Текст книги "Хроники неприкаянных душ"

Автор книги: Гленн Купер

сообщить о нарушении

Текущая страница: 6 (всего у книги 16 страниц)

Слишком слабый, чтобы опуститься на колени, Феликс просто склоняет сотрясаемую болью голову в молитве. Его бретонский акцент заметен, как и в ранней молодости. Строчки из псалма 42 выбраны случайно, почти независимо от его воли: «И пойду я к жертвеннику Божию, к Богу радости и веселия моего. Слава Отцу и Сыну и Святому Духу, и ныне, и присно, и во веки веков. Аминь».

Да, конец близок. Когда-то его борода была густа и черна, а сам он мускулист и крепок. Неутомимо переносил суровость монашеской жизни, скудость пищи, холодные морские ветры, от которых леденило кости, ломающий тело физический труд на благо общины, короткие часы для сна между молитвами. Теперь борода поседела и поредела, щеки впали. Некогда сильное тело высохло, увяло, пропала гибкость, а похожая на пергамент кожа покрылась струпьями и постоянно чесалась, что отвлекало от молитв и размышлений.

Тревогу вызывал правый глаз, выпученный и распухший. Началось с того, что кожа вокруг глаза стала розоватой и сухой, а внутри покалывало, будто попала соринка. Затем покалывание усилилось, а вместе с этим ослабло зрение. Первое время предметы виделись словно в тумане, потом стали возникать слепящие вспышки света, а предметы раздваивались. Читать или писать, открыв оба глаза, теперь было невозможно. В последние недели монастырская братия с волнением наблюдала за его глазом. Монахи перешептывались и молили Господа освободить отца-настоятеля от хвори.

Монастырский лекарь, брат Жерар, близкий друг Феликса, навещал его каждый день. Иногда укладывался спать рядом на полу, на случай если среди ночи понадобится помощь. Он полагал, что головные боли и глазная хворь вызваны опухолью внутри черепа. Но его ланцетом не вскроешь. И потому, чтобы облегчить боль, лекарь потчевал Феликса настойкой хинного дерева и других трав. И молился.

Феликс проводит несколько минут в сосредоточенных размышлениях, затем медленно ковыляет к сундуку из розового дерева, что стоит между его ложем и столом. Наклоняется и, морщась от сильной боли в глазу, опускается на колени. Открывает. В сундуке облачение – рясы, сандалии, постельное белье. Под бельем что-то спрятано. Твердое. Напрягая иссякшие силы, он вытаскивает тяжелый предмет и с трудом переносит на стол.

Предмет – объемистая старинная книга в обложке темно-медового цвета. Единственная из всей огромной библиотеки избежавшая пожара, который устроил он. Феликс и сам не знал, почему так бережно хранит ее все эти годы. Может, потому, что на корешке книги вытиснена дата из далекого будущего, до которого еще два столетия: 1527 год.

Если бы эти писания дошли до сего дня, кто из живущих ныне братьев понял бы их смысл? Понял и проникся их божественным происхождением. А не сочли бы они эти книги богохульными? Ведь все, кто был с ним в тот студеный январский день 1297 года, когда землю посетил Сатана, давно мертвы и похоронены. Он последний свидетель тех событий, и груз по-прежнему давит душу.

Феликс зажигает несколько небольших свечей, осветивших его стол колышущимся соломенным светом. Достает вложенные в книгу пергаментные листы, которые для него нарезали в скриптории монастыря. Готовится закончить послание потомкам. Надо торопиться, прежде чем Господь призовет его пред свои очи.

Работать было крайне трудно и мучительно, преодолевая раскалывающую голову боль и раздвоение в глазах. Во время письма правый глаз приходилось держать закрытым, только тогда строчки получались более или менее ровными. Он писал ночами, в тишине и одиночестве, а когда заканчивались силы, возвращал книгу в потаенное место и опускался на ложе, погружаясь в непродолжительный сон, пока монастырские колокола не призывали к молитве.

Закрыв глаз, он берет первый лист, подносит близко к лицу. Читает написанное:

«Послание от Феликса, настоятеля Вектисского монастыря, писанное в год 1334-й от Рождества нашего Господа.

