Текст книги "Заводная ракета (Ортогональная вселенная-1)"

Автор книги: Грег Иган

сообщить о нарушении

Текущая страница: 12 (всего у книги 28 страниц)

– На поверхности Солнца, – ответил Корнелио. – И у нас – в горящих минералах.

– Понятно. – Так как горящий минерал нагревал окружающие частицы, увеличивая их кинетическую энергию, движение истинной энергии будет направлено в противоположную сторону, к пламени. Есть ли в этом смысл? Корнелио предупредил ее, что более горячее тело будет передавать свою энергию более холодному только в том случае, если знаки обеих температур совпадают.

Впрочем, случай со смешанными знаками оказался не таким уж сложным для понимания. Система, обладающая положительной температурой, расширяет диапазон своих возможностей, приобретая энергию. А система с отрицательной температурой, наоборот, приобретает новые возможности за счет энергетических потерь. Если соединить их вместе, то никакого хитрого компромисса и не потребуется – каждый просто получает то, чего хочет. Обе системы могут увеличить свой объем в импульсном пространстве за счет одного и того же акта энергетического обмена.

Иными словами, любая система, обладающая отрицательной температурой, будет передавать свою истинную энергию любой системе с положительной температурой. Вот почему Корнелио посчитал нелишним заметить, что обычные тела «горячее бесконечности»; какой бы высокой ни была положительная температура пылающего солярита, прохладный ветерок, будучи «горячее бесконечности», всегда мог передать ему еще больше истинной энергии.

– Но откуда нам знать наверняка, что тело обладает именно положительной температурой, а не просто огромной отрицательной? – спросила Ялда. – Как нам отличить положительно горячее от «горячего» в общепринятом смысле?

– Свет, – ответил Корнелио. – Когда система свободно создает свет – не в ходе упорядоченного процесса, как это делают растения, а в хаосе горящего пламени, ее истинная энергия превращается в нечто новое, ранее не существовавшее, а это, в свою очередь, расширяет спектр ее возможностей. Это по сути и есть определение положительной температуры.

– Получается, что как только обычная система с отрицательной температурой начинает создавать свет, – предположила Ялда, – ее температура непременно поменяет знак? И по дороге перешагнет через бесконечность?

– Именно, – подтвердил Корнелио. – Стоит ей начать производить свет, и она будет потеряна для обычного мира.

Ялда не могла не бросить еще один взгляд на коллекцию энергетически нестабильных смесей, хранящихся в мастерской. Потолок над стеллажами до сих пор обнаруживал следы недавнего ремонта.

– В конечном счете, – объявил Корнелио, – все обращается в теплоту и свет. Помешать этому мы не в силах. Все, что мы можем сделать – это слегка замедлить превращение и попытаться извлечь из него пользу.

В итоге Ялда задержалась на химическом факультете до самых сумерек, после чего факультетский грузовик подбросил ее вместе с Корнелио и пятью его студентами до университетского городка. Пока они ехали по пыльной равнине, Корнелио объяснил, как давление газа может оставаться положительным при том, что его температура меняет знак, и конечным – когда температура переходит через бесконечность. Старый закон идеальных газов – произведение давления на объем пропорционально произведению температуры на количество вещества – отступал на задний план; он был неверен даже в отношении пламени самой обыкновенной лампы.

Кузов грузовика был открыт, и Ялда увидела, как с севера к ним приближается фиолетовый конец гремучей звезды, однако водитель запаниковал и резко ударил по тормозам, из-за чего машина накренилась и забуксовала. Когда грузовик остановился, единственное, что она смогла вспомнить – это вихрь цветов на фоне вращающейся чаши небосвода.

Пассажиры выбрались наружу, проверяя себя на предмет ранений, но, как вскоре выяснилось, никто не пострадал. Ялда продолжала сжимать в руках свои принадлежности для светозаписи; она проверила содержимое при свете звезд, но Корнелио упаковал его со всей тщательностью, и ни одна из колб, по-видимому, не пострадала. Она помогла нескольким студентам вытолкнуть грузовик на дорогу, не тратя времени на сожаления об упущенной возможности. Если так будет продолжаться и дальше, следующая гремучая звезда появится над Зевгмой уже через пару черед.

