Текст книги "Пещера Рыжего монаха"

Автор книги: Герман Коробейников

сообщить о нарушении

Текущая страница: 10 (всего у книги 21 страниц)

Глава XII, призванная напомнить о судьбе второстепенных второстепенных участников повести

Проснувшись после столь неожиданного пиршества, Порфирий Смирягин обнаружил, что лежит в углу хижины на отличной меховой подстилке. Привыкнув видеть опасность во всем новом, Порфирий вскочил на ноги и выглянул за дверь.

Недалеко от порога, на том же месте, что и вчера, горел костер, и в воздухе плыли сладостные запахи жареного мяса.

Хозяин сидел у огня и ждал пробуждения гостя, чтобы, по обычаю, разделить с ним утреннюю трапезу.

Минувшие недели Смирягин провел в безуспешных попытках увидеться со своим монастырским приятелем. Памятуя о прошлом, он вынужден был прятаться от каждого встречного, ночевал в провалившейся могиле на краю кладбища, питался объедками, что выбрасывали из окна монастырской поварни. И теперь, измученный одиночеством и голодом, охотно дал уговорить себя погостить день-другой под кровом великодушного хозяина, да как-то так получилось, что «день-другой» обернулись долгими днями.

Тагуа, равнодушный к хозяйству, не противился тому, что благодарный гость прибирал хижину и запасал топливо.

По вечерам у костра довольный, что у него есть слушатель, Порфирий предавался красочным воспоминаниям, а Тагуа, покуривая неизменную трубку, с интересом слушал его, не утруждая себя заботой отделять в рассказе гостя выдумку от правды.

Однажды вечером Смирягин попросил своего благодетеля раздобыть для него карандаш, бумагу и конверт. Тагуа выполнил просьбу на следующий же день, благо путь от хижины к духану Юсуфа пролегал мимо почты. Весь остаток дня Порфирий корпел над письмом. После долгих раздумий и перечеркиваний оно, наконец, выглядело так:

«Премногоуважаемый и премноголюбимый брат во Христе и среди иноческой братии Акинфий! Да будет к тебе благорасположение господа нашего и пресвятой богородицы! Пишет тебе пребывающий в огорчениях приятель твой Порфирий. Не стану утруждать тебя описанием своей многогрешной жизни, а попрошу скорее свидеться со мной в удобный для тебя день, чтобы я смог изложить цель моего прибытия в эти благословенные места. Дабы подстрекнуть тебя к свиданию, скажу еще, что дело, задуманное мной, касается не меня одного, и при сем уверяю, что убытка от этой встречи ты не понесешь, а бог даст, и выиграешь. Уповаю на то, что не забыл ты нашей многолетней дружбы и простил мне мои прегрешения, коль скоро я пред тобой виноват. Пусть местом встречи будет то, где ты изволил потерять свои четки после памятных нам обоим обстоятельств. Буду приходить туда каждодневно от трех часов до пяти, ибо знаю, что в это время ты больше свободен от обительских хлопот.

Помяни меня в своих святых молитвах к господу богу. Припадаю к стопам твоим и снова говорю: приди!

Грешный, пребывающий в надежде Порфирий».

Смирягин тщательно заклеил конверт и написал на нем имя адресата. Теперь надо было переправить письмо в обитель. Отказаться от услуг почтового ведомства у Смирягина были все основания: он знал, что письма к братии проходят цензуру духовных отцов, а это никак не устраивало Порфирия. Поэтому, направившись от хижины охотника прямиком через лес, он вышел к монастырской дороге в полукилометре от ворот. Здесь он приглядел одинокого странника, внушившего ему доверие своим благостным видом, попросил его разыскать в обители брата Акинфия и передать ему в собственные руки письмо. «В собственные руки», – повторил Порфирий, пообещав, что за услугу брат Акинфий поможет страннику с ночлегом и едой.

