Текст книги "Пещера Рыжего монаха"

Автор книги: Герман Коробейников

сообщить о нарушении

Текущая страница: 4 (всего у книги 21 страниц)

«Ну, погоди, князь, – думал он. – Если судьба даст мне еще случай поохотиться, то никакая крепость не спасет тебя от пули или удара кинжала». Он уже потерял счет дням и ночам, когда однажды услышал, как кто-то окликает его сверху:

– Добрый человек, если ты еще жив, слушай меня, – говорил незнакомый голос. – Я знаю, что привело тебя сюда и хочу помочь тебе, как брату. Зовут меня Соулах, я такой же мастер, как ты, и не по своей воле оказался здесь… А сейчас наберись терпения и жди ночи потемнее.

Слушал Таркил и ушам не верил: даже в этом разбойничьем гнезде есть, оказывается, хорошие люди…

Алхас замолк. Он отхлебнул несколько глотков из кружки и начал возиться со своей трубкой: выколотил золу, не спеша набил табаком. О слушателях точно забыл, хотя они ерзали от нетерпения. Он знал, что делал, опытный старый рассказчик.

В этот момент Асида, выйдя из темноты, подбросила несколько веток в затухающий очаг. Вспыхнувшее пламя осветило девочку, и Федя вновь залюбовался ею.

Наконец, затянувшись дымом, Алхас продолжал:

– Прошло двое суток. Снова услышал юноша голос, а затем увидел спускающийся сверху конец веревки. Вытащил его Соулах из ямы, дал выпить настоя из корня ашхардаца[29]29
  Ашхардац (абх.) – целебный корень. Восстанавливает силы, тонизирует. Широко использовался абхазскими пастухами.


[Закрыть]. Крадучись, прошли они между крепостными постройками, и по приставной лестнице, припасенной Соулахом, поднялся Таркил к окну, что одиноко светилось в этот час. С радостью услышал он в ответ на свой призыв голос любимой. Но тут-то и подстерегал его неожиданный удар. Отказалась Шасия бежать с ним. То ли прельстил ее князь дарами, то ли разлюбила юношу – никто не знает.

В ту страшную минуту сознание едва не покинуло Таркила. Но превозмог он слабость и с помощью нечаянного друга спустился на веревке в пропасть. А там конь его ждал. Подъехал Таркил к своему дому, попрощался с родителями и, прихватив оружие, умчался в горы. И вовремя: стража хватилась узника, и князь разослал во все стороны погоню. Но беглеца и след простыл.

С этого времени началась у них с князем охота друг на друга. Понимал жестокий владыка, что ждет его пуля на каждом шагу, и почти не показывал носа из крепости. Зато подручные его рыскали повсюду. Немало их сразил Таркил из своего ружья, но и ему нелегко приходилось: десятки раз с трудом уходил он от погони. И не сносить бы ему головы, если бы не помощь земляков: под каждой крышей он мог найти кров, и хозяин ее рад был поставить перед джигитом последнюю тарелку мамалыги…

Что плохо приходит, то плохо и уходит, говорят в народе. К этому времени владетельный князь Абхазии Келеш Чачба, искавший союза с русскими, пал от руки своего презренного сына Асланбея и турецких агентов. Но другой сын Чачбы – достойный Сафарбей – обратился к русскому царю с просьбой принять Абхазию под покровительство России.

С помощью русских турки были изгнаны с нашей земли. Тогда настала и очередь ненавистного князя. Русская эскадра подошла к нашим берегам и стала бомбардировать разбойничье гнездо. Как крысы побежали из крепости разбойники. Всем им было уготовано пасть от рук разгневанного народа. Но самого князя не нашли – как сквозь землю провалился.

