Текст книги "Ганнибал: борьба за власть в Средиземноморье"

Автор книги: Гейвин Бир

сообщить о нарушении

Текущая страница: 19 (всего у книги 25 страниц)

Когда в Рим прибыла весть об этой победе, римляне ликовали не столько потому, что с потерею слонов силы неприятеля были ослаблены, сколько потому, что победа над слонами ободрила собственных их граждан. Поэтому они снова смело обратились к первоначальному своему плану – отправить на войну консулов с флотом и войском и напрячь все силы для того, чтобы положить конец войне во что бы то ни стало. Заготовив все нужное к походу, консулы вышли по направлению к Сицилии с двумястами кораблей. Это был четырнадцатый год войны. Консулы пристали к Лилибею и, лишь только соединились с находившимися на Сицилии легионами, приступили к осаде города, ибо, имея Лилибей в своей власти, они легко могли перенести войну в Ливию. Почти так же, как римляне, думали об этом и начальники карфагенян; почти так же и они представляли себе ход дел. Поэтому, отложив все прочее в сторону, карфагеняне заняты были только тем, чтобы оказать этому городу помощь, иначе у них не оставалось никакой опоры в военных действиях, и вся Сицилия, за исключением Дрепан, попадала в руки римлян.

Город был укреплен сильными стенами, окружен глубоким рвом и лагунами. У этого города с обеих сторон его римляне расположились лагерем, а в промежутке между двумя стоянками провели ров с валом и стеною; затем начали придвигать осадные сооружения к башне, которая находится у самого моря. К прежним сооружениям они присоединяли постоянно новые, подвигаясь все дальше, пока не разрушили шесть башен с помощью тарана. Так как осаждающие действовали настойчиво и беспощадно, и каждый день башни или грозили падением, или падали, а сооружения все дальше и дальше подвигались внутрь города, то среди осажденных распространилась сильная тревога и уныние, хотя в городе было, помимо массы граждан, около десяти тысяч наемников. Мало того: военачальник их Имилькон делал все, что было в его власти, он причинял врагу немало затруднений тем, что сооружал новые стены изнутри города или делал подкопы под сооружения неприятелей; в вылазках и стычках с неприятелем иной раз бывало убитых больше, нежели обыкновенно бывает их в правильных сражениях.

Тем временем некоторые из вождей наемников составили заговор для передачи города римлянам. Считая, что подчиненные последуют за ними, они ночью тайком прошли из города в римский лагерь и с консулом вступили в переговоры об этом. Однако Алексон, который первый узнал о заговоре, заявил о нем карфагенскому главнокомандующему. При этом известии главнокомандующий тотчас собрал оставшихся в городе вождей, убеждал и просил их, обещая при этом большие подарки и милости, если только они останутся верны ему и не примут участия в замыслах покинувших город товарищей. Так как предложение было принято охотно, то он немедленно отправил с ними к кельтам Ганнибала, сына того Ганнибала, который кончил жизнь в Сардинии, участвовал вместе с ним в походе и был им хорошо известен; к прочим наемникам послан был Алексон, пользовавшийся их расположением и доверием. Посланные созвали отряды, обратились к ним с увещеваниями и, поручившись за подарки, обещанные каждому из них военачальником карфагенян, без труда уговорили их пребывать в верности договору. Поэтому когда заговорщики с целью склонить солдат к измене и передать им обещание римлян, наемники не только не последовали за ними, но не хотели и слушать их; метали в них камни и стрелы и так прогнали от стены.

Между тем в Карфагене не знали об этом ничего. Принимая в соображение обычные нужды осаждаемых, карфагеняне посадили команду на пятьдесят кораблей и повелели начальнику их Ганнибалу, сыну Гамилькара поспешно выступать в поход, при этом велели не медлить и при первом удобном случай смело подать помощь осажденным. Ганнибал вышел в море с десятью тысячами войска. Воспользовавшись попутным сильным ветром, он распустил все паруса и за ветром понесся прямо к самому входу в гавань. Команду свою он вооружил и готовую к бою поставил на палубах. Римляне частью вследствие внезапности появления неприятеля, частью из опасения, как бы ветер не загнал их вместе с неприятелем в гавань противника, изумленные отвагою врага, остались на месте у морского берега. Между тем толпа людей, находившихся в городе, собралась на стенах в страхе за успех предприятия; теперь они были преисполнены радости по случаю неожиданного прибытия помощи и рукоплесканиями и криками ободряли подходящее войско. Смело и быстро пошел вперед Ганнибал, бросил якорь в гавани и беспрепятственно высадил свою команду. Все горожане радовалось не столько тому, что получили подкрепление, хотя от этого надежды и силы их значительно возросли, сколько тому, что римляне не осмелились воспрепятствовать движению карфагенян.