Стоит ли говорить, что в тот же день Смирягин задолго до условленного часа пришел на место свидания. Можно было надеяться, что брат Акинфий не забыл этот живописный уголок кладбища, неподалеку от калитки в монастырской стене, – слишком памятным был тот случай, когда, уединившись вдвоем, они предавались здесь карточной игре и, увлекшись до того, что пропустили две службы и не выполнили дневных послушаний, оба заявились в обитель в непотребном виде, и дело едва не кончилось изгнанием. Выручило Акинфия неожиданное заступничество отца Евлогия. Заодно пощадили и Порфирия. Проступок обошелся обоим епитимьей. Как теперь понимал Смирягин, заступничество Евлогия имело свои причины и подтверждало его догадки о причастности Акинфия к делишкам казначея.

В ожидании приятеля Порфирий успел пересчитать все кипарисы на кладбище и все видимые глазу могилы. Но брат Акинфий так и не пришел. То ли письмо не успело попасть к нему, то ли он решил для начала поманежить своего приятеля.

С невеселыми мыслями вернулся Смирягин в жилище охотника, но утро опять вселило в него надежду, и, едва дождавшись условленного часа, он побежал к месту свидания.

Спустя полчаса открылась монастырская калитка, и вышедший из нее монах направился в сторону кладбища. Да, это был Акинфий – узнать его было просто во все времена. Из-за округлости фигуры он среди братии жил под кличкой Кинь-Колобок.

Порфирий поспешил к нему навстречу, и приятели обнялись.

Смирягина даже слеза прошибла – столько воспоминаний навеяла на него встреча со старым товарищем. Брат Акинфий держался снисходительно.

– Эк, тебя жизнь-то потрепала, – сказал он, отстраняя Смирягина и оглядывая его с ног до головы. У него самого вид был прямо-таки цветущий, он не говорил ни о воздержании, ни о безропотном отречении от благ земных. Толстые румяные щеки по сторонам картофелинки-носа так подпирали глазницы, что от глаз оставались лишь щелочки, а все лицо имело хитрое выражение.

Смирягин взирал на приятеля с восторгом. Потом засуетился, начал смахивать платком пыль с могильной плиты.

– Ну что, душа заблудшая, все волком по земле ходишь? – спросил чернец, усаживаясь на приготовленное ему место.

– Каким уж там волком, аки пес бездомный мыкаюсь.

– Долго ждали тебя здесь… – многозначительно проговорил Акинфий и, окинув взглядом нищенскую одежу приятеля, добавил: – Не больно-то, я вижу, разжился на те денежки.

– Не говори, попутал бес…

– «Бес, бес», – передразнил Акинфий, – в господа, видно, совсем веру потерял.

– Не потерял, а толку что… Ты-то как живешь-можешь? – спросил Порфирий, уходя от неприятного разговора.

– Я-то? Да ничего, господь милует. Новая власть хоть и поприжала обитель, а все жить можно. Я у отца эконома в первых помощниках хожу, – похвастался инок.

Собравшись с духом, Смирягин коротко поведал о своих злоключениях. Слушая бывшего монаха, Акинфий с ехидцей кивал головой.

– С твоим бы счастьем да по грибы ходить, – резюмировал он. – Пора бы уж бросить все да о душе подумать.

– Где уж, – махнул рукой Смирягин. – Вот если бы деньгами обзавестись да на божеское дело пожертвовать, тогда другой разговор.

– Ловок ты, как погляжу…

– Так зачем бог послал? – спросил, наконец, Акинфий.

– Дело-то вот какое… Смекаю я, что есть возможность разжиться… с твоей помощью.

– Господи! Этот человек никогда не исправится!

– Слышал я, что в обительских подвалах золотишко есть…

– Пустое болтают… От кого слышал?

– Да сам же ты и говорил.

– Ишь ты, не забыл!

– Я не только от тебя слышал, – добавил Порфирий.

– Может, и вправду есть что-нибудь, а тебе-то какой прок от этого? У всякого добра хозяин есть.

– Всегда ли ты так рассуждал? – напомнил Смирягин.

– Я не люблю пустые затеи. Ну и что же ты хочешь от меня? – вслед за этим непоследовательно спросил монах.

– Брат любезный, скажи, где тот подвал находится, сделай милость! – с жаром воскликнул Порфирий.

– Похоже, здесь у тебя не прибавилось, – ответил монах, постучав себя по лбу. – С какой это стати я буду тебе рассказывать? Какой мне резон?

