Текст книги "Сильвия"
Автор книги: Говард Фаст
сообщить о нарушении
Текущая страница: 10 (всего у книги 22 страниц)
Глава VIII
На третий день после ее прихода отец Гонсалес, свершив утреннюю службу, вышел во дворик, где Сильвия стирала его белье в старом жестяном корыте. До сих пор он помнит ее в ослепительных лучах раннего солнца: волосы завязаны узлом, руки все в мыльной пене – сильные загорелые руки. Во время службы она никогда не заходила в храм, прячась в комнате священника или устроившись где-нибудь на дворе. После первого их разговора она старалась не касаться религии, да и отец Гонсалес избегал таких споров. А сейчас просто поблагодарил ее за то, что все выстирано, только зря она считает, что должна этим заниматься.
– Я ведь ем ваш хлеб, святой отец, – ответила она, выпрямившись и влажной рукой поправляя прилипшую ко лбу прядь.
– Нет, Сильвия, не мой. Не бывает никакого моего хлеба. Хлеб нам Господь послал, а я его просто ем и благодарен за то, что он такой вкусный. А если кто-то придет разделить со мной трапезу, я только счастлив.
– Зачем вам это? – спросила она.
– О чем ты?
– Зачем вы мне все время показываете, какой вы хороший?
– Разве я показываю? Я этого не хотел, Сильвия. Но если даже и так, что же тебя раздражает?
– Вы же сами говорили, что врать стыдно.
– Ну и что?
– А то, что хороших людей нет, отец Гонсалес. Вы очень старый. Вас больше ничто не волнует. Тело не волнует, все в прошлом. И что же, вы думаете сделать меня католичкой, показывая, что вы такой хороший, когда на самом деле вас ничто не волнует и ничто не злит?
– Нет, что ты, я ни о чем таком не думал.
– Тогда не надо, прошу вас, не надо!
– Хорошо, успокойся.
– И не рассказывайте мне, какой вы счастливый, когда кто-то ест ваш хлеб.
– Хорошо, дитя мое, не буду, раз тебе так лучше.
Час спустя, она явилась к нему вся зареванная и молила о прощении.
Глава IX
– Ну вот, видите, кое-что вы мне рассказали, – заметил я отцу Гонсалесу.
– Просто о том, что было, не о том, что она мне сказала, как на исповеди. По-своему она была права. Когда ты стар, мистер Маклин, не так-то просто понять, добродетель это, усталость, пресыщенность? Что до моей веры, мистер Маклин, она не уступила ни в чем, но я, кажется, завоевал ее доверие и даже немножечко любви. Очень она была странная, эта ваша Сильвия.
– Моя?
– Говорю так, мистер Маклин, потому что, мне думается, вы в нее влюблены, да что там, вы просто ею одержимы, уж не мне судить, отчего: впрочем, мне такого и знать не надо. И у нее была такая же одержимость, которая защищала ее от мира. Она все делала не потому, что это ей удовольствие доставляло, а просто приходилось, выхода не было. Понимаете, о чем я?
– Не очень.
– Ну вот хоть мои книги взять, например. – Он встал, подошел к книжному шкафчику, стоявшему у стены. – У меня их не так много: духовные книги, латинская Библия, «Дон Кихот» на испанском, «Гекльберри Финн» – ужасно люблю эту книгу; да еще жития святых на испанском и «Война и мир» в английском переводе, сколько раз ее перечитывал, такое приносит успокоение, столько мудрости в ней, а вот «Гек Финн» тем хорош, что, сколько ни читай, всегда смешно, и вас, гринго, я с каждым разом все лучше начинаю понимать, как в эту книгу загляну. Так вот, Сильвия прочла обе книги «Гека» за один день проглотила, а «Войну и мир» – огромная ведь вещь – читала не отрываясь, словно какая-то страсть ее погоняла. Не для отдыха это делалось, не из любопытства, а походило на то, как человек, который изголодался, бросается на пищу.
