Текст книги "Слепое пятно"

Автор книги: Гомер Флинт

Соавторы: Остин Холл
сообщить о нарушении

Текущая страница: 16 (всего у книги 24 страниц)

Глава XXXII
Сквозь воды неведомого

«ПЯТНО Жизни»! А темой лекции доктора Холкомба, обещанной, но так и не зачитанной, было заявлено… «Слепое ПЯТНО»!

Уотсон был искренне изумлён, обнаружив, что эти двое – Холкомб и Авек – одновременно достигли темной завесы. Профессор сказал, что это «будет величайший день со времен Колумба». Так оно и оказалось – вот только мир этого не знал.

– И… Рамда Авек так и не вернулся? – спросил Чик.

– Нет.

– Но от него сюда дошло что-то спустя трое суток? – Уотсон думал, конечно же, о докторе, который исчез в день, когда, как услышал от Рамды Джером, Авеку самому пора было возвращаться.

Но Геос не ответил. Почему – Чику было не угадать. Он решил, что, пожалуй, лучше не давить на него в этом вопросе. В другой раз, если он будет осторожен, ему, возможно, удастся безопасно добиться своей цели. Сейчас нельзя вызывать подозрений. Он счел нужным спросить о другом.

– Авек ушел один?

– Нет. С ним была Нервина. Точнее, она последовала за ним спустя несколько часов.

– А!

Это вырвалось у Уотсона, прежде чем он смог себя сдержать. Рамда внезапно поднял глаза.

– Так вы видели Нервину! Вы знаете ее?

– Это имя… звучит знакомо! – Чик солгал, сейчас он не собирался брать на себя ничего, что могло бы оказаться компрометирующим или ограничивающим. – Кто такая Нервина?

– Она одна из королев. Я думал… мой дорогой сэр, она – одна из королев Томалии, наполовину коспианка, наполовину д’хартианка, дочь первой королевской линии, восходящей еще к дням Харадоса.

Чик поразмыслил минутку, прежде чем направить разговор в совершенно другое русло:

– Вы сказали, что Рамда и эта Нервина независимо друг от друга разгадали загадку «Пятна Жизни» – так, как я понял, вы его называете. И, по всей видимости, «пятно» ведет в потусторонний мир?

– Очевидно, если не определенно. Преимущественно этому помогла мудрость Авека. Он входил в связь с вашим миром с помощью средств, которые сам изобрел и научился применять. Всё это соответствовало пророчеству. С момента их с Нервиной исчезновения во всем мире началось брожение. Ведь было предсказано, что в последние дни мы свяжемся с той стороной, что кто-то придет, а кому-то придется уйти. Например, ваше прибытие было предсказано Харадосом с точностью почти до часа.

– Так это была счастливая случайность, – произнес Уотсон. – В моем случае НЕ БЫЛА замешана мудрость Авека или его учение.

– Верно. Однако это доказывает, что Рамды исполнили свой долг. Мы всё это время знали о «Пятне Жизни». Оно должно было оставаться закрытым до тех пор, пока мы путем объединения усилий разума и добродетели не сможем подняться до уровня высшего мира – вашего. Но мы не смогли бы открыть его сами. Рамде Авеку нужно было наладить связь с вашей стороной, прежде чем он смог бы применить открытые им законы.

Чик почему-то почувствовал восхищение этим Рамдой. Люди его склада были способны лишь на одну форму служения: экзальтированную и самоотверженную, посвященную развитию разума. Если Рамда Авек был таким же, его стоило уважать, а не ненавидеть. Что же до Харадоса… Уотсон никак не мог понять, кто это был – видимо, пророк или учитель, чье имя сияет из прошлого и чтится испокон веков.

«Слепое пятно» стало чуточку менее зловещим. Уотсон уже узнал о Храме Листа или же Колокола, Рамдах и их философии, огромном янтарном солнце, гигантских птицах, музыкальном кадансе благоуханного воздуха и заявлении Рамды Авека, которое можно было сравнить с работой и утверждениями доктора Холкомба.

Мир «Слепого пятна»!

Словно в ответ на напряженный ход мыслей, Уотсон внезапно почувствовал, что ужасно голоден. Он смущенно огляделся вокруг, и Рамда Геос, улыбаясь, понял значение этого взгляда. По его слову женщина покинула комнату и вернулась с одеждой темно-красного цвета, похожей на банный халат. Когда Чик надел его вместе с парой шелковых туфель, Геос предложил ему следовать за собой.