При виде возбуждения и ревности в горожанах по случаю прибытия вспомогательного войска, а равно и в новоприбывших воинах, которые не испытали невзгод осаждаемых, военачальник Имилькон пожелал воспользоваться не охладевшим еще пылом тех и других, чтобы напасть на неприятельские осадные сооружения и поджечь их, а потому созвал всех на собрание. Он обратился к ним с пространной речью и воспламенил в них рвение к битве обещанием щедрых наград за храбрость, напоминанием о милостях и подарках от карфагенян. Все в один голос изъявили согласие и громко требовали, чтобы их немедленно вели в битву. Имилькон похвалил собравшихся за ревность и распустил, отдав приказ пока отдыхать и ждать дальнейших распоряжений начальников. Вскоре после этого он созвал начальников, разделил между ними удобные для нападения пункты, объявил время и сигнал к нападению и приказал быть с своими подчиненными на назначенных местах ранним утром. Распоряжения были точно выполнены. Тогда Имилькон на рассвете вывел свое войско из города и во многих местах напал на римские сооружения. Римляне предвидели нападение и потому были готовы и сражались мужественно. Вскоре все силы противников были в деле, и около стены завязался жестокий бой, ибо из города вышло не менее двадцати тысяч человек. Сражение было тем ожесточеннее, что боевой строй не соблюдался, солдаты дрались в беспорядке, кто с кем попало; в такой массе войск отдельные воины или отряды дрались между собой с жаром, обыкновенно отличающим единоборство. Шум и смятение были особенно слышны у самых сооружений. С обеих сторон воины проявляли величайшее усердие; сражающиеся погибали на тех самых местах, на которые поставлены были вначале. Между сражающимися кидались люди с факелами, паклей и огнем. Они нападали на машины разом со всех сторон и с такой отвагой, что римляне очутились в опаснейшем положении и не в силах были отражать нападение врага. Однако карфагенский военачальник видел, что многие его воины уже пали в битве, что он все-таки не может взять сооружений, ради чего и было начато дело; поэтому приказал отступить. Зато римляне, едва не потерявшие всего, овладели наконец своими укреплениями и все их удержали за собою нерушимо.

После этой битвы Ганнибал в ночную еще пору тайком от неприятеля отплыл во главе своих кораблей в Дрепаны к карфагенскому военачальнику Атарбалу. Удобства местоположения и высокие достоинства дрепанской гавани побуждали карфагенян неослабно заботиться об охране местности. От Лилибея она отстоит стадий на сто двадцать.

Остававшиеся дома карфагеняне желали узнать о положении дел в Лилибее, но не имели такой возможности. Тогда некий знатный гражданин Ганнибал, по прозванию Родянин, предложил, что он проникнет в Лилибей и потом как очевидец доставит обо всем точные сведения. С радостью выслушали это предложение карфагеняне, но не верили в его осуществление, как римский, флот стоял на страже у входа в гавань. Между тем Ганнибал снарядил свой собственный корабль и вышел в море. Достигнув Лилибея, он, гонимый попутным ветром, вошел в гавань, на виду у всех римлян, пораженных его отвагой. На другой день он немедля пустился в обратный путь. Между тем римский консул с целью надежнее охранить вход в гавань снарядил ночью десять быстрейших кораблей, сам стал у гавани и наблюдал за происходящим; корабли подошли возможно ближе и с поднятыми веслами выжидали момента, когда карфагенский корабль будет выходить, чтобы напасть на него и захватить. Родянин вышел в море на глазах у всех и до того изумил неприятелей дерзостью и быстротою, что не только вышел невредимым с своим кораблем и командой и миновал неприятельские суда, остававшиеся как бы в оцепенении, но, отойдя на небольшое расстояние вперед, остановился и вызывающе поднял весло. При быстроте его гребли, никто не дерзнул выйти против него в море, и Ганнибал с единственным кораблем ушел, к стыду всего неприятельского флота. Так как он повторял то же самое многократно и впоследствии, то оказал карфагенянам большую услугу: их он извещал обо всех нуждах, осаждаемых ободрял, а римлян повергал своею смелостью в смущение.