Я тоже подошел к шкафу, перелистал томики «Войны и мира». Все время чувствовал: вот эти страницы она читала – глупое такое чувство. Отец Гонсалес, понаблюдав за мной, сказал:
– А через пять дней она ушла. Почти всю эту книгу успела прочесть, мистер Маклин, совсем немного оставалось.
– Как вы думаете, отец Гонсалес, зачем она у вас целых пять дней провела? Ведь не ради того, чтобы прочесть книгу.
Он кивнул, подумал.
– Вы с нею из одного теста, мистер Маклин, вам обоим непременно надо кольнуть. Когда человеку ужасно нужно кого-то любить, когда он хочет кого-то полюбить, а эта любовь приносит лишь горе и боль, он кидается к первому же, кто проявит к нему участие и доброту, словно мстит.
– Простите.
– Чем еще могу быть вам полезен, мистер Маклин? Рассказать вам то, что она мне одному доверила, не просите. Могу только сказать, что свои обязательства по отношению к ненавистному ей Фрэнку Патерно она выполнила, потому что он тоже кое-что для нее сделал. Она человек совсем не похожий на людей моей веры да и на меня. Пуританского в ней много. Сама для себя определила, что морально, а что нет, хотя не знаю, можно ли это назвать моралью; но во всяком случае правилам этим она следовала неукоснительно. А знаете, ведь жизнь такая, что девяносто девять из ста кончают тем, что опустошены, разбиты, на все махнули рукой или смирились безропотно. О, сколько я таких перевидал, сохрани их, Господь! И вдруг обнаруживается, что есть несломленные, несмирившиеся. Я знаю этот тип. Потому, мистер Маклин, знаю, что сам был таким же…
– А после исчезновения вы ее больше не видели?
– Видел. Всего один раз.
Глава X
В тот день старик задержался в храме после вечерней проповеди. Сидел на скамье перед алтарем, смотрел, как пляшут пылинки в солнечных лучах, и вспоминал, вспоминал, сколько за его жизнь соприкоснулось с ним людей; если бы свести их вместе, получился бы необыкновенный карнавал – целый мир прошел перед его глазами. Так он сидел, уйдя в свои мысли, и не заметил Сильвии, пока она не пристроилась на скамье рядом и, положив ладонь на его запястье, прошептала:
– Buenas tardes, padre [6]6
Добрый вечер, святой отец (исп.).
[Закрыть].
– Bienvenida. – Он тоже проговорил это слово шепотом и почувствовал, как подступает ощущение покоя и счастья. Потом он все пытался понять, откуда оно? Что для него значила Сильвия? Сейчас он мне признался, что где-то в тайниках души лелеял глупую мечту, что она вернулась, чтобы с ним остаться, и будет жить здесь, в этой нищенской миссии, и возьмет на себя заботу о нем в последние годы, словно дочь, – правда, он тут же погнал прочь эти наивные мечты. И все равно он был счастлив, что она снова здесь, даже когда она сказала:
– Я уезжаю, падре. Я пришла проститься.
– Спасибо, что вспомнила обо мне, дитя мое.
– Напрасно вы меня благодарите. Я вовсе не чувствую себя вам обязанной. Но уехать, не простившись, не могла.
– Понимаю. – Чувствовалось, что и она тоже испытывает глубокое волнение. – Куда же ты едешь?
– В Нью-Йорк. Еду через несколько часов.
Тут он заметил, что на ней новое платье и туфли тоже новые. А еще появилась сумочка. И волосы недавно вымыты, уложены со всем тщанием. Он не стал задавать вопросов, но и она не пыталась его обмануть. Такого между ними не бывало, чтобы она пробовала выдать себя не за то, что есть, а он никогда ни в чем ее не упрекнул.
– Я познакомилась с одним человеком, падре, он комиссионер. Он мне одолжил денег и взялся доставить в Нью-Йорк. Больше я тут оставаться не могу.