Они вышли в коридор.

По форме и окрасу стен он во многом напоминал комнату, которую они только что покинули, и вел в другое помещение; оно, будучи намного больше (около пятидесяти футов в ширину), было окрашено в глубокий, холодный оттенок зеленого. Его потолок, сомкнутый, как и предыдущие, казалось, был сооружен из материала, который светился сам по себе, излучая свет и тепло. Четыре или пять столов, по виду сделанных из черного дерева, были расставлены вдоль стен. Когда они сели за один из них, Рамда положил пальцы на некие круглые белые, цвета альны, пуговки, тянувшиеся вдоль кромки стола.

– В вашем мире, – извиняющимся тоном заметил он, – вас наверняка позабавили бы наши неуклюжие повадки, но пока что это лучшее, до чего мы додумались.

Он нажал на кнопку. В ту же секунду, без единого звука или любой другой подсказки, стол оказался уставлен золотыми блюдами с едой, а также парой кубков размером с кувшины, наполненных до краев темно-зеленой жидкостью, издававшей аромат почти что опьяняющий – не хмельной, несколько более утонченный. Рамда, не обращая внимания на изумление Уотсона или попросту не заметив того, какое впечатление все это произвело на последнего, поднял свой бокал, как и полагается радушному и щедрому хозяину.

– Можете пить, – предложил он, – и не бояться. Это не спиртное – если мне будет позволено употребить слово, которое, как я надеюсь, в ходу в вашем мире. Могу также добавить, что это – одно из лучших угощений, которые мы можем предложить вам, пока вы с нами.

И в самом деле, это было не спиртное. Уотсон сделал глоток и отметил про себя, что, если всё в Томалии наравне с этим напитком, то он определенно попал в мир, находящийся куда выше его собственного. Ибо одного глотка было достаточно, чтобы по его венам пронесся трепет, чем-то похожий на наслаждение от замечательной музыки, – искрящийся восторг, от которого рассудок сверкал чистотой и в блаженстве начинал работать со скоростью гениального.

Позже Уотсону не пришлось столкнуться с последствиями, которые бывают от алкоголя или наркотиков.

Это был самый странный прием пищи на памяти Уотсона. Еда была очень ароматна, безупречно приготовлена и подана. Только одно блюдо напомнило ему мясо.

– Вы едите мясо? – спросил он. – Это похоже на плоть.

Геос покачал головой.

– Нет. У вас по ту сторону есть плоть для еды? Мы создаем всю свою еду.

СОЗДАЕМ ЕДУ! Уотсон решил просто ответить на вопрос:

– Насколько я помню, Рамда Геос, у нас есть сорт мяса под названием говядина – плоть определенного сорта животных.

Рамда живо заинтересовался.

– Они большие? Кое-кто толковал Харадоса в этом духе. Скажите, они так выглядят? – он достал из кармана серебряный свисток и, приложив его к губам, выдул две короткие пронзительные ноты.

Немедленно из коридора донеслось характерное постукивание «ка-тук, ка-тук, ка-тук», какое зачастую издает бегущее копытное. Прежде, чем Уотсон успел что-либо предположить, нечто угольно-черное завернуло из коридора, буквально ворвалось в комнату и приблизилось к ним. Геос поднял животное.

Это была лошадь. Изумительно сложенная лошадь, прекрасная, как арабский жеребец, и не выше девяти дюймов в холке!

Да, Чик был в «Слепом пятне» и в сознании, хоть и не так долго. Он знал, что попал точно в такое же положение, в котором был Рамда Авек в то утро на пароме. Чик вспомнил картины, изображающие карликового оленя и миниатюрных котят. И все-таки он был безмерно удивлен.

Малютка заржала – это был тоненький, смешной звук, если сравнить с ржанием коня обычных размеров – и принялась бить копытом в край стола.

– Что он хочет?

– Пить. За это они что угодно сделают! – Геос нажал на кнопку и в ту же секунду получил еще один кубок. Он поднес его крохотной кобылке, которая засунула туда голову по самые ноздри и принялась пить так жадно, словно першерон весом в тонну. Уотсон похлопал ее по бокам: туловище было на ощупь как шелковая пряжа, ноги симметричные, великолепной формы. Начиная с путовых суставов, они были меньше обычных карандашей.

– Они все такого размера?

– Да, все. Почему вы спрашиваете?