Помимо смелости ему помогало больше всего то, что он по опыту в точности знал, как проникнуть в гавань между мелями.

Отвага Родянина внушала смелость многим другим людям, знавшим местные воды к подобному образу действий, что ставило римлян в затруднительное положение. Они попытались было запереть устье гавани плотиною. Но попытки их при значительной глубине моря не привели ни к чему: все, что ни бросали они в море, относилось в сторону и разбивалось на части волною и быстрым течением. Наконец в одном мелком месте удалось с большим трудом возвести плотину; на ней-то сел на мель четырехпалубник, выходивший в море по ночам, и попал в руки римлян. Захватив судно и передав его отборной команде, римляне наблюдали за всеми входящими в гавань, особенно за Родянином. Случилось как раз так, что в ночную пору он проник в гавань, а затем снова на виду у всех вышел в открытое море. При виде бросившегося в преследование четырехпалубника, Ганнибал пытался было ускорить ход и бежать, но, так как искусные гребцы уже настигали его, он вынужден был повернуть судно назад и вступить в борьбу с неприятелем. Однако римские корабельные воины, превосходившие карфагенян численностью, взяли верх, и Ганнибал попал в плен. Овладев и этим прекрасно сколоченным кораблем, римляне приспособили его к битве и теперь положили конец смелым попыткам проникать в Лилибей.

Между тем как осажденные настойчиво восстанавливали то, что разорял неприятель, и отказались уже от мысли повредить или разрушить осадные сооружения римлян, поднялась буря, с такой силою и стремительностью обратившаяся на передние части машин, что сорвала навесы и опрокинула стоявшие перед нависами и прикрывавшие их башни. Некоторые из эллинских наемников находили этот момент благоприятным для разрушения неприятельских укреплений и сообщили свой план военачальнику. Имилькон принял совет, быстро изготовил все нужное для приведения замысла в исполнение, затем era воины в трех местах бросили огонь в осадные машины. Давность этих построек, казалось, подготовила легкое воспламенение их, к тому же ветер дул прямо против башен и машин; поэтому огонь распространялся быстро и неудержимо, и все меры римлян задержать пламя и защитить постройки оказывались бесполезными и недействительными. Пожар наводил ужас на римлян.

Многие из них, покрываемые налетавшею золою, искрами и густым дымом, падали и погибали прежде, чем подойти к огню и защитить горевшее. Наконец разрушение охватило все до такой степени, что осадные башни и тараны сделались негодными для дальнейшего применения. После этого римляне оставили надежду взять город с помощью сооружений и кругом обвели его рвом и валом, впереди своей стоянки возвели стену и предоставили все времени. Наоборот, жители Лилибея восстановили разрушенную часть стены и теперь спокойно выдерживали осаду.

Когда весть об этом пришла в Рим, а вслед за тем стали приходить многие свидетели с извещением о гибели большей части воинов обслуживавших осадные машины, римляне поспешно набрали почти десяти тысяч человек и отправили их в Сицилию. Когда они прибыли в лагерь, консул Публий Клавдий собрал трибунов и объявил, что теперь пора идти всем флотом в Дрепаны, ибо, говорил он, вождь карфагенян Атарбал, состоящий в городе начальником, не приготовлен к нападению, ничего не знает о прибытии подкреплений к римлянам и пребывает в убеждении, что римляне вследствие понесенных при осаде потерь не в силах выйти в море с своим флотом. Так как все одобрили его план, то Публий тотчас посадил на корабли команду; в воины выбрал способнейших солдат из всего войска; они шли охотно, потому что поход был недалекий и сулил верную добычу. Снарядив корабли, консул около полуночи выступил в море, незамеченным неприятелем. На рассвете передовые корабли начали показываться у Дрепан; завидев их неожиданно, Атарбал сначала смутился. Однако он скоро оправился, понял наступательные замыслы неприятеля и решил испробовать все меры, лишь бы не даться в осаду. С этою целью Атарбал поспешно собрал команду на берег и вызвал из города наемников. Когда все были в сборе, он краткою речью постарался внушить им надежду на победу, если они отважатся на морскую битву, и напротив, предсказывал им лишения, сопряженные с осадою, если они не пойдут тотчас навстречу опасности. Собравшиеся жаждали боя и громко требовали вести их в дело немедленно. Атарбал отдал приказ садиться поскорее на корабли, не терять из виду его корабля и следовать за ним. Поспешно распорядившись, Атарбал отчалил первый и отправился в открытое море прямо под скалы не с той стороны гавани, по которой входил неприятель, а с противоположной.

