Текст книги "Секрет Пегаса"

Автор книги: Грег Лумис

сообщить о нарушении

Текущая страница: 13 (всего у книги 23 страниц)

Глава 2

1

Лондон, Сент-Джеймс. 16:00 того же дня

Герт еще раз прочла записку, потом скомкала ее и кинула в корзину для мусора.

Подонок!Женщина с силой швырнула сумочку через всю комнату и с удовольствием услышала, как та шмякнулась о стену. В Италии она не только спасла его драгоценную задницу, но и пустила в ход свои связи; кстати, собственные деньги тратила, чтобы он смог попасть в Лондон.

Как же Рейлли отблагодарил ее? Бросил, как дешевую шлюху!

Она чуть не пожалела, что так и не научилась плакать, настолько больно и обидно ей стало. Сев на край кровати, Герт закурила и уставилась на струйку дыма, поднимавшуюся к потолку.

Впрочем, уже через несколько минут рациональная часть ее натуры, естественно, взяла верх над эмоциональной. Лэнг ведь ничего ей не обещал, более того, изо всех сил старался отговорить ее от поездки. Типично мужское поведение. Он галантно заботится о том, как бы не подвергнуть даму опасности, но совершенно не думает о том, что кто-то должен был бы прикрывать его со спины. Старомодный мужской шовинизм. Пусть очень даже милый, но ведь самый верный путь угробить себя.

У него это вполне может получиться.

Она и сейчас, давно не практикуясь, стреляет гораздо лучше, чем Лэнг в свои молодые годы, к тому же прекрасно осведомлена о современном состоянии своей профессии. Но важнее всего то, что противники, кем бы они ни были, по всей вероятности, не в курсе насчет ее участия в игре. Теперь, когда фотографии Рейлли появились на первых полосах газет, прикрытие в виде супруги, сопровождающей его, нужно ему как никогда.

Мужчины вообще, Лэнг в частности, бывают иной раз просто непроходимо глупы. От этой мысли ей стало немного лучше.

Нет, Лэнгфорд Рейлли, без меня ты не обойдешься. Да, Schatz [77]77
  Сокровище (нем.).


[Закрыть]. А то, что ты такой Dummkopf [78]78
  Дурак, тупица (нем.)


[Закрыть], ничего тут не меняет.

Герт потянулась было к телефону, стоявшему на тумбочке по другую сторону кровати, но тут же одернула себя. Она поднялась, погасила сигарету в пепельнице и вышла из номера, пытаясь припомнить, где же поблизости видела телефон-автомат.

2

Оксфорд. 10:00, на следующий день

Следующим утром, довольно поздно, Лэнг, сидевший за рулем старенького «Моррис Минора», съехал с шоссе М40. Шестьдесят миль, отделяющих Оксфорд от Лондона, он преодолел благополучно, насколько это возможно в машине размером с коробку из-под ботинок. Совсем маленькую. Единственной неприятностью, если не считать судорог в тех мышцах, о существовании которых он прежде не имел никакого представления, был метеоризм, никак не желавший прекращаться. Причиной его послужили блюда индийской кухни, которые Рейчел, жена Джейкоба, решила приготовить по случаю приезда старого друга. Когда-то среди разведчиков разных стран она считалась едва ли не худшим кулинаром, однако всегда страстно любила готовить. Чтобы отказаться от ее приглашения на обед, некоторые умники порой прибегали к самым разнообразным хитростям, многие из которых стали со временем передаваться как анекдоты.

Накануне вечером она приготовила нечто вроде бомбейского алу – острое блюдо из картофеля. Поданное с пылу с жару, оно успело обжечь вкусовые сосочки на языке Лэнга, что не позволило ему в полной мере ощутить глубину краха последнего кулинарного эксперимента хозяйки. Так что Рейлли удалось отделаться легко – только газами в кишечнике.

Название Магдален-бридж следовало, со свойственной британцам нелюбовью к согласным, произносить как «модин». Впрочем, как ни называй этот мост, с него Лэнгу открылся вид на скопище нежно-медовых шпилей и готических башен, носивших название Оксфорд. Этот пейзаж оставался практически неизменным почти полтысячи лет. Город, конечно, менялся, в частности, здесь находился автомобильный завод «Ровер». Все же в нем сохранялся средневековый дух, который все его обитатели – горожане, профессора и студенты – старались хранить и поддерживать.