– Да ведь надоело по земле мыкаться, одна надежда на тебя. Ты мне только укажи, где то добро лежит, а если дело выгорит, я все к твоим ногам принесу – распоряжайся! А мне что дашь, на том спасибо…

Он на секунду споткнулся, затем продолжал горячо:

– Ведь ты в тот раз похвастался, что в том золоте и твоя доля есть. Но ведь только доля… И к тому же сам посуди: время такое – ни за что ручаться нельзя. Того и гляди, власти все отберут. А не отберут, так Евлогий тебя с носом оставит – знаю я его.

– А если дело не выгорит, тогда что? Сам попадешься и меня за собой потянешь?

– Твоя голова светлей моей, но одного ты не смекнул. Я же расстрига, если поймают, то судить могут только мирским судом. Они мне шею намнут да и отпустят восвояси. Понял?

На этот счет у монаха было другое мнение. «Если попадешься – храни тебя Христос!» – с жалостью подумал он. Акинфий задумался, и Порфирий поздравил себя – клюнуло!

Не очень-то убедительным было то, что говорил Смирягин, но в одном он попал в точку. Акинфий был в числе сообщников казначея, но не настолько близок к нему, чтобы быть уверенным в обогащении; хитрость и коварство Евлогия он знал не хуже Смирягина. Если исключить немногие подачки за свое пособничество, то он должен был довольствоваться весьма туманными обещаниями. Ход его рассуждений сейчас был таков:

«Чем черт не шутит, а вдруг… Ведь случается, что и дуракам везет. Если дело выгорит, хорошо – деньги пополам. А если Порфирий попадется – все шишки на него. На худой конец, если выдаст, кто наводчиком был, то можно и стрекача из обители дать. Про черный день кое-что припасено».

Порфирий с нетерпением ждал, когда Акинфий заговорит.

Оттягивая решение, тот сказал:

– Добудешь ты золото, а потом и улепетнешь с ним, как с монастырской кружкой. Подвел ты тогда меня, брат!

Ничуть не оспаривая этого в душе, Смирягин тем не менее сделал вид, что такое предположение чудовищно.

– Господи, благослови и помилуй! – воскликнул он и как бы в ужасе замахал руками. – Совсем я, что ли, совесть потерял! Те деньги ничьи были, общественные. А это дело совсем другое. Неужто я своего приятеля ограблю! Готов страшную клятву дать, что каждый день буду тебе докладывать о том, как дело идет, – всегда меня проверить можешь. – Порфирий продолжал божиться и даже пустил слезу – средство, к которому он прибегал не раз в подобных случаях.

– Ладно! – прервал его Акинфий. – К завтрему я это дело обмозгую. Приходи сюда в то же время.

Смирягин решился спросить:

– А много у вас в подвалах-то?

Акинфий усмехнулся:

– Много ли, не много, а если десятую долю унесешь, то обоим по гроб жизни хватит.

Они расстались. Смирягин возвращался в хижину охотника не чуя ног от радостной уверенности, что в длинной цепи его неудач наступил перелом. Он торжествовал: нет, не изменился его старый приятель, грош цена благочестивым разговорам, которыми он встретил Порфирия. Сладостные видения с новой силой охватили Смирягина, приняв форму золотых чаш, нагрудных крестов, усыпанных драгоценными камнями, серебряных дарохранительниц и прочих соблазнительных вещей.

И действительно, на следующий день брат Акинфий появился в условленном месте почти одновременно со Смирягиным. Он приволок с собой переброшенные заблаговременно через стену лом, кирку и лопату. А спустя несколько минут извлек из-под рясы и развернул перед Смирягиным начертанный неумелой рукой план хозяйственного корпуса с прилегающими к нему службами и участком монастырского парка. С полчаса приятели сидели, согнувшись над планом, выискивали кратчайший путь к манившему их подвалу.

Другой охотник до монастырского золота – пассажир фелюги, врангелевский полковник Нежинцев, как мы помним, не испытывал тех тягот, кои выпали на долю монаха-расстриги. Он был принят с почетом и вселен в первоклассный номер монастырской гостиницы. По утрам, вслед за легким стуком в дверь, появлялся молчаливый служка, ставил поднос с завтраком и, если не было приказаний, бесшумно исчезал.