Господи, прими хвалу от скромного раба Твоего. Велик и необъятен Ты, Господи, и велика и необъятна хвала Тебе, приславшему нам Сына Своего в облике человеческом и тем вдохнувшему в нас веру.

Преисполненный решимости поделиться с потомками заветным знанием, которое ведомо лишь мне одному, я воскрешаю в памяти события тех давних лет.

Блаженны все настоятели, служившие здесь Господу до меня, но самым совершенным и возвышенным из них был святой Иосиф, покровитель Вектиса, чьи священные останки похоронены в соборе. Среди прочих деяний Иосифа знаменателен Орден Имен, который он в своей безграничной любви к Господу создал, чтобы восславить имя Его. Я последний сподвижник Ордена на земле, остальные превратились в прах. И если я не поведаю об этом, то род людской лишится знания, каким обладаю я один, Твой грешный слуга. Годится знание роду людскому или нет, решать не мне. А лишь Тебе, Господи, в бесконечной мудрости Твоей. Я же усердно напишу это послание, и Ты, Господи, решишь его судьбу».

Феликс кладет лист, чтобы дать отдохнуть здоровому глазу. Через некоторое время продолжает чтение:

«Знание о случившемся в тот зловещий седьмой день седьмого месяца года 777-го от Рождества нашего Господа братья и сестры передавали из уст в уста. И так дошли они до меня сквозь туман времени. Та пора еще была отмечена явлением cometus Luctus, ^[14]красной и огненной, которая прошла и до сего дня не вернулась. В ближайшей деревне жена каменотеса ходила на сносях, и все знали, что если родится мальчик, то он будет седьмым сыном седьмого сына. Роды у нее случились в тот самый день, и появился на свет мальчик, которого отец в страхе и смятении сразу швырнул о камни. Однако следом, к изумлению повитух, женщина разрешилась еще одним мальчиком, восьмым, коего и нарекли Октавием. Все это видел своими глазами присутствующий при родах Иосиф, тогда еще приор Вектиса».

Феликс легко представлял Октавия, поскольку за свою жизнь видел много его потомков – бледных, безмолвных, с изумрудно-зелеными глазами и чудесными ярко-рыжими волосами. Не заподозрил ли Иосиф, слушая бормотания повитух, что Октавий и есть истинный седьмой сын?

«Когда Октавий чуть подрос, отец привел его к монастырю, не желая более терпеть сына в своем доме. Отрок дичился людей и с рождения не вымолвил ни слова. Проникнувшись милосердием, Иосиф повелел братьям и сестрам принять о нем заботы. Прошло время, и Иосиф стал свидетелем чуда. Не ведавший никакого учения отрок умел писать буквы и числа. И, Господи, не просто буквы и числа, а имена детей Твоих смертных и грядущие дни их рождения на свет и упокоения. Пророчества сии вселили в Иосифа страх и восхищение. Ибо неведомо было, порождение ли это дьявола или луч Божественного света. Иосиф созвал совет мудрецов монастырских, где они создали Орден Имен. Мудрецы рассудили, что пророчества отрока не дьявольских рук дело. Ибо, будь это так, он не пришел бы под их надзор. Значит, его рукой водит провидение Господне. В день, когда совпали во множестве числа, почитающиеся святыми, Вседержитель вдохнул жизнь в это смиренное существо, нареченное людьми Октавием, и избрал его гласом Своего Божественного откровения. Когда совет завершился, отрока препроводили в скрипторий, дали гусиное перо, чернила и пергамент и позволили предаться его истинному призванию».

Боль в голове становится нестерпимой, и Феликс поднимается, чтобы приготовить себе чай с хинином. В большом зале он шевелит в очаге угли, добавляет пару поленьев. Скоро вода в свисающем с его руки железном чайнике вскипает. Он заваривает чай и ковыляет в опочивальню, чтобы продолжить чтение:

«Минули годы. Отрок Октавий вырос, стал мужчиной, но продолжал заниматься тем же. День и ночь он усиленно трудился, плодя листы пергамента, исписанные пророчествами о рождении и смерти рабов Божьих, которые братья переплетали в книги. За все это время Октавий так и не молвил ни слова и ни с кем не водил дружбы. Приглядывали за юношей приставленные к нему сестры. В один судьбоносный день юного Октавия охватила животная похоть, и он насильно овладел бедной девушкой-послушницей, которая понесла от него, а потом родила дитя, мальчика с таким же странным ликом, как у отца. Отрок подрос и сел рядом с отцом. Теперь уже они двое продолжили записывать пророчества о судьбах душ человеческих».