В отличие от американских университетских городков, в Оксфорде располагалось множество высших и средних учебных заведений, существующих более или менее независимо. Колледж Крайст-Черч был среди них одним из старейших и крупнейших.

Совсем рядом с Эбингтон-роуд Лэнг отыскал место, где можно было бы приткнуть машину среди велосипедов, самого популярного транспортного средства в Оксфорде, и вошел в Том-Квад, самый просторный из «квадратов» – дворов между учебными корпусами, – названный так в честь большого звучного старинного колокола, до сих пор отбивающего часы. Британцы любят не только проглатывать звуки в словах, но и давать имена башням и колоколам.

Перед выездом Лэнг записал указания Джейкоба и сейчас, перечитав их, направился по одной из дорожек, рассекавших гигантским крестом газон с аккуратно подстриженной травой. На противоположной стороне двое молодых людей перебрасывались тарелкой «фрисби».

Рейлли прошел под аркой и поднялся по ступенькам, глубоко вытоптанным за несколько столетий ногами бесчисленных студентов. Точно такие же были в офисе Джейкоба, но там ходили юристы и их клиенты. Пройдя по полутемному коридору, Лэнг обнаружил потускневшую табличку, извещавшую о том, что он стоит перед кабинетом Хьюберта Стокуэлла с кафедры истории. Едва Рейлли поднял руку, чтобы постучать, как дверь резко распахнулась и ему навстречу вышла молодая женщина, несущая в обеих руках целую кипу книг и бумаг. Она удивленно взглянула на Лэнга и поспешила к лестнице.

Рейлли подумал, что выражение ее лица не могло иметь никакого отношения к проблемам его кишечника.

– Входите-входите, – произнес изнутри громкий, хорошо поставленный голос. – Не стойте в дверях.

Лэнг повиновался.

В первое мгновение ему показалось, что по комнате только что пронесся торнадо. Повсюду, даже на полу, валялись бумаги, книги и журналы. Этим помещение очень походило на кабинет Джейкоба. Имелся здесь и свой специфический запах старой залежавшейся бумаги, знакомый Лэнгу по нечастым визитам в судебный архив. Возвышение, на котором громоздилось особенно много бумаг, Лэнг не без труда опознал как письменный стол. За ним сидел круглолицый бородатый человек в очках с толстой роговой оправой, который мог бы с успехом сыграть роль Криса Крингла [79]79
  Крис Крингл – герой фильма «Чудо на Тридцать четвертой улице» (США), исполняющий роль Санта-Клауса на рождественских торжествах.


[Закрыть], не успевшего постареть.

– Вы, как я понимаю, и есть тот самый друг Джейкоба, – сказал он. – Для того чтобы быть моим студентом, вы, пожалуй, староваты.

Лэнг протянул руку, которую хозяин кабинета словно не заметил, и назвался:

– Лэнг Рейлли.

– Хьюберт Стокуэлл, – ответил сидевший за столом мужчина, не вставая. – Очень приятно и т. д. – Он попытался было сказать что-то еще, но осекся, сморщил нос и чихнул. – Чертова старина! Сквозняки, сырость, холодные каменные полы. Просто удивительно, как это мы все еще не перемерли от воспаления легких!

Стокуэлл извлек не самый чистый носовой платок и вытер кончик носа. Свою тряпицу он убрал настолько быстро, что Лэнг не мог бы поручиться, что вообще ее видел. Он сразу понял, что играть в наперстки с этим профессором было бы рискованно.

– Значит, вы и есть тот парень, которого интересуют тамплиеры?

– Насколько я понимаю, вы специалист по ним.

– Чушь, – возразил Стокуэлл, хотя, похоже, принял комплимент не без удовольствия. – Впрочем, они успели наследить как раз в том периоде истории, о котором я действительно кое-что знаю. Вы ведь янки, верно?

Резкая перемена темы разговора заставила Лэнга «переключить передачу» в мозгу и лишь потом ответить:

– Вообще-то, я из Атланты, а там очень многие обиделись бы на такое обращение. Это связано с неким генералом-янки, который неосторожно обращался с огнем.