Верный своим привычкам, Нежинцев, поднявшись с постели, несколько минут отдавал гимнастике. Затем брался за дела. Он принимал подручных Евлогия и выслушивал их донесения, касающиеся политических и военных дел в округе; на основе этих сведений он составлял рапорты Врангелю и извещал Фостикова о замеченных передвижениях красных частей.

Благодаря световой сигнализации, применяемой монахами, он поддерживал с генералом надежную связь. Отряды Фостикова находились на значительном расстоянии от побережья, но через нарочного генерал заверил Нежинцева в своей готовности в нужный момент спуститься с гор для соединения с повстанцами на побережье.

Утром того дня, когда на монастырском кладбище проходило знаменательное свидание двух приятелей, полковник нажал кнопку звонка и, когда в дверях появился служка, сказал:

– Передайте отцу казначею, что я хотел бы повидать его. Будет исполнено, – ответил монах и исчез.

Не имея возможности выйти в город до прихода казначея, Нежинцев с раздражением шагал взад-вперед по комнате. Как ни противно было сознавать, без Евлогия он пока не мог обойтись. Знание монахом абхазского языка и местных условий, главенство в обители – все это помогало Нежинцеву. Кроме того, казначей снабжал полковника небольшими деньгами на личные расходы, когда тот спускался в город для встречи с кем-нибудь из заговорщиков.

Сегодня полковник твердо вознамерился выбить обещанные Евлогием деньги. Но казначей появился лишь в полдень. Он догадывался, о чем может завести речь полковник, ждал этого разговора с беспокойством и досадовал на себя за то, что в первый же день не отказал решительно в его домоганиях.

Евлогий не был искушен в военных делах, но следил за политической жизнью, и смутное чувство с некоторых пор начало подсказывать ему, что мятеж дело не очень-то надежное. А вкладывать деньги в сомнительное предприятие было не в его характере. Одно дело – мелкие подачки Нежинцеву из монастырской казны, другое – драгоценности, припрятанные для себя и своих сообщников.

– Спасибо вам, святой отец, за активное участие в нашем общем деле, за помощь, – начал полковник, – без вас как без рук. Но в одном вот вопросе вы отмалчиваетесь, а я тоже до сих пор не беспокоил вас. Как все-таки с золотом, о котором мы говорили в день нашей первой встречи? Ведь оружие необходимо.

На лице казначея появилось отчужденное выражение.

– Видите ли, Алексей Михайлович, вопрос этот до сих пор остается нерешенным, оттого и не напоминал вам.

Нежинцев удивленно поднял брови.

– Но отчего? Как я помню, препятствием был характер игумена. Теперь он так болен, что отошел от управления обителью. Так за чем же дело стало? – Нежинцев старался поймать взгляд казначея, но тот упорно отводил глаза.

– Прежде всего, откуда у вас сведения о том, что обитель располагает, как вы выражаетесь, золотом?

– Очевидно, у командующего были основания поручить мне говорить с вами на эту тему… Наша контрразведка порой знает многое из того, что даже прямо не касается ее функций.

О контрразведке Нежинцев упомянул наугад, зная, какое воздействие это слово обычно производит на людей. Но на Евлогия оно не произвело никакого впечатления.

– Боюсь, что на этот раз у нее нет никаких оснований так считать. Золото, о котором вы изволите говорить, – досужий вымысел наших недоброжелателей, им выгодно чернить нас в глазах верующих. И если мы сумели, благодаря умелому хозяйствованию, что-то скопить, в то время как старый игумен, прости господи, занимался своими розочками, то деньги эти нужны для поддержания обители. Ежели думать о помощи в деле восстановления законной власти, то речь может идти лишь о весьма умеренной сумме. При этом я говорю пока лишь от своего лица, а кроме меня, существует духовный и хозяйственный совет…

– Господи боже! – в сердцах воскликнул Нежинцев. – Я вижу, тут перед вами чуть не до земли все гнутся, вам ли считаться с каким-то советом?!

– Господь да просветит ваш разум – совет есть совет, в него свыше двадцати человек входит, народ все достойный, радеющий о преуспеянии обители, и свою волю навязать им нелегко.