* * *

Горький чай облегчает боль настоятеля, позволяя ему читать последний кусок, начатый прошлой ночью, быстрее:

«С тех пор прошли века. Писцы рождались и отходили к призвавшему их Господу. Охранители из Ордена Имен сменяли друг друга в бесконечном бдении, заботясь, чтобы род писцов не пресекался. Библиотека выросла до немыслимых размеров, и братья из Ордена вырыли под землей обширные залы, где держали священные книги вдали от чужих глаз. Там же, по соседству, погребали останки почивших писцов.

Многие годы я был скромным приором на Вектисе, преданным слугой настоятеля Болдуина, верным сподвижником Ордена Имен. И я признаюсь Тебе, Господи, что со скорбью в душе благословлял молодых сестер на соитие с писцами, полагая, что исполняю Твою волю. Чтобы пророчества не прерывались.

Я давно потерял счет бессловесным младенцам, рождавшимся на свет, чтобы с гусиным пером в руке занять место на скамье в зале писцов рядом со своими братьями, но хорошо запомнил один случай еще в молодости, когда одна из сестер принесла не мальчика, а девочку. Возможно, такое случалось и в прошлом, но при мне больше никогда. Девочка была пригожая, зеленоглазая, рыжая, тоже молчунья, однако дара писать у нее не было. Имени девочки в моей памяти не сохранилось. В двенадцать лет ее отдали в жены проезжему купцу-иудею по имени Гассоне, торговавшему зерном. Он увез ее с острова, и что потом с ней стало, мне неведомо».

* * *

Закончив читать, Феликс макает перо в чернильницу и дописывает последние листы послания. Затем, отложив перо, прислушивается к стрекоту сверчков и крикам чаек. Ждет, пока высохнет написанное. Черноту ночи в окне сменяет рассветная серость. Скоро с колокольни собора донесется звон, призывающий на молебен Первого Часа, и нужно будет найти в себе силы отслужить его. Он ковыляет к постели, ложится и закрывает глаза. Боль чуть отступила, и во всем теле появилась благодатная легкость, будто с плеч сняли тяжелую ношу.

Со звоном колоколов настоятель поднимается, вздыхает и начинает готовиться к мессе. В дверь стучат.

– Войди, – произносит он, чуть повысив голос.

Появляется брат Виктор, молодой монах, чья обязанность была заботиться о гостях и странниках. Он редко приходит в дом настоятеля.

– Отец, прошу меня миловать. Я ждал, когда зазвонят колокола.

– Что у тебя, сын мой?

– Ночью к воротам явился странник.

– Он получил приют?

– Да, отец.

– Почему ты решил поведать об этом мне?

– Странник назвал свое имя, Лука, и попросил передать вам это. – Виктор протягивает настоятелю свернутый в трубочку лист пергамента.

Феликс развязывает узел, распрямляет лист и бледнеет. Брату Виктору приходится подхватить старика под мышки, чтобы он не упал.

На листе написана всего одна строчка: «9 февраля 2027 года».

16

В самом начале чтения лорд Кантуэлл не выдержал. Глотнул бренди и отправился спать. Сказал, что все равно половину недослышит. Попросил посвятить его в содержание найденных бумаг утром, на свежую голову.

Изабелла под аккомпанемент треска поленьев в камине до поздней ночи медленно переводила послание настоятеля. Уилл напряженно слушал, устремив на нее взгляд. Странно, но рассказ настоятеля его не шокировал. Ведь сам факт существования библиотеки подразумевал самое невероятное объяснение, и это было не более фантастическим, чем те, какие он измышлял с того дня, как Марк Шеклтон раскрыл ему тайну.