Стокуэлл качнул головой и стал похож на одну из тех куколок-сувениров, какие раздают первым пяти тысячам зрителей, поднимающихся на трибуны стадиона перед началом бейсбольного матча.

– Как же, как же… Шерман. «Унесенные ветром» и все такое. Простите, не хотел обидеть.

– А я нисколько не обиделся. Так вот, о тамплиерах…

Профессор вскинул руку и прервал посетителя:

– Я тут вовсе ни при чем, старина. У меня был коллега, Вольффе, Найджел Вольффе. Он сходил с ума от этих ребят, переводил какой-то манускрипт, каракули, вроде бы написанные одним из тамплиеров перед казнью. Тот бедолага там просил милости у Бога, признавался в грехах, каялся, в общем, все, что полагалось в средневековой церкви, насколько я понимаю.

– Да и у самых что ни на есть современных католиков, – добавил Лэнг.

У Стокуэлла на мгновение отвисла челюсть, а очки сами собой соскользнули на кончик носа.

– О, я вовсе не хотел…

Лэнг улыбнулся, давая понять хозяину кабинета, что тот может разговаривать с ним совершенно спокойно, как один антипапист с другим.

– Вы сказали, что у вас был коллега…

Стокуэлл тяжело вздохнул и подтвердил:

– Совершенно верно, в прошедшем времени. Бедняги Вольффе с нами больше нет. Потрясающий парень, в вист играл как бог. Настоящая трагедия!

Лэнг почувствовал холодок, порожденный отнюдь не пресловутыми сквозняками, на которые жаловался Стокуэлл.

– Насколько я понимаю, мистер Вольффе…

Стокуэлл чихнул, повторил свой эффектный трюк с платком и поправил:

– Доктор Вольффе.

– …Доктор Вольффе умер не естественной смертью.

Стокуэлл уставился на Лэнга, его брови соприкоснулись, как спаривающиеся гусеницы.

– То есть?

– Я спросил, как умер доктор Вольффе. Вероятно, несчастный случай?

– Да-да. Вы, наверное, читали или видели по телевизору?

– Конечно.

Профессор повернулся и уставился в единственное окно, имевшееся в этой захламленной комнате. На лице у него появилось такое выражение, будто ему страстно захотелось выбраться на улицу и поиграть.

– Сказали, что он, по всей вероятности, вскипятил чай и не закрыл газовую горелку. Взрывом выбило стекла чуть не по всему «квадрату».

– А потом случился пожар.

Стокуэлл не без усилия оторвался от вида за окном.

– Редкостная у вас память, мистер…

– Рейлли.

– Да-да, Рейлли. Удивительно, как вы запомнили то, что несколько месяцев назад промелькнуло в газетах и на телевидении.

Лэнг оперся о стол, заваленный бумагами, подался вперед и спросил:

– Его труды о тамплиерах тоже сгорели?

Санта-клаусовская физиономия Стокуэлла сделалась скорбной. Утрата научного труда явно печалила его куда сильнее, чем гибель коллеги.

– Боюсь, что да. Оригинал рукописи, рабочие материалы – все, кроме первых набросков.

Неужели выяснится, что Лэнг не зря предпринял эту поездку?

– Где же могут быть эти наброски?

– В университетской библиотеке.

– Вы хотите сказать, что я могу запросто прийти туда и прочитать их?

Стокуэлл встал и осмотрелся по сторонам, сделавшись очень похожим на ребенка, который пытается вспомнить, где же оставил свои санки.

– Не совсем так. Получить их должен я. Бедняга Вольффе передал копии мне, просил помочь. Он никогда не умел доводить свои работы до ума. Я как раз этим занимался, когда… Теперь-то ему с публикацией спешить некуда, верно? Я оставил распечатки в своем шкафу, решил, что со временем закончу работу и посвящу ее его памяти. Так что, пойдем?

Лэнг изрядно удивился бы, если бы достопочтенный профессор носил не твидовый пиджак с кожаными вставками на локтях, а что-нибудь другое. С вешалки, прибитой возле двери, он снял твидовую же кепку. Стандартное академическое обмундирование.

