Текст книги "Заводная ракета (Ортогональная вселенная-1)"

Автор книги: Грег Иган

сообщить о нарушении

Текущая страница: 5 (всего у книги 28 страниц)

– Значит, по-вашему, этот эксперимент не пустая трата времени?

– Разумеется, – заверил ее Нерео. – И что касается Бесподобной, то лучше уж вы, чем я. За последние годы я слишком привык к некоторым декадентским удобствам – например, к воздуху.

Джорджо удивленно прожужжал.

Ялда еще не приходилось бывать в обсерватории, но никакие трудности ее не пугали.

– Сэр, вы не одолжите нам свою световую гребенку? – Сияющий ключ к тайнам длин волн, купленный баснословно богатым меценатом, вознесется на вершину горы, чтобы встретиться со светом звезд… в ее руках?

– Я одолжу вам ее на восемь курантов, – ответил Нерео, – А потом мне придется вас покинуть, иначе я опоздаю на поезд. Этого времени вам должно хватить, чтобы откалибровать свою лучшую призму.

– Призму? Но…

– Вашу методологию с тем же успехом можно применить и к призме, рекомбинирующей цвета звездного шлейфа, – прервал ее Нерео. – Чтобы эксперимент не прошел даром, вам нужно просто составить переводную таблицу, соотносящую углы, под которыми свет определенного оттенка выходит из каждого устройства. Так что, успеете это сделать до моего отъезда?

Какой-то молодой студент занял гелиостат для эксперимента с поляризацией, но когда Ялда спросила, может ли он прерваться на обед, он, не раздумывая, уступил ей место.

Она выбрала в кладовке призму, которой уже пользовалась раньше; ее грани были безукоризненно прозрачными – без единой трещины или скола, – и, благодаря полировке, почти идеально плоскими. Каким бы загадочным ни был процесс разделения цветов, Ялда знала, что такая призма всегда выдаст плавный спектр.

Установив призму перед лучом света, который падал сверху вниз, отражаясь от установленного на крыше зеркала с механическим управлением, Ялда закрепила гребенку Нерео на платформе, которая благодаря шарниру могла двигаться по дуге разноцветного веера на выходе из призмы, и, кроме того, установила перед гребенкой щель, с помощью которой в спектре призмы можно было выбрать узкий диапазон цветов. Сделать ее слишком узкой было нельзя, так как дифракция света в этом случае происходила бы уже на самой щели.

Она разместила позади гребенки белый экран длиной в пол-поступи и приготовилась записывать пары углов для последовательных оттенков: угол преломления луча на выходе из призмы и угол, под которым луч далее отклонялся гребенкой.

Ялда работала с педантичной тщательностью, но спустя какое-то время процесс стал протекать чисто механически, на автомате. Она взглянула на поляризаторы, которые сняла со скамьи – пластины экзотического хрусталита из Разбитого Холма. Если поместить одну из них на пути светового луча, его яркость уменьшится на треть. Второй поляризатор, ориентированный точно вдоль первого, не производит никакого эффекта; если же поляризаторы расположить «крест-накрест» – то есть так, чтобы их оси образовали прямой угол – первоначальная яркость уменьшится еще на треть.

Джорджо пытался объяснить это явление в рамках волновой доктрины. Упругое твердое тело может испытывать поперечные колебания, при которых деформации среды ориентированы перпендикулярно движению волны. Поляризатор, – рассуждал он, – каким-то образом подавляет световой аналог таких волн, когда они ориентированы вдоль особой оси минерала. Горизонтальный поляризатор может подавить колебания влево-вправо; второй поляризатор, расположенный вертикально – избавиться от волн, которые колеблются вверх-вниз.

Но одна загадка все равно оставалась нерешенной. Помимо поперечных волн в любом твердом теле существовали еще и волны давления, которое во многих отношениях напоминали звуковые волны в воздухе. Скорости двух видов волн были связаны с различными свойствами материала, причем волны давления всегда двигались быстрее поперечных. Сравняться друг с другом эти скорости могли только в какой-нибудь экзотической среде – и даже это потребовало бы до нелепости случайного совпадения.