– Потому что, – он не видел, чем такие сведения могут навредить, – насколько я помню, лошади по ту сторону раз в тысячу больше. Люди ездят на них верхом.

Рама кивнул.

– В книгах Харадоса так и сказано. У нас самих когда-то были такие звери. Были бы и сейчас, если бы не жестокость и глупость наших предков. Это самый большой грех на памяти Томалии! Когда-то у нас были животные, большие и маленькие, а с ними и вся милость Природы. У нас были лошади, и, я полагаю, то, что вы называете говядиной, тоже, как и тысячи других созданий, которые служили человеку едой, помощью и товарищами. И за всё содеянное ими благо наши предки их истребили!

– Почему?

– Это была небрежность, бездумная и самовлюбленная. Пришло время, когда развитие нашей цивилизации сделало возможной жизнь без этих созданий. Когда производство машин приобрело широкие обороты, мы сочли животных бесполезными. Тем, для кого у нас больше не было применения, мы отказали в праве на продолжение рода. На лесных обитателей охотились с помощью мощных орудий убийства, и они исчезли за пару столетий – их уничтожили. А с ними закончилась и эпоха высочайшего искусства – эпоха одомашненных животных. Наши лучшие картины, самые благородные скульптуры восходят к этому времени – все эти бесценные реликвии, которые мы называем классическими. Вместо этого наступила эпоха механизмов. Человек и сам превратился в механизм – лишенный чувств, лишенный любви к естественному. Мясо производилось искусственно, как и молоко.

– То есть даже коров не оставили?

– Именно так – коровье молоко стало считаться устаревшим. Люди относились к нему как к грязному, годному только для телят. Им хотелось исключительно стерильно чистого; они объявили войну бактериям, микробам и самой Природе в целом. Корова превратилась в пережиток прошлого, продукты которого никогда не были особо надежными. Не нуждаясь ни в мясе, ни в молоке, наши вегетарианцы и пуристы постепенно совсем их извели. Это было странное время – прагматичное, научное, эгоистичное…

И он принялся рассказывать, как человек начал терять возможность испытывать эмоции. Не было животных, что зависели бы от него и сдабривали бы его душу щепоткой милосердия; он думал теперь только о собственной славе. Он стал, точно одна из его машин, идеальной совокупностью безупречно подогнанных частей, но без высшего начала, без души, без чувства. Он опустился ниже скота. Животные исчезли одно за другим, уходя по тропе смерти в мир за «Слепым пятном», оставляя позади хрупких выживших – игрушки, которым отпустили срок дольше, чем остальным, ради пустой прихоти.

– Ваше учение о духах включает и животных?

– Само собой, всё, в чем есть жизнь!

– Понятно. Позвольте спросить: почему же Рамды не вмешались и не положили конец этому бессмысленному надругательству над природой?

Рамда улыбнулся.

– Вы забываете, – ответил он, – что эти события принадлежат дремучей древности. Рамд тогда не существовало. Это было еще до пришествия Харадоса.

Уотсон задумался. Как мог этот Рамда Геос (если только он человек) принять его, Уотсона, за духа? Осязаемая плоть не очень вписывалась в его, Чика, представления о неземном. Как это объяснить? Ему пришлось снова обратиться к Холкомбу. Доктор без вопросов принял естественность Авека, его тело, его потребности. Вполне разумно, что Геос отнесся к Уотсону точно так же.

И потом – Харадос: его имя всплывало ежеминутно. Кем он был? Пока что Чик не услышал ничего, что могло бы дать подсказку. Совершенно точно было одно: Рамда Геос принял его за духа, за факт и материю, обещанные Авеком. Но… где же доктор?..

Чик рискнул спросить:

– Мое прибытие было, как я понимаю, предсказано Рамдой Авеком. Совпадает ли это со словами Харадоса?

Рамда выжидающе поднял глаза и сказал с явным волнением:

– Вы можете что-то рассказать о Харадосе?

– Не будем об этом, – уклончиво ответил Уотсон. – Не исключено, что я сумею поведать вам немало такого, что вы хотели бы знать. Я же желаю выяснить, насколько хорошо вы подготовились к тому, чтобы встретить меня?

– Так вы пришли от Харадоса!

– Вполне вероятно.

– Что вы знаете о нем?

– Вот что: меня кто-то опередил! Факт и материя – вы и должны были получить их в течение трех дней! Разве не так?

Глаза Рамды горели от нетерпения.

