Текст книги "Слепое пятно"

Автор книги: Гомер Флинт

Соавторы: Остин Холл
сообщить о нарушении

Текущая страница: 14 (всего у книги 24 страниц)

– Я хочу увидеть этот подвал, – заявил он. – А точнее – то самое место, где вы нашли красный камень!

Внизу, в подвале, сэр Генри изложил все подробности. Когда он упомянул различные жидкости, которые Фентон вылил в деревянную панель наверху, Уотсон внимательно осмотрел лужу.

– О да. Они и должны были появиться именно здесь… само собой.

– Само собой!

Сэр Генри никак не мог понять. Его смущение отобразилось на лицах Герольда, обоих врачей, доктора Маллоя, мисс Кларк и мадам Ле-Фабр. За всех сказала Шарлота:

– Не могли бы вы объяснить, мистер Уотсон? Деревянная панель не имеет никакого отношения к подвалу. Между ними был пол, как вы можете видеть.

– Само собой, – повторил Уотсон. – Они не могли оказаться нигде больше! Жидкости были в пути на ту сторону, но смогли пройти лишь его половину. Тут, видите ли, всё дело в сосредоточенности. Прошу прощения – вам придется еще немного придержать свое любопытство.

Он принялся делать замеры. Сперва определил линию поперек балок перекрытия на потолке, где располагалась стена, отделявшая столовую от гостиной. Найдя середину этой черты, он провел умозрительную вертикаль от нее и до пола. Взяв эту точку как центр, он при помощи бечевки примерно в десять футов длиной описал на земле круг. Затем, сверяясь со своими подсчетами, он принялся размечать несколько точек кольями, которые вбивал в почву. Осмотрев результаты своей работы, он кивнул.

– Даже лучше, чем предполагал профессор. Его теория почти подтверждена. Если у Джерома и Хьюма получится доставить камень без происшествий, мы спасем тех, кто попал в «пятно»! – торжественно произнес он. – Но перед нами непростая задача. Это будут еще одни Фермопилы. Мы должны будем заслонить собой врата от оккультного Ксеркса и всей его рати.

– Толпища мертвых! – воскликнула мадам Ле-Фабр.

– Нет – живых! Просто дайте мне немного времени, мадам, и вы увидите нечто доселе невообразимое. Что касается вашей теории… завтра вы засомневаетесь, живы вы или мертвы! Иными словами, доктор Холкомб определенно доказал существование сверхъестественного через материальное. За свое открытие ему пришлось заплатить. Таким образом, он оставил нас теряться в догадках насчет самих себя. И если только он не найдет недостающее звено в течение следующих нескольких часов, мы окажемся в ненормальном положении существ, знающих всё о следующем мире и ничего – о своем собственном.

Он ненадолго умолк, и, понимая, что мы едва ли сможем дольше сдерживать свое любопытство, добавил:

– Итак, осталось лишь одно, друзья, прежде чем я смогу всё вам объяснить, пока мы дожидаемся возвращения Джерома и генерала. Но сперва я должен увидеть того, кто вышел из «пятна» раньше меня.

– Ариадну! – Шарлота была изумлена.

– Ариадна! – со смесью растерянности и удивления воскликнул Уотсон. – Вы назвали ее… Ариадна?

– Она наверху, – вставил доктор Хиггинс.

– Я должен ее увидеть!

Минуту или две спустя они уже стояли в комнате, где лежала девушка. Одеяло было отвернуто, слегка открывая левую руку, плечо и утонченное, красивое лицо на подушке. Ее золотистые волосы разметались в своем буйном изобилии. Другая рука лишь едва виднелась из-под одеяла – на ней можно было заметить алый след там, где смыкался браслет Хобарта в момент его исчезновения.

Шарлота подошла ближе и приложила ладонь к щеке девушки.

– Разве она не чудо? – тихо спросила она.

Но доктор Хиггинс смотрел на Уотсона.