Если скорость света, прошедшего через пару поляризаторов, отличалась от скорости света, который был ими заблокирован, то пропустив звездный след через два взаимно перпендикулярных поляризатора, мы бы заметили, что яркость следа уменьшается неравномерно. На практике же яркость всех цветов, составляющих след звезды, уменьшалась абсолютно одинаково. Световые волны, лишенные полярности, – и якобы эквивалентные волнам давления в твердом теле – по скорости не отличались от остальных.

Ялда не могла поверить в простое совпадение – эдакий идеальный сговор между модулями упругости. Дело, скорее всего, было в ошибочной аналогии. Какая бы субстанция ни отвечала за перенос света в межзвездном пространстве, в реальности она не претерпевала ни сжатий, ни растяжений, ни сдвигов. И хотя Нерео удалось зафиксировать длину световой волны – то есть расстояние, соответствующее одному циклу, – ответить на вопрос «циклу чего?» пока что не мог никто.

Когда все измерения были завершены, Ялда посыпала грудь краской и перенесла на бумагу три копии полученной таблицы – одну для Джорджо, одну для Нерео – ему она вряд ли пригодится, так как результаты измерений относились к конкретной призме, но подобный жест, тем не менее, казался ей хорошим тоном – и еще одну для хранения в мастерской вместе с самой призмой.

Нерео ждал у южных ворот университета – декоративной каменной арки, которую опоясывали лианы, покрытые фиолетовыми цветами. Цветы не закрывались даже днем – такую способность они приобрели, благодаря целенаправленной селекции. Ялда от души поблагодарила Нерео и чуть было не предложила донести его багаж до вокзала, но за чемоданы уже взялись Руфино и Зосимо, а она научилась уважать их чувство собственного достоинства и не демонстрировать свою физическую силу без особой на то причины.

Когда они ушли, Джорджо строго ее отчитал, но под конец все-таки уступил:

– Я полагаю, что в конечном счете оно того стоило. Дипломат из тебя так себе, но результаты могут оказаться интересными.

Ялде стало обидно от такого скромного отзыва, но она решила не испытывать судьбу.

– Надеюсь, что так, – согласилась она.

Джорджо посмотрел на нее с усталой симпатией.

– А я надеюсь, что теперь ты готова проявить чуть больше такта.

– Конечно! – воскликнула Ялда, которой теперь было по-настоящему стыдно. – Обещаю, следующий гость…

Джорджо раздраженно пробурчал:

– Да забудь ты о следующем госте! Тебе ведь телескоп нужен, так?

– Да. – Ялда была в замешательстве; неужели он хотел сказать, что ему не придется краснеть перед следующим гостем, потому что Ялда в это время, скорее всего, будет высоко в горах?

Но потом ей все стало ясно.

– Ближайшее свободное окно в расписании обсерватории начинается через семь черед, – сказал Джорджо. – Если ты хочешь воспользоваться им для измерения длин волн, то знаешь, с кем тебе придется иметь дело.

На стене перед кабинетом Людовико был выгравирован узор в виде пары винтовых линий. Эти кривые изображали движение Геммы и Геммо – пары планет, которые вращались вокруг общего центра, совершая по одному обороту каждые одиннадцать дней, пять склянок, девять курантов и семь махов. Конечно, при этом они вращались вокруг Солнца, поэтому в течение шестилетнего орбитального цикла их расстояние до мира менялось довольно сильно. Еще до рождения Ялды Людовико обнаружил, что по мере удаления Геммы и Геммо точный механизм их взаимного вращения, по-видимому, слегка замедляет свой ход, а видимое совмещение планет, согласно наблюдениям, стало запаздывать по сравнению с предсказаниями небесной механики. Людовико, тем не менее, понял, что законы тяготения здесь ни при чем; просто для того, чтобы достичь наблюдателя, свету требовалось все больше времени. Благодаря этой догадке и своим наблюдениям, он смог получить первую надежную оценку скорости света, усредненной по цветам спектра.