– Так это ВСЁ-ТАКИ ПРАВДА! Вы от Харадоса! Вы знаете великого Рамду Авека… вы его видели!

– Видел, – признался Уотсон.

– В другом мире? Вы помните?

– Да, – сказал он. – Я видел Авека… в другом мире. Но скажите мне кое-что. Прежде, чем мы двинемся дальше, я хотел бы знать ответ на один вопрос: кто-нибудь прибывал сюда до меня?

– Нет.

Уотсон был обескуражен, но не подал виду.

– Вы уверены?

– Вполне, мой дорогой сэр. За «Пятном Жизни» неотрывно наблюдали с того момента, как Рамда оставил нас.

– Вы хотели сказать: он и Нервина?

– Именно. Она отправилась вслед за ним спустя несколько часов.

– Ясно. Но вы сказали, что меня никто не опережал. Кто именно стерег это… это «Пятно Жизни»? Рамды?

– Они и Бары.

– А! А кто такие Бары?

– Военное духовенство. Их предводитель – великий Бар Сенестро.

– И бывало ли, что эти Бары во главе со своим Сенестро сторожили «Пятно Жизни»?

Геос кивнул, и Уотсон продолжил:

– А кто такой этот Сенестро?

– Он – глава Баров и принц Д’Хартии. Он обручен с двумя королевами, Арадной и Нервиной.

– С ДВУМЯ?

Тут Уотсон узнал нечто довольно необычное. По всему выходило, что принцы Д’Хартии всегда женились на королевах. У этого Сенестро был брат, но он умер. А в таком случае по нерушимому обычаю оставшийся в живых брат должен был жениться на обеих королевах. До этого подобное в истории случалось только раз, но прецедент был железным.

– Стало быть, этому ничего не может помешать?

– Ничего, кроме разве что пророчества Харадоса. Теперь мы знаем (весь мир знает!), что День Жизни приближается всё стремительнее.

– Конечно, День Жизни! – Уотсон решил рискнуть еще раз. – Это связано с бракосочетанием двух королев!

– Вы ЗНАЕТЕ! – радостно воскликнул Рамда. – Расскажите мне!

– Нет. Сейчас я задаю вопросы.

Мозг Уотсона работал со скоростью молнии. То ли это сказывалось действие странного напитка, то ли не менее странная власть обыкновенного вдохновения, но сейчас он был более уверен в себе, чем когда-либо ранее. Кажется, настал день для отчаянного риска.

– Скажите мне, – потребовал он, – как День Жизни связан с двумя королевами и их помолвкой?

Рамда проглотил свое любопытство.

– Это одно из туманных мест в пророчестве. Некоторые ученые считают, что затруднение вроде этого есть предзнаменование конца и прихода избранного. Однако другие возражают против подобного толкования по причинам сугубо материальным, ведь, женившись на обеих королевах, Бар Сенестро станет единственным правителем Томалии. До сих пор у нас лишь однажды был единоличный властитель. На протяжении веков наших королев всегда было две: одна для Д’Хартии, другая – для Коспии.

Уотсон хотел бы узнать гораздо больше. Но ему показалось, что от его роли теперь ожидается действие, дерзкое и решительное.

– Рамда Геос… я не знаю, как вы трактуете пророчество. Но уверены ли вы, что никто до меня не проходил через «пятно»?

– Совершенно. Почему вы так упорно спрашиваете?

– Потому, – сказал он медленно, с предельной тщательностью подбирая слова, – что некто куда более великий, чем я, пришел сюда до меня!

Рамда взволнованно поднялся на ноги, затем снова рухнул в кресло. В его глазах не было ничего, кроме нетерпения и почтительного изумления. Он подался вперед.

– Кто он? Когда это было?

Голос Уотсона был тверже камня.

– Это сам великий Харадос!

Глава XXXIII
Дорога к цели

И снова, уже далеко не в первый раз Уотсон решил рискнуть, делая ставку. Он поставил на то, что эти создания, какими бы сверхъестественными и развитыми они ни были, остаются все же в достаточной мере людьми, чтобы основывать свое пророчество на старых принципах. Коли он прав, то личность Харадоса остается неприкосновенной. Если профессор тайно удерживается где-то в качестве узника, а молва разнесет, что он – истинный вернувшийся пророк… это не только придаст Холкомбу огромную значимость, но и сделает положение тех, кто пленил его, совершенно несостоятельным.