– Вы знаете ее?

Тот кивнул. Наклонившись, он прислушался к ее дыханию. В том, как он держался, читалось почтительное восхищение. Он коснулся ее руки.

– Теперь я понял, как это могло случиться. То же самое произошло и со мной, вот только… – он помолчал. – Вы зовете ее Ариадной?

– Надо же было как-то ее называть, – ответил Шарлота. – А это имя… оно словно само пришло в голову.

– Возможно. В любом случае, вы были удивительно близки к правде. Она из тех, кто носит имя Арадна.

– АРАДНА? Кто… что она такое?

– Ни больше ни меньше: Арадна. Она – одна из возможных причин нашего спасения. На земле мы бы звали ее королевой.

Потом, не дожидаясь неминуемых вопросов, Уотсон сказал:

– Ваш взгляд специалиста может вскоре подвергнуться решающему испытанию, доктор Хиггинс. Она просто впала в состояние оцепенения после того, как прошла сквозь «пятно»! – Шарлота уже описала ему появление девушки. – Загадка в том, что она еще час была в сознании, прежде чем оно охватило ее. Интересно, связано ли это как-то с энергичностью Хобарта? – он словно обращался к себе. – Что касается Рамды, – на его лице появилась улыбка, – то он просто интересуется «пятном», вот и всё. Он бы никогда не навредил Арадне и никак не повинен в ее нынешнем состоянии. Мы ошибались насчет этого человека. В любом случае, главным объектом нашего внимания пока что остается «Пятно Жизни».

– «Пятно Жизни», – повторил сэр Генри. – Это…

– Да, «Слепое пятно» – так его называют по ту сторону. Оно превосходит все ваши научные достижение, вмещает в себя любой культ и лежит в основе всякой истины. Оно… оно есть всё сущее.

– Объясните!

Уотсон повернулся к лежащей на кровати девушке. Он несмело коснулся ее щеки; в этом движении читалась нежность, близкая к преклонению. Это была не любовь – нет, скорее, чувство, с которым прикасаешься к фее. И духом, и плотью она была порождением иного мира. Уотсон мягко вздохнул и поднял взгляд на англичанина.

– Да, я могу объяснить. Теперь, когда я знаю, что она в порядке, я расскажу вам всё, что мне известно, с самого начала. Сейчас определенно ваша очередь задавать вопросы. Быть может, я и не смогу сообщить вам все, что вы хотите знать, но я, по крайней мере, знаю больше любого по эту сторону «пятна». Давайте спустимся в библиотеку.

Он взглянул на часы.

– У нас осталось около пяти часов. Наше испытание начнется, когда мы откроем «пятно». Мы должны не только открыть его, но и закрыть, чего бы это ни стоило.

Они спустились в холл на первом этаже. У парадной двери Уотсон остановился и повернулся к остальным.

– Минутку. Этой ночью мы можем проиграть. На случай, если так и будем, я хотел бы напоследок посмотреть на мой родной мир… на Сан-Франциско.

Он открыл дверь. Остальные ждали позади: может, они и не понимали, но подспудно догадывались о чувствах этого странного человека, готового к опасностям и приключениям.

Пейзаж, обстановка, красота – всё это слилось в одном мгновении. Уотсон, не надев шляпы, глядел на мерцающие огни «города аргонавтов». Луна на усыпанном звездами небе медленно плыла, мелькая в прорехах рваных туч. И над всем вокруг внезапно повисла тишина, словно по воле одного человеческого сердца.

Все молчали. Наконец Уотсон закрыл дверь. И слезы лишь слабо блестели в его глазах, когда он сказал:

– Ну что, друзья мои…

И он первым прошел в гостиную.

