Текст книги "Сильвия"
Автор книги: Говард Фаст
сообщить о нарушении
Текущая страница: 12 (всего у книги 22 страниц)
Глава VIII
– Значит, я для тебя никто и ничто, – вспылил я. – Ладно, допустим, тебе меня благодарить не за что. Я и не прошу. Только позволь хоть иногда с тобой видеться.
– А зачем, Оскар? Все, что я была тебе обязана дать, уже дано. И ты со мной расплатился. Получил свое. Теперь я в Нью-Йорке. И давай расстанемся по-хорошему.
– Мне что, на коленях тебя умолять?
– Напрасно ты обижаешься, Оскар, – сказала она. – Ведь сам вынуждаешь меня причинять тебе боль. Я не хотела.
– Но послушай…
– Давай закончим, Оскар.
– Я ведь ни о чем тебя не прошу. Только неужели я тебе совсем, совсем не нужен?
– Человек либо нужен, либо нет, Оскар, одно из двух. Я, знаешь ли, в сантименты не верю. Я про мужчин достаточно знаю, Оскар, научили меня, хорошо научили. Лучше некуда.
– Но я же в этом не виноват, Сильвия. За что же ты со мной так?
– Господи, Оскар, до чего мне эти препирательства надоели!
– Ну когда мы увидимся?
– Никогда.
Глава IX
Он снова наполнил стакан и жадно выпил.
– Никогда. Вот и все: сказала, как отрезала. Уж такая моя судьба, понимаете, Маклин? Какая-то потаскушка сопливенькая, а я перед ней прямо на коленях ползаю. А, к чертям собачьим! Вы бы выпили, а? Все воскресенье псу под хвост. Выпейте!
Я кивнул, ну хорошо.
– Смотрите, стаканы из затемненного стекла. Через них за солнцем следить удобно.
– Так, значит, вы с ней больше не встречались?
– Один раз видел ее. Она работать устроилась в какой-то луна-парк, жетоны выдавала.
– В какой? Где этот луна-парк?
– Не помню уже сейчас, где-то на Бродвее, кажется, угол Пятьдесят шестой, а может, Пятьдесят первой. Большой такой, сразу заметен. Несколько месяцев уже прошло с того нашего разговора. Шел по улице, увидел ее и решил зайти, а она сидит за кассой, книжку читает, пока посетителей немного. Я, как увидел, просто глазам своим не поверил.
– А что, она много читала?
– Все, что попадется. В отеле, если ничего другого не находила, всегда Библию перечитывала. Говорила, она ее уже пять раз прочла или даже больше, хотя, видит Бог, верующей так и не стала. А вообще-то у нее всегда целая гора была этих романов, которые по четвертаку продают, и если бессонница на нее нападала, она по три-четыре штуки за ночь могла проглотить.
– Так это точно Сильвия оказалась там, в луна-парке?
– Конечно, не сомневайтесь. Я подошел, поздоровался. Думаете, она мне обрадовалась, улыбнулась и все такое? Черта с два! Только глаза от книжки оторвала и говорит: «А, это опять ты, Оскар. Шел бы ты, куда шел, а меня оставь в покое». Только и всего…
Тут наш разговор вдруг прервали.
– Ой, бедняжечка!
Мы оба вздрогнули от неожиданности, а когда оглянулись, на краю террасы увидели того подростка, который гонял шары по площадке для гольфа. Один такой шар он держал на ладони, время от времени подбрасывая его. Баскетбольные трусы слишком сильно стянуты в поясе, майка чуть пропотела, на запястье золотой браслет. На вид ему было лет пятнадцать, может, чуть меньше – длинные, голенастые ноги, загорелое лицо, насмешливые глаза.
– Папочка, бедняжечка… – губы его скривились.
– Ты откуда взялся? – заорал на него Стирнс.
– Да за кустиками стоял, слушал.
– Давно?