Когда Людовико пригласил Ялду в свой кабинет, Солнце уже село. Он зажег огневитовую лампу, которая, шкварча и потрескивая, стояла в углу его огромного, заваленного бумагами стола. Стоя перед ним с почтительно опущенным взглядом, Ялда быстро изложила основную идею своего проекта. Ее цель, – сообщила она, – заключалась в том, чтобы соотнести угловые расстояния звездного шлейфа с углами преломления в хрусталитовой призме; упоминать устройство Нерео было вовсе не обязательно.

– Если я смогу вывести формулу, связывающую воздействие призмы со скоростью света, то нам, возможно, удастся лучше понять механизм хроматического преломления света.

Данные, которые она могла получить, и правда идеально подходили для этой цели, так что ее слова отчасти были правдой.

Когда она окончила свою речь, Людовико приглушенно зарокотал, выражая своим тоном благодарность за то, что это нудное испытание, наконец-то, завершилось.

– Я никогда не уделял тебе много времени, Ялда, – сказал он. – Не потому, что ты родом из этих отсталых восточных провинций, не из-за твоего нелепого диалекта или диких нравов; я бы даже сказал, что это поправимо, а порой так и просто очаровательно. И не потому, что ты женщина, или почти женщина, или нечто, что могло бы стать женщиной, если бы природа не допустила ошибку.

Ялда подняла глаза. Слова Людовико ее буквально ошарашили: таких инфантильных оскорблений она не слышала со времен деревенской школы.

– Вовсе нет; что меня действительно возмущает – так это твоя самонадеянность и твое крайнее непостоянство. Стоит тебе узнать о каком-нибудь эксперименте или познакомиться с каким-нибудь исследованием, и идеи, которые ты поддерживала в прошлом, моментально забываются. Ты просто-напросто веришь, что твоя непогрешимая логика всегда приведет к истине, в то время как сама мечешься из стороны в сторону. – Людовико поднял руку и показал зигзагообразный жест. – Так вот, я тоже знаю об этих экспериментах и знаком с теми же самыми исследованиями. И тем не менее, я полагаю, что мне не следует приобщаться к твоей гордыне – поскольку лично меня ничто не побуждает ни к подобным противоречивым заявлениям, в которых нет ни капли достоинства, ни к бесконечному пересмотру собственной лояльности.

Ялда промолчала, но всеми силами постаралась вспомнить, чем именно она могла заслужить столь гневную тираду. Людовико присутствовал на собеседовании, которое проводилось перед ее зачислением в университет – тогда она открыто призналась в том, что симпатизирует корпускулярной доктрине; на тот момент Джорджо еще не провел свой эксперимент с двумя щелями. Но полгода тому назад во время одной дискуссии она перешла на сторону волновой доктрины и довольно жестко высказалась по поводу недостатков противоположной концепции. А почему бы и нет? Фактов, говорящих в пользу волновой доктрины, к тому моменту накопилось довольно много, а для Ялды эти факты становились все более и более убедительными. Но, положив в основу этого вывода веру в свою жалкую логику, Ялда, по всей видимости, проявила некую самонадеянность.

Людовико протянул руку к полке под столом и достал оттуда объемистую стопку бумаг. На самом деле, догадалась Ялда, это была книга – правда, состояние ее переплета оставляло желать лучшего.

– Ты знакома с теорией светоносных корпускул Меконио? – строго спросил он.

– Нет, сэр, – призналась Ялда. Меконио был философом девятого века; Ялда слышала, что он сделал небольшой вклад в изучение риторики, хотя его понимание природных явлений было довольно-таки посредственным.