Глава XXIX
Мир сверхъестественного

– Рассказывая то, что мне известно, – начал Уотсон, – я, пожалуй, начну с небольшого предисловия. Это в какой-то степени необходимо, чтобы вы поняли меня. Кроме того, это позволит вам здраво смотреть на феномен «Слепого пятна», незамутненным взглядом. Я намерен поведать всё, ничего не утаивая. Делаю я это затем, чтобы, в случае, если мы проиграем, вы могли отчитаться за меня перед миром.

Вступление было довольно странным. Его слушатели обменялись задумчивыми взглядами. Но все они были настроены решительно, а сэр Генри почти нетерпеливо пододвинул свое кресло ближе.

– Хорошо, мистер Уотсон. Пожалуйста, продолжайте.

– Начнем с того, – сказал Уотсон, – что, как я полагаю, все вы слышали заявление доктора Холкомба насчет «Слепого пятна». Вы помните, что он обещал разгадать загадку сверхъестественного. Он утверждал, что сделает это с помощью средств не эфемерного, но вполне реального свойства, что сможет извлечь истину и материю. Итак, профессор дал обещание рассказать миру гораздо больше, чем сам ожидал. В то же время то, что он знал о «Слепом пятне», было наполовину фактом, наполовину – предположением. Как и его предшественники и современники, он смотрел на человека как на реальное понятие. Но теперь возникает вопрос: что на самом деле является реальностью, а что – нет? Ни одно ответвление философии не рассматривает эту задачу под таким углом. Епископ Беркли подошел близко, а за ним последовали и остальные. Но все они были обмануты собственной софистикой. Однако, если не считать самых отъявленных материалистов, все мыслители принимали во внимание загадку жизни после смерти… Никто и подумать не мог о «Слепом пятне» и о том, куда оно ведет и что может содержать в себе. У нас есть пять органов чувств, и Вселенную мы воспринимаем пятью мерилами. Однако «Слепое пятно» отметает даже их: кажется, что чем больше мы знаем, тем больше сомневаемся в самих себе. Как я уже сказал мадам Ле-Фабр, это непросто – решить, кто же такие призраки. В любом случае я УВЕРЕН, – он сделал паузу, чтобы подчеркнуть важность сказанного, – что существуют бесчисленные миллионы существ, которые смотрят на нас и наши дела как на нечто совершенно сверхъестественное!

Он на миг замолчал, а затем продолжил:

– Помните, то, что я хочу вам поведать, – не меньшая правда, чем ваши собственные жизни с самого детства. Чуть больше года прошло с моей последней ночи на этой земле. Я решил выйти вечером в слабой надежде встретить кого-нибудь из друзей и получить хоть немного удовольствия от жизни, прежде чем наступит конец. Вот уже несколько дней я тяготился неким предчувствием, зная, что моя жизнь медленно ускользает, а энергия тает с каждой секундой, и закончится это, как я был уверен, моей смертью. Знай я тогда то, что знаю сейчас, я мог бы спастись. Но если бы у меня получилось, если бы я спас себя, мы бы никогда не нашли доктора Холкомба. Возможно, та же судьба и привела меня к Гарри в тот вечер. Не ведаю. Тем не менее, если мне и удалось узнать по ту сторону «Слепого пятна» истину, то она состоит в том, что существует нечто выше простой судьбы. Я никогда не верил в удачу, но, когда все складывается гладко вплоть до вздоха, невольно перестаешь быть скептиком в том, что касается судьбы и слепого случая. Я убежден: всё, что случилось той ночью, было ПРЕДРЕШЕНО с той стороны. Если вкратце, то, отдав это кольцо Гарри, я лишь позволил сбыться еще одному звену в цепочке событий. Так просто должно было быть – ПРОВИДЕНИЕ не позволило бы делу обернуться иначе.