– Да уж достаточно. Все, что надо, услышал. А Сильвия эта, видать, ничего была, а? Ай да папочка! В жизни бы не подумал!
– Да как ты смеешь, щенок паршивый…
– Тихо, папуля, тихо. Тебе вредно волноваться.
– Пошел вон! – рявкнул Стирнс.
– Как это – вон? – мальчишка покачивался с ноги на ногу, нагло ухмыляясь. – Как это вон, спрашиваю? Мне же мамочку надо дождаться, она когда еще в гольф наиграется. Ой и врежет она тебе, что не приехал. Тебе, выходит, лишь бы ее сплавить – и за бутылку. А может, рассказать ей…
– Скотина маленькая, только попробуй!
– Ты, папуля, не очень-то выражайся. Я ж тебя люблю. Не бойся, ничего, никому.
– Что тебе от меня надо?
– Уж ты не поскупись, папочка. Этот детектив, смотри какой порядочный, ничего от тебя не требует. А я вот требую.
Стирнс так и позеленел. Плюхнулся на диван, щека у него дергается, еле дышит. У меня сердце екнуло: вдруг у него сейчас случится удар.
– Ну, что надо, говори.
– Живешь, так другим тоже дай пожить. Мне бы на расходы удвоить.
– С ума сошел!
– Ну что ты. Давай, папуля, по-хорошему, а то, сам понимаешь…
– Бобби, ну что ты делаешь, – заскулил Стирнс. – Неужели тебе совсем меня не жалко? Я же не могу тебе на расходы удвоить, не могу, ты ведь знаешь.
– Очень даже можешь. Ты ведь такая шишка. А мне всего и нужно-то несколько долларов в неделю. Впрочем, не хочешь, так не хочешь, – он повернулся, пошел к площадке, но Стирнс тут же его окликнул.
– Бобби! – Мальчишка остановился. – Хорошо, я подумаю. Дай мне немножко времени.
Мальчишка высоко подбросил шар.
– Обязательно, папуля, – улыбнулся он. – Думай себе на здоровье, пока матушка из клуба не вернулась. Я же тебя не заставляю вот так – сразу – и ушел, раскачивая бедрами.
Стирнс с минуту смотрел ему вслед, потом обернулся ко мне. Все его тело сотрясалось от рыданий, слезы текли по лицу, он еле выдавил из себя:
– Чтоб вам так досталось в жизни, Маклин! Сволочь вы, вот что, а еще детектив называетесь! Вон отсюда сию же минуту! Вон, сука паршивая!
Я пошел к машине, завел мотор и тронулся обратно. Мальчишка опять играл на площадке. На меня он не обратил ни малейшего внимания, даже когда мотор взревел на полную мощность. Все гонял да гонял шары от лунки к лунке.
Часть 6
Нью-Йорк. Бродвей
Глава I
В баре отеля «Парк Шератон» я познакомился с девушкой, которая сказала, что у нее тут свидание, – они всегда так говорят, удобная отговорка; даже если парень не покажется, она же в этом не виновата, она девушка обязательная, не то что он. Звали ее Джойс – блондинка, голубоглазая, лет десять назад, когда ей было двадцать с небольшим, должно быть, неплохо выглядела.
Парень так и не появился, и мы стали обсуждать, не пообедать ли нам вместе. Она, оказывается, проголодалась, а мне одному скучно в ресторан идти. Стало быть, вышло так, что интересы наши совпали.