– Что они, по-твоему, из себя представляют? – спросила она, когда грузовик снова рванул вперед.

– Фрагменты большого взрыва, – ответил он. – Настолько далекого, что даже малейшей разницы в скорости осколков может быть достаточно, чтобы растянуть их прибытие на многие годы. Интуиция подсказывает, что более поздние фрагменты будут двигаться с меньшей скоростью.

– Любопытная идея. – Ялда благодарно постучала по коробке с подарком. – Будем надеяться, что скоро я смогу это проверить.

Получив четкое изображение светового шлейфа гремучей звезды в конкретный момент времени, она, вероятно, сможет измерить его асимметрию и, наконец-то, оценить скорость самого объекта.

Когда она добралась до города, было уже темно. В университете Ялда попрощалась с Корнелио, припрятала в оптической мастерской свое новое оснащение и в поисках Туллии не побоялась заглянуть в то крыло, где обитал Людовико. Но вокруг не было ни души. Скорее всего, Туллия собрала данные о гремучей звезде по пути домой или в клуб Соло.

В Соло Ялда встретила Дарию и Лидию; они хотя и не видели Туллию, зато убедили Ялду сыграть с ними в шесть костей. Ко всеобщему изумлению Ялда победила, и поэтому задержалась на вторую игру. На этот раз Лидия ее обошла, хотя победа была близка.

Теперь она чувствовала усталость, но решила, что будет не лишним заглянуть к Туллии на квартиру; было бы неплохо в общих чертах рассказать ей о своем путешествии в Ампутационный переулок. Через несколько черед Туллия собиралась отправиться на Бесподобную; вполне возможно, изобретение Корнелио ей бы тоже пригодилось.

Добравшись до квартиры, Ялда обнаружила, что завеса закрыта, хотя дверь была не заперта. Она несколько раз тихо позвала Туллию, но так и не дождалась ответа. Обычно Туллия не ложилась спать так рано, но если она все-таки задремала после тяжелого дня, было бы несправедливо ее разбудить.

Ялда повернулась и направилась было в сторону лестницы, но затем передумала; нет ничего плохого в том, чтобы тайком прокрасться в квартиру и проверить, что у Туллии все в порядке. Она вернулась, раздвинула завесу и вошла в квартиру.

Туллия лежала на полу у окна. Ялда позвала ее по имени, но ответа не последовало. Она подошла ближе и опустилась на колени, чтобы ее осмотреть; тело Туллии было лишено конечностей, а от кожи исходило странное свечение. На мгновение Ялда в панике вспомнила о своем дедушке, но затем поняла, что увиденные ей блики на самом деле были всего лишь искаженными отражениями цветов у нее над головой.

Ялда взяла свою подругу за плечи и легонько тряхнула, но Туллия не реагировала. Ее кожа была странной на ощупь – напряженной, даже почти жесткой. Ее грудь была разделена глубокой бороздкой или трещиной – первой линией символа, который Туллия никогда бы не написала по собственной воле.

– Нет, – прошептала Ялда. – Не может быть. – Она нашарила в кармане флакон с холином. Если Туллия приняла слишком маленькую дозу, возможно, ее еще не поздно увеличить. Ялда высыпала на ладонь три маленьких зеленых кубика и протянула руку к Туллиному рту.

Но рта у Туллии не было. И хотя очертания ее губ были все еще видны, благодаря более темной пигментации, кожа на их месте ничем, кроме цвета, не отличалась от окружавшей ее гладкой и однородной поверхности. Ялда выронила холин и провела пальцами по лицу Туллии, осторожно потрогав один глаз; ее веки срослись, но все еще были различимы. Тимпан ниже рта застыл и потерял эластичность. Ее тело становилось таким же твердым и безликим, как семенная коробочка растений.