Когда римской консул Публий увидел, что неприятель не смущается его появлением, но готовится к битве, что с другой стороны его собственные корабли находятся частью уже в гавани, частью у входа в нее, а третьи приближаются ко входу, он приказал всем кораблям повернуть назад и выйти из гавани.

Находившиеся в гавани корабли столкнулись при повороте с теми, что были у входа в нее, а это вызвало невообразимое смятение среди людей; кроме того, сшибающиеся корабли ломали весла. Невзирая на это, корабельные начальники ставили у самого берега в боевую линию каждый выходивший в море корабль и быстро поворачивали их носами против неприятеля. Что касается самого Публия, то его корабль занял место на левом крыле флота. В это самое время Атарбал с пятью боевыми кораблями миновал левое крыло неприятеля, свой собственный корабль поставил носом против неприятельского со стороны открытого моря и отдал приказ каждому подходящему кораблю становиться подле него. Когда все корабли выстроились в одну линию, он дал условленный сигнал к началу наступления на врага. Римляне все еще не приняли боевой порядок и ожидали выходившие из гавани корабли. Большие неудобства были для римлян от того, что им предстояло сражаться вблизи берега.

Когда противники приблизились друг к другу, последовала схватка. Сначала бой был равный, потому что с обеих сторон сражались лучшие войска. Однако все более и более перевес склонялся на сторону карфагенян, потому что положение их во всем этом деле было гораздо выгоднее неприятельского. Благодаря лучшему устройству кораблей и ловкости гребцов они далеко превосходили неприятеля в быстроте движений; помогала им и постановка флота их в открытом море. Действительно, когда корабли их были теснимы неприятелем, они быстро и благополучно отступали в открытое место; поворачивали назад против выступивших вперед неприятельских, быстро огибали их, или нападали на них сбоку; в то время, как римские корабли при своей тяжести и неумелости команды поворачивались с трудом, карфагенские наносили им непрерывные удары и многие потопили.

Если опасность угрожала какому-либо из собственных кораблей, карфагеняне своевременно являлись на помощь без вреда и опасности для себя, ибо заходили от кормы по открытому морю. В совершенно ином положении были римляне, именно: теснимые корабли не имели возможности отступить, так как римляне сражались у самого берега; а всякий раз, когда судно подвергалось жестокому натиску со стороны стоящего напротив неприятеля, оно или попадало на мель и садилось кормою, или оттеснялось к берегу и разбивалось. При тяжести своих кораблей римляне не могли врываться в середину неприятельских кораблей или нападать с тыла на те корабли, которые уже сражались с другими, – полезнейший прием в морском сражении. Наконец римские корабли не могли помогать своим нуждающимся в помощи с кормы, ибо заперты были у берега, и желающие подать помощь не имели даже небольшого свободного пространства для движений. Вообще положение римлян в этой битве было весьма невыгодно. При виде того, как одни корабли садятся на мель, другие выбрасываются на берег, консул решил бежать, и с левого фланга пробирался у берега с тридцатью кораблями, которые случайно были подле него. Прочими судами в числе девяноста трех завладели карфагеняне, равно как и всей их командой, за исключением лишь тех людей, которые вместе с кораблями выброшены были на берег и спаслись бегством.

Такой исход битвы стяжал Атарбалу славу у карфагенян, ибо успех ее они приписывали его личной проницательности и отваге. Напротив, Публий потерял всякое уважение у римлян и подвергся тяжким укорам за легкомысленное и безрассудное поведение, причинившее Риму столь большие потери. Вот почему даже спустя некоторое время он был предан суду, наказан большим штрафом. Однако и после этих неудач римляне до того были преисполнены жаждою всемирного владычества, что изыскивали все средства, какие были в их власти, дабы продолжать борьбу. Поэтому как только наступили выборы, они выбрали новых консулов и одного из них, Луция Юния, немедленно отправили в поход с тем, чтобы он доставил осаждающим Лилибей войскам хлеб вместе с другими жизненными припасами; сверх этого снарядили шестьдесят кораблей для прикрытия продовольственных судов. По прибытии в Мессану Юний присоединил к своим те корабли, которые вышли ему навстречу из римской стоянки, и поспешно переправился к Сиракузам, имея при себе сто двадцать судов и около восьмидесяти грузовых кораблей с продовольствием. Здесь он отпустил квесторов с половиною грузовых кораблей и с несколькими боевыми кораблями для возможно скорейшей доставки войску жизненных припасов. Сам он остался в Сиракузах, поджидая запоздавшие из Мессаны корабли и принимая еще хлеб от материковых союзников.