Фигурка у нее была славная, а смотрит на тебя так внимательно, и выражение жалости к себе на лице, – знаю я это выражение – оно бывает у совсем молоденьких девчонок, которым ночевать негде, вот и хитрости ее тоже такие же простенькие и безвредные. Вообще-то, и не хитрости вовсе, если разобраться. Всего лишь старается как-то себя защитить, и не очень это у нее выходит, но, как ни говори, она ведь женщина, и взрослая уже, а мне мое одиночество что-то начало приедаться. Выпили мы по коктейлю, потом еще по одному, и она сказала, что ей очень нравится в «Хэмптоне», ресторан такой есть у южного входа в Центральный парк, – лучшее место во всем Нью-Йорке. Слово «лучшее» она выговорила так, что сразу стало понятно – вот какой голод ее снедает. Когда я ей сообщил, что я частный детектив, в ответ услышал, что ужасно интересно, но никакой информации о себе она мне не предоставила, ни кто она такая, ни чем занимается, ни из какой семьи и замужем ли. Просто сказала, что там, в «Хэмптоне», кормят замечательно, и вообще там все такое замечательное, такое замечательное.
Она была под стать этому ресторану – тоже притворялась, что она не то, что есть на самом деле, да, пожалуй, она уж позабыла, к чему когда-то действительно стремилась. Болтала без умолку про всякие замечательные вещи и не очень замечательные. Видно, из тех, кому надо говорить, не останавливаясь и не прислушиваясь к себе, и я стал чувствовать, как все мои порывы вести себя благородно, проявив сострадание к такому же одинокому существу, как я сам, начали увядать, сменяясь отчаянным желанием снова очутиться в грязном, погрязшем в пороке мексиканском городишке на Рио-Гранде.
– Тут такой кондиционер замечательный! – тараторила она. – Вы не находите, ведь правда замечательный. А то вот недавно была в ресторанчике на Пятьдесят второй, так там тоже написано, что работает кондиционер, знаете, плакатик такой на дверях висит, дескать, у них прохладно и свежий воздух, а на самом деле от жары задыхаешься, дышать нечем – ну, подзываешь метрдотеля, а он, мол, извините, пожалуйста, небольшая поломка – ничего себе поломка, чтоб они все провалились. И вообще на Пятьдесят шестой все жуткой противное, хуже только на Двадцать первой, если хотите знать, а вот на Пятьдесят второй, там вообще места есть, куда девушку и пригласить неудобно, так все вульгарно, типы всякие на тебя пялятся. Я вообще-то стараюсь на такие вещи широко смотреть, только не выношу вульгарности. Вы не подумайте, я в обморок не свалюсь, если при мне анекдот какой расскажут, а вот вульгарность, правда, терпеть не могу, и еще танцы эти – девочка стоит на сцене и у вас на глазах раздевается, знаете, наверное, бывали ведь в таких заведениях.
Я ответил, что не бывал, я ведь всего второй раз в жизни в Нью-Йорк приезжаю.
– Неужели, Мак, – вы ведь предпочитаете, чтобы вас так называли? Я одного такого знала, Фрэнк Макнейл его зовут, и он певец. Нет, не диск-жокей или что-нибудь в этом роде, просто певец, который никак свою пластинку не запишет, и вообще невезучий какой-то, так вот, он тоже велит всем называть его Мак. Я это к тому, что вам, наверное, интересно было бы в такое местечко попасть, если не бывали, ведь это жизнь, а раз это жизнь, так что же возмущаться, правда ведь?
Я сказал, что действительно так, и любопытно было бы взглянуть, только я хочу для начала по Бродвею прогуляться, она не против?
– А что вы там забыли?
– Да просто пройтись хочется. Я же тут вроде туриста.
– Мне-то казалось, раз вы частный детектив, вы сюда по делу приехали, ну то есть выслеживаете кого-то и все такое. Знаете, Мак, вы только не обижайтесь, но что-то вы совсем на сыщика не похожи, то есть вы такой заботливый, не то что эти сыщики, а на Бродвее и смотреть-то нечего. Может, лучше уж в Гринич-Вилледж поехать, на битников взглянуть, пошататься немножко, а на Бродвее нечего делать и смотреть там нечего, уж я-то знаю.