Много было радости по случаю избавления от двойного ига. Народ устроил пышные проводы русским морякам. Пир тянулся не один день. Лишь Таркил не принимал в нем участия: он разыскивал князя. Что-то подсказывало ему, что разбойник затаился и, выждав удобный час, попытается покинуть негостеприимный берег. Так и случилось. Переодетый в крестьянскую одежду, с перекрашенными усами и бородой, князь собирался сесть в фелюгу, чтобы уплыть в Турцию. Но Таркил узнал своего врага; орлом налетел он на князя и всадил ему в грудь кинжал по самую рукоятку. Но и сам в ту же минуту был сражен пулей с фелюги.

Привлеченный выстрелами, сбежался народ. Тело презренного владыки было брошено на съедение шакалам, а благородного мстителя народ похоронил с почестями…

После паузы старик закончил свой рассказ словами:

– Уже немного осталось в нашем крае людей, которые могут передать молодым эту историю.

Некоторое время все молчали. Утомленный столь длинной речью, Алхас сидел сгорбившись, забыв о потухшей трубке.

– А что стало с сокровищами? – спросил Федя.

– Точно никто не знает. Говорили, что незадолго до бегства князь спрятал сокровища, а тех, кто знал об этом, приказал умертвить. Видно, собирался вернуться за награбленным. Искали люди богатство, но не суждено было найти его никому.

Федя хотел было задать новый вопрос, но, взглянув на Алхаса, увидел, что тот свесил голову в старческой дреме. Аджин тоже смотрел осоловелыми глазами. Женщины, отложив работу, сидели понуро. Федя понял, что чересчур засиделся: ведь всех, кроме него, утром ждала работа.

Все семейство, за исключением старого Алхаса, который так и не проснулся, проводило Федю до калитки.

– Да возвратишься ты, куда бы ни пошел.

Это традиционное среди абхазцев напутствие, сказанное Асидой на прощание, Федя понял слишком буквально и шагал по затихшим улицам городка, не чувствуя усталости…

– Не мешало бы пораньше возвращаться, – недовольно проговорил Иван Егорович при появлении сына. – Уж не прикажешь ли хозяйке для тебя в полночь ужин разогревать?

– А я есть не хочу, я в гостях был, – с гордостью сообщил Федя. – Сыт на много дней вперед. Не так уж бедствуют крестьяне, как ты говорил. Я вот курицу у них ел, мамалыгу, пироги – всего и не упомнишь.

– Да-а, вижу, ты даром время не терял… – протянул отец. – А не подумал, что эта курица могла быть последней?

– Да нет… там, кажется, еще бегали…

– Не очень-то ты знаком с местными обычаями. Если у абхазца гость, он все, что есть хорошего в доме, на стол поставит. Сам потом будет голодный сидеть, лишь бы соблюсти священный закон гостеприимства.

Федя вспомнил, с какой беззастенчивостью уплетал все, что подавалось на стол, и вспыхнул от стыда.

– Мне это и в голову не приходило, – покаянно сказал он. А отец, не щадя его, продолжал:

– Я слышал, есть в этих местах любители пользоваться чужим гостеприимством: только и знают, что ездят по родственникам и знакомым. Тем и живут…

Федя готов был сквозь землю провалиться. Только теперь он вспомнил, что Аджин почти ничего не ел за столом, да и старый Алхас тоже не торопился с едой. Он улегся в постель, долго молчал, потом тихо спросил:

– Пап, а пап, ты не спишь?

– Нет еще…

– А когда Абхазия к России присоединилась?

– В 1810 году… Под игом царизма абхазцам тоже не сладко жилось, но все же куда лучше, чем под турецким владычеством. Вот и революция сюда раньше пришла…

– Революция-то пришла, а женщины до сих пор с мужчинами за стол не садятся.

– Ишь быстрый какой! Эти обычаи складывались веками, а ты за полгода их вытравить хочешь. Многое еще предстоит в сознании людей переделать… Вот кровная месть, например: сколько еще жителей Кавказа из-за этого обычая гибнет или в бегах находится!