Ялду уже колотила дрожь; усилием воли она заставила себя успокоиться. Кто знал, как следует поступить? Наверняка, Дария. Ялда высунулась из окна, и ей на глаза попался мальчик; она бросила монету, чтобы привлечь его внимание, а затем упросила его сбегать до ресторана под клубом Соло и попросить шеф-повара «срочно вызвать Дарию, к Ялде». Два куса вперед и обещание дать еще два по возвращении сделали свое дело.

Когда Ялда снова опустилась на колени, Туллия оказалась в ее тени, и она увидела, что тело Туллии действительно излучает слабый свет – правда, в отличие от болезни, которой страдал ее дедушка, этот свет находился не на поверхности. Его источник был расположен где-то в глубине и постоянно мерцал и перемещался в разные стороны – этот безумный обмен сигналами достиг такой силы, что его было видно прямо сквозь плоть.

Ялда погладила Туллию по лбу.

– Мы тебя вылечим, – пообещала она. – Все будет хорошо.

Если Дария сможет раздобыть соединительную смолу, то им удастся склеить края борозды и предоставить телу Тулии возможность расправиться с этой перегородкой своими силами. А если Дарии принесут ее соляритовую лампу, то вспышка, которая заставила дергаться мышцы пленного древесника, смогла бы блокировать сигналы, контролирующие деление Туллии. У них было так много вариантов. Туллия ничем не болела, она не была ни старой, ни немощной. Она не угодила в рабство к какому-нибудь нетерпеливому ко. Она была свободной женщиной, о которой могли позаботиться ее друзья.

Борозда добралась до верха туловища и начала вгрызаться в тимпан. Ухватившись обеими руками за края, Ялда что есть силы прижала их друг к другу.

– Стой, – сказала она. – А когда эта рука устанет, у меня в запасе есть еще десять.

Но усилия Ялды не встречали особого сопротивления; она ощущала лишь едва заметную пружинистость Туллиной плоти.

Туллия выживет; теперь Ялда была в этом уверена. Выживет и добьется успеха. Она будет просвещать своих студентов и радовать друзей еще дюжину лет. Она найдет свет лесов на далеких планетах.

Сама по себе борозда не становилась длиннее, но на глазах у Ялды стенки затвердевшей кожи растягивались в разные стороны от точки, которую она сжимала своими пальцами, подбираясь к тому месту, где раньше находился рот Туллии. Едва заметная выпуклость ее невидящих глаз пропала; тело поглотило органы зрения, и веки слились с невыразительным фоном окружавшей их кожи.

Ялда услышала звук шагов, вслед за которым распахнулась завеса.

– Ты пообещала какому-то мальчишке, что я заплачу ему четыре куса? – раздраженно спросила Дария. – Надеюсь, у тебя была веская…

Когда Ялда отодвинулась в сторону, чтобы Дария сама увидела, зачем ее вызвали в квартиру Туллии, она увидела вторую, поперечную борозду, которая росла, угрожая разрезать каждую из боковых половин.

– Ты принесла соединительную смолу? – спросила она у Дарии. – Или разрывы лучше сшить? Я не могу сжать их руками.

К ней подошла Лидия.

– Мы не сможем ей помочь, – тихо сказала она Ялде. – Смола, лекарства, операция – этим мы только убьем детей.

Ялда посмотрела на Дарию.

– Не может быть.

– Как только деление началось, его невозможно повернуть вспять, – сказала Дария.

Лидия положила руку на плечо Ялде.

– Оставим ее в покое.

Ялда обернулась к ней.

– То есть… оставим ее умирать?

– Теперь у нас нет выбора, – с горечью в голосе объяснила Дария. – Как бы крепко ты ни пыталась удержать ее тело, мозг уже погиб.

– Ее мозг уничтожен? – Ялда пристально разглядывала непроницаемое лицо Туллии. – Но ведь все это происходит под контролем мозга, разве нет? Ведь он посылает сигналы. Не говори мне, что он погиб.