– Наверное, ты права, – сказал он.
– Сначала хотела что-то выдумать, – призналась Сильвия. – Ну, какую-нибудь историю, чтобы не причинять вам боли. Но не смогла.
– Спасибо, что не смогла, дитя мое.
– Это я должна сказать вам спасибо.
– Что ты, перестань. Вот только… только скажи, дитя мое, чем все это для тебя кончится? Что будет с тобой? К чему ты стремишься?
Она ответила, подумав:
– Разве можно к чему-то стремиться, святой отец? И разве вы поймете, что для меня самое важное в жизни? Я и сама-то не всегда это понимаю. Только когда начинаю ненавидеть весь мир и злоба меня душит, и тоска, – душит, падре, я не преувеличиваю, – вот тогда у меня появляется такое чувство, что мне нужно все золото, все сокровища мира, чтобы исцелиться.
Сказано было ясно и просто, как сказал бы ребенок. Старик поднялся и отошел от нее ближе к алтарю, где стало уже совсем темно. Не хотел, чтобы она заметила слезы, стоявшие у него в глазах, и кроме того – так он мне сказал – у него не хватило мужества, чтобы хоть что-то ей возразить.
Глава XI
– Вы ведь помните, когда именно был ваш последний разговор? – спросил я с надеждой.
– Нет, мистер Маклин, слишком много лет прошло.
– Всего десять.
– Это много даже для такого старика, как я, хотя время в моем возрасте так и несется.
– Она ведь три года прожила в Эль-Пасо и Хуаресе, целых три года, а вы ничего про это время не можете мне рассказать.
– Не могу, мистер Маклин, потому что это было мне доверено, и я должен хранить доверенное в тайне, пока с меня не будет снят зарок. Я бедный священник, мистер Маклин, неужели вы хотите, чтобы я оказался еще и скверным пастырем?
Я с горечью смотрел на него, а он добавил:
– И к тому же, мистер Маклин, что нового я могу вам рассказать? Я же описал нашу последнюю встречу. Судя по вашему поведению, она, слава Богу, жива. Если вы ее любите, мистер Маклин, вспомните, что любовь не подсчитывает и не прикидывает, ведь так только новое пальто покупают, желая непременно увериться, что оно вправду неношенное. А Сильвию вы не купите, мистер Маклин, уж будьте уверены.
– Вы, правда, так думаете?
– Правда, мистер Маклин. Впрочем, это только мое мнение.
– Вы знаете, с кем она уехала в Нью-Йорк?
Священник покачал головой.
– Ни имени, ни фамилии не знаете, вообще ничего? Она сказала – комиссионер, то есть коммивояжер, так чем он торговал?
Он по-прежнему молчал. Потом я, наконец, услышал:
– Мистер Маклин, я ведь даже не знаю, что вы разыскиваете – прошлое Сильвии, се саму? И я не задаю вам вопросов.
– Ну хотя бы, в каком месяце была ваша последняя встреча? Уж месяц-то вы можете мне назвать, отец Гонсалес.
– Да, месяц помню. Сентябрь, 1948 год. Кажется, самое начало сентября, и уж точно, это было не в воскресенье. – Видно было, что он напрягает память. – Простите, мистер Маклин, многое стал забывать. Вроде бы в пятницу она сюда пришла или в понедельник, а впрочем, не ручаюсь…
Было уже совсем темно, когда я вышел от него, чтобы по мрачным улицам Хуареса добраться до границы. Мы обменялись рукопожатием, потом он положил ладонь мне на плечо.
– Всякий раз, когда я с кем-то прощаюсь, мистер Маклин, это прощание навеки, ведь в моем возрасте на новую встречу не рассчитываешь. Я быстро проникаюсь расположением к людям. Вы уж не сердитесь, только мне кажется, вас ко мне привела та же судьба, которая когда-то привела сюда Сильвию. Позвольте мне вас обоих благословить.