В это же время Атарбал отослал в Карфаген взятых в морском сражении пленных и захваченные корабли. Товарищу своему по командованию войском, Карфалону, он дал тридцать кораблей в дополнение к тем семидесяти, с которыми тот явился, и приказал ему напасть внезапно на неприятельские корабли, стоящие на якоре у Лилибея, захватить из них столько, сколько можно будет, а остальные предать пламени. Во исполнение приказания Карфалон к утру напал на врага, часть судов его сжег, другие увлек за собою, что вызвало сильное смятение в стоянке римлян. Римляне с криком поспешили на помощь к кораблям; наблюдавший за Лилибем Имилькон слышал это, а с рассветом увидел, что творится, и отрядил из города против неприятеля наемников. Опасность угрожала римлянам со всех сторон, и они пришли в большое смущение. Между тем начальник карфагенского флота увлек на буксире нисколько неприятельских судов, другие разрушил, затем прошел некоторое расстояние от Лилибея по направлению к Гераклее с целью заградить путь подходящим к стоянке римским судам. Когда соглядатаи известили, что подошло уже множество римских судов, он вышел в море, горя желанием сразиться, потому что после недавней победы презрительно относился к римлянам. В то же время легкие суда обыкновенно опережающие флот, дали знать квесторам, ранее отправленным из Сиракуз, о наступлении врага. Квесторы находили свои силы недостаточными для морской битвы, а потому причалили к одному из подчиненных римлянам городков; гавани город не имел, но представлял удобную якорную стоянку, будучи закрыт береговыми утесами. Здесь квесторы сделали высадку, поставили добытые из города катапульты и камнеметательницы и ожидали наступления врага. Подошедши к этому месту, карфагеняне сначала решили, что неприятель в страхе отступит в городок, а они беспрепятственно завладеют его судами. Но надежды карфагенян не оправдались, ибо римляне защищались храбро, к тому же самая местность представляла для карфагенян многие неудобства. Поэтому они довольствовались тем, что взяли на буксир несколько судов с съестными припасами и отошли к какой-то реке; там бросили якорь и наблюдали за выходом в море неприятелей. Между тем остававшийся в Сиракузах консул направился к Лилибею, ничего не зная о том, что случилось с отплывшими раньше судами. С другой стороны, начальник карфагенского флота, уведомленный о приближении нового врага своими лазутчиками, поспешно вышел в море, желая сразиться с римлянами возможно дальше от остального флота. Юний издалека еще завидел карфагенский флот и многочисленность судов его; но не решался вступать в бой, хотя не мог уже и бежать от неприятеля, который был близко; поэтому он уклонился к берегу и бросил якорь у крутой, во всех отношениях опасной местности. Начальник карфагенского флота заметил это движение неприятеля, но посчитал невыгодным давать бой поблизости от столь опасных пунктов; поэтому он занял некий мыс, стал там на якоре между обоими флотами римлян и внимательно наблюдал за ними. Когда поднялась буря, а море угрожало еще большими опасностями впереди, карфагенские кормчие благодаря знанию и опытности в своем деле предсказывали грядущее, советуя Карфалону обогнуть мыс Пахин и тем спастись от бури. Кар-фал он благоразумно последовал их совету, и карфагеняне, правда, с большим трудом и опасностями, обошли мыс и заняли надежную стоянку. Зато флоты римлян, стоявшие у берегов, лишенных гаваней, пострадали настолько, что от них остались ни к чему негодные обломки. Разрушение обоих флотов было полное, превосходящее всякое ожидание.