Нежинцев понимал, что все это словоблудие и вранье, все в нем кипело от негодования. Но чем он мог припугнуть этого человека, под покровительством которого находился?

Поистине этот монах с тусклым взглядом был ясновидящим: словно понимая состояние Нежинцева, он начал подниматься:

– Извините, Алексей Михайлович, дела обительские призывают меня. Отдыхайте, набирайтесь сил для ратных дел…

Эти слова можно было принять за издевку.

– Я не на курорт сюда приехал, – хмуро отозвался Нежинцев. – Так каков же будет ваш окончательный ответ?

– Облачитесь в ризы терпения и ждите, я приложу все старания в пользу вашего дела. Сами не испытываете ли в чем нужды? – осведомился Евлогий.

– Нет, благодарю вас, – буркнул Нежинцев. Он понимал, что его просто водят за нос. Надо было собраться с мыслями, чтобы решить, как поступать дальше.

– Тогда желаю здравствовать, – сказал Евлогий и вышел. Когда за ним закрылась дверь, полковник выругался так, как, должно быть, не слышали до сих пор стены святой обители.

Глава XIII, снова повествующая о таинственных огнях и о том, как хлопотно быть похитителем

И вот наступил день, облюбованный Аджином для похищения Асиды. План был разработан лишь на ближайшую ночь, о дальнейшем оба мальчика думать и говорить избегали.

Утром этого дня друзья стояли неподалеку от духана в обществе ишака, нагруженного хурджинами[48]48
  Хурджины – мешки для поклажи, которые перекидывают через спину вьючного животного – осла, мула, лошади.


[Закрыть]. Им удалось раздобыть немного кукурузной муки, фасоли, сыра, сушеных абрикосов и яблок. Эти запасы пищи лежали сейчас в хурджинах, их предстояло отвезти в место будущего жилья. Аджин не мог отлучиться из духана, и Феде впервые предстояло совершить поездку одному.

– Ты только не жалей его, – говорил Аджин, одной рукой похлопывая ишака по спине, а другой выдирая у него из хвоста колючку, – главное, почаще бей его палкой.

– Ладно, мы с ним сами разберемся, – сердито пробурчал Федя. Его коробила привычка друга лупцевать безответное животное. Теперь представился удобный случай показать свое умение править серым без применения силы. С этой мыслью Федя взгромоздился на ишака и пустился в дорогу.

Но судьба, пути которой, как известно, неисповедимы, отпустила мало времени на это путешествие. Федя миновал две улочки и свернул на улицу Красных Партизан. Ишак без понуканий бодро перебирал копытцами по каменистой дороге. О причине такой покладистости мальчик, к сожалению, не задумался.

Все произошло очень быстро. Ишак вдруг круто свернул к одной из калиток. Калитка была узкой, с низкой перекладиной. Федя понял это, ударившись коленями о стояки, а лбом – о перекладину. В результате Федя оказался по эту сторону калитки, а ишак – по другую. Хурджины тоже соскользнули с его спины.

Федя сидел на земле, потирая ушибленные колени, озираясь на подбежавших к нему хохочущих мальчишек, которые играли на улице. Ох и наподдал бы он им!.. Но не пускать же в ход кулаки против такой мелюзги. Сгибаясь под тяжестью хурджинов, он, прихрамывая, заковылял прочь.

Наконец его мучители отстали, а там и город остался позади. Только теперь Федя понял, что ишак вернулся домой, к законному владельцу – Юсуфу, и его послушание длилось до тех пор, пока ему было по пути с седоком.

С каждым шагом Федя проникался восточной мудростью: неудача ведет к удаче, несчастье – к счастью. Хорошее расположение духа вернулось к нему, он улыбнулся, затем, сбросив хурджины, повалился на землю и принялся хохотать. Успокоившись, он сел, привалившись к дереву, и с наслаждением вытянул ноги.

После минувших дней непогоды побережье вновь заблистало, заискрилось всеми красками. К дороге подступали горы, деревья на их склонах были одеты в желтые, оранжевые, пурпурные одежды, море и небо соперничали в яркости голубизны.