Я сказал: «Спасибо вам огромное», – на какое-то мгновенье полностью забыв о существовании Фредерика Саммерса.
Глава XII
Мне ничего не хотелось, только бы поскорее выбраться из Эль-Пасо. Термометр подобрался к отметке «сорок» и замер неподвижно. Опять начались головные боли, последствия того избиения. Спал я скверно, чаще всего вообще не спал, потеряв счет часам, которые провел у себя в номере, куря сигарету за сигаретой в ожидании, когда начнет светать. Окно номера выходило на восток, и я пять раз наблюдал, как появляется из-за вершин гигантское южное солнце и начинает накаляться пустыня.
Днем я копался в архивах гостиницы. Сунул, что положено, клеркам, бухгалтерам и роскошно одетым администраторам – пусть процветают, лишние деньги кому ж не нужны, тем более что не подвергаются налоговому обложению. Перебирая бумаги в старых папках, я прочел сотни заполненных регистрационных карточек. Ведь год, месяц, неделю, даже, кажется, дни я знал, а удавалось обнаружить человека и по куда более скудной информации. Пришлось выстроить теорию, основанную на географии и сводившуюся к тому, что коммивояжер, который с деловой целью навещает Эль-Пасо, а в Нью-Йорке дел не ведет, должен иметь местом жительства скорее всего именно Нью-Йорк или один из его пригородов.
Найти не удалось ничего. В двух гостиницах архив сохранился только за последние семь лет. Возможно, останавливался он именно в одной из них, но тут уж ничего не поделаешь. Проведя в таких поисках шесть дней, я вдруг вспомнил, что к отцу Гонсалесу Сильвия пришла после вечерней проповеди и сказала, что уезжает через несколько часов.
К туманному портрету интересовавшего меня коммивояжера прибавились новые черты. Состоятельный человек – женат, с положением. Вполне возможно, отец нескольких детей. Отель для него заказывала компания, в которой он работал, стало быть, ему следовало заботиться о своей репутации. Такой тип как следует подумает, прежде чем приводить в номер женщину. Он ведь человек осторожный, не самого смелого десятка. Значит, покончил с делами, расплатился в гостинице и был готов к отъезду, прежде чем началась эта его история с Сильвией.
Раз он такой осторожный и предусмотрительный, надо и мне проявить те же качества. Я просмотрел железнодорожное, авиационное, автобусное расписания десятилетней давности. Получалось, что в случае, если он уехал из Эль-Пасо после девяти вечера, сделать это он мог только на машине.
Почему я испытывал к нему такую жгучую ненависть, сказать не могу. Ведь к Физелли, к старику Кароки такого чувства у меня не было, а вот этого субъекта я ненавидел, люто ненавидел, желая ему смерти.
Изобретал я его черта за чертой, кусочек за кусочком. Сам испытывал то, что должен был испытывать он, сидя рядом с Сильвией. Вести машину он был в состоянии не больше двух часов, может быть, даже меньше – пока не заприметил первый попавшийся мотель. Я нанял машину и поехал по шоссе 80 – всего через полмили от городской черты оказался мотель «Эль-Ранчо», куда я завернул. Нет, этот построили семь лет назад. Совсем рядом оказалось еще три новых мотеля и один, работающий с 1947 года. Я разыскал хозяина, мы присели за рюмкой. Договор был такой: с меня пятьдесят, если не узнаю ничего нужного, сотня, если получу необходимые сведения. Управляться за стойкой осталась его жена, а мы покатили в Эль-Пасо.
Он рассказал мне про трех своих администраторов – Пибоди, Коэна, Сантоса. Оказывается, они сохраняли карточки на всех своих клиентов, а другие выбрасывали по прошествии семи лет. Так что никаких ошибок быть не может, только надо проверить по архиву. Еще он сказал, что в мотелях все устроено по-особому, это вам не гостиница, совсем на гостиницу не похоже, порядки другие. Был он совершенно лысый, этот тощий, бледный человек, сопровождавший каждую свою фразу покачиванием головы. Еще он все время облизывал губы, и от его тела исходил сильный неприятный запах.