Уворачиваясь от велосипедистов, они свернули на Кэтт-стрит и оказались перед массивным зданием Бодлеанской библиотеки, выстроенным в XIV веке. Здесь хранились оригинал Великой хартии вольностей, бесчисленное множество иллюстрированных манускриптов и, самое меньшее, по одному экземпляру всех книг, когда-либо напечатанных в Великобритании.

Стокуэлл указал на соседнее круглое здание, увенчанное высоким куполом, в пышном стиле классического итальянского барокко, с пилястрами, обрамляющими высокие окна.

– Библиотека Радклиффа, – пояснил он. – Читальный зал. Подождите меня там, а я пока подберу материалы Вольффе.

Лэнг распахнул тяжелую дубовую дверь. Как ни странно, она оказалась высотой не более пяти с половиной футов, и ему пришлось пригнуться, чтобы войти.

«Любому, кто не верит в эволюцию, достаточно два-три раза разбить голову в средневековом дверном проеме, и все сомнения сразу из головы вышибет», – мрачно подумал Рейлли.

В главном читальном зале вдоль стен стояли дубовые столы, сделанные под старину, хотя и вполне современные. Посреди зала в накрытых покрывалами стеклянных шкафчиках хранилось кое-что из главных ценностей библиотеки. Свет ламп, висевших под потолком, казался совсем тусклым и смешивался с дневным, пробивавшимся сквозь помутневшие стекла окон. Тишина ощущалась прямо-таки физически. Лишь изредка безмолвие, пропахшее вековой пылью, нарушал шелест переворачиваемой страницы или попискивание ноутбука. Резкая колика в желудке напомнила Лэнгу о том, что хорошо бы поискать мужскую комнату, удобства, как выражаются некоторые. Здесь никак нельзя было рассчитывать на то, что ему удастся выпустить газы и ускользнуть незамеченным. В зале было, пожалуй, тише, чем на кладбище.

Дожидаясь Стокуэлла, Лэнг рассматривал содержимое застекленных витрин, заботливо укрытое от света. Попадавшиеся изредка латинские фразы он воспринимал как привет от старых друзей, но большая часть текстов была написана на саксонском, нормандско-французском или еще на каких-то вовсе не известных ему языках.

Рейлли разглядывал богато иллюстрированную миниатюрами, украшенную затейливыми буквицами Библию на гэльском, как он предположил, языке, и тут рядом с ним совешенно неожиданно, будто свалившись из каминной трубы, появился профессор. В руке он держал пачку бумаг. Сразу протянув ее Лэнгу, сказал:

– Вот. Когда закончите, закиньте все это добро ко мне в кабинет, лады?

– Спасибо. – Рейлли взял бумаги и пробежал взглядом первую страницу.

– Пустяки. – Стокуэлл уже направлялся к двери. – Друзья Джейкоба – мои друзья, и все такое.

Лэнг сел за ближайший стол и углубился в чтение. У него вновь больно кольнуло в животе. Но теперь уже стряпня Рейчел была тут ни при чем.

 

Тамплиеры: гибель ордена

Повествование Пьетро Сицилийского.

Перевод со средневековой латыни д-ра философии Найджела Вольффе.
 

4

Вскоре по прибытии в Бланшфор я утратил свой статус послушника и, принеся обет, сделался братом ордена нищенствующих рыцарей Храма Соломона. Как мне теперь стало понятно, я утратил также свою невинность и веру.

В полном соответствии с данными мне заверениями я дважды в день ел мясо и столько же раз в неделю мылся, вплоть до наступления Дня Всех Святых. Потом воздух сделался столь холоден, что мытье стало опасным, и я вновь предоставил свое тело паразитам, исконно обитавшим на нем. Но даже сие малое лишение оказалось незначительным, ибо мне дозволено было еженедельно переменять одежды [80]80
  В рукописи использовано латинское слово vestimentum, означающее одежду. Пьетро должен был носить рясу; переводчик выбрал слово, буквально передающее смысл оборота, употребленного в подлиннике. (Прим. Найджела Вольффе.)


[Закрыть]на чистые, что избавляло меня от изрядной части мелких мучителей.