Чику не надо было проявлять чудеса проницательности, чтобы понять – он ударил по живому. Он сумел учесть тот факт, что исследования Рамд были тесно переплетены со спиритизмом. Само собой, Уотсон внутренне ликовал, увидев, как недоверчиво смотрит на него Рамда Геос, как побелело его напряженное лицо, словно у человека, услышавшего святотатство.

Геос встал со своего места, намертво вцепившись в стол, и воскликнул:

– Харадос! Вы сказали – Харадос? Он появился среди нас, а мы не знали? Вы точно уверены в этом?

– Да, – подтвердил Уотсон и встретил его испытующий взор, не дрогнув.

Сработает ли? По крайней мере, он получит возможность действовать! А теперь, когда он почувствовал, что становится собой прежним, ему не терпелось поскорее сдвинуться с места. Любое подобие страха оставило его. Он невозмутимо кивнул.

– Всё верно. Однако сядьте. Мне еще кое-что нужно вам рассказать.

Рамда вернулся на место. Было очевидно, что его уважение за последние несколько секунд возросло во сто крат. С этого мгновения можно было заметить, как значительно изменились его манеры, а в его речи при обращении к Чику стало мелькать выражение «мой господин» – выражение, к которому Уотсон довольно легко привык.

– Сомневаетесь ли вы, Рамда Геос, что я пришел от Харадоса?

– Нет, я уверен в этом!

– Понимаю. Но Харадоса вы не ждали.

– Не сейчас, мой господин. Пришествие Харадоса должно было произойти незадолго до Дня Суда. Но это не могло случиться так скоро – не было знаков и предзнаменований. Сперва мы должны были решить задачу – понять, в чем смысл тени, каково предназначение духа. Мудрость Рамды Авека подсказала ему, что день приближается; он открыл «Пятно Жизни» и шагнул в него. Но он НЕ посылал факта и материи.

Уотсон улыбнулся. Видимо, за всей премудростью Рамды Геоса скрывалось достаточно суеверий, чтобы с ним можно было договориться. Однако Чик спросил:

– Ответьте мне, вы, как человек ученый, как Рамда, верите пророчеству безоговорочно?

– Да, мой господин. Я – спирит, и, если учение спиритизма – истина, то и Харадос, и его пророчество были истиной. В конце концов, мой господин, это ведь не легендарное сказание, но история. Харадос пришел во время расцвета цивилизации, когда люди могли увидеть и понять его. Он передал нам записи своей доктрины и ввел в Томалии свои законы. Затем он ушел через «Пятно Жизни».

Продолжая, Рамда Геос сказал, что учения Харадоса были направлены не только на разум, но и на нравственность. Более того, закончив слагать законы, он вынес свое суждение.

– И в чем оно состояло?

– Он увещевал нас, мой господин, доказать, как высоко мы ценим разум. Мы обязаны были использовать его, чтобы подтвердить, что мы его достойны, поднявшись до уровня «Пятна Жизни». Иными словами, «пятно» должно было открыться тогда – и только тогда! – когда мы постигнем тайны сверхъестественного и… откроем его сами!

Уотсон частично понял, о чем речь. Он поинтересовался:

– Поэтому вы доверяете мне?

– Вам, мой господин? Полностью! Вас нашли в Храме Колокола и Листа – не в самом «пятне», если быть точным, а на полу храма. И внешне, и своей одеждой вы походили на пришельца из другого мира. Ваше пришествие было обещано Рамдой Авеком, и вы, в каком-то смысле, являетесь частью пророчества. Для нас это очевидно!

– Однако я говорю на вашем языке. Объясните это, Геос.

– Тут нечего объяснять, мой господин. Мы приняли это как должное. Дух не может быть связан ограничениями рукотворной речи! То, что вы беседуете на томалийском, не более странно, чем то, что Рамда Авек, попав в ваш мир, понимает ваше наречие.

– Мы называем свой язык английским, – сообщил Уотсон. – Это язык, которым владеем я и Харадос.

– Расскажите мне о Харадосе, мой господин! – выпалил Рамда с прежним жаром. – Что он такое… в том, другом мире?

Такую возможность Чик не собирался упускать. Поведав о докторе Холкомбе чистую правду, он лишь укрепит свои позиции в глазах Рамды Геоса.

– В нашем мире, который мы называем Землей, в огромной стране Америке, Харадос – Рамда, во многом похожий на вас. Он – глава и председатель Рамд, руководитель великого учреждения, чья деятельность посвящена разуму. Оно называется Университет Калифорнии.