Он рисовал в своем воображении образ Октавия и его потомков, бледных тщедушных идиотов, наделенных единственным даром, который они реализовывали всю жизнь, сидя сгорбившись над пергаментами в комнате, освещенной, наверное, так же тускло, как этот большой зал. Скорее всего они понятия не имели, что создавали. И с какой целью – тоже. Он с нетерпением ждал кульминации – когда наконец настоятель раскроет смысл 2027 года.

– «В двенадцать лет ее отдали в жены проезжему купцу-иудею по имени Гассоне, торговавшему зерном. Он увез ее с острова, и что потом с ней стало, мне неведомо».

Изабелла замолчала и посмотрела на Уилла.

– Почему вы остановились? – спросил он.

– Это все.

– Что значит «все»?

Она сокрушенно вздохнула:

– Тут больше ничего нет.

Уилл чертыхнулся.

– Надо искать. У нас есть другие ключи. Великий Шекспир хочет, чтобы мы потрудились.

Изабелла заглянула ему в лицо.

– Наша книга… она ведь та самая, из той библиотеки, да?

– Да.

Вначале Уилл намеревался ни во что ее не посвящать, но теперь понял, что это бессмысленно. Она и так уже достаточно знает. Изабелла положила листы и встала.

– Мне нужно выпить.

Неподалеку у стены притаился шкафчик для напитков. Уилл слышал, как девушка звякает бутылками, грациозно согнувшись в позе, напоминающей скрипичный ключ.

Наконец она повернулась к нему с бутылкой скотча в руке:

– Составите мне компанию?

Уилл любил другой сорт, но и данный вполне годился. Он довольно долго жил без виски и гордился этим. Воздержание пошло ему на пользу. И на пользу его семье тоже. Уилл стиснул зубы, оглядывая подернутый дымкой большой зал. Помещение без окон, с тающим во мраке потолком казалось фантастическим батискафом, отрезанным от внешнего мира. Он очень устал. Сказывались разница во времени и непривычная обстановка. А тут ему из тени машет бутылкой скотча красивая девушка.

– Ну что ж. Пожалуй.

Через полчаса бутылка наполовину опустела. Они пили на равных. Уилл наслаждался каждым глотком. Возникшая внутри восхитительная теплая волна сметала на своем пути все преграды. Тормоза с каждой минутой слабели.

Изабелла не унималась:

– Вы наверняка что-то знаете. Пожалуйста, расскажите, не скрывайте. Если вы откажетесь, Уилл, я не стану вам больше помогать. Ищите и разбирайтесь дальше сами.

Он все не решался отогнуть полог шатра и впустить ее внутрь. Это было опасно и для него, и для нее. Но к чему сомнения, если Изабелла знала сейчас о библиотеке больше, чем любой умник в Неваде и Вашингтоне.

Уилл потребовал от нее клятву соблюдать тайну. Изабелла ее дала, и они чокнулись, чтобы отметить это событие. А затем он рассказал ей все. О почтовых открытках, о фальшивом маньяке, «убийце Судного дня», о своем смятении, о напарнице, которая потом стала его женой. О том, как он вычислил мистификатора, своего однокурсника, с которым жил в одной комнате в общежитии колледжа, мучающегося комплексами компьютерного гения, работающего глубоко под землей, на секретной военной базе «зона-51» у озера Грум в Неваде. О библиотеке и том, как ее используют власти. О финансовой афере Шеклтона со страховой компанией. О «наблюдателях». О том, как его преследовали. О финальном акте драмы, разыгранном в номере отеля в Лос-Анджелесе, где Шеклтон остался лежать с пулей в голове. О скопированной базе данных и о договоренности с федералами. О Генри Спенсе и загадке 2027 года.

Теперь Изабелла знала все. Огонь в камине почти погас, и мрак вокруг них сгустился.

– Потрясающе, – проговорила Изабелла после долгого молчания. – Чтобы все это переварить, нужно время. – Она налила себе полдюйма скотча и передала бутылку Уиллу. – Свою норму я исчерпала. А вы?

– А я свою не помню, – пробормотал он.

Комната покачивалась подобно плоту на неспокойном озере. Уилл уже отвык от серьезной выпивки, но мог быстро привыкнуть. С этим проблем не было. Во всем теле чувствовалась приятная истома, и он хотел, чтобы это ощущение продлилось. Подумаешь, один раз. Ведь по-настоящему развязывать он не собирался.