Дария подошла к ней и встала рядом на колени.

– Ялда, ее больше нет. Скорее всего, она умерла задолго до того, как ты ее нашла.

– Нет, нет, нет. – Больше никаких преждевременных смертей. Клавдия и Аврелия были далеко, и Ялда никак не могла им помочь, но ведь с Туллией все было иначе.

Она обернулась к Лидии и стала умолять.

– Что нам делать? Скажи мне!

– Все, что нам остается – это сохранить ее в своих воспоминаниях, – сказала Лидия.

Ялда провела рукой по ранам Туллии; бороздка добралась до самого верха ее черепа.

– Но должно же быть хоть что-то!

– Мы не можем это исправить, – твердо сказала Дария. – Она была нашим другом, мы ее любили, но теперь от ее разума ничего не осталось; для нас она так же мертва, как любой мужчина в своей могиле. Сегодня нам остается только скорбеть о ее утрате.

Ялда почувствовала, как ее охватила дрожь и рокотание. Она не верила Дарьиным словам, но какая-то предательская ее часть решила вести себя так, будто Дария говорила правду.

– А утром, – добавила Дария, – нам предстоит решить, как мы будем воспитывать ее детей.

Глава 10

Стоя во дворе и дожидаясь прибытия своего гостя, Ялда насчитала две дюжины бледных разноцветных полос, которые медленно двигались по послеполуденному небу зеркально симметричными парами. Наблюдая за их неспешным движением, Ялда сделала вывод, что эти гремучие звезды пролетали не так уж близко – возможно, чуть дальше самого Солнца – однако тот факт, что они были видны днем и на таком расстоянии означал, что светились они намного ярче, чем крупинки, которые можно было заметить только по ночам.

Ярче почти наверняка означало больше.

Она заметила, как Евсебио пересекает двор, и подняла руку в знак приветствия.

– Здравствуйте, Советник.

– Рад снова тебя видеть, Ялда, – ответил он.

– Взаимно.

Он посмотрел на небо.

– Теперь это кажется почти нормальным, да? Люди к любым странностям привыкают.

– Иногда это идет на пользу.

– Но не в этот раз, – высказал свое мнение Евсебио.

– Может и так.

Они покинули двор и отправились на прогулку по университетскому городку; Ялда предлагала организовать комнату для переговоров, но Евсебио хотел избежать любых намеков на то, что кто-то из них выступает в качестве официального лица. Двое старых друзей решили встретиться, чтобы предаться воспоминаниям, только и всего.

– О твоей теории насчет гремучих звезд я узнал только из третьих рук, – сказал он. – Но этого оказалось достаточно, чтобы я начал беспокоиться.

– Вся эта идея довольно-таки спорная, – сказала Ялда. – Я бы пока не спешила расставаться с жизнью.

– Пока? – изумился Евсебио. – Уж поверь, я этого делать точно не собираюсь – ни раньше времени, ни когда-либо еще.

– Но ты же сказал, что начал беспокоиться.

– Да, меня это беспокоит. А разве не в этом смысл? Зачем еще ты бы стала поднимать этот вопрос?

Ялда не знала, что ответить. По правде говоря, когда она впервые стала обсуждать эту идею с несколькими коллегами, она не относилась к ней на полном серьезе. Это была всего лишь смелая гипотеза, взятая с потолка – к тому же, – думала она, – чересчур заумная, чтобы грозить паникой.

– Возможно, для начала ты могла бы кое-что мне объяснить, – сказал Евсебио. – Несколько лет назад ты выступала с докладом, на котором рассказывала, что космос имеет форму плоского четырехмерного тора. Но тогда… если ты проследишь, как развивается во времени некоторый пучок историй, то разве они не будут все время оставаться более или менее параллельными? И когда они встретятся друг с другом, разве они не замкнутся в обыкновенную петлю? – Он нарисовал двумерную версию – сначала в виде квадрата, – а затем скрутил ее так, чтобы искусственные края склеились друг с другом.