Обретя новые силы, Федя пошел дальше. Теперь о минувшем происшествии напоминала только шишка на лбу.

Вскоре из-за деревьев показалась старинная башня. Федя присмотрел ее во время прогулки с Аджином. Она выступала из моря в нескольких километрах западнее города. Когда дорога поравнялась с башней, Федя спустился к бухточке. Здесь он разделся и сложил одежду в хурджин.

Не стоило привлекать внимание посторонних к месту их будущего жилища.

Убедившись, что дорога пустынна, он вошел в воду, поднял хурджины над головой и так нес их, пока не одолел глубину.

Нижний этаж башни делился на два помещения. Первое служило как бы прихожей, отсюда на второй этаж вели полуобвалившиеся ступени. Поселиться наверху, конечно, было заманчиво, но Федя благоразумно решил, что в темноте вместе с девочкой подниматься туда будет опасно. Для жилья он облюбовал второе помещение нижнего этажа. Здесь хорошо сохранились стены и потолок, из окна открывался вид на море.

Оглядевшись, Федя прикинул, как лучше оборудовать комнату, и принялся за дело. Он стащил отовсюду побольше камней и соорудил в углу подобие очага; из оставшихся сложил вдоль стены невысокую лежанку. Потом отдохнув, сделал такую же у другой стены. Это заняло у него довольно много времени.

Чтобы довести дело до конца, пришлось вернуться на берег. В ближнем лесу Федя наломал папоротник и устлал им лежанки; ту из них, которая получилась удачнее, он застелил сверху еще буйволиной шкурой, привезенной из дома. Извлек из хурджина холщовую тряпицу и завесил ею вход. Теперь следовало запастись топливом. Для этого пришлось совершить еще две ходки на берег. Он принес две вязанки сушняка и сложил их возле очага. Хотя в комнате было пустовато, она приобрела жилой вид.

За окном колыхалась водная зыбь; отражение ее, проходя через окно, переливалось на потолке светлыми веселыми бликами. Федя улыбнулся – хорошо, пожалуй, даже уютно.

Перед тем как уйти, Федя спрятал хурджины с запасами еды среди камней, окружавших башню.

Обратная дорога показалась куда короче. Он зашел в духан, чтобы известить друга о своем возвращении.

– А где ишак? – спросил Аджин.

– Где да где… – хмуро передразнил Федя, избегая расспросов, торопливо рассказал о том, что он сделал в башне, и поспешил уйти.

Время до наступления ночи оказалось мучительным, Федя так и не мог заснуть. Тысячи сомнений одолевали его, и если бы не боязнь выглядеть трусом в глазах Аджина, он отказался бы от их странной затеи.

Но вот наступил вечер. Все, как нарочно, благоприятствовало задуманному: отец предупредил, что не будет ночевать дома, Тинат рано улеглась спать.

Когда окончательно стемнело, Федя на цыпочках проскользнул мимо комнаты хозяйки и спустился с галереи.

Они встретились с Аджином у дольмена[49]49
  Дольмены – погребальные сооружения эпохи бронзы и раннего железного века. Огромного размера камни, поставленные на ребро и перекрытые сверху массивной плитой.


[Закрыть], высившегося у дороги, сразу за последними домами, – предполагалось, что этой дорогой пройдет Асида Сообщник ждал его, сидя на камне. Рядом лежал Худыш, а в тени дольмена прятался злополучный ишак.

Вид у Аджина был как у заправского абрека, с пояса свисал здоровенный дедовский кинжал, низ лица был прикрыт башлыком. Разговаривал он шепотом, то и дело озирался.

Все шло как по писаному. Аджин дал другу последние наставления, а сам ушел вперед, чтобы вовремя известить о приближении сестры.

Федя уселся на камень и стал ждать. Надвигалась ночь, темная, многозвездная. Вблизи все было тихо, только с набережной долетали звуки военного оркестра, с окраины города неслись звуки апхярцы и ачомгура[50]50
  Апхярца, ачомгур – абхазские музыкальные инструменты.


[Закрыть]. Это веселилась местная молодежь, издавна собиравшаяся там под вековым каштаном.

Решительная минута приближалась, и Федя признался себе, что страстно хочет, чтобы Асида пошла другой дорогой.