– Когда я была маленькой, – мечтательно промолвила Изабелла, – то любила взять эту книгу, лечь у огня и листать. Мне она всегда казалась особенной, волшебной. Имена с датами на странных языках. Уму непостижимо.

– Да, верно.

– Как вы думаете, привыкнуть к этому можно? Ну, прожив некоторое время, воспринимать все как данность.

– Умом – возможно. А так не знаю.

Изабелла помолчала, а затем произнесла со значением:

– Я не считаю, что это страшно.

Уилл не успел ответить, как она поспешила закончить мысль:

– Знать день своей смерти. Все вокруг суетятся, тревожатся за будущее. Рассуждают, какая еда полезна, какая вредна, спорят о надежности подушек безопасности в машинах. А так живешь себе спокойно, и все. До назначенного срока.

Он улыбнулся.

– Простите, я забыл, сколько, вы сказали, вам лет?

Она отмахнулась.

– Родители всегда были недовольны моим несерьезным отношением к религии. Ведь Кантуэллы правоверные католики. Богослужения на латыни мне нравятся, но, по-моему, все эти ритуалы и церемонии давно себя изжили. Вероятно, завтра утром я проснусь искренней католичкой. Не знаю. – Она потерла глаза. – Но сейчас я едва стою на ногах.

– Я тоже не прочь завалиться в постель. – Уилл допил свой бокал и вопросительно посмотрел на Изабеллу. – Вы не возражаете, если бутылка останется со мной?

В это время в Нью-Йорке пришло время Филиппу ложиться в кроватку. Искупав сына, Нэнси принесла его, закутанного в мягкое ворсистое полотенце, и положила на кровать. Мальчик тут же схватил плюшевого мишку и потащил в рот. Она раскрыла мобильник, перечитала сообщение Уилла: «Прибыл благополучно. Скоро вернусь. Люблю, целую». Нэнси вздохнула и напечатала ответ. Затем погладила мягкий круглый животик ребенка, он захихикал, и она расцеловала его в обе щеки.

Они двигались тихо, чтобы не разбудить старика. Длинный коридор наверху качался, как подвесной мост в джунглях. Уилла радовало приятное ощущение вновь обретенной свободы, а в ногах чувствовалась такая легкость, будто закон тяготения на время отменили. Наконец Изабелла открыла дверь его комнаты и прошептала:

– Вот мы и на месте.

В комнате было темно. Через кружевные занавески струился слабый лунный свет.

– Где тут этот чертов выключатель? – пробормотала она.

Уилл засмотрелся на ее стройный силуэт на фоне окна. Пассивные, дремлющие до поры до времени участки его мозга, ответственные за реакцию на женщин, начали внезапно пробуждаться, и Уилл с удивлением услышал свой голос, произносящий странную фразу:

– А зачем вообще включать свет?

И они повалились на постель. Прохладное свежее белье сразу стало теплым и влажным. Массивная кровать пронзительно заскрипела. Уилл не знал, как долго это продолжалось и все ли получилось как надо, но остался доволен. Было хорошо.

Потом они долго лежали в тишине, и наконец Изабелла произнесла:

– Как все неожиданно. – А затем добавила: – Ты принес бутылку?

Он пошарил рукой. Сосуд с огненной жидкостью благополучно стоял на полу у постели.

– Но нет бокала.

– Чепуха. – Она глотнула из горлышка и вернула бутылку. Уилл сделал то же самое.

В голове у Уилла все плыло.

– Послушай, я…

Изабелла уже стояла у постели, собирая свою одежду.

– Когда тебя разбудить?

Он смутился. Быть принимающей стороной в случайном сексе для него было непривычно.

– Не слишком поздно.

– Продолжим сразу после завтрака. Я все же включу свет, потому что не могу найти второй чулок.

Уилл зажмурился, почувствовав на губах легкий поцелуй, приоткрыл глаза и залюбовался обнаженным телом Изабеллы.

Она удалилась, держа одежду под мышкой. Дверь закрылась.