Федя скоро услышал ровное дыхание отца. Но сам продолжал лежать в темноте с открытыми глазами, заново переживая события дня. Вот и друг у него появился. Хорошо! Потом подумал об Асиде и тревожно и радостно забилось сердце. Напоследок вспомнился ему и маленький монашек. Жаль, что нельзя с ним ближе познакомиться…

А еще он решил изучать местный язык и обычаи, чтобы не попадать больше впросак. Это решение его сразу успокоило, и Федя уплыл в сон, когда небо в окне уже побледнело.

Глава VI, повествующая о многозначительном разговоре в обители, о находке Василида и сюрпризе настоятеля

Новость о посещении монастыря председателем ревкома в тот же день облетела братию, и это не могло не вызвать многочисленных толков. Вся братия была взволнована в ожидании близких перемен. Большинство предрекало мрачные времена. Лишь некоторые усматривали в этом визите признаки примирения с новой властью и надеялись на упрочение святой обители.

Внешне жизнь монастыря шла своим чередом. Изо дня в день над горами, над морем гудели колокола, сзывая иноков на молитвы и послушания. И никто не предполагал, что под покровом повседневных будней притаилась буря.

Происшедшее пока меньше всего задело Василида. В тот день он, сидя в келейной, слышал весь разговор игумена и казначея с председателем, но мало что понял из него. Расстались они с миром, – значит, и думать не о чем. Правда, вслед за тем отец Георгий занедужил, но такое случалось и прежде. У постели игумена дежурил брат милосердия, и Василид был относительно свободен.

Часы и дни тянулись однообразно, и Василид ниоткуда не ждал перемен. Но, сам того не ведая, он уже вступал в круговорот событий, в которых ему предстояло сыграть не последнюю роль.

Как-то утром в начале ноября, когда игумен несколько оправился от болезни, Василид явился на звон его колокольчика. Он давно уже изучил все оттенки настроения своего покровителя и теперь видел, что игумен проявляет признаки нервозности и беспокойства. Настоятель приказал ему тот же час разыскать и привести отца казначея.

Василид с неудовольствием принял это поручение. При виде Евлогия он ощущал неприятное чувство, особенно в тех случаях, когда взгляд казначея останавливался на нем. Наградит же господь такими глазами!

Повстречавшийся инок сказал, что видел отца казначея на втором этаже монастырской гостиницы. Василид направился туда. И верно: за дверью в конце коридора он услышал голос Евлогия. Василид постучал; Евлогий вышел.

– Чего тебе? – Взгляд его был подозрительным: очевидно, он подумал, что Василид, перед тем как постучать, подслушивал у двери.

– Святой отец, вас к себе владыко требует.

Несмотря на то, что дверь из номера открылась лишь на миг, оттуда пахнуло табачным дымом. Курение в пределах монастыря строжайше пресекалось, и снисходительность казначея вызывала удивление. Странно, что в номере еще кто-то был – в этот утренний час гостиница обычно пустовала. Пользуясь прохладой, благочестивые постояльцы проводили время в прогулках по окрестностям, разглядывая руины древних христианских памятников или совершая подъем на Святую гору.

Раздумывая над этим, Василид шел за Евлогием, но перед дверью в игуменские покои монах остановил его:

– Стой здесь и никого не впускай, пока я не выйду. Понял? Здесь стой! – Он посмотрел на мальчика долгим взглядом.

«Ишь ты, – сердито подумал Василид, – в свою келейную и зайти не смей…»

Спустя минуту негодование сменилось у него простым любопытством. Что-то в поведении и настоятеля и казначея настораживало. Страх перед гневом Евлогия сдерживал послушника, но, в конце концов, он не удержался и с бьющимся сердцем проскользнул в келейную. Через маленькое окошко в двери Василид мог слышать, а если подняться на цыпочки, то и видеть все, что происходило в приемной игумена.

Отец Георгий сидел во главе стола, казначей прохаживался из угла в угол. Разговор шел о будничных монастырских делах, но вдруг, после паузы, отец Георгий сказал:

– Давай теперь подумаем, как быть с лептой для голодающих.