– А эта Калифорния – что это такое, мой господин?

– Название, – ответил Чик. – Сразу с другой стороны «пятна» начинается местность, именуемая Калифорнией.

– Земля обетованная, мой господин!

– Воистину так! Даже там есть люди, называющие ее раем!

И он принялся рассказывать о своей родине: лесах, городах, животных, горах, небе, луне и солнце. Дойдя до дневного светила, он объяснил, что никто не смеет в течение долгого времени смотреть на него невооруженным глазом. Его невообразимый жар и великолепие потрясли Геоса.

Говоря о себе, он небрежно обронил, что помолвлен с дочерью Холкомба, то есть, как будущий зять пророка Харадоса, является чем-то вроде Младшего Рамды. Он заявил, что пришел от потусторонних Рамд с той стороны «пятна», в поисках Харадоса, исчезнувшего незадолго до этого. Что же до смущения, владевшего им поначалу, и его замешательства – так ведь он пока только Младший, и «пятно», само собой, полностью парализовало его чувства. Даже сейчас, предупредил он, ему нелегко в точности воссоздать всё в памяти.

Рамда Геос внимал всему этому с выражением, близким к благоговению. Он слышал описания чудес, о которых в Томалии и подумать не могли. Как возможный зять Харадоса, Уотсон автоматически поднялся на недосягаемую высоту, и, если ему удастся удержаться на ней, мог рассчитывать на авторитет, уступающий разве что авторитету самого пророка.

Внезапно ему в голову пришел вопрос. От одной мысли о нем его сковало ужасом – ужасом незнания. И касался этот вопрос ВРЕМЕНИ.

– Как долго я здесь пробыл, Рамда Геос?

– Более одиннадцати месяцев, если следовать нашей системе исчисления. Вас нашли на полу храма триста пятьдесят семь дней назад – вы были безжизненны. Вы, должно быть, пролежали там несколько часов, мой господин, прежде чем были обнаружены.

– Одиннадцать месяцев! А казалось, что столько же минут… И я был без сознания…

– Всё это время, мой господин. Конечно, я мог бы пробудить вас через три дня после вашего прибытия, однако у меня никак не получалось добиться на это разрешения. Дело в том, что вас наблюдали величайшие специалисты Томалии, причем, и я был среди них. Совет Рамд собрался на внеочередное заседание, едва вы, мой господин, материализовались, и с тех пор заседал почти беспрерывно, решая, как с вами поступить. Теперь, когда вы пробудились, они лично ожидают вашего появления. Они вас принимают. Они не знают, кто вы, мой господин: никто из нас не догадывался и о сотой доле правды. Весь совет ждет!

Но Чик хотел большего. Кроме того, он взглянул на свою одежду.

– Я бы желал снова надеть то, в чем прибыл, Геос! А также получить назад все вещи, найденные вместе со мной.

Уотсон думал о маленьком, но мощном самозарядном пистолете, который был у него при себе в ту ночь, когда он попал в «Слепое пятно». Проход между мирами всё еще представлял собой немалую загадку: если ему, Чику, удалось уцелеть, был шанс, что и с оружием случилось то же самое. Может, оно сможет навредить сверхъестественному, может, нет. В любом случае, он дорожил мыслью об этом пистолете – с ним он не был бы безоружен в случае опасности.

Они вернулись в комнату, в которой проснулся Чик. Рамда оставил его одного. Спустя несколько мгновений он возвратился с двумя мужчинами. Чик отметил их манеру держаться, двигаться, их форму и решил, что это – солдаты. Военные остановились за дверью: один – крепкий, смуглый тип в голубой униформе, другой – стройный, атлетического сложения, светловолосый и голубоглазый, в ярко-алом платье. Чик инстинктивно отдал предпочтение второму – в этом парне чувствовалось достоинство, свет и сила, которые были ему по душе. Первый показался ему мрачным, недобрым и зловещим.

Оба были в сандалиях, а на головах красовались любопытного вида киверы, сделанные из мягкого ворса, но не меха. Солдаты были вооружены чем-то наподобие копья из какого-то сверкающего черного материала, сужающегося к конусу, так что кончик был не толще иголки. Но больше оружия не было.

Уотсон указал на униформы.

– Что они означают, Геос?