– Попробуйте-ка в гостинице свободные установления завести, мигом со света сживут, а вот в мотеле можно. В мотелях чего только не делается, хотя, конечно, тоже разные они бывают, мотели то есть. И у меня тоже не монастырь, знаете ли. Даже у меня. Вот так-то. Я вам честно скажу. Либо чистенького из себя корчишь, либо делом занимаешься. Я занимаюсь делом. А как иначе-то, сами подумайте. Мне что, детектор лжи установить, что ли? Приезжают в три утра, регистрируются. А через два часа их уже след простыл. Мне как прикажете, до выяснения личности их задерживать? Мы ведь в свободной стране живем. Когда куда-нибудь едешь, брачное свидетельство брать необязательно. У меня хоть драк и прочего не бывает. А то есть местечки, так там по шесть раз на день белье перестилают. И несовершеннолетних готовы принять. Ну, и черт с ними. Вот у меня так: если клиенту явно двадцати нет, тогда, будь добр, брачное свидетельство предъяви. Правильно я делаю, мистер Маклин?
Я ничего не ответил, а он все что-то талдычил, талдычил всю дорогу. В Эль-Пасо, обзвонив Пибоди, Коэна и Сантоса, я принялся за дело как следует, показал им всем свое удостоверение, подписал какие-то бумаги о неразглашении. Каждый из них получил по пятерке – всего-то за то, что извлек из архива карточки за сентябрь 1948 года. Я эти карточки просматривал под пристальным наблюдением клерка и хозяина мотеля, во все глаза смотревшего, как бы я, раскопав, что нужно, не вздумал заявить, что ничего подходящего не нашлось.
– Идите вы к черту, – не выдержал я.
– Эй, полегче, полегче, – сказал он, – А то сейчас никаких карточек не будет.
– К черту! Я же сказал.
А карточка уже лежала передо мной на столе. Первый понедельник сентября 1948 года: «Мистер и миссис Оскар Стивенс. Авеню Форт Вашингтон, 4500, Филадельфия, штат Пенсильвания».
Зарегистрировались в десять вечера. На машине мистера Стивенса был нью-йоркский номер – он, видимо, не подумал, что клерк запишет и номер его машины. Хотя и адрес он выдумал не очень изобретательно. В Филадельфии нет авеню Форт Вашингтон, она в Нью-Йорке. И фамилию он сначала хотел написать другую – Стирнс; видно: «в» получилось, когда он исправил «р». Так что, похоже, не Оскар Стивенс, а Оскар Стирнс, а вот номер машины известен мне точно.
Я выложил сотню, тщательно скопировал регистрационную карточку. Потом велел хозяину мотеля убираться на все четыре стороны, правда, улыбаясь, чтобы он не вскидывался. Он на прощанье заметил, что никто не давал мне права оскорблять его и обзывать, как собаку. Я извинился.
Через четыре часа я был на борту самолета, летевшего в Нью-Йорк.
Часть 5
Энглвуд
Глава I
По данным автоинспекции штата Нью-Йорк, в 1948 году Оскар Стирнс – сорок один год, рост сто семьдесят сантиметров, вес восемьдесят семь килограммов, волосы каштановые, глаза голубые, белый – был владельцем «понтиака» с двумя дверцами. В 1950 году он купил новый «понтиак». В 1952 году обменял его на «бьюик» с четырьмя дверцами, а в 1955 вместо «бьюика» появился «кадиллак», зарегистрированный в инспекции штата Нью-Джерси. В этой инспекции мне сообщили, что с 1957 года у него есть и вторая машина, «форд» – вездеход. А адрес такой: усадьба «Гейблс», Клифлайн-драйв, Энглвуд, Нью-Джерси.