С неба скатилась звезда. По восточным поверьям, это служило недобрым знаком.

Чтобы отвлечься, Федя стал смотреть на город. Он был освещен плохо: тусклый свет керосиновых ламп лишь кое-где пробивался сквозь деревья, но на набережной горели электрические огни. Цепочка фонарей, изгибаясь вдоль бухты, отделяла город от моря. В монастыре тоже было электричество, но там рано ложились спать, и во всех окнах царила темнота. Слабый свет струился только с последнего яруса колокольни, где, очевидно, дежурил звонарь. Не успел Федя отвести взгляд от колокольни, как свет погас. Но тут же загорелся снова. На этот раз он не был рассеянным: два огонька вспыхивали и гасли то оба вместе, то попеременно. Что бы это могло означать? Что-то приоткрылось вдруг в памяти мальчика, он быстро перевел взгляд на вершину Святой горы. Так и есть: в одном месте на стенах крепостных руин вспыхивали слабые отсветы. Сами источники были скрыты от него башней. Сомнений быть не могло: огни в крепости точно повторяли вспышки фонарей на колокольне.

От внезапной догадки Федя чуть не задохнулся. Как же он раньше не сообразил? Ведь этот способ сигнализации был известен еще древним народам!

Огни там и здесь погасли. Надо было собраться с мыслями. Но по дороге черной тенью мчался Аджин.

– Идет… Расправляй бурку! – крикнул он сдавленным голосом.

Федя растерялся – мысли его были заняты другим.

– Послушай, не надо… в другой раз…

– Джигит ты или кто? – прикрикнул на него злым шепотом Аджин.

– Тьфу! – Федя чертыхнулся и, понуждаемый другом, плюхнулся на землю. Сам Аджин схватил бурку и, перебежав дорогу, залег на той стороне.

Спустя минуту на дороге и впрямь послышались шаги. Асида шла, напевая вполголоса. Когда она поравнялась с засадой, Федя поднялся и сказал заготовленный текст:

– Остановись, красавица! Мы честные джигиты и не желаем тебе плохого. Смирись со своей участью… – Голос его так прерывался от волнения, что вряд ли девочка что-нибудь поняла. Она стояла и спокойно смотрела на Федю. Аджин тем временем подкрался сзади и накинул на нее бурку. Даже в темноте было видно, как бешено вращает он глазами, призывая на помощь друга. Приходилось подчиняться. Вдвоем они схватили девочку и потащили к ишаку.

Куда труднее оказалось посадить ее на спину животного. На какое-то мгновение ей удалось высвободить локоть, и в тот же миг из глаз Феди посыпались искры. Рядом придушенно охнул Аджин – в темноте копыто ишака придавило ему босую ногу.

Но отступать было поздно. Глотая слезы, Федя взгромоздился на ишака позади девочки и обхватил ее руками.

Но вдруг в суматохе Худыш укусил за ногу ишака, и тот взбрыкнул. Федя с Асидой вновь оказались на земле. Пришлось все начинать заново.

Удивительно, что Асида не кричала. Но у Феди не было времени раздумывать над этим, хлопот и без того было предостаточно. Когда, наконец, они снова взгромоздились на спину ишака, Аджин схватил его под уздцы и потащил за собой.

Пропетляв несколько минут между деревьями, похитители и их жертва оказались на дороге, ведущей к башне. Асида, как видно, смирилась со своей участью. Но вот она шевельнулась.

– Пусти, а то задохнусь, – сказала она, и Федя ослабил объятия. Асида высвободила руку и раздвинула бурку перед лицом. После этого она успокоилась и за всю дорогу не произнесла ни слова, что несколько удивило Федю: он ждал слез, мольбы об освобождении, жалобных причитаний.

Так они достигли бухты. Ночью здесь было неуютно – башня высилась мрачным силуэтом; вода казалась глубокой.

Аджин продолжал сохранять инкогнито, и поэтому все приходилось делать молча. Неловко, мешая друг другу, похитители ссадили пленницу и, не снимая с нее бурки, подвели к воде. Но как быть дальше? Нести к башне, держа над головой – сил не хватит. Заставить идти по воде – неловко: все-таки женщина.