Евлогий остановился:

– Владыко, разве мы не решили этот вопрос в день визита к нам председателя?

– Ты понимаешь, что такие вопросы решаются без посторонних. Если помнишь, в конце беседы я некоторым образом обнадежил его. Давай же, призвав на помощь всевышнего, прикинем, что можем отдать без большого ущерба.

Казначей развел руками:

– Премного удивляюсь вашим словам, отец настоятель: все наши духовные отцы уже обращались с амвона к прихожанам с призывом жертвовать на голодных. Доход от тарелочного сбора отныне будет сдаваться властям. Разве мало этого?

– А много ли? Народ оскудел, деньги обесценились… К таким грошам стыдно даже сопроводительное письмо писать. Надо и голодным помочь, и новую власть упестовать.

– Это вы называете властью? Власть антихристов, богоотступников, церкви разрушителей… Нам ли ей способствовать?

Отец Георгий насупился, но ответил примирительно:

– Не будем в политику вдаваться. Какая бы власть ни была, мы не можем допустить, чтобы народ христианский с голоду умирал. Одной молитвою не поможешь, нужны и добрые дела. Часть золотых и серебряных вещей из храмов можем пожертвовать.

– Бездонную кадку водой не наполнишь, хватит того, что даем. Не всех едино бог карает – кому суждено, и так выживет.

– Странное толкуешь. Если тебя послушать, выйдет, что голод – дело рук господних.

– Все в мире творится его судом… И без того обитель нашу разорили, им же еще и помогай…

– Не преувеличивай, брат, не так уж худо живем. Наша обитель что остров среди моря бедности людской.

Тусклые глаза Евлогия наливались злобным огнем, голос утратил почтительность.

– Уж не прикажете ли акафисты петь большевикам? Я, как казначей, патриаршей воли нарушить не могу. И вам премного удивляюсь, что против него идти призываете.

Отец Георгий, казалось, был смущен и некоторое время сидел молча, опустив голову. Послушник был вне себя от изумления: почему всесильный глава обители терпит дерзкие речи от недостойного казначея?

Настоятель поднял наконец голову и заговорил:

– Ладно, да будет так, – сказал он. – Но ты-то знаешь, что есть способ помочь голодающим, не нарушая воли патриаршей.

Евлогий зорко, настороженно взглянул на него:

– Это каким же образом?

– Ты знаешь, о чем я говорю, – тихо произнес игумен. Василид подался вперед и весь обратился в слух. Казначея передернуло от этих слов.

– Господь с вами, владыко, – так же тихо ответил он, – в том, о чем намекать изволите, все будущее благополучие обители. Господь сподобил братию особой милости, так пусть этот дар лежит неприкосновенным и ждет своего часа.

– Час настал, час бедствий народных, и пора вспомнить о том, что лежит втуне. Люди умирают от голода, а мы копим презренный металл. Тем паче, что золото, о коем речь, не есть священные предметы культа.

Евлогий уже не сдерживал кипевшей в нем злости:

– Неужели вы не понимаете, что золото пойдет не голодным, а на кольца комиссарским женам! Законная власть придет, как ответствовать будете перед ней?

Игумен вспыхнул:

– Как смеешь настоятелю грозить! Я властью церковной над вами поставлен – я и в ответе за все!

Василид видел, как менялся в лице настоятель, как дрожали его старческие руки, слышал, как срывался голос, и мысленно призывал на голову ненавистного Евлогия господнюю кару. Но кары не последовало, и казначей нанес последний удар:

– Воля ваша, а только скажу: дни ваши сочтены, скоро на Страшном суде будете ответ держать. А я на земле в ответе буду. Что хотите делайте, а того, о чем говорить изволите, – не отдам.

Ухватившись за ручки кресла, игумен резко поднялся. Взгляд его блуждал, рот открылся и судорожно ловил воздух. Он хотел что-то сказать, но не смог произнести ни слова; силы оставили его, он рухнул в кресло и схватился за сердце.

