы в списках рассылки каких-то торговцев, делалось еще горше. Как душеприказчик сестры Лэнг собирался оплатить несколько счетов, а затем навсегда распрощаться от ее имени и с картами «Visa», и со службой «AmEx».

В ящике оказались открытка, извещающая о распродаже в универмагах «Нейман-Маркус», местная районная газетка и конверт с крупно отпечатанной надписью «Галерея Ансли». Лэнг почему-то заинтересовался, открыл конверт и извлек оттуда листок. Текст, отпечатанный на принтере, сообщал «дорогому покупателю», что галерея не смогла связаться с ним по телефону, но все же сообщает, что заказ выполнен.

Магазин, гордо именовавший себя «Галереей Ансли», представлял собой небольшую лавку на Шестой или Седьмой улице, всего в нескольких минутах от того места, где сейчас находился Лэнг.

«Вовсе незачем гонять туда Сару, – решил он. – Заеду сам».

За прилавком стояла совсем юная девушка с торчавшими в разные стороны бордово-красными волосами, очень густо подкрашенными губами, с татуировкой в виде бабочки на шее и серьгой-колечком, продетым через левую бровь. При взгляде на нее бездетным взрослым должно было становиться не по себе. Девушка посмотрела на него, на письмо. Ее мерно жующая челюсть приостановилась ровно настолько, чтобы выронить одно коротенькое слово:

– Вы?..

– Лэнгфорд Рейлли, брат доктора Холт.

Девушка вновь посмотрела на письмо, которое он держал в руке, опять взглянула ему в лицо.

– Иисус! Я же читала в газете!.. Ой, я вам так сочувствую! Доктор Холт… Она была такая славная. Вот лажа-то!

За свою жизнь он слышал множество соболезнований, да и сегодня их прозвучало более чем вдоволь. Но все равно слова девчушки прозвучали очень искренне.

– Благодарю вас. Я занимаюсь ее имуществом. Поэтому… – Он снова показал девушке письмо, которое продолжал держать в руке.

– Ой! Извините. Я сейчас принесу…

Она скрылась за стеллажами, но Лэнг без труда мог следить за ее передвижением по звуку лопающихся пузырей жвачки.

Когда девушка вернулась, в руках у нее был сверток из коричневой оберточной бумаги.

– Доктор Холт прислала это из Парижа и попросила нас изготовить рамку и оценить картину для страховки. – Девушка оторвала от свертка конверт, приклеенный скотчем. – Здесь полароидный снимок и акт оценки. Храните их где-нибудь в надежном месте, а у нас останется копия. – Она положила конверт и сверток на прилавок и сверилась с чеком. – С вас двести шестьдесят семь пятьдесят пять, с учетом налога.

Лэнг протянул ей пластиковую карту и, пока она не спеша вкладывала ее в терминал, сунул конверт во внутренний карман пиджака. Что же делать с очередной картиной на религиозную тему? О том, чтобы продать ее, не могло быть и речи. Джанет купила эту вещь в последние часы своей жизни. Он найдет для нее подходящее место.

Рейлли подписал чек, свидетельствующий о снятии денег с кредитной карты, убрал ее в карман и взял сверток под мышку. В дверях он остановился, чтобы переход из полутемного помещения магазина к яркому весеннему солнечному свету улицы был не так резок для глаз.

Ему показалось, что там что-то неладно.

Давным-давно выработанное умение, позволявшее Лэнгу совершенно бессознательно замечать все, что происходит вокруг, подобное инстинкту, благодаря которому олень издалека угадывает присутствие хищника, сделалось его неотъемлемой частью и сохранялось все те годы, когда он в нем не нуждался. Подсознание Рейлли отмечало даже сущие мелочи. Например, если швейцар дома, в котором он жил, стоял не слева, а справа от двери, или в богатом квартале, где подобало ездить «БМВ» и «Мерседесам», появлялась ржавая развалюха.

Ему понадобилось не более секунды, чтобы осознать, что он остановился, и еще одна, чтобы понять причину этого. Мужчина на другой стороне улицы!.. На первый взгляд могло бы показаться, что этот бродяга выветривал из головы демонов – следствие плохого вина, выпитого в каком-нибудь заваленном обрывками газет и битым стеклом подъезде дома, пустующего в ближнем квартале. Мужчина сидел лицом к Лэнгу с вроде бы закрытыми глазами. Грязная камуфляжная куртка, дырявые джинсы, протертые кроссовки без шнурков – все, казалось бы, соответствовало образу. Один из тысяч бездомных изгоев, шатающихся по городу. Но много ли среди них чисто выбритых и коротко – так, что волосы не свисают из-под вязаной шапочки, – стриженных? Даже если допустить, что он только что побывал в полицейском санпропускнике, вряд ли этот тип стал бы торчать здесь, где нет совершенно ничего интересного для него, в то время как в церкви, находящейся совсем неподалеку, на этой же улице, раздают суп и сэндвичи. К тому же слишком уж быстро он задремал. Лэнг мог поручиться, что, когда он входил в магазин, парня тут не было. Спустя две-три минуты он откуда-то взялся, успел удобно устроиться и уснуть. Даже разъедающая кишки отрава, купленная на долларовую подачку какого-нибудь яппи, у которого проснулась совесть, не может так быстро сбить человека с ног.

«Конечно, я могу и ошибаться, – сказал себе Лэнг. – В этом районе множество бродяг, и одного все-таки можно было не заметить. Но такое маловероятно».

Подняв руку, словно закрывая глаза от солнца и оставив щелку между пальцами, Рейлли направился к своему «Порше», поглядывая на спящего бродягу. Вязаная шапочка медленно повернулась. Значит, за Лэнгом велась слежка.

Он сел в машину, объехал квартал и вернулся на то же место. «Спящий» бродяга исчез.

Лэнг кое-что напомнил себе. Даже если ты решишь, будто у тебя мания преследования, это вовсе не обязательно будет означать, что слежки нет.