– Плоский тор – всего лишь идеализация, – объяснила Ялда, – простейший случай, при котором уравнение световой волны имеет хорошие решения. Топология космоса может оказаться более сложной, а геометрия – отличаться от плоской. А может быть, истории миров, в отличие от твоего рисунка, не были сосредоточены внутри узкого пучка; в конечном счете истории действительно должны соединиться друг с другом, но это не обязательно произойдет так аккуратно. Если некий первородный мир распался на части, которые разлетелись в обоих направлениях, причем одно из них мы воспринимаем как будущее, а другое – как прошлое, а сами части впоследствии рассыпались на более мелкие осколки и так далее…, ― то в итоге фрагменты из прошлого могут столкнуться с нами практически под любым углом.

Ялда изобразила схематичный рисунок, иллюстрирующий эту идею.

– Я не буду обматывать эту фигуру вокруг тора, но ты и без того можешь представить возможные последствия, к которым приведет наложение этих двух ветвей.

– Получается, первородный мир взрывается и в сторону будущего, и в сторону прошлого? – восхищенно прощебетал Евсебио с долей скептицизма в голосе.

– Я знаю, что это звучит странно, – согласилась Ялда, – но если первородный мир – это состояние, в котором энтропия достигает минимального значения, то взрыв будет одинаково допустимым в обоих направлениях. Представь себе, что космос заполнен огромным клубком беспорядочных нитей – историй всех материальных частиц – а затем потребуй, чтобы в каком-нибудь месте они были плотно уложены и идеально параллельны друг другу. Я не уверена, что такое место обязательно должно существовать, но если на нити не наложено никаких дополнительных условий, то по обе стороны от перетяжки они будут вырываться из пучка с равной силой – порождая две локализованные стрелы времени, направленные в противоположные стороны.

– Детали – это отдельный вопрос, – сказал Евсебио. – Если космос конечен – а именно на это указывает уравнение световой волны – гремучие звезды в потенциале могут оказаться предвестником кое-чего посерьёзнее.

– В потенциале. Вот именно. – Ялде не хотелось, чтобы он упускал это из вида. – Даже если мы признаем, что где-то в космосе траектории двух множеств миров пересекаются друг с другом, это вовсе не означает, что они должны пересечься здесь и сейчас.

– Если не считать того, что объяснить здесь и сейчас каким-то альтернативным способом у нас не очень-то получается, – возразил Евсебио. – Если гремучие звезды – это просто осколки гигантского взрыва, разве со временем скорость фрагментов не должна становиться меньше?

– Да, – ответила Ялда, – но удастся ли нам измерить разницу в скорости всего за несколько лет – это уже другой вопрос. Даже оценить эту скорость было не так-то просто.

Евсебио это не убедило.

– А почему, собственно говоря, разница в скорости должна быть такой неуловимой? Я могу представить, как вокруг взорвавшегося мира образуется волна высокоскоростной пыли, за которой следует залп более медленных камней. Но если эта гипотеза действительно все объясняет, разве изменение скорости не должно бросаться в глаза так же сильно, как разница в размерах?

– Возможно, – согласилась Ялда.

– Посредник, от которого я узнал о твоей теории, дал понять, что ты в общих чертах предсказала это, – он указал на разноцветные следы, заполнившие собой небо, – почти два года тому назад. Скопление миров и звезд, очень похожее на то, в котором, по всей видимости, находимся и мы сами, должно быть окружено ореолом мелкодисперсной пыли. По мере продвижения вглубь его границ, мы можем ожидать появления более крупных объектов.

– Узнать точную структуру этого скопления довольно сложно, – сказала Ялда. – Мы не знаем, как происходил распад миров, не говоря уже о долговременном воздействии гравитации и столкновениях между самими фрагментами.

– И тем не менее, – настаивал Евсебио, – утверждение о том, что разреженная пыль будет расположена по краям, а более плотная материя – в глубине, не полностью лишено смысла, верно?