– Один из них от королевы, мой господин, другой – от Бара Сенестро. Голубой – цвет Баров, алый – королев. Бар и королева послали вам личную охрану вкупе с надлежащим почтением.

Чик взял принесенный Геосом узел и принялся облачаться в свою одежду, глубоко удовлетворенный тем фактом, что его вещи прибыли такими же невредимыми, как и он сам. Он осторожно ощупал набедренный карман – пистолет все еще был там, равно как и запасная обойма, которую он в ту ночь захватил с собой. В других карманах он нашел две пачки сигарет, кисет с табаком, кое-какие документы, несколько монет, мелочь и две фотографии – Берты и ее отца. Всё оставалось нетронутым.

Он сказал, что готов.

Рамда провел его по коридору, где была расставлена стража: по одну сторону стояли сурового вида мужчины, облаченные в алое, по другую – в голубое. Эти люди сходились в две шеренги разного цвета за их спинами.

Здание оказалось огромным. Коридоры были длинными, с высокими потолками, сплошь сводчатыми, и цвета их перетекали из одного в другой на поворотах – не угловатых, но плавных. Очевидно, у всякого цвета имелся свой скрытый смысл. Комнаты, в которые Чику удавалось заглянуть, были одинаково велики, красивы и хорошо освещены.

Стража двигалась, держа еле слышный ритм; громче всех ступали отделанные кожей сапоги Уотсона, в кои-то веки заглушившие несмолкающий звенящий отголосок невидимых сказочных колокольчиков, эту струящуюся мелодию, не останавливающуюся ни на секунду, серебряную, подвижную, словно сама душа звука.

Хотя Уотсон шел, подняв голову, его глаза подмечали всё, мимо чего он проходил. Он обратил внимание на материал, из которого было построено здание, и попытался подобрать ему название: стены, будучи не гипсовыми и не каменными, были безупречно отполированы и каким-то образом обладали способностью источать аромат – легкий и приятный, не слишком тяжелый и не удушливый. А в темных проходах стены светились.

Коридор расширился и, изящно изогнувшись, перешел в широкую лестницу, которая спускалась – или, скорее, ниспадала, если использовать слово, которым описал свои впечатления Уотсон – вглубь здания. По правую сторону от первого пролета было большое окно до пола; его стекла были прозрачными, а не заиндевевшими, как в предыдущих.

Чик наконец смог взглянуть на то, что находилось снаружи – на радужный ландшафт, сперва потрясающе сильно напомнивший океан опалов, до того он был богат оттенками красного, пурпурного и молочно-белого, со вспышками ярко-желтого и голубого, – сияющая путаница из пляшущих, веселых красок, порхающих в неустойчивой многоцветной гармонии. Таково было его первое мимолетное впечатление.

На следующем пролете он смог присмотреться получше. Чем-то всё это было схоже с исполинской чашей, полной пузырьков: такая же иллюзия движения, та же чарующая утонченность цвета, вот только теперь всё это казалось не мешаниной разнородных частиц, но самой жизнью. Тут были цветы, нежные, как радуга, тонкие, изгибающиеся, дышащие, сплетающиеся в запутанный лабиринт хитроумных оттенков; длинные ростки, по красоте подобные орхидеям, вздымались вверх и, извиваясь, склонялись к земле. То было огромное море всеохватывающего цветения… и ни одного дерева…

– Это наш пейзаж, – заговорил Рамда. – Если верить Харадосу, здесь всё совсем не так, как в следующем мире… в вашем мире, мой господин. После вашей встречи с Рамдами я отведу вас в Маховисал, чтобы вы могли поближе всё рассмотреть.

Они достигли подножия лестницы. К этому времени Чик уже обратил внимание на то, как была построена лестничная площадка: создавалось впечатление, будто она высечена, а не построена. Вестибюль был размером с настоящий зал, с высоким купольным потолком, такой большой, что вместил бы и сотню человек. Как и в коридоре за дверью комнаты Чика, здесь выстроились шеренги стражей, облаченных в алое и голубое.

Первые неизменно были светловолосыми, стройными и подвижными с виду, вторые – крепко сбитыми, мрачными, внушительными. В конце две лини сходились у арочного дверного проема, очень большого, над которым виднелось украшение в виде трехлистного клевера. Один листок был алым, другой – синим, а третий – зеленым.

Дверь открылась. Стражи остановились. Геос с поклоном отошел в сторону, и Уотсон направился вперед, чтобы предстать перед Советом Рамд.