После этого карфагеняне снова воспрянули духом, и надежды их опять оживились. Напротив, римляне, и раньше испытавшие неудачу, а теперь потерпевшие полное крушение, очистили море, хотя суша все еще была в их власти; карфагеняне господствовали на море, но не теряли надежды и на обладание сушею. Под тяжестью обрушившихся на них бедствий горевали все римляне; и все-таки не думали о снятии осады: одни с неослабным рвением подвозили по суше съестные припасы, другие напрягали все свои силы к осаде города. Консул Юний после кораблекрушения отправился в лагерь. Он жаждал новых славных подвигов, чтобы в бою загладить прежние неудачи. Поэтому лишь только представился ему удобный случай, Юний хитростью захватил Эрик, овладел святилищем Афродиты и городом. Эрик – тянущаяся вдоль моря гора на той стороне Сицилии, которая обращена к Италии, между Дрепаном и Панормом; по величине Эрик далеко превосходит все горы Сицилии, кроме Этны. На плоской вершине этой горы находится святилище Эрикской Афродиты, по общему мнению, значительнейшее из всех святилищ Сицилии по богатству и роскоши. Город расположен ниже горной вершины; к нему ведет очень длинный и крутой путь. Гребень горы консул занял стражей, равно как и проход к ней от Дрепана, зорко оберегал он оба пункта, особенно подъем на гору, убежденный в том, что этим именно способом обеспечивает за собою обладание и городом, и целою горою.

Между тем карфагеняне избрали себе в военачальники Гамилькара, по прозванию Барка, и ему доверили командование флотом. Гамилькар взял с собою флот и отправился опустошать Италию. Был восемнадцатый год войны. По опустошении Локриды и Бруттийских полей Барка отплыл со всем флотом к панормской области и занял местность, лежащую между Ериком и Панормом и называющуюся «на Герктах»; по безопасности и удобствам для стоянки и долговременного пребывания войска она представляет наилучший пункт в Сицилии. Как со стороны моря, так и с той, которая обращена внутрь материка, гора имеет крутые неприступные обрывы; промежутки между ними могут быть легко и скоро укреплены: Кроме того, на плоской вершине возвышается бугор, который служить прекрасным наблюдательным пунктом над расстилающейся внизу страной. У подножья горы есть гавань, удобная для перехода от Дрепана и Лилибея к Италии. К горе этой существует всего три прохода, очень трудных; два из них идут из материка, а один от моря. То, что здесь расположился лагерем Гамилькар, было большою смелостью, ибо он не имел на своей стороне ни одного города, ни на какую помощь не рассчитывал. Тем не менее он причинял римлянам большие затруднения и подвергал их серьезным опасностям. Отправляясь отсюда с своими кораблями, он прежде всего занялся опустошением италийского побережья до области кумеян. Потом, когда римляне расположились против него лагерем на расстоянии стадий пяти, Гамилькар в течение почти трех лет давал им битвы на суше, столь частые и многообразные, что подробное описание их было бы невозможно. Однако по многим причинам решительная битва была невозможна: силы противников были равны, укрепления их были одинаково сильны и недоступны.

Вдруг судьба подобно ловкому устроителю состязания вывела воюющих из описанного выше положения. Так как римляне занимали вершину Эрика и его подножье, о чем сказано у нас выше, то Гамилькар овладел городом, лежащим между вершиною и разбитым у подошвы горы лагерем. Теперь те римляне, которые занимали вершину горы, мужественно выдерживали борьбу и лишения осаждаемых. С другой стороны, карфагеняне обнаруживали невероятную стойкость, ибо неприятель теснил их со всех сторон, жизненные припасы получались с трудом, потому что сообщение с морем они имели в одном только месте. И здесь обе стороны пустили в ход одна, против другой всю изворотливость и силу, какие потребны в деле осады, испытали все виды нападения и обороны, пока наконец не сделались нечувствительными к страданиям и неодолимыми. И в самом деле, прежде чем одним удалось одолеть врага, хотя и на этом месте противники боролись в течение двух лет, конец войне положен был иным способом.

Таково было положение дел на Эрике и в сухопутных войсках, а государства противников уподоблялись породистым дышащим боем петухам. Не раз такие птицы, потеряв от изнеможения способность владеть крыльями, находят себе опору в собственной отваге и продолжают наносить друг другу удары, пока наконец невольно не кидаются друг на друга, быстро сцепляются, и тогда один из них падает замертво. Подобно этому римляне и карфагеняне, утомленные трудами непрерывной борьбы, истощены были вконец, а налоги и расходы, удручавшие их долгое время, подорвали их силы.