Оставшись один, он достал из кармана брюк мобильник, на котором светился маленький красный огонек. Пришло сообщение. Уилл раскрыл телефон: «Больше не сержусь. Скучаю. Филипп скучает тоже. Сонет прочитала. Занятно. Звони, жду».

Уилл лежал, задержав дыхание, пока не заболело в груди. Посылать ответ сейчас, голым, сразу после близости с женщиной, казалось верхом цинизма. Он поразмышлял немного и, швырнув телефон на постель, снова приложился к бутылке.

За окнами дул промозглый порывистый ветер. У садового забора среди мокрых ветвей рододендрона пристроился прибор ночного видения, на экране которого ярко сияло окно комнаты Уилла.

Наконец он поднялся, направляясь в ванную. Увидев его голый торс, Декорсо удовлетворенно кивнул. Значит, объект на месте. Несколькими минутами раньше на экране мелькнул голый женский зад. Значит, Пайпер совмещает полезное с приятным. Вот сволочь.

До утра еще было далеко, но Декорсо стойко дежурил на холоде, как и положено «наблюдателю».

17

1334 год

Остров Уайт

К счастью, месса Первого Часа была самой короткой из всех, что служат за день, иначе Феликс не выдержал бы. Он был до предела измотан, голова снова раскалывалась от боли. Братья и сестры вдохновенно повторяли слова молитвы в унисон с пением птиц на деревьях за окнами собора. Стояла та редкая погода, когда в соборе было не прохладно и не жарко. Досадно покидать этот мир в такую пору.

Монахи украдкой бросали беспокойные взгляды на Феликса. Их тревожило не только его здоровье, но и собственная судьба. Ибо за смертью настоятеля всегда следует изменение установившегося уклада. Новый настоятель неизбежно заведет иные порядки. А к Феликсу за эти годы все привыкли. Даже полюбили. Вдобавок ко всему неясно, кто станет преемником. Приор Пол слишком молод, и епископ вряд ли его назначит, а другого подходящего кандидата на пост настоятеля в монастыре нет. Значит, придет человек со стороны. А это скверно. Феликс был бы рад продолжать жить ради спокойствия монашеского братства, но он лучше остальных знал, что Божьи планы давно установлены и неизменны.

С высоты резной кафедры он искал взглядом ночного гостя, но Лука на мессу не пришел. Впрочем, это не так важно. Главное, что человек прибыл вовремя. Сразу, как только Феликс закончил свое исповедальное послание. Определенно это знак Божьего провидения. Господь откликнулся на его молитвы.

Положенный мессе Первого Часа Псалом 116 близился к завершению, и охваченный радостью настоятель решил продолжить его одним из своих самых любимых старинных гимнов мессы Первого Часа «Уже встает утренняя заря», написанным много веков назад святым Бенедиктом Нурсийским.

Сейчас, когда взошла заря,

Молитвы Богу вознесем,

Чтобы во всех делах дневных

Он зорко нас хранил от зла.

Паства подхватила гимн. Высокие голоса молодых монахинь эхо разносило по всему собору и за его пределы.

Чтобы, когда окончим день

И возвратится ночи час,

Мы, не запятнанные злом,

Хвалу Ему воспели вновь.

Когда служба завершилась, Феликс почувствовал небольшой прилив сил, хотя глаз по-прежнему сильно болел и предметы двоились. Стараясь этого не замечать, настоятель на выходе из собора подозвал брата Виктора и велел привести к нему ночного гостя.

В трапезной сестра Марта начала потчевать его сдобренной медом овсянкой и чаем. Чтобы ее успокоить, Феликс поел немного и жестом попросил убрать посуду. В дверь постучал брат Виктор.

Феликс смотрел на Луку, вспоминая день, случившийся более сорока лет назад, когда он, будучи приором, впервые увидел его. К монастырским воротам в поисках приюта пришел рослый крепкий парень, похожий на воина. Он сказал, что был подмастерьем сапожника в Лондоне, но, наслушавшись рассказов о благочестии и добродетельности здешней общины и величественной красоте монастыря, решил стать монахом. Феликса подкупила искренность парня, и он принял его в послушники. Лука оправдал надежды – с усердием отдался учению, молитвам и труду. Возвышенность его духа радовала сердца всего монашеского братства.