Какая-то сила подхватила Василида. Забыв обо всем, обливаясь слезами, он вбежал в приемную и бросился к старику.

Казначей, помедлив несколько мгновений, стремительно пошел к выходу. На пороге он резко обернулся и кинул на послушника взгляд, от которого у того похолодела спина.

Василид нагнулся над стариком – он был почти без чувств.

– Склянку из спальни принеси, – прерывающимся голосом проговорил отец Георгий. Василид опрометью бросился туда, вернулся и накапал в стакан жидкости из пузырька.

Игумен выпил лекарство и замер. Василид с тревогой следил за его лицом. Отец Георгий постепенно приходил в себя. Старческий румянец появился на щеках, руки дрожали не столь сильно. Он поднял глаза на послушника.

– Так ты, выходит, слышал все?

Василид потупился.

– Да-а, – протянул игумен. – Воистину сказано – не всяк свят, кто церковный пол топчет. – Потом добавил: – Подслушивать – грех… О том, что слышал, – молчи.

Прибежал запыхавшийся монастырский доктор в сопровождении брата милосердия. Они помогли игумену добраться до кровати. Старик отослал мальчика с наказом не отлучаться из келейной.

Сидя в полумраке комнаты, Василид снова и снова переживал случившееся. Зрелище униженного владыки и торжествующего казначея было мучительным для него. Какая-то тайна крылась в их отношениях. Что за золото, о котором шел спор? В чем причина безнаказанной дерзости казначея? От этих мыслей голова шла кругом.

Пробыв с полчаса, доктор ушел. Еще через полчаса Василид явился на звон настоятельского колокольчика. Запах лекарств стоял в комнате. Игумен лежал в постели, руки его бессильно вытянулись вдоль тела. Слабым голосом он велел келейнику вызвать к себе членов монастырского совета. Спустя немного те из них, кого удалось разыскать, прошли в спальню. Василид не мог слышать, о чем они говорили с настоятелем, но видел, как, проходя назад, уставщик[30]30
  Уставщик – лицо, заведующее порядком чтения и пения во время церковной службы.


[Закрыть] и эконом, усмехаясь, обменялись удовлетворенными взглядами.

Наступила ночь. Продолжая думать, Василид долго не мог заснуть. Что-то подсказывало ему, что прежней безмятежной жизни пришел конец. Ясно, что Евлогий не простит ему подслушивания. Уж если над игуменом он имеет какую-то непонятную власть, то ему, Василиду, следует держаться от казначея подальше. Природная доброта отступила на этот раз перед негодованием, и Василид нарисовал в своем воображении отрадную картину: за все содеянное Евлогий попадает в ад и в окружении ликующих чертей поджаривается на сковороде. Картина эта несколько утешила его сердце, и Василид наконец заснул.

Весь следующий день настоятель не поднимался с постели, но утром второго дня велел заложить фаэтон и, несмотря на протесты доктора, стал собираться в дорогу. Василид без труда заключил, что отец Георгий направляется в Сухум, к церковному начальству.

Мальчик отстоял службу в храме и, чтобы не встречать постылого казначея, пошел бродить по парку. Уже много лет здесь трудилась армия садовников во главе с ученым братом Тиверием. Свезенные чуть ли не со всего света растения отлично чувствовали себя в климате благословенной Колхиды, а человеческие руки с любовью довершали работу природы. Одних пальм здесь насчитывалось с десяток видов. Гималайский кедр соседствовал с русской березой, кавказская ель – с индийской азалией. Между деревьями росли японский банан, турецкая сирень, вирджинский можжевельник, пампасская трава…

Наступающая осень давала себя знать: многие кусты уже сбросили свой наряд, осыпались некогда пышные папахи гортензий. Но тем и славен был брат Тиверий, что создавал цветники таким образом, что, исключая разве только время с декабря по февраль, парк был полон разнообразных красок. В этом райском месте на маленького послушника всегда находило умиротворение. Но сегодня и здесь тягостные мысли не оставляли его.