– Если в течение ближайших двух черед ты сможешь написать о Меконио эссе на три дюжины страниц и продемонстрируешь в нем более или менее глубокое понимание материала, я разрешу тебе воспользоваться обсерваторией. – Людовико протянул ей потрепанную книгу; наклонившись над столом, Ялда бережно взяла ее в руки. – Возможно, небольшое знакомство с поистине выдающимся умом, наконец-то, поможет тебе обрести хоть какое-то подобие скромности.

– Спасибо, сэр. Я буду стараться.

Людовико раздраженно зарокотал.

– Если ты не сможешь подготовить комментарий, достойный моего внимания, оставь книгу у моего помощника и впредь не трать мое время понапрасну.

Ялда вышла из кабинета и побрела по темному коридору в сторону выхода. Две склянки тому назад ее переполняла радость; а теперь она ощущала лишь отчаяние. Этот человек поставил перед ней невыполнимую задачу; даже если фолиант Меконио был буквально усеян блестящими догадками, достойными всяческих похвал, за отведенное время ей ни за что не удастся осилить такое количество текста на устаревшем языке девятого века, чтобы выдать хоть какой-то разумный комментарий насчет идей Меконио.

– Ты в порядке?

Ялда испуганно повернулась; на фоне одной из темных комнат, выходящих в коридор, появилась чья-то фигура. Голос прозвучал где-то рядом, но в темноте Ялда смогла разглядеть лишь смутные очертания.

– Я измеряла спектры растений, – объяснила женщина. – Этим лучше заниматься ночью, без лампы – так проще наблюдать люминесценцию растений. Меня зовут Туллия.

– А меня Ялда. Рада познакомиться. – Ялда не смогла скрыть отчаяния в своем голосе, но великодушие Туллии опередило ее слова. – А почему ты меня спросила?..

– Я догадалась, что над тобой поработал Людо, – призналась Туллия. Ее очертания становились четче по мере того, как глаза Ялды привыкали к темноте. – Выходя из его кабинета, люди приобретают характерную походку – так уж он на них влияет. Садистские унижения – его конек, так что я прекрасно понимаю, как это звучит. Но он если он попытается выбить тебя из колеи, запомни вот что: половина слов выходит из его ануса.

Ялда постаралась приглушить свой ответ, чтобы эхо не донесло его до кабинета самого Людовико.

– Для человека его возраста он на удивление гибок», – заметила она.

– Гибкость – это не то качество, которое у меня ассоциируется с Людачком, – ответила Туллия. – Мне кажется, что его тимпан торчит там уже дюжину лет. Дай-ка я заберу свои вещи.

Туллия вернулась в мастерскую, а потом они вдвоем ушли в ночь. Когда они пересекли освещенный звездами двор, она сказала:

– Я смотрю, он дал тебе свой любимый материла для чтения.

– В ближайшие две череды мне нужно написать о нем эссе, – пожаловалась Ялда.

– А, Меконио! – сардонически чирикнула Туллия. – Он доказал, что можно исписать пять гроссов страниц наукообразными утверждениями о природе вещей, не потрудившись проверить хотя бы одно из них. А вообще, не бери в голову, это эссе нам всем приходилось писать. Я дам тебе старый вариант – с кое-какими поправками, чтобы была видна разница.

Ялда не знала, благодарить ли ей Туллию, или возмущаться.

– Ты правда это сделаешь?

– Конечно. А почему бы и нет? – Туллия ее дразнила; она почувствовал в голосе Ялды нотки недовольства. – Я же не предлагаю тебе смухлевать на каком-то серьезном экзамене; ты просто потакаешь распущенности нашего Бредовика. В общем… восьмеруй его при любой возможности, таков мой принцип. А зачем, кстати, ты к нему ходила?

Ялда рассказала ей о своем проекте по измерению длин волн и скоростей.

– Довольно элегантная идея, – сообщила ей Туллия. – Но жить на вершине горы тяжело; напомни, чтобы я дала тебе кое-какие советы, перед тем, как уедешь. Там легко перегреться.

– А ты уже бывала в обсерватории?

– Шесть раз.

Ялда была поражена – и не только физической выносливостью этой женщины.