Не только чрево мое по причине еды, куда более обильной, нежели у прочих, посвятивших себя служению Господу, сделалось больше, но и познания мои приросли весьма заметно. Теперь-то я знаю, что мне следовало помнить о том, каков был первородный грех Евы, возжелавшей запретного знания, но, как и у нее, мой разум был охвачен неодолимым вожделением. Чрезмерная тяга к знаниям, причем не только запретным, может быть столь же смертоносной, как и плотское вожделение, но, увы, сие открылось мне слишком поздно.

В замке имелась библиотека, равной которой я никак не мог себе представить. Такая могла быть разве что у нашего святого отца в Риме. Дотоле я видел лишь несколько манускриптов, где словесами и картинами излагалось Священное Писание. В собрании же братьев имелось множество разноцветно изукрашенных томов, в которых текст походил на множество червяков. Сие, как сказали мне, была мудрость древних, сохраненная безбожными сарацинами.

Когда же я спросил, как же труды язычников и еретиков попали в обитель, осененную святым крестом, мне было сказано, что здесь дозволено хранить многие писания, запретные для большинства христиан. Да и впредь мне очень часто приходилось слышать, что законы, по которым живет весь христианский мир, не столь строги к рыцарям Храма.

Исполняя обязанности писца и счетовода, я сделал и другое открытие. Братья создали систему, позволяющую христианину, отправляющемуся в паломничество, сохранить свои деньги и воспользоваться ими, буде возникнет нужда. Паломнику над-лежало сдать некую сумму золотом и серебром в любую обитель тамплиеров и получить взамен кусок пергамента, на коем записаны были его имя, величина вклада и тайный знак, ведомый только братьям. Ежели паломник с таким пергаментом явится в любую другую обитель, хоть в Британии, хоть в Иберии, хоть в германских княжествах, ему там выдадут все то, что он поручил тамплиерам, отправляясь в путь. Тем самым пилигрим избегал повсеместной опасности быть ограбленным разбойниками на трактах или пиратами на морях [81]81
  Это, вне всякого сомнения, была не только первая система чековых расчетов, но и первый случай использования дорожных чеков. (Прим. Найджела Вольффе.)


[Закрыть].

Ради сего тамплиеры изготавливали специальный пергамент, и паломник, желающий воспользоваться столь заманчивою услугою, должен был заплатить за него определенные деньги. Сие показалось мне похожим на грех ростовщичества, запретный для христиан, но разрешенный рыцарям. Но еще хуже было то, что тамплиеры и впрямь ссужали деньги в рост, как и язычники-израильтяне [82]82
  Согласно указу папы римского давать деньги в долг под проценты имели право только евреи. Этим объясняется появление в Европе большого количества еврейских банкирских домов. (Прим. Найджела Вольффе.)


[Закрыть].

Но еще больше удивляли меня деньги, регулярно поступавшие из Рима. В сокровищнице обители тамплиеров хранились несметные богатства. Они тратились не на попечительство над бедными, а на покупку земель, оружия и удовлетворение всяческих прихотей, какие приходили в головы братьям. Даже и при этом изрядная часть щедрых даяний Святого престола не растрачивалась, но сохранялась для целей, кои лишь сейчас начали открываться моему пониманию.

Поначалу я страшился за свою душу, понимая, что грех чревоугодия может принимать разные формы, сочетаться с тягой к безудержному мотовству. Решившись спросить об этом Гийома де Пуатье, я отвлек его от игры в кости, коей он развлекался в обществе других рыцарей. Нельзя не признаться, что на азартные игры, еду и питие вина рыцари тратили куда больше времени, чем на упражнение с мечами, пиками или длинными копьями.

Он упомянул сразу нескольких святых и пожелал провалиться в ад деревянным кубикам с размеченными гранями, которые рыцарь и его товарищи постоянно катали, ставя деньги на кон.

– Ах, Пьетро, юный брат мой, – сказал он, выдыхая пары, насыщенные запахом порождения виноградных лоз. – Я вижу тревогу на твоем лице. Не дерзнули ли цифры выйти из-под твоей власти?

Эти слова вызвали у его компаньонов бурю веселого смеха.

– Нет, – важно ответил я. – Но меня одолевает такое любопытство, что дольше молчать я не в силах. Святой отец шлет нам, как и прочим обителям Храма, великие богатства. Мне говорили, что все, принадлежащие к Святой церкви, должны сами отправлять в Рим посильную лепту, дабы помочь тем самым нашему понтифику. Теперь я вижу, что это не так.