Обойдя цветники, Василид вышел к монастырской стене, в том месте, где несколько дней назад разговаривал с мальчишками из города.

Познакомиться познакомились, а доведется ли снова встретиться?

Вздохнув, Василид направился вдоль стены и шел до тех пор, пока она не уперлась в скалистый выступ Святой горы. Подножие ее тонуло в разросшихся диких кустах. Из-под них вытекал ручеек. Откуда он берется? Василид раздвинул первые ветки, но и дальше за сплошной стеной зелени все равно ничего не было видно. Тогда он опустился на колени и пополз на четвереньках. Трава в зарослях была мягкой, густой – свидетельство того, что здесь до него еще никто не бывал.

В конце пути Василид был вознагражден: под прикрытием кустов пряталась расщелина. Она уходила в глубь скалы и в нескольких метрах от входа делала поворот, оттуда шел дневной свет. Ручей вытекал из расщелины, оставляя место для прохода.

Василид с минуту постоял в нерешительности – одному пускаться в неизвестность было страшновато. Но, собравшись с духом, шагнул в глубину. В тот же миг он упал ничком, такой шум обрушился на него сверху. Словно десятки гарпий[31]31
  Гарпии – в греческой мифологии богини вихря, по представлениям греков, крылатые чудовища-птицы с девичьими головами.


[Закрыть] ринулись с небес и наполнили воздух шумом крыльев. Помертвев от ужаса, Василид ждал, когда они вцепятся в него своими когтями. Но они лишь летали над ним, изредка касаясь крыльями. И уж слишком знакомым было их попискивание…

Василид встал и с досады сплюнул – какого труса он спраздновал! Он отряхнул рясу, затем поднял голову. Так и есть: наверху, в сводах расщелины, висели целые сонмы летучих мышей. По вечерам эти твари надоедливо метались перед носом в любом уголке монастырских владений. Так вот где они прячутся днем! Словно наказывая себя за трусость, Василид решительно прошел в глубину расщелины. Здесь у него перехватило дыхание от восторга – до чего хорошее местечко!

Просторная пещера. Вверху стены перекрывались огромной плитой. Одна из стен не доходила до потолка, и в просвет лилось солнечное сияние. Пол тоже был каменный, по стенам местами тянулись гирлянды плюща.

Василид прошел в глубину пещеры. В углу, в центре небольшого каменного водоема, бил родник, в его водовороте кружились золотистые песчинки. Из водоема по узкой ложбинке вода текла вдоль стены, оставляя сухой всю площадь пола.

До вечера оставалось еще много времени. Василид сбегал в обитель и, выпросив в поварне нож, вернулся к скале. В глубине зарослей он срезал лишние ветки. Теперь, раздвинув наружные кусты, можно было свободно проникнуть в расщелину.

В пещере он оставил самые крупные камни, предназначив их для сидения, остальные выбросил вместе с мусором, занесенным талой водой.

Звон монастырского колокола вернул его к действительности. Он вспомнил вчерашний неприятный разговор, и сердце у него снова заныло. Василид бросился на монастырский двор.

Игумен еще не приехал. Беспокойство все больше охватывало Василида. Кажется, впервые он понял, как дорог ему старец, заменявший в последние годы умершего отца.

Игумен занимал одно из видных мест в церковной иерархии края: не могло быть и речи о том, чтобы ему пришлось ждать приема у архиерея[32]32
  Архиерей – общее название высших православных священнослужителей.


[Закрыть]. Уж не напали ли на него разбойники? В прошлые годы настоятеля обычно сопровождали в поездке два казака из городского гарнизона. Со сменой власти эта привилегия отпала. А лихих людей на дорогах не убавилось… Отец Георгий вернулся лишь поздно ночью.

Василид, не раздеваясь, лежал в келейной, когда услышал шум подъехавшего экипажа. С трудом, опираясь на его плечо, старец поднялся в покои.