– Над чем работаешь?

– Я ищу инопланетные формы жизни. – Туллия сообщила о своем амбициозном начинании таким тоном, будто речь шла о какой-нибудь прозаичной работе вроде поиска сорняков на пшеничном поле.

– Ты думаешь, что в спектрах можно увидеть их признаки? – Ялда относилась к этому скептически, хотя сама идея была занятной.

– Конечно, – ответила Туллия. – Если бы кто-то взглянул на наш мир издалека, он бы увидел световой шлейф, совершенно непохожий на шлейф звезды. Растения создают самые разные цвета, но их оттенки дискретны. Когда горит камень, топливо само по себе излучает свет вполне определенного оттенка при том, что раскаленный газ имеет непрерывный спектр.

– Но откуда нам знать, как будут выглядеть растения других миров?

– Их фотохимия может отличаться в деталях, – согласилась Туллия, – но я все-таки уверена, что дискретное распределение цветов – характерная черта любой жизни. Я к чему: ты знаешь хоть один способ извлечь энергию из минералов, не получая на выходе свет? А если этот процесс не контролируется и не проходит через несколько стадий, если он не ограничивается конкретными каналами, как это происходит в растениях… то это просто мир, охваченный огнем. Это звезда.

Ялда так увлеклась разговором, что почти не заметила, как они вышли за территорию студгородка. Она осмотрелась, пытаясь понять, где находится.

Туллия сказала:

– Я собираюсь встретиться с подругами в южном квартале. Если хочешь, можешь к нам присоединиться.

– Ты уверена?

– Абсолютно.

Они свернули на проспект, который вел к югу в сторону Большого моста. Ялда любила вечера в Зевгме; проливаясь из окон ресторанов и квартир, свет отражался от булыжников, но на небе, тем не менее, были отчетливо видны звезды. Семьи и парочки гуляли, погруженные в свои заботы, и никто дважды не обращал внимания на ее грузную фигуру. Если бы она не встретила Туллию, то сейчас бы бродила по городу в полном одиночестве, дожидаясь, пока красоты местных улиц и неба не пересилят тот гнев, который вызвала в ней снисходительная диатриба Людовико. Сделав карман, она спрятала в нем трактат Меконио. Ялду посетила запоздалая мысль, что нести томик в руках не стоило – если бы она потеряла книгу, то ее не спасла бы даже самая заискивающая похвала в адрес гениального автора.

Они сделали остановку посередине Большого моста, чтобы заглянуть в черноту расселины, поделившей город на две части. Несколько веков тому назад в этой земле находились богатые залежи огневита; центрами первых поселений стали неглубокие шахты. Позднее была построена сложная система туннелей, уходивших вглубь породы. Но в начале одиннадцатого века произошла авария, из-за которой загорелось все месторождение огневита. Половина города была уничтожена, а все топливо сгорело без остатка. Осталась только иззубренная пропасть, геохимическая карта наоборот, которая язвительно напоминала: все это могло быть вашим, а теперь вы остались ни с чем.

– Я считаю, что в начале каждый мир, скорее всего, состоял примерно из одной и той же смеси минералов, – сказала Туллия. – Возможно, все они составляли единый первородный мир, много эонов тому назад. Но мне кажется, что у любого мира, независимо от его происхождения, есть три пути развития: либо он остается темным, как Гемма и Геммо; либо загорается, как наше Солнце или звезды; либо на нем возникает жизнь, которая осуществляет те же самые химические процессы в более контролируемой среде.

Ялда всмотрелась в дыру, оставшуюся после Великого пожара.

– Это место наводит на мысль, что три варианта не обязательно исключают друг друга.

– Это правда, – согласилась Туллия. – Насколько нам известно, этот принцип может оказаться верным в масштабах всего космоса. Возможно, звезды не просто вспыхнули и начали светиться; возможно, что когда-то они были покрыты растениями, которые ради удовлетворения своих потребностей стали вырабатывать слишком много энергии. Ведь пока что все известные нам либераторы – это экстракты растений. Вполне вероятно, что рано или поздно то же самое произойдет и здесь – либо это сделают растения, либо почетное право достанется химическому факультету.