– Да. – Каким бы сильным ни было ее желание преуменьшить значимость этих выводов, Ялда не могла отступиться от своей идеи как таковой.

– Значит, если наше представление о времени соответствует одному из пространственных направлений с точки зрения этого скопления…, то нам следует ожидать появления все более крупных объектов, движущихся примерно с одной и той же скоростью. Верно?

Он предложил ей иллюстрацию.

– А ты не мог нарисовать хотя бы скользящий удар? – взмолилась Ялда. – Мы же не обязательно влетим в самую гущу, как на твоем рисунке.

Евсебио уступил. – Я знал, что мне надо было стать физиком, – сказал он. – Если тебе не нравится, как устроен мир, нужно просто подправить свободный параметр, и все становится идеальным.

– И что я, по-твоему, должна сделать? – спросила она. – Поставить крест на судьбе наших внуков?

– Отнюдь. Я хочу, чтобы ты представила наихудший вариант, а потом рассказала мне, как его пережить.

Ялда издала короткое язвительное жужжание.

– Наихудший? Гремучие звезды продолжат прибывать и будут становиться все крупнее, а их количество будет увеличиваться, пока шансы на столкновение не приблизятся к 100 %. Если нам удастся это пережить, мы, скорее всего, столкнемся с ортогональным газовым облаком, которое превратит весь наш мир в некое подобие гигантской гремучей звезды. В процессе нам придется иметь дело с гравитационными возмущениями, которые окончательно оторвут нас от Солнца – или, наоборот, закинут на него. А если и это не кажется таким уж страшным, то столкновение может полностью разрушить нашу стрелу времени, лишив нас и прошлого, и будущего. Наш мир превратится в безжизненное месиво тепловых флуктуаций в состоянии максимальной энтропии.

Евсебио спокойно выслушал ее, не вступая в споры. Затем он спросил:

– И как нам это пережить?

– Никак, – прямо ответила Ялда. – Если удар не придется вскользь и нас зацепит сильнее – то есть, если ты не согласен с моим выбором параметров столкновения – то нам крышка.

– Ты хочешь сказать, что защититься от удара мы не сможем просто физически?

– Не сможем физически? – Ялде еще ни разу не приходилось слышать подобную фразу от инженера. – Да нет, почему же. Мы могли бы защититься или уклониться от всех этих ударов или просто сбежать от катастрофы – физика этого не исключает. Чудесная машина, которая перенесла бы наш мир в безопасное место, не нарушила бы ни одного фундаментального физического закона. Но мы не знаем, как ее построить. И времени, чтобы этому научиться, у нас тоже нет.

– И сколько времени нам потребуется? – спокойно спросил Евсебио. – Чтобы узнать все необходимое для обеспечения собственной безопасности.

Ялда не могла не восхититься его упорством.

– Я не могу сказать наверняка. Эра? Век? Мы до сих пор не можем ответить на самые простые вопросы о строении материи! Каковы ее базовые составляющие? Как они переупорядочиваются в ходе химических реакций? Что удерживает их вместе или, наоборот, не дает приблизиться друг к другу? Как материя создает или поглощает свет? А ты хочешь, чтобы мы построили барьер для защиты от снарядов с бесконечной скоростью или двигатель, который сможет сдвинуть с места целую планету.

Евсебио оглядел группу студентов, которые весело болтали возле столовой – как будто решили принять вызов, подслушав этот перечень нерешенных проблем.

– Хорошо, предположим, что мы располагаем одним веком, – сказал он. – Дюжиной гроссов лет. Сколько времени у нас есть в запасе, пока угроза не станет критической?

– Я могу только предполагать.

– Так сделай предположение.