Теперь перед Феликсом стоял пожилой мужчина, по-прежнему крепкий, но обрюзгший. Когда-то красивое одухотворенное лицо теперь было испещрено морщинами. Одет он был в простое облачение мастерового, а волосы с проседью туго затянул сзади в узел.

– Войди, сын мой, и сядь рядом, – произнес Феликс. – Мне жаль, дорогой Лука, что безжалостное время вырядило тебя стариком.

– И мне жаль, отец, что вы постарели и хвораете, – промолвил Лука.

– Да, сын мой, – вздохнул Феликс, – я рад, что ты пришел навестить меня сегодня. Ибо завтра, возможно, ты бы навестил мою могилу. Садись, садись.

Лука опустился на мягкий, обитый лошадиной шкурой стул.

– Мне горько слышать эти слова, отец.

– Я в руках Божьих, как и каждый смертный. Тебя накормили?

– Да, отец.

– Скажи мне, почему ты не пришел в собор на мессу Первого Часа?

Лука смущенно пожал плечами.

– Не смог.

Феликс печально кивнул. Он понимал этого человека. Тяжело возвращаться туда, где случилось такое. Тяжело вспоминать прошлое. Сам он помнил события того дня, будто все случилось несколько минут назад.

– Куда ты отправился, после того как нас покинул? – спросил настоятель.

– Мы отправились в Лондон.

– Мы?

– Да. Я и эта девушка, Элизабет.

– И что дальше?

– Она стала моей женой.

– Есть дети?

– Нет, отец. Она бесплодна.

Ненастное октябрьское утро тридцать семь лет назад. Лука сквозь завесу дождя в ужасе смотрит, как сестра Сабелина тащит за руку испуганную молодую послушницу Элизабет. На задворках монастыря есть небольшая часовня. Она тянет ее туда.

За четыре года послушания на Вектисе он не раз слышал рассказы братьев о существующем в монастыре подземелье и обитающих там загадочных существах. О странных обрядах, которые проводит тайное сообщество, Орден Имен. Лука внутренне отмахивался от слухов: пусть им верят простодушные, а он сосредоточится на службе Богу. И только на ней.

Господь послал Элизабет к Луке, чтобы испытать его стойкость. С того первого дня, как он увидел девушку у опочивальни сестер, где она развешивала выстиранное белье, ее лицо начало возникать перед ним во время молитв и размышлений о Божественном. Длинные душистые, еще не подстриженные по-монашески волосы Элизабет, прекрасное кроткое лицо, зеленовато-голубые глаза, влажные губы, грациозное тело воспламеняли его, вызывали сумасшедшее брожение. Но он крепился, зная, что если победит свои желания и откажется сойти с избранного пути, то сильнее укрепится в служении Богу.

Накануне они встречались, очень коротко. Элизабет была в смятении, умоляла Луку о спасении. Сказала, что утром ей предстоит идти в часовню, где под землей есть страшный склеп. Там ее заставят лечь с мужчиной. Она поведала Луке о девушках, которых водили к мужчинам, обитающим в подземелье. Потом девушки вынашивали от них детей, рожали, страдали, сходили с ума. Элизабет умоляла Луку лишить ее невинности прямо тут, на сене, чтобы избавить от жуткой участи. Но он не смог взять на себя такой грех.

И вот утро. Лука прячется за деревом, откуда видна дорожка, ведущая в тайную часовню. Тишина. Не слышно ничего, кроме шума дождя и плесков волн. Порывисто вдыхая свежий соленый воздух, Лука наблюдает за старой, высохшей монахиней, сестрой Сабелиной. Она тащит всхлипывающую Элизабет в деревянную часовню. Проходит несколько минут, прежде чем он решается сделать шаг, который изменит весь ход его жизни.

Лука входит в часовню.

Она пуста. Выложенный лазуритом пол, на стене позолоченный деревянный крест. Во внутренней стене тяжелая дубовая дверь. Он толкает ее и видит освещенную факелами узкую каменную винтовую лестницу. Она ведет вниз. Лука спускается по ней в небольшую холодную комнату. Видит дверь, старинную, со вставленным в замок огромным ключом. Дверь полуоткрыта и легко поворачивается, когда он ее толкает. За ней обширный зал.