– А вот теперь я начинаю беспокоиться, – полушутя сказала Ялда. – Если кто и сможет зажечь пассивит, так это химики.

Они продолжили путь по мосту в сторону южного квартала.

– Раньше я работала в этом ресторане, – сказала Туллия, указав на ярко освещенное здание на людной стороне улицы. – Когда была студенткой.

– Так мы туда идем?

– Только если хочешь посмотреть на место поджога.

– Звучит как ностальгия.

– Клиентами в основном были сыновья советников и их свита, – сказала Туллия. – Как же я могла не сохранить о них теплых воспоминаний?

Она показала дорогу к другому ресторану, мимо которого Ялда и раньше проходила не один раз – только они не воспользовались парадным входом, а свернули в извилистый коридор, расположенный за кухней. Туллия обменялась громкими приветствиями с женщиной, которую Ялда мельком увидела за работой, а затем они пошли дальше по коридору, пока не добрались до темного лестничного пролета. Ялде потребовалось какое-то время, чтобы сориентироваться; лестница вела обратно на второй этаж, который располагался над рестораном.

– А твои подруги едят отдельно? – Ялда чувствовала нарастающее недоумение и даже немного встревожилась; почему они вот так крадутся в темноте?

Туллия задержалась на ступеньках.

– Это место, где можно свободно говорить, не беспокоясь о том, кто может тебя услышать, – объяснила она. – Мы называем его «Клуб Соло», хотя настоящих соло среди нас не так уж много. Некоторые из нас пережили своих ко, другие от них сбежали, а кто-то просто подумывает о разрыве.

Ялда уже слышала о беглянках – и в принципе всецело одобряла их выбор. Но совсем другое дело – узнать, что всего в нескольких поступях от нее, наверху вот этой самой лестницы приютилась целая радикальная клика.

Она сказала:

– Если городская полиция…

– Полиция сюда не придет, – заверила ее Туллия. – Мы следим за тем, чтобы им было выгоднее держаться в стороне.

Ялда успокоилась. Она редко заводила дружбу с женщинами, которых встречала в Зевгме, и отчасти это объяснялось разницей в их ожиданиях по сравнению с самой Ялдой. Теперь же у нее, наконец-то, появился шанс познакомиться с теми немногими женщинами, жизнь которых не вращалась вокруг неминуемой перспективы деторождения. Насколько же трусливой надо быть, чтобы отказаться от такой возможности только лишь из-за того, что некоторые из них живут по другую сторону закона?

Она сказала:

– Я бы хотела познакомится с твоими подругами.

Хотя на лестнице было темно, комната, которую они увидели, пройдя через открывшуюся завесу, была освещена так же ярко, как и ресторан на первом этаже. Люди не ютились за ширмой, нашептывая друг другу всякие крамольные идеи; они просто сидели на полу небольшими группами, сгрудившись вокруг ламп и тарелок; они беседовали, жужжали и щебетали, как студенты в университетской столовой.

Среди них была группа из трех женщин; она из них обернулась и окликнула Туллию. Когда они подошли, Туллия познакомила их с Ялдой.

– Дария, Антония, Лидия: это Ялда. Мы встретились всего несколько курантов назад, но вам стоит с ней познакомиться: она увлекается великими тайнами оптики.

– Добро пожаловать, – сказала Дария. На груди у нее была изображена какая-то диаграмма, но Ялда не смогла разобраться в ней с первого взгляда.

Когда они сели, Туллия спросила Дарию о рисунке.

– Я просто рассказывала о западной кустарниковой полевке, – объяснила Дария. – Первые полгода своей жизни новорожденные нуждаются в уходе, однако стерильных опекунов у них нет; поэтому одна из особей выводка задерживает собственное размножение на один сезон. Если самка дает раннее потомство, то о ее детенышах заботится тетушка с более поздним сроком репродукции; если же детеныши рождаются у более зрелой самки, сестра которой принесла потомство раньше, то о новорожденных заботится двоюродная сестра, у которой срок репродукции наступает позже.