– Когда наш орден только зародился, мы существовали лишь благодаря заботливой поддержке из Рима, позволявшей нам приобретать снаряжение и противостоять неверным, – ответил рыцарь.

– Но ведь Святая земля, по непостижимой воле Господа нашего, утрачена, – возразил я. – Орден больше не может ни защищать паломников, направляющихся в Иерусалим, ни воевать отсюда с сарацинами.

Он кивнул, указал на ближайшее окно.

– Видишь Серр? А с другой стороны находится Ренн. Святой отец пожелал, чтобы мы защищали эти города. За это он изволит награждать нас.

– От чего защищать? – спросил я. – Поблизости нет никаких вражеских армий, а времена варваров давно прошли [83]83
  Хотя в рукописи использовано латинское слово, обозначающее европейские варварские племена, Пьетро наверняка имел в виду викингов, которые в VIII–X веках достигали в своих набегах даже Восточного Средиземноморья. (Прим. Найджела Вольффе.)


[Закрыть].

– Думать ты можешь так, как хочешь, – сказал он. – Но негоже нам оспаривать приказы Рима. Если это не гордыня, то что тогда?

Я понял его намек, и щеки мои вспыхнули от стыда. Он же положил руку мне на плечо и продолжил:

– Кроме того, враги не всегда воюют армиями. Здесь некогда обитали злостные еретики – гностики и катары [84]84
  От греческого слова gnosis – знание. Христиане-гностики считали, что Христос был смертным сыном Марии и лишь впоследствии был отмечен Богом. На небо, согласно их теории, вознесся лишь Его дух, но не материальное тело. Катары же считали, что Христос был ангелом и вообще никогда не существовал в материальном человеческом облике. Очевидно, что оба направления могли нанести чрезвычайно большой урон ранней христианской церкви, опиравшейся на постулат апостола Павла о физическом воскрешении Христа и вознесении Его на небо в телесном облике. (Прим. Найджела Вольффе.)


[Закрыть], которые представляли для Святого престола даже большую опасность, нежели любая вооруженная толпа, и низвергли бы его, если бы смогли.

– Мы должны охранять Карду от их последователей, – вмешался в разговор Тартус, немецкий рыцарь.

– Но ведь это же пустая и дикая гора! – удивился я.

Гийом де Пуатье взглянул на своего собрата-рыцаря с явным неудовольствием.

– Совершенно верно. Боюсь, что брат Тартус чрезмерно почитает вино, дарованное нам Господом. Мы охраняем города, а не безлюдные горы.

Тартус, как показалось мне, намеревался что-то еще сказать, но передумал. Я же понял, что за всем этим кроется какая-то тайна, которую мне знать не следовало. Чтобы вызнать ее, мне требовалось отыскать отправную точку. Если бы я остановился на этом или обратился бы к помощи Господа, вместо того чтобы полагаться на самого себя!..

При первой же возможности я направился в библиотеку, дабы выяснить, кто такие были катары и гностики.

Узнал я, что ереси сии ведут свое начало со времени Вселенского собора, проходившего в Никее [85]85
  325 г. Главным вопросом этой одной из первых представительных церковных конференций была ликвидация разночтения касательно того, был ли Иисус сотворен Богом или являлся частью Бога. Эта на первый взгляд чисто академическая проблема, как станет ясно впоследствии, повлекла за собой целый шлейф острых теологических конфликтов. В итоге был признан канон, согласно которому Иисус «рожден, несотворен, единосущен Отцу». (Прим. Найджела Вольффе.)


[Закрыть], на коем истинная Церковь канонизировала четыре книги Святого Евангелия, а прочие отринула. Среди отвергнутых была книга Фомы, в коей говорилось, что Иисус повелел ученикам после смерти Его принять главой своим Иакова [86]86
  Так называемые кодексы из Наг-Хаммади, обнаруженные при проведении археологических раскопок в Верхнем Египте в 1945 году, хранились в таких же терракотовых кувшинах, как и свитки, найденные в Кумране, близ Мертвого моря. Перевод этих уникальных документов (всего их 52) был закончен лишь в 1977 году. В число находок входило и Евангелие от Фомы, содержащее приведенную информацию. (Прим. Найджела Вольффе.)