Но следующий день, вопреки ожиданиям, начался неплохо. Монастырская дисциплина приучила Василида подниматься с зарей. В шесть часов он был уже одет и прибран. Через полчаса из покоев донесся звон колокольчика. Игумен был как-то странно возбужден и приветлив – то ли ночь благотворно прошла для него, то ли в мыслях что-то переменилось.

Василид подошел к настоятелю под благословение. Старик перекрестил его и стал расспрашивать о том, как послушник провел время в его отсутствие. Но рассказ Василида был скуп: о том, что пережил в ожидании своего покровителя, он постеснялся рассказывать. Зато набрался храбрости и поделился мыслями о загробной участи отца казначея. Игумен, казалось, был разгневан и даже назначил послушнику небольшую епитимью[33]33
  Епитимья – наказание в виде поста, длительных молитв и т. п.


[Закрыть] за дерзкие мысли. Но сцена с поджариванием казначея на сковороде, как видно, понравилась ему – во время дальнейшего разговора в его глазах то и дело вспыхивали веселые огоньки.

– Скучаешь ты, отрок? – спросил он вдруг.

Василид пожал плечами: что он мог сказать? Жизнь его проходила на глазах старика, и в этой жизни не было ни игр, ни развлечений.

– Вижу, что скучаешь, – продолжал игумен. – Не обессудь – не взял вчера с собой. Зато нашел тебе заделье в город прогуляться. Сегодня после обеда оденься в мирское и ступай. Слышал я, что в городе митинг состоится, так ты побудь там да послушай, о чем говорить будут. Запоминай, как вернешься – мне все перескажешь. Тем паче слушай, если о нашей обители речь зайдет. А до и после митинга погуляй, в лавки загляни. Вечерню можешь пропустить. На вот на расходы, если что приглянется – купи. – Он достал из ящика стола несколько денежных бумажек и протянул Василиду.

Глаза послушника заблестели. Подумать только – самостоятельное путешествие в город, такого прежде не случалось, да еще с кучей денег в кармане!

– Все понял, сын?

– Да, святой отец. Как наказываете, так и сделаю.

– Ну и ладно. А теперь погляди-ка, что я тебе привез.

Отец Георгий указал в угол, где на сундуке высилась стопка вещей в бумажной упаковке. Василид подошел к сундуку и начал их разбирать. Старик наблюдал за ним, с довольным видом поглаживая усы и бороду.

Василид освободил от бумаги одну вещь, другую… Боже, ведь это принадлежности для живописи! За своими переживаниями он даже забыл об обещании игумена. Он и не предполагал, что рисованию сопутствует столько интересных предметов. Помимо набора масляных красок, здесь был плоский ящик с палитрой, разделенный на ячейки для красок, кистей и масленки; был складной деревянный мольберт; были вещи и вовсе незнакомые. Предстояло еще выспросить у монастырских иконописцев, как ими пользоваться.

Василид оглядывал, ощупывал это богатство, пока, наконец, не вспомнил о своем благодетеле. Он подбежал к отцу Георгию и, опустившись на колени, припал к его плечу.

– Ну, вот еще! Хватит, хватит, – проговорил игумен растроганно. – От судьбы, как видно, не уйдешь. Занимайся своими красками, когда время будет… Вот только ума не приложу, где бы тебе расположиться, чтобы братию в смущение не приводить.

Но опасался он, как видно, не братии… Василида вдруг осенило:

– Я знаю где!

И он рассказал игумену о своем тайнике. Чем не мастерская – и крыша над головой, и тепло, и сухо, и светло, а главное – знать никто не будет.

– Ну и ладно, коли так. Вот перенедужу, так приду посмотреть, как ты там устроишься. А пока рисуй во славу божью.

Пользуясь отсутствием посторонних, Василид перетащил драгоценный груз в келейную и спрятал под койку. Когда он вернулся в спальню игумена, тот лежал в кровати. Вид у него был неважный – на лице отражались нездоровье и забота.

Радость Василида поблекла от предчувствия несчастья.