Кроме всего прочего, она не могла долго ходить – каблуки слишком высокие. Мы отправились в заведение на Пятьдесят второй, а там в баре ей встретились двое се давних приятелей. Они ее стали поить, и все у нее было чудесно. Звали их – одного Бен, а другого Херб, и я им очень понравился; только дело-то вот какое: они по старой дружбе предложили нам еще куда-нибудь поехать – они, мол, знают такие места, где девочки просто замечательные. Я ответил, что с радостью бы. Только вот меня ждет больная тетушка, а я никак до нее не доберусь. Джойс заметила, что я выдумываю, а на самом деле мне по Бродвею пошляться охота и ничего больше. Всем это ужас до чего было смешно, а Бен с Хербом сказали, что они о Джойс позаботятся, пусть я не беспокоюсь.
Глава II
У меня часто бывает такое чувство, словно я мальчишка, который колотился головой о стену, потому что ему нравилось испытывать облегчение, когда боль проходит. Вот и сейчас – какое облегчение выйти из ночного клуба на Пятьдесят второй, отделавшись от Джойс, чью фамилию я так и не узнал, и пройтись по Бродвею, не терзаясь обычным моим комплексом неприязни к самому себе. Несколько часов меня не оставляли те самые пристрастия, которые должен был в себе ощутить по отношению к Алану Маклину Оскар Стирнс. Теперь я тоже готов жить и давать жить другим. Уж, по крайней мере, до завтрашнего дня нет мне необходимости выдумывать дополнительные уловки, подыскивать оправдания двусмысленным ситуациям и вообще деградировать до уровня, который мне определил Фредерик Саммерс. Я просто шагал по улице и наслаждался ночным Нью-Йорком в летнюю жару. Такого нет нигде больше, только в этом городе-гиппопотаме, который в эти вечера вдруг смиряется, не переставая быть самим собой, и все его бурление уже не действует на нервы, и на улицах полно людей вроде меня самого, приехавших сюда, чтобы прикоснуться к этой страсти, к этому чуду, которое – пусть никто не скажет подобного вслух – неподражаемо.
Очутился я тут милостями Фредерика Саммерса, осыпь, небо, его своими благодеяниями. Мы такой народ, что всегда испытываем признательность, если нас забросит в какие-нибудь дальние веси, хоть занесло нас туда наше ремесло, заставляющее соприкоснуться со всяческой гадостью. Философия у нас простая – надо заработать; не сделаешь ты, так сделает кто-то другой. И все у нас зависит от того, насколько мы преданы тем, кто дал задание, а не то сложится плохая репутация и тогда новых поручений не жди.
Такие вот мысли мелькали в моей голове, а я их гнал прочь. Ладно, завтра начну работать на мистера Саммерса, а сегодня со второй половины дня у меня выходной. Я пересек Бродвей и пошел по нему вниз, к Таймс-сквер, а пройдя четыре квартала, увидел яркую вывеску «Луна-парк "Лотос"». У меня выходной, я не работаю на мистера Саммерса, а, собственно, что я вообще делаю тут, на Бродвее? Я вытащил монетку в двадцать пять центов, подкинул ее вверх: если орел – войду, если решка – покупаю на деньги мистера Саммерса билет на самолет в Европу. Вышла решка. Какая-то старуха продавала карандаши, четвертак я отдал ей. Ничего в жизни мне так не хотелось, как провести полгода в Малой Азии. Я мечтал, как найму моторный катер вроде рыболовецкого и вдоль греческого побережья отправлюсь через Геллеспонт в Черное море, потом к турецкому берегу, увижу все, что видел Ясон, когда плыл с аргонавтами за золотым руном в Колхиду. Я бы и еще кое-что сделал, прожил бы год в Риме, например, и еще один в Израиле, где такие интересные раскопки, или что-нибудь поскромнее, допустим, послушал бы курс лекций о цивилизации ацтеков в университете в Мехико. Но когда монетка решала столь важные вещи?
Я вошел в луна-парк «Лотос».
Просторное, ярко освещенное помещение, где за несколько центов можно вволю понаслаждаться всяческой дешевкой.