[Закрыть].

Фома, как, несомненно, явствует, был тем самым усомнившимся, что дерзнул прикоснуться к ранам Господа нашего. Из его неверия и родилась презренная ересь катаров и гностиков, которые, хотя и с иными совсем целями, отринули Священные Писания, многие из коих были начертаны кровью мучеников [87]87
  См. выше примеч. 84. (Прим. Найджела Вольффе.)


[Закрыть].

Поначалу никак не мог я выяснить, каким же образом еретики обрели здесь, в Лангедоке, столь сильную поддержку, что для борьбы с ними потребно стало держать в этой земле рыцарей, обходящихся столь дорого.

Через несколько дней нашел я ответ в манускрипте, отнятом, судя по всему, у одного из еретиков-гностиков прямо перед тем, как тело его отправилось на костер, а душа – в ад. Не скрепленный в тетрадь, а начертанный на едином свернутом куске веленевого пергамента [88]88
  Велень – название сорта пергамента для письма, сделанного из кожи новорожденных ягнят. Для этих целей часто употреблялась также кожа телят и лайка. (Прим. Найджела Вольффе.)


[Закрыть], манускрипт сей по словесности своей был прискорбно плох, почерк выдавал неумелого писца, а чернила преизрядно выцвели. Если бы не попустил я любопытству своему взять верх над моим молитвенным рвением, то уразумел бы, что диавольские сии письмена сам нечистый вложил в мои руки точно так же, как соблазнил он многих опрометчивых обещанием многих знаний, ибо писания сии жестоко оскорбляли весь христианский мир.

Гностик, составивший злокозненные писания, скрыл свое имя, однако же поведал о том, что начертано было до него, и кратко переложил суть тех писаний с древнееврейского и арамейского. Сообщал же он о следующем.

После распятия Господа нашего Иосиф Аримафейский [89]89
  Прозвище Иосифа созвучно с названием страны Арамеи – так древние иудеи называли Сирию, – однако маловероятно, чтобы близкий родственник Христа мог прийти из тех мест. Вероятнее, что под Аримафеей имелся в виду один из нескольких одноименных или с созвучными названиями городов в Палестине, однако какой именно, точно установить пока не удалось. (Прим. Найджела Вольффе.)


[Закрыть], бывший братом Иисуса, и Мария Магдалина, бывшая женою Иисуса [90]90
  Вопрос семейного положения Христа затрагивался и в других источниках. Христос как иудей должен был соблюдать заповедь, предписывающую жениться. Более того, в противоречивых «документах Лобино», хранящихся во Французской национальной библиотеке, утверждается, что Иисус самолично прибыл в Лангедок не только живым, но и с семьей, и явился прародителем Меровингской династии франкских королей. (Прим. Найджела Вольффе.)


[Закрыть], страшась жестоких гонений, удалились на дальнюю окраину Римской империи, которая звалась тогда Галлией. В местности той обреталось и некоторое количество иудеев, среди которых был и сосланный Ирод Антипа [91]91
  Римская провинция Аквитания, которая сохранила впоследствии такое же название и в Южной Галлии и в состав которой входил нынешний Лангедок, служила одним из любимых римскими императорами мест ссылки опальных вельмож. По иронии судьбы туда же был сослан и Понтий Пилат. (Прим. Найджела Вольффе.)


[Закрыть]. Из скарба у них было с собою лишь то, что могли они унести в руках. В имуществе их имелся большой короб, назначение коего они держали в секрете и сокрыли его в холмах близ реки Сенс и горы, именуемой Карду. О ней и упомянул Тартус, говоря о том, что охраняли братья.

Далее шло перетолкование писаний столь еретических, что я не осмелюсь даже назвать их, дабы не обречь мою душу на вечные муки таким кощунством. Однако же я вновь отыскал Гийома де Пуатье и пересказал ему кое-что из прочитанного мною, хотя и не то, за что оказался бы навеки проклят, ежели бы произнес это. Он не выказал никакого неудовольствия и сказал лишь, что бредни безумцев никак не связаны с нами и нашим долгом любить и защищать единственного истинного Бога.

Но, к горести моей, привелось мне узнать, что связь тут имелась.