Лука стоит несколько секунд, чтобы глаза привыкли к тусклому свету свечей. Перед ним множество рыжеволосых мужчин и отроков с бледными лицами. Они сидят плечом к плечу за длинными столами и сосредоточенно пишут что-то на листах пергамента, окуная гусиные перья в чернильницы. Приглядевшись, Лука видит стариков и малолетних отроков. Все необыкновенно похожи друг на друга. Лица совершенно бесстрастные, словно маски. Зеленые глаза устремлены на пергамент, где быстро возникают строчка за строчкой.

Сводчатый потолок зала белый, чтобы лучше отражать свет. Лука подсчитывает. Столов пятнадцать. За каждым сидят по десять писцов. Позади столов у стен наставлены койки. Некоторые заняты спящими рыжими существами.

Писцы не обращают на Луку внимания. Он чувствует себя в этом волшебном царстве невидимкой. Но времени что-то осмыслить нет. Откуда-то слышатся жалобные вопли Элизабет.

Лука замечает справа сводчатый проход и бежит туда. Там темно, сыро и воняет мертвечиной. Он на ощупь двигается по катакомбам, что-то задевает – кажется, скелеты, уложенные в стенных нишах. Со стуком сыплются кости.

Крики девушки становятся громче, и вскоре Лука видит сестру Сабелину со свечой в руке. Он подкрадывается ближе. Свеча освещает бледного рыжего писца. Парень голый. Тощие ягодицы и длинные тонкие руки, вяло повисшие по бокам. Рядом Элизабет, съежившаяся на полу.

– Я привела тебе девушку! – кричит Сабелина. – Коснись ее.

Лука бросается вперед, хватает рыжего за костлявые плечи и отшвыривает в сторону. Он легкий как ребенок.

– Откуда ты здесь взялся? – взвизгивает Сабелина.

Не слушая ее, Лука поднимает дрожащую Элизабет.

– Брат Лука, оставь нас, – возмущается Сабелина. – Ты осквернил святыню.

– Без нее я не уйду, – отвечает Лука. – И это место не святыня, а обитель дьявола.

Он ведет Элизабет к проходу. Сабелина вопит, пытается остановить его. Из зала наверху доносятся страшные звуки: стук ломающихся предметов, хрипы, стоны – и заставляют стоящего в оцепенении голого рыжего парня встрепенуться и поспешить к выходу.

Сабелина со свечой устремляется за ним, оставляя их в темноте.

– Ты пришел, – шепчет девушка, прижимаясь к Луке.

Они выбираются из катакомб в зал.

Увиденное навсегда запечатлеется в его памяти. Валяющиеся на полу тела рыжеволосых писцов, некоторые еще живы, и всюду кровь, кровь, кровь. Сестра Сабелина идет вдоль столов.

– Боже милостивый… Боже… – бормочет она.

Лука поскорее уводит девушку, чтобы она не смотрела на этот кошмар. Пробираясь к двери, он вдруг поворачивается и хватает со стола лист пергамента. Выбирает тот, что не запачкан кровью. Зачем он это сделал, не ясно до сих пор.

Они бегом поднимаются по винтовой лестнице и через часовню выскакивают под дождь. Лука заставляет девушку бежать, пока они не оказываются далеко от ворот монастыря, за которыми тревожно звонят колокола. Ему надо скорее добраться до пристани и увезти Элизабет с острова.

– Скажи, что подвигло тебя посетить Вектис? – спросил Феликс.

– Тревога и смятение души, – ответил Лука. – Мысли об увиденном в тот день не оставляли меня с тех пор ни на мгновение. И я не хотел уходить в могилу, не поняв сути.

Феликс вздохнул.

– А я до сих пор жалею, сын мой, что ты нас оставил. И помню твое благочестие и благородство духа.

– Этого давно уже нет, – с горечью проговорил Лука.

– Я опечален, сын мой. Ты счел, что наш монастырь есть обитель дьявола. Это не так. Мы служили и служим Господу нашему. А что касательно тех событий, то устремления наши были праведными.