Вот, пожалуйста, целый прилавок, заваленный откровенной и безвкусной порнографией для подростков, колоды карт с полуголыми красотками на пляже, раскрашенные галстуки, на которых корчатся в судорогах скверно намалеванные ню, подзорные трубы, чтобы удобнее было подглядывать в соседскую спальню – по крайней мере, шею себе не свернешь, и открытки с непристойными стишками, и всякие штучки, которые можно привести в движение, и сиденья для унитаза с дразнящими картинками – в общем, чего только не пожелает душа, которую цивилизация вкупе с массовым производством приучили к жалким заменителям благородного древнего культа богов плодородия.
Пока я все это разглядывал, подошел человечек с ужасающе огромным красным носом – все лицо в шрамах – и фартуком, провисавшем от тяжести медяков, которыми были набиты оба кармана, спросил, что мне нужно.
– Да тут такого нет, – сказал я.
– Нет? – Он порылся в нагрудном кармане фартука и достал буклетик, в котором было напечатано:
Жил в древности король один,
Велик он был, велик.
И этот грозный властелин
Смешно шутить привык.
Забавный старичок он был,
Умел всех рассмешить,
А всего больше он любил
При всех свой член дрочить.
– Дальше не полюбопытствуете? Доллар всего – и читайте себе хоть всю жизнь.
– Заберите, – сказал я, возвращая буклетик.
– А вы знаете, что это такое? – осведомился он.
– Конечно, знаю – это плохо перелопаченная версия «Ненормального короля», баллады, которую приписывают Редьярду Киплингу. Еще не хватало доллар за это платить. Да она и десяти центов не стоит.
– Хорошо, хорошо. Вижу, вы человек начитанный. Могу предложить такую штуку, даже вас проймет. Не хотите? Ну, как знаете. Живи и другим жить давай. – Он отошел и тут же обо мне позабыл.
Со всех концов зала доносилась музыка. Там пел Джонни Мэтис, здесь – Пэт Бун, и никому не мешало, что записи накладываются одна на другую. Толпа приезжих и местных шаталась от автомата к автомату, бросая монетки в щели, рассматривая пестрые плакаты – солидные семейные пары и совсем юные парочки, и почтенные старички, и подростки – то совсем дети, то с намечающимися усами. Был специальный зальчик, где показывали странные ролики двадцатых годов, на которых девицы, похожие на вампиров, начинали у вас на глазах раздеваться, но вовремя останавливались, демонстрируя свои прелести ровно на сумму десять центов; а если пройти в другой зал, куда за вход брали двадцать пять, можно посмотреть и кое-что пооткровеннее, хотя скибол привлекал больше – как-никак народ сюда заходил по преимуществу добродетельный по старинке.
Я бродил по этому луна-парку, поглядывая по сторонам, потом разменял в кассе доллар, получив целую пригоршню мелочи от невероятной толстухи, восседавшей посреди всего этого бедлама в крохотной клетке. Поиграл на одном автомате, потом на другом, надо же было чем-то для себя оправдать собственное пребывание здесь из чистого любопытства. Может быть, мне вовсе и не этот луна-парк нужен, и, не добившись успеха в кидании колец, я вышел, двинувшись дальше по Бродвею. Впрочем, больше ни одного увеселительного заведения, подходившего под описание Стирнса, мне так и не попадалось.
Я вернулся в отель. Была уже почти полночь. В газетном киоске я купил несколько журналов и сигареты, но читать не тянуло, пусть даже еженедельники, и я посидел у окна с видом на Центральный парк, покурил, мысленно сочиняя обвинительное письмо Фредерику Саммерсу и борясь с искушением признать, что пустота во мне, это неотступное томление взывают к какой-нибудь несентиментальной, циничной, даже не слишком строгих правил особе.
Не та Сильвия Вест, которая обитает в Беверли-Хиллз, не та из Колдуотер-Кэньон, а костлявая, чумазая девочка-подросток по имени Сильвия Кароки притягивала меня неодолимо, и я жил ее жизнью и знал, что когда-нибудь ее найду.