Не останавливаясь, чтобы объяснить, что он имеет в виду под словом «ПРОВИДЕНИЕ», Уотсон продолжил:

– Вот в чем загадка. Я так и не смог понять, как все могло совпасть с такой точностью. Мы – вы и я – разумеется, не духи, и, тем не менее, по ту сторону «пятна» тому есть невероятно убедительные доказательства!.. Я в ту ночь был очень слаб. Так слаб, что и вспоминать тяжело. Последнее, что я помню, – это свое возвращение в этот дом, кажется, на кухню. У меня в руках был какой-то источник света. Ребята были в передней, ждали. Один из них открыл дверь в нескольких ярдах от того места, где я стоял. Всё произошло в одно мгновение, это тяжело описать. Но я по наитию разобрался в происходящем, исходя из того, что увидел: голубая точка на потолке и луч света. Потом я почувствовал, что падаю, будто лечу прямо в космос. Не знаю, как передать этот всепоглощающий ужас, когда летишь головой вниз с огромной высоты на плоскость, что лежит несоизмеримо ниже.

– Вот и всё, что я запомнил… на этой стороне.

ПРИМЕЧАНИЕ. Отдавая должное мистеру Уотсону, авторы этих строк сочли уместным перенести историю от первого лица к третьему. Любой рассказ, если только не содержит в себе чего-то отрицательного, тяжело рассказывать от первого имени, ведь там, где рассказчик играет активную, положительную роль, он вынужден либо сдерживать себя, либо стать жертвой обвинений в бахвальстве. И все-таки мир желает знать обо всем в мельчайших подробностях – отсюда и перенос. РЕДАКТОРЫ.

Уотсон открыл глаза.

Первым, что он увидел, был свет; первым, что почувствовал – сильнейшая боль. На глаза словно что-то давило сзади – мучительное ощущение, немного напоминающее удар ножа. Кроме этого, был еще страх безумия, слюнявой беспомощности.

Нелегко представить себе внезапное пробуждение в таких условиях. После всего, через что он прошел, это странное продолжение, должно быть, окончательно сбило его с толку. Он получил хорошее образование и был сведущ в психологии. Во время первого прилива бодрости он попытался, как мог, восстановить равновесие, балансируя на грани безумия. Именно это обстоятельство придало ему уверенности – оно свидетельствовало, что он может мыслить, рассуждать, может полностью полагаться на свой здравый рассудок.

Но он ничего не видел. Боль в глазницах была ослепляющей. Он ничего не мог разглядеть, все сливалось; вокруг было сплошное многоцветное пятно – удивительное, радужное, сияющее.

Пусть даже не видя, он мог ощущать. Боль была невыносима. Он закрыл глаза и – что весьма любопытно – подумал, что это ощущение очень напоминает то, с каким он учился плавать и впервые открыл глаза под водой. Тогда сияло ослепительное солнце. Боль и яркие цвета – всё было примерно так же, только сильнее.

Потом он почувствовал, что очень устал. Простое усилие, необходимое для одной этой мысли, стоило ему всех жизненных сил. Он снова провалился в небытие, больше напоминавшее обморок, чем дрему. Ему снились странные сны – о людях, идущих куда-то, о женщинах, о каких-то голосах. Сны были расплывчатыми, неясными, но все же не казались ирреальными. Затем, спустя неизвестно сколько времени, он проснулся.

Он чувствовал себя гораздо сильнее. Должно быть, спал довольно долго – он не мог знать наверняка. Но боль из глаз исчезла, так что он рискнул снова поднять веки и посмотреть на этот сбивающий с толку свет. На этот раз он видел – не четко, но достаточно хорошо, чтобы быть уверенным в реальности происходящего. Периодически закрывая глаза, он сумел дать им отдохнуть и постепенно привыкнуть к новому освещению, так что спустя какое-то время зрения восстановилось полностью.

Он лежал на койке, в комнате, практически полностью отличавшейся от любой виденной им раньше. Даже цвет стен был разнородным, равно как и цвет потолка. В какой-то степени они были белыми – и все-таки не совсем. Этот цвет не походил ни на один из известных ему оттенков, а его название, которое он узнал позже, – АЛЬНА – мало о чем говорит. Это было для него совершенно внове.