Теперь Ялда поняла, что именно было изображено на диаграмме; наклонные линии, идущие сверху вниз, обозначали жизнь каждой мыши, пунктиром был отмечен период, в течение которого новорожденные животные нуждались в заботе взрослых, а надписи указывали, кто из родственников брал на себя обязанности опекуна

– Самки с поздним размножением ухаживают за двумя, а иногда и за четырьмя детенышами, – заметила она. – При этом они всегда ухаживают за своими племянницами, а если их собственная мать принесла потомство в молодом возрасте, то им помимо прочего приходится заботиться о своих двоюродных сестрах. Не очень-то справедливо.

Дария была приятно удивлена.

– А матери, которое приносят потомство в молодом возрасте, между прочим, живут вдвое меньше остальных – конечно, это несправедливо! Но у природы во всем ее многообразии все-таки стоит поучиться – в надежде на то, что однажды мы сможем позаимствовать у нее подходящие детали и собрать из них что-нибудь получше.

Прежде, чем Ялда успела спросить, как можно позаимствовать подходящие детали в биологии другого вида, Лидия опередила ее с вопросом:

– А как насчет препарата, который позволит размножаться мужчинам? Он бы стал отличным дополнением к холину!

– Сомневаюсь, что этого можно добиться одной только химией, – ответила Дария. – У мужчин, скорее всего, нет латентной способности к деторождению – во всяком случае ни у одного из наших ближайших родственников опекуны потомства не дают. Даже когда детеныши нуждаются не столько в обучении, сколько в физической защите – а опекуны соответственно имеют крупные размеры – закономерность остается неизменной: либо размножение, либо забота о потомстве, но не то и другое одновременно. Полевки – это, конечно, любопытное исключение, но в плане родства мы от них довольно далеки.

Дария разгладила рисунок, и разговор перешел на более приземленные темы.

Слушая, как женщины рассказывают о злоключениях прошедшего дня, Ялда чуть больше узнала о круге друзей Туллии. Дария преподавала медицину в университете; Лидия работала на заводе, производящем краску, а Антония торговала лампами на рынке.

– Как насчет сыграть в шесть костей? – предложила Лидия.

– Я – за, – ответила Дария. Другие ее поддержали.

– Я не знаю правил, – призналась Ялда.

Лидия достала из кармана пригоршню маленьких костей кубической формы.

– Вначале у каждой из нас по шесть костей; каждая сторона пронумерована красным или синим числом от 1 до 3. – Она дала один кубик Ялде, чтобы та его рассмотрела. – Когда ты делаешь бросок, количество очков определяется суммой синих граней за вычетом суммы красных. Есть несколько простых правил, которые определяют, сколько костей у тебя должно быть в соответствии с выпавшим количеством очков; если их реальное количество отличается, ты можешь либо избавиться от одной кости, либо взять несколько костей из банка. Берут кубики только парами и выставляют на них одно и то же число – например, красную и синюю единицы – чтобы общее количество очков не поменялось. Затем мы ходим по очереди. Каждый игрок может изменить выпавшие очки на одной из своих костей – при условии, что собственную замену он сможет уравновесить аналогичной заменой у одного из противников. Например, я могу заменить свою красную тройку на синюю двойку, заменив твою синюю тройку на красную двойку. После этого мы обе корректируем количество своих костей согласно выпавшим очкам, и игра продолжается.

– А кто побеждает? – спросила Ялда.

– Игрок, который первым наберет гросс или получит наибольшее количество очков по итогам игры – после того, как все сделают по шесть дюжин ходов.

– А правила насчет количества костей?...

– Ты быстро разберешься по ходу, – пообещала Лидия.

На самом же деле понимание происходящего пришло к Ялде только спустя три игры. Первые две выиграла Лидия, третью – Дария.