Глава III
Сэмюэл Джонсон [7]7
Английский лексикограф и писатель (1709–1784).
[Закрыть]где-то высказывается в том духе, что лишь ослы способны писать, вдохновляясь иными соображениями, кроме денег, – что-то такое, я точно не помню. Ну так вот, в жизни я не слыхал и про частного детектива или маклера с Уолл-стрит, который вдохновлялся бы иными соображениями. Джек Фенни, управлявший бюро расследований «Трибороу», был отличный частный детектив, и однажды он мне выложил, что думает про общество, где все делается исключительно ради денег, но этого никто не признает открыто. А сказал он вот что: «Если приходится немножко вольнее обойтись с законом, за такое надо платить посолиднее, чем канцелярской крысе, все делающей по инструкции».
За то, что он мне вручил документы, удостоверяющие, что я сотрудник международного бюро расследований с филиалами в Нью-Йорке, Лондоне и Чикаго, он с меня потребовал пятьсот. А когда я возразил, что не много ли за дюжину визитных карточек, пояснил:
– Вряд ли, Мак, сами подумайте. Можно, конечно, изготовить такие же у печатника за углом, но дальше-то что? Ведь самое главное, что такое бюро действительно существует. И представлено в Нью-Йорке да и в Лондоне. У них и тут, и там собственные филиалы, хотя мы их целиком контролируем. Ну поймают вас на том, что поддельными бумагами пользуетесь. И тогда уж известно: и лицензию отберут, да как бы и не похуже.
– У нас, на Западе, я страховой полис показываю.
– Детские штучки, Мак, меня-то что обманывать? А вот под прикрытием международного бюро вы человек свободный, так что я не зря деньги беру, когда вам это прикрытие предоставляю. Чуть что не то с полицией, тут же вмешиваюсь и уж как-нибудь вас вытащу. Да, а кто вам, собственно, нужен? Стирнс этот?
– Нет, женщина одна.
– Вы бы мне хоть фамилию сказали, так, для порядка.
– Не могу.
– Ну ладно. Только прошу поосторожнее. У меня сейчас сложная операция, все пока по плану идет, но если бы за вас Джеф Питерс не просил, я бы с вами не связался.
– Не беспокойтесь, – поспешил я его утихомирить.
– Пистолет при вас имеется?
– Нет.
– Очень хорошо. А нож там, кастет и прочее?
– Ничего нет. У меня же родители родом из Шотландии. А мы народ смирный и цивилизованный.
– Прекрасно. Так, а теперь сообщите мне, чьих наследников вы ищете, имя усопшего и прочее – так по правилам бюро требуется, мы и в Лондон сообщим.
– А без этого нельзя?
– Нельзя. Иначе я работать не буду. Нужно ведь в досье все эти данные вводить. Если полиция заинтересуется, все должно быть безупречно.
– Ну хорошо, хорошо. Вот, пожалуйста. Стефан Кароки. Родился в 1896 году в Венгрии. Умер в Англии в 1957. Город выберете сами. Родственники не найдены. Биографию ему изобретайте какую угодно. Наследство оценивается примерно в четыреста тысяч долларов, если на фунты, пересчитайте сами, пожалуйста…
– Не на фунты, а на эскудо, то есть примерно три цента за эскудо. Стало быть, напишем десять миллионов эскудо.
– Почему в эскудо?
– Потому что у нас хорошие рабочие связи с португальским банком, а португальцы умеют нужные лазейки находить.
– Тогда пусть пятнадцать миллионов.
– Хорошо, Мак, раз денег таких все равно нет в помине, напишем пятнадцать. Загляните завтра, карточки ваши будут готовы и все досье на Стефана Кароки.
– Еще вот что, – поинтересовался я, – Когда я закончу, что с этим досье станется?
– Если не засветитесь, все исчезнет – и досье, и деньги эти, абсолютно все.