Судя по всему, он был один. Комната была небольшой – размером примерно с обычную спальню. Когда чувство новизны неописуемого цвета немного ослабло, он принялся осматривать самого себя.

Прежде всего, он лежал в постели, застланной прекрасным бельем, плотным, но удивительно легким. Покрывала не было, только два одеяла и две простыни – ничто из этого по цвету и ткани не напоминало ни один из известных ему материалов. Он лишь отметил, что их оттенки ближе к светлым, чем к темным.

Потом он высвободил руки из-под одеял и поднял их перед глазами. Их вид совершенно сбил его с толку. Само собой, он ожидал увидеть их исхудалыми, истощенными, какими они и были в ту роковую ночь, но ладони оказались полными, здоровыми, естественного розоватого оттенка. Запястья тоже были в безупречном состоянии, равно как и предплечья. Он не мог найти объяснения этому внезапному возврату к здоровью и бодрости, знакомых ему еще до того, как он надел кольцо. Он снова лег, ломая голову.

Чуть позже он начал осматривать свою одежду. Она состояла из двух частей, сделанных из похожей на шелк материи, довольно тяжелой по весу, но чрезвычайно мягкой на ощупь. В какой-то мере это одеяние было схоже с обычной пижамой, вот только задумано было так, чтобы просто надевать через голову, без пуговиц и завязок. Иными словами, это платье было сшито таким образом, чтобы уютно облегать плечи и талию, но оставаться довольно свободным в прочих местах.

Потом он обратил внимание на стены комнаты. Они были выполнены симметрично; сомкнутые – если использовать архитектурный жаргон – или изогнутые так, что радиус углов был куда больше обычного, доходя до четырех-пяти футов, и человек среднего роста не смог бы стоять у стены, не сгибаясь. Там, где изогнутая часть переходила в прямую стену, вдоль последней тянулось лепное украшение, которое, словно пристенная полка, служило подставкой для висевших картин.

Уотсон насчитал их четыре штуки. Он инстинктивно почувствовал, что они могут дать ценную подсказку насчет того, куда он попал. Ибо, хоть слегка прояснившийся рассудок и подсказывал ему, что он точно угодил в «Слепое пятно», больше ему ничего не было известно. Где он? Что поведают рисунки?..

Первый был прямо у него перед глазами. Размером примерно два на три фута, вытянутый горизонтально, он скорее походил на пейзаж, чем на портрет. Уотсона так горячо заинтересовало содержание работы, что он даже не обратил внимания, была ли она выполнена вручную или механически. Потому что на ней была изображена облаченная в очень легкое платье девочка десяти-двенадцати лет, увлеченная буйной возней с существом самого необыкновенного вида. Именно это животное делало картину такой замечательной; в пейзаже не было совершенно ничего особенного, равно как и в технике живописи. Для Уотсона самым удивительным был зверь. Это был олень, безупречный и прелестный, но карликовых размеров. Он едва ли достигал фута в высоту и показался Уотсону самым утонченным созданием на его памяти. Каждая черточка в его телосложении была тщательно продумана – изящные копытца, хрупкие ноги, гладкая шерстка и маленькая голова с ветвистыми рогами. Миниатюрный белохвостый. Всё это, собранное вместе, походило на сказочный сон заядлого охотника.

Чик сел на кровати, чтобы разглядеть его поближе, и тут же упал обратно из-за легкого головокружения. Он закрыл глаза.

Вскоре он принялся изучать остальные картины. Две из них были цветочными этюдами. Уотсон и сам не знал, что больше сбило его с толку – сами растения или емкости, в которых они стояли. Ибо вазы походили на большие круговые чаши, широкие в разрезе и с ручками по обе стороны. Цвет их был ему незнаком. Что касается цветов, то на одном этюде их было шесть, и больше всего они походили на крупноцветные хризантемы. Но окрас у них был совсем другой, да и тычинки были широкие и полосатые, что придавало цветам вид совершенно самобытный. Во второй вазе было несколько экземпляров разных видов, ни один из которых не удалось опознать.