После четвертой игры, в которой снова победила Лидия, Антония извинилась и собралась уходить.

– Мой ко думает, что я доставляю заказ, – сказала она. – Но он знает, что последняя доставка должна закончиться к этому часу – в крайнем случае, немного позже, – так что мне лучше не испытывать судьбу.

Когда Антония ушла, Ялда с мрачным видом спросила:

– И как люди с этим мирятся?

Какие бы насмешки и унижения ни довелось испытать самой Ялде, она, по крайней мере, была свободным человеком.

– Однажды все изменится, – сказала Лидия. – Как только женщины получат места в городском Совете, мы сможем начать работу по запрету принудительного возвращения.

– Женщины в Совете? – идея показалась Ялде совершенно нереальной. – У какой же женщины найдется столько денег?

Туллия указала на женщину, которая сидела в дальней половине комнаты.

– Она владеет компанией, которая распределяет зерно по всему городу. Она легко могла бы купить себе место; главная проблема – преодолеть сопротивление мужчин, которые отказывают ей в этом праве.

– Я думаю, все это произойдет уже на нашем веку, – уверенно заявила Лидия. – В нашем городе есть дюжина богатых женщин, которые ставят перед собой те же цели. Во-первых, узаконить беглянство. Во-вторых, узаконить холин.

– Что такое холин?

Лидия упоминала о нем уже второй раз, но прежде Ялде не доводилось где-либо слышать это слово. На мгновение наступила тишина, а потом Дария сказала:

– Туллия, я знаю, что ты встретила ее только сегодня вечером, поэтому нисколько тебя не виню. Но если даже образованная женщина в Зевгме не знает, что такое холин, то на что надеяться тем, кто живет в какой-нибудь глухомани?

Ялда была озадачена.

– Лидия говорила, что это какой-то препарат, но что он лечит? Я чувствую себя вполне здоровой с тех пор, как переехала в Зевгму; может быть, поэтому я о нем и не слышала.

– Холин препятствует размножению, – объяснила Дария. – Сколько тебе лет?

– Двенадцать. Только что исполнилось двенадцать.

– Тогда тебе нужно его принимать.

– Но… Ялда предпочитала не обсуждать эти вопросы с другими людьми, однако в сложившихся обстоятельствах подобная скромность была ни к чему. – У меня нет ко, – призналась она. – Я соло. Я не ищу супруга. Так зачем мне нужен препарат, который сдерживает размножение?

– Ни у кого из нас нет ко, – сказала Туллия, – и от инициации холин, кстати говоря, не очень-то спасает. В первую очередь, он эффективно борется со спонтанной репродукцией. В твоем возрасте ее шанс невелик, но, тем не менее, существует. Через два года мне исполнится две дюжины; без холина я не прожила бы и года.

Ялда никогда о таком не слышала. Она сказала:

– Мой отец всегда говорил, что если я не найду супруга, то последую дорогой мужчин.

– Скорее всего, он просто никогда с этим не сталкивался, – объяснила Лидия. – Вряд ли среди его знакомых было много женщин возраста Туллии.

– Это правда. – Ялда подумала, что в ее деревне едва ли была хоть одна женщина старше четырех с дюжиной лет.

– А еще есть мнение, что шансы спонтанной репродукции возрастают в густонаселенных районах. Если бы ты осталась дома, то предсказание твоего отца, возможно, бы и сбылось, но в таком городе, как Зевгма, вероятность меняется не в твою пользу.

Ялда чувствовала нарастающее смятение. Она всегда считала, что рано или поздно сможет склонить отца на свою сторону – убедить его в том, что соло предначертана иная судьба, – и на этом вопрос был бы закрыт. Время от времени он, наверное, продолжал бы ее пилить, но Ялда знала, что навязывать ей супруга отец бы ни за что не стал. Теперь же ей приходилось думать о том, как заполучить препарат, объявленный Советом Зевгмы вне закона – и принимать его до конца своих дней.