– Несколько дюжин лет, – ответила Ялда. – Говоря по правде, мы совершенно не представляем, что нас ждет; может быть, уже завтра целый мир, целая пылающая ортогональная звезда готовится нанести по нам удар. Но если судить по изменению размеров гремучих звезд, которые мы наблюдали до настоящего момента, то при условии, что удача не отвернулась от нас окончательно… – Она замолкла. А в чем разница? Шесть лет, дюжина или гросс? Все, что ей оставалось – это продолжать жить день за днем, всякий раз отводя взгляд от непостижимого будущего.

– Нам нужен целый век, которого у нас нет, – сказал Евсебио.

– Именно.

– Я так и думал, – добавил он. – Но для полной уверенности мне нужно было услышать твое мнение.

Его голос звучал печально, но отнюдь не безнадежно. Ялда остановилась и повернулась к нему.

– Извини, что не смогла тебя обнадежить, – сказала она. – Может быть, я ошиблась на этот счет. Возможно, нам повезет куда больше, чем…

Евсебио прервал ее, подняв руку.

– Нам нужен целый век, которого у нас нет, – повторил он. – Так что мы поищем время в другом месте.

Он стер со своей груди рисунок, изображающий столкновение двух скоплений. Затем он нарисовал две линии – прямую и извилистую – и добавил к ним несколько простых пояснений.

– Мы построим ракету, – сказал он, – достаточно мощную, чтобы улететь с нашей планеты. Мы отправим ее в пустоту и будем ускоряться, пока ее скорость не сравняется со скоростью гремучих звезд. После этого вероятность столкновения с ортогональным скоплением будет очень мала – хотя нам, вполне вероятно, придется скорректировать ее положение на старте, чтобы избежать столкновения с газом и пылью в нашем собственном скоплении. В целом путешествие пройдет так, как я нарисовал. С точки зрения нашего мира его длительность будет равна времени, за которое история ракеты совершит полный оборот – четверть оборота уйдет на ускорение, половина оборота – на ее разворот и еще одна четверть – на торможение. Если ускорение ракеты будет соответствовать нашей силе тяготения – то есть пассажиры будут весить не больше обычного – то здесь на каждую четверть оборота будет приходиться около года, а все путешествие займет около четырех лет. Ход времени в самой ракете на данных этапах путешествия будет не так уж сильно отличаться от нашего – длина каждого искривленного сегмента превышает его высоту лишь в π/2 раз. Но когда история ракеты станет перпендикулярна нашей, течение времени в нашем мире остановится. Иначе говоря, с точки зрения пассажиров ракеты путешествие может длиться столько, сколько потребуется. Если для решения задачи им понадобится больше времени, они смогут продлить свой полет еще на одну эру или век; их возвращение это не задержит ни на один высверк.

Ялда потеряла дар речи. Они действительно поменялись ролями – восхитительная простота физики, которую описывал Евсебио, заставила ее почувствовать стыд оттого, что она не додумалась до нее сама – хотя бы даже и повинуясь тому причудливому веянию, которое первоначально натолкнул ее на мысль о том, что гремучие звезды представляют собой движущиеся назад во времени осколки первородного мира.

Но если говорить о практической стороне вопроса, то с чего ей начать?

– Что за ракету ты надеешься построить, – спросила она, – если в ней поколения людей смогут прожить целый век – не говоря уж о том, чтобы развиться настолько, что у них появится хоть какой-то шанс достичь поставленной цели? Самая большая ракета, которую я видела своими глазами, была размером с мою руку; самая большая ракета, о которой я слышала, по размеру меньше меня самой. Если ты сумеешь запустить в космос мою оптическую мастерскую, в Зевгме об этом будут говорить в течение целого поколения, но я не представляю, где мы разместим пшеничные поля.

Евсебио замешкался, обдумывая свой ответ, хотя слова Ялды его, по-видимому, нисколько не обескуражили.

– Ты, кажется, уже бывала на горе Бесподобная? – сказал он.

– Конечно. Там находится университетская обсерватория.

– Тогда ты должна знать, что поблизости нет ни одного постоянного поселения.

– Разумеется. – Ялда думала, что знает, к чему он клонит – изолированная площадка на большой высоте станет идеальным местом для испытания новых видов ракет.