На противоположной части комнаты оказалось нечто вполне знакомое. На первый взгляд это выглядело как просто корзина с котятами в черно-белых тонах – нечто вроде пастели и в то же время напоминающее сепию. Однако рядом с корзиной лежала ложка, один конец которой покоился на краю блюдца. Именно размер ложки привлек внимание Чика – точнее, размер котят, каждый из которых мог бы уютно устроиться в ее черпаке! Соответственно, если бы это была обыкновенная столовая ложка, то котята должны были уступать в размере самому мелкому мышонку.

Чик оставил картины. Вскоре он задумался над вопросом времени и решил, что, сколько бы сейчас ни было часов, еще должно быть светло. В одной из стен комнаты было большое овальное окно из материала, который мог бы сойти за стекло, но замерзшее, не позволявшее разглядеть что-либо снаружи. Зато оно пропускало внутрь немало света.

Прямо напротив окна находился дверной проем, где вместо двери висел занавес. Он был сделан из прозрачного материала, но его темно-бордовый оттенок полностью скрывал всё, что могло за ним прятаться.

Чик ждал и вслушивался. До этого момента он не уловил ни звука. Не было даже этого слабого, расплывчатого гула в отдалении, который мы привыкли считать тишиной. Он не сомневался в том, что очутился внутри «Слепого пятна», но насчет того, где именно это место находится, знал не больше прежнего. Он мог лишь с уверенностью сказать, что лежит на кровати в каком-то здании. Где и чем было это здание?..

Только сейчас он заметил шнур, свисающий с потолка. Он заканчивался дюймах в шести от его головы. Чик потянул за него. В ответ он услышал слабый, мелодичный перезвон где-то вдали. Чик попытался проанализировать звук. Он не был похож на колокольный звон; быть может, слово «звяканье» подошло бы лучше. Чик решил, что звук можно условно отнести к ноте «ре» первой октавы.

Мгновение спустя он услышал шаги за завесой. Они были очень мягкими, легкими и неторопливыми; почти в тот же миг тонкая белая рука отодвинула полог в сторону.

Перед Чиком была женщина. Он снова лег в изумлении. Пусть не красавица, она была очень миловидна – с большими голубыми глазами, полными глубокой нежности и сочувствия, правильными чертами лица и замечательной копной густых каштановых волос, удерживаемых атласной сеточкой.

Она вздрогнула, увидев, что глаза Чика широко открыты, потом по-матерински участливо улыбнулась. Ее одежда выглядела одновременно и подобающе, и диковинно – она скрывала всю ее фигуру, оставляя обнаженными правое плечо и руку. Чик обратил на нее внимание: она была мраморно-белая, округлой формы, вся в кружеве тонких голубых вен. Он никогда прежде не видел руки, подобной этой, равно как не видел никого подобного этого женщине. На вид ей можно было дать лет сорок.

Она подошла к кровати и положила руку на лоб Чика. Снова улыбнулась и кивнула.

– Как вы себя чувствуете? – спросила она.

Вот что было странно, и Уотсон никак не мог это объяснить: хоть она говорила не по-английски, он всё же прекрасно ее понимал. В ту секунду это казалось естественным, но чуть позже он был поражен.

Он ответил ей на том же языке – его мысли просто слетали с губ. Он заметил, что, если не предпринимать сознательных попыток выбирать слова, чтобы оформить в них мысль, то говорить получается без запинки.

– Где я?

Она снисходительно улыбнулась.

– Это… это «Слепое пятно»?

– «Слепое пятно»? Я не понимаю.

– Кто вы?

– Ваша сиделка. Быть может, – успокоительно добавила она, – вы захотите побеседовать с Рамдой?

– Рамдой!

– Да. С Рамдой Геосом.