До того как покинуть штат Нью-Йорк, он с 1948 года жил по двум другим адресам. Первый: авеню Форт Вашингтон, 322, район довольно непрестижный, пришедшее в упадок гнездо тех, кто считается средними классами. Оттуда он перебрался на Девяносто первую улицу, ближе к Ист-Ривер, а уж затем в Энглвуд.
В 1948 году он работал коммивояжером, занимая довольно странную должность всеамериканского представителя стекольной компании «Деннинг». Специальностью этой компании было стеклянное оборудование, контейнеры и прочее для молочных ферм, годовой оборот – около трех миллионов долларов. Получал он тогда семь тысяч в год, к 1952 году цифра возросла до двенадцати тысяч с лишним, поскольку он стал вице-президентом компании, ведающим сбытом. Компания в тот год слилась с гораздо более крупной – «Декстер», они почти монополисты по стеклу, и Стирнс стал пятым помощником вице-президента по сбыту с зарплатой восемнадцать тысяч в год. К 1958 году эта цифра составляла уже сорок пять тысяч плюс акции, он теперь первый помощник вице-президента, ведающего сбытом.
Родился Стирнс 11 июня 1907 года в Олбени, штат Нью-Йорк, окончил колледж Колби, женат на Энн Ричардсон из Форрест-Хиллз, свадьба состоялась в сентябре 1940 года, венчали их в соборе Квин, в 1943 году призван на военную службу, два года находился в армии, демобилизован с благодарностью от командования. Принадлежит к методистской церкви, хотя посещает и епископальную, к которой принадлежит его жена. Трое детей: Роберт, род. в 1943; Джоан Энн, род. в 1946; Джеффри, род. в 1949. Член университетского клуба Нью-Йорка и загородного клуба «Пять дубов» в округе Берген. Член совета директоров коммунального совета в Энглвуде, член попечительского совета тамошней больницы. На фотографии запечатлен довольно симпатичный круглолицый человек с маленьким вздернутым носом, седеющий, в очках, за которыми видны светло-серые глаза.
Вот так складывалась деловая и личная жизнь Оскара Стирнса, и собрать все эти сведения было несложно – обычная работа в архивах. Поскольку в автоинспекциях сидят люди основательные, жизнь Оскара Стирнса лежала передо мной открытой книгой. Собирал материал, в основном, я сам, и было даже приятно, что наконец-то имею дело с фактами, а не с фантазиями и догадками. Помогало мне бюро расследований «Трибороу», нью-йоркский партнер бюро Джеффри Питерса в Лос-Анджелесе. Девяносто процентов рабочего времени частного детектива уходит на эту рутину, скучную, как всякая подготовительная деятельность. Я проехался по местам, где жил Стирнс. Разыскал две его фотографии – одну из специального журнала, вторую из ежегодного отчета его фирмы, и к концу третьего дня располагал на него самым полным досье. Было это в субботу.
Прошло почти пять лет с последнего моего приезда в Нью-Йорк, и уж не знаю, хорошо ли жить в этом городе, но вот возвращаться сюда через пять лет – дело совершенно особенное. У меня был номер в отеле «Парк Шератон», угол Пятьдесят шестой и Седьмой авеню, так что, стоя у окна, я видел Карнеги-холл и уголок Центрального парка, а подо мной бесконечным потоком струились машины и пешеходы, – и захватывало это зрелище так, как не захватывает ничто из мною виденного.
Летние вечера тут были намного прохладнее, чем в Эль-Пасо, скорее, как у нас, в Лос-Анджелесе. Я прогулялся дальше к центру, пообедал в кафе «Галлахер», где замечательное жаркое, и как самый настоящий провинциал, очутившийся в столице, – купил билет в театр – «Двое на качелях». Я был одинок, и мне нравилось мое одиночество. Весь вечер меня не оставляло чувство, что впервые за всю свою профессиональную жизнь я занят чем-то настоящим.