– Геологи сообщили мне, – объяснил Евсебио, – что сердцевина Бесподобной состоит из чистого солярита. Я собираюсь пробить к нему тоннель, а затем поджечь и запустить в небо всю гору целиком.

Ялда забрала детей из школы и отвела их обратно в мастерскую оптики. Амелия и Амелио с удовольствием играли на полу с ящиком бракованных линз, собирая из них импровизированные телескопы и истерически жужжа при виде искаженных фигур друг друга. Валерия и Валерио проходили этап рисования воображаемых животных, которых они настойчиво требовали охранять от вымирания; Ялда дала им старые студенческие домашние задания, которые были чистыми с одной стороны листа, и несколько горшков с краской, которую Лидия принесла с завода.

Затем она встала у своего стола и стала наблюдать за ними, пытаясь тем времени принять какое-то решение насчет плана Евсебио.

Джорджо привел в мастерскую группу студентов, чтобы воспользоваться гелиостатом для эксперимента с поляризацией. Дети подбежали, чтобы поздороваться, и он без малейшего раздражения или смущения принял их в свои распростертые объятия, после чего ласково кшыкнул, призывая вернуться к своим занятиям. Ялда достала стопку домашних заданий по механике и занялась их проверкой, удивляясь тому, что чувствует себя виноватой, отнимая от своих привычных обязанностей пару курантов, чтобы поразмыслить об адекватных способах предотвращения катастрофы планетарных масштабов. Она поделилась с Джорджо своими соображениями насчет гремучих звезд – и в ответ он, как обычно, предложил ей ряд вдумчивых замечаний и возражений, хотя в конечном счете по-прежнему относился ко всей этой идее, как к какому-то упражнению из области метафизики.

Ялда пришла домой вместе с детьми как раз в тот момент, когда Лидия вернулась со смены.

– Ты принесла еще краски? – стала приставать к ней Валерия. Вместе с Валерио она истратила последние запасы на рисунки гигантских червей, вдоль туловища которых красовались шесть зияющих ртов.

Лидия развела руками и шутки ради раскрыла шесть пустых карманов.

– Не сегодня. Бракованных партий не было.

Валерия надулась и, как водится, обхватила своего ко шестью руками, пытаясь оторвать ему голову. Ялда трижды сделала ей замечание – с каждым разом все строже – пока, наконец, не вмешалась и не распутала их своими руками.

– Вот вечно ты на его стороне! – завизжала Валерия.

Ялда изо всех сил пыталась заставить ее стоять смирно.

– На какой еще стороне? Что такого сделал Валерио?

Не найдя ответа, Валерия сменила тактику.

– Мы просто играли, а тебе обязательно надо было все испортить.

– Теперь ты будешь вести себя благоразумно?

– Я всегда веду себя благоразумно, ты, жирная уродина.

Лидия осуждающе пророкотала.

– Не смей так разговаривать с тетей Ялдой.

– Да ты сама еще большая уродина! – заявила Валерия, обернувшись в ее сторону. – Ялда, по крайней мере, не виновата в том, что у нее нет ко. Может, она его случайно проглотила еще до рождения, а вот ты своего ко прибила камнем – об этом все знают.

Ялда постаралась пустить в ход свой запас терпения, напомнив себе, как хорошо Валерия вела себя в мастерской.

Собственно говоря, Дария предвидела, что на третьем году школы дети Туллии начнут бунтовать против своих приемных родителей, наказывая их за все те издевательства, которые им приходилось терпеть от своих одноклассников, с каждым разом проявлявших к ним все меньше сочувствия. Поэтому перед началом учебного года Ялда сподвигла их вчетвером обсудить окружавшие их невежество и враждебность, а заодно попыталась предложить стратегии решения проблемы. Выслушав ее совет, дети дали обещание, что ни одна сила в этом порочном мире не сможет поколебать их любовь и преданность своим тетушкам.