Римляне сохраняли душевную твердость и решились в третий раз попытать счастья в морской войне. Средств в государственной казне не было; но они были добыты благодаря великодушию и любви к отечеству правителей государства. По мере своих средств каждый гражданин сам по себе или вдвоем и втроем с другими обязывался поставить оснащенное пятипалубное судно, причем издержки на это только в случае счастливого исхода предприятия должна была возместить казна. Таким способом быстро было подготовлено двести пятипалубных судов; сооруженных по образцу корабля Родянина; затем римляне выбрали в консулы Гая Лутация и в начале лета отправили флот в море. Неожиданно появился он у берегов Сицилии, овладел гаванью Дрепана и якорными стоянками у Лилибея, так как весь флот карфагенян возвратился домой. Возведя укрепления вокруг города Дрепана, римский консул повел осаду всеми возможными средствами. Вместе с тем он предвидел прибытие карфагенского флота и помнил о первоначальном решении, что война может быть кончена только морским сражением; поэтому он каждый день испытывал свою команду, делал с нею соответствующие упражнения и вообще прилагал все усилия к обучению ее, так что в самое короткое время сделал своих моряков совершенно годными для предстоящего дела.

Получив неожиданное известие, что римский флот находится в море и снова господствует на нем, карфагеняне тотчас снарядили свои корабли. Нагрузив их хлебом и всеми нужными припасами, они немедленно отправили флот свой в море, будучи озабочены тем, чтобы войско на Эрике ни в чем не терпело недостатка. Начальником морских сил они назначили Ганнона. Выйдя в море и пристав к острову, именуемому Гиерой, Ганнон старался тайком от неприятелей проникнуть к Эрику с целью выгрузить там припасы и забрать с собою наемников в корабельные воины, в том числе Барку, и потом вступить в битву с неприятелем. Между тем Лутаций узнал о прибытии Ганнона с войском и угадал его замыслы, отобрал из сухопутного войска наилучших солдат и подошел к Этагским островам лежащим перед Лилибеем. Здесь он обратился к войску с воззванием, а кормчим объявил, что на следующий день будет морское сражение. Утром, когда рассвело уже, Лутаций видел, что неприятелю благоприятствует сильный ветер, что для его кораблей плавание будет затруднено противным ветром, притом на сильно волнующемся море; поэтому сначала колебался, как поступить. Но в то же время он соображал, что, если решится на бой невзирая на бурю, то будет иметь дело с Ганноном, только с его войсками и с флотом, нагруженным хлебом. Если, напротив, он будет выжидать погоды и медлительностью своею допустит, чтобы неприятель соединился с сухопутным войском, то будет сражаться против кораблей быстрых, не имеющих на себе груза, против отборнейшей части сухопутных войск и, что самое главное, против отважного Гамилькара: более грозной опасности тогда не было ничего. Лутаций решил не пропускать удобного случая. Завидев неприятельские корабли с распущенными парусами, он поспешно вышел из гавани. Ловкая команда с легкостью преодолевала силу волны, и поэтому он быстро выстроил свои корабли в одну линию и носами вперед поставил против неприятеля. Когда карфагеняне увидели, что дальнейший путь им отрезан римлянами, они убрали паруса и начали битву. Сложилась ситуация противоположная той, в которой происходило сражение на море у Дрепана, соответственно и исход сражения должен был получиться обратный. Действительно, римляне изменили устройство своих кораблей и удалили с них весь груз, ненужный для морской битвы; хорошо обученные гребцы прекрасно исполняли свое дело; наконец, корабельными воинами у них были отборнейшие воины, не привыкшие отступать. Что касается карфагенян, то положение их было совершенно иное. Корабли их, нагруженные припасами, были неловки в движениях; гребцы их были совсем необучены и посажены на корабли лишь в минуту опасности; воины их были новобранцы и совершенно неиспытанные в трудностях и опасностях войны. Дело в том, что к морским силам римлян они относились весьма пренебрежительно и никак не рассчитывали, что римляне попытаются снова утвердиться на море. Вот почему с самого начала битвы карфагеняне оказались слабее римлян на многих пунктах боевой линии, были побеждены, причем пятьдесят кораблей их потоплено, а семьдесят вместе с командою взяты в плен. Остальной флот с распущенными парусами под попутным ветром отступил к острову Гиере; на их счастье ветер неожиданно переменился и вовремя помог им.