Неизвестно, сколько бы продолжалось их раздумье, если бы Асида не решила все по-своему. Она вдруг выскользнула из бурки, вскочила на ишака и ударами пяток погнала его в воду. Через две минуты она была у подножия башни и скрылась в дверном проеме, не обращая внимания на темноту. Друзья, опешив, стояли на берегу с пустой буркой в руках.

– Вот это да! – только и сказал Федя.

– Я же говорил, что все будет хорошо, – отозвался Аджин. Но вид у него был обескураженный. – Иди! – подтолкнул он друга.

Достигнув башни, Федя прогнал ишака на берег. Аджин молча протанцевал какой-то непонятный танец, выразив этим восторг по случаю окончания дела, потом вскочил на ишака и галопом унесся в сторону города.

Федя восторга не испытывал. Теперь он снова почувствовал ужасную неловкость. С трудом он заставил себя войти в башню.

Комната освещалась лишь лунным светом, проникавшим через окно. Девочка сидела в углу в позе безутешной жертвы, охватив руками согнутые колени и опустив на них голову. Какой она казалась тоненькой и слабой! Федя презирал себя.

Чтобы как-то скрасить положение, он принялся разжигать очаг. Сухое дерево разгорелось сразу и осветило угрюмое помещение живым трепещущим светом. В комнате стало уютнее.

Федя оглянулся на девочку. Она еще ниже опустила голову, плечи ее подрагивали. Что ж, этого следовало ожидать: было бы странно, если бы обошлось без слез. Что ей сказать, чем утешить?

– Слушай, давай поужинаем. Если хочешь, я отведу тебя домой… только не плачь.

Асида подняла голову, на лице ее не было ни слезинки. Ее белые зубки сверкнули в отсветах пламени – она рассмеялась.

У Феди отлегло от сердца. Теперь они смеялись вместе, а насмеявшись, занялись приготовлением ужина. Федя достал из хурджинов припасы. Котелок с вчерашней мамалыгой был подвешен над огнем, на тряпице разложили чурек, сыр и вяленую кисть винограда. Потом уселись рядышком на разложенной бурке и принялись за еду, весело обсуждая детали похищения.

– Это я тебя так ударила… Бедный, – сказала Асида и тихонько коснулась легкими пальцами шишки на Федином лбу.

– Не только ты – мне сегодня уже второй раз достается. – Он рассказал об утреннем злоключении с ишаком.

Пламя в очаге опало, и скоро на его месте засветилась красноватым таинственным светом только горка углей. Углы комнаты вновь ушли в темноту. На полу появился квадрат лунного света, в проеме окна засветились звезды. Стало прохладнее. Чтобы не подниматься за дровами, Федя накинул свободную половину бурки на себя и девочку. Это заставило их придвинуться друг к другу, и теперь они сидели, касаясь плечами.

Море за стеной рокотало тысячами набегающих волн, и им казалось, что они плывут на корабле в страну безмятежного счастья. Еще некоторое время они разговаривали вполголоса. Но вот голоса их начали стихать, паузы становились все длиннее. Асида устроилась поудобнее, и положила голову Феде на плечо. Он замер, а через несколько минут, услышав ровное дыхание, понял, что Асида уснула. Голова Феди тоже стала клониться на грудь, как вдруг какое-то воспоминание коснулось его дремлющего мозга и начисто прогнало сон.

С минуту он еще сидел. Потом тихонько освободился от бурки и придвинул к себе пустые хурджины. Стараясь не шуметь, он сложил их в несколько раз. Потом осторожно опустил девочку на расстеленный край бурки – голова ее пришлась на возвышение из хурджинов. Другая половина бурки послужила одеялом.

Хорошо, что Асида не проснулась. Убедившись в этом, Федя неслышно направился к выходу.

У берега свивался космами туман, было зябко и сыро. Но раздумывать не приходилось. Переправившись через бухту, Федя торопливо зашагал в город. Подходя к окраине, он услышал впереди конский топот. На всякий случай Федя свернул с дороги, и едва он успел укрыться за кустами, как мимо него прогалопировал отряд из десятка вооруженных людей. Одни были в красноармейской форме, другие – в черкесках.