Текст книги "Кровь ацтека. Том 2. Наследник"
Автор книги: Гэри Дженнингс
Жанр:
Историческая проза
сообщить о нарушении
Текущая страница: 15 (всего у книги 29 страниц)
99
Месяц за месяцем, щепотка за щепоткой я похищал порох, слегка мочился на него, лепил из получившейся массы лепёшки и прятал их в заброшенном туннеле. Когда лепёшки высыхали, я крошил их, получая то, что дон Хулио называл маисовым порохом, ибо каждая крупинка была размером примерно с маисовое зёрнышко.
С каждым моим посещением заброшенного туннеля взрывчатки в трещине прибавлялось.
На всё это – кражу пороха, вылазки украдкой в туннель, заполнение щели – уходили те немногие силы, которые ещё оставались. И когда наконец пришло время действовать, я уже едва держался.
Я чувствовал себя сумасшедшим, ибо собирался осуществить то, что сам же считал практически невыполнимым.
Кроме того, я попал на заметку к Гонсало. Все эти мои отлучки приводили к участившимся опозданиям, и хотя в шахте я относился к числу самых крепких, лучше других справляющихся с уроком работников, Гонсало терпеть не мог опозданий.
Когда я в последний раз появился позже положенного, он ударил меня по голове рукояткой плети, да так, что у меня в ушах зазвенело, и заявил:
– Ты мне надоел, marrano, и я решил преподать тебе урок. Сегодня тебя выпорют у столба, да так, что сами инквизиторы, с которыми ты имел дело, покажутся тебе ангелами милосердия. Ручаюсь, после этого ты навсегда забудешь об опозданиях – если, конечно, выживешь.
Ну что ж, судя по всему, судьба решила за меня: или сегодня, или никогда.
Остаток смены надсмотрщик не выпускал меня из виду – куда бы я ни шёл, что бы ни делал, следовал за мной, словно тень. А когда время смены истекло, лично повёл меня назад, придерживая за локоть.
Как только мы поравнялись с моим заброшенным туннелем, я остановился и повернулся к Гонсало.
– Осмелюсь попросить вас об одной милости, – промолвил я как можно более жалобным голосом, униженно опустив глаза.
Мне нужно было удостовериться, что мы одни. Вообще-то Гонсало всегда покидал шахту последним, и сейчас он непроизвольно огляделся, высматривая отставших. Но последний в колонне работников уже исчез за поворотом. Мы остались вдвоём.
– Ты не имеешь права ни о чём просить, marrano! – прошипел надсмотрщик, снова хватаясь за плеть.
Наконец-то уроки фехтования, которые давал мне Матео, принесли плоды. Я отбил удар двуручным рудничным молотом, железное навершие которого расквасило ему нос, схватил Гонсало за горло и, затащив в заброшенный туннель, шмякнул о стену, приговаривая:
– Сдохни, сукин сын! Сдохни!
Схватив молот двумя руками, я нанёс Гонсало удар в висок. Он умер мгновенно. То была лёгкая смерть, незаслуженно милосердная по сравнению с той, на какую он обрекал других.
Теперь у меня не оставалось выбора – надо взорвать гору, и будь что будет. Иначе мне предстоит умереть мучительной смертью, будучи схваченным рудничной стражей.
Я торопливо запихал в трещину остаток спрятанного чёрного пороха и вставил запал. Чуть ниже в туннеле находилась печь. В ней поддерживался огонь, от которого мы зажигали головни, чтобы воспламенять заряды. Я помчался туда – нужно было успеть проделать всё до начала следующей смены.
Возле печи находилась клеть с факелами – палками, обмазанными на концах смолой. Схватив один из них, я сунул его в очаг, и тут меня окликнул стражник:
– Эй, каторжный! Ты что там делаешь? Где Гонсало?
– Почему ты не со своей сменой? – подхватил второй стражник.
Не удостоив их ответом, я припустил к своей трещине, чтобы зажечь от факела запал, со всей скоростью, на какую только был способен. Хуже всего, что я понятия не имел, сработает ли он, всего лишь дважды вымоченный в моче с чёрным порохом, вообще, а если и сработает, то какова скорость его горения.
Запал мог полностью прогореть за пять секунд. Мог погаснуть, не догорев. Возможности испытать его заранее мне так и не представилось.
Так или иначе, прикрыв горящий факел ладошкой, я су мел зажечь запал как раз в тот миг, когда оба стражника вбежали в туннель, размахивая тесаками.
И снова наставления Матео спасли мне жизнь. Когда пёр вый стражник, тощий африканец с коротко подрезанными волосами и отсутствующими передними зубами, бросился вперёд, целя мне в горло, я, успев встать в фехтовально-танцевальную защитную позицию, уклонился от выпада, и он, двигаясь по инерции и потеряв равновесие, налетел на меня и пере крыл пространство для нападения своему напарнику. Столкнувшись с африканцем, я нанёс ему два удара одновременно: ткнул кулаком в кадык и молотом раздробил бедро. Он вскрикнул и обмяк у меня в руках.
Прикрываясь телом первого стражника, как щитом, от атак его напарника, я старался поднять с пола оброненный им клинок, а когда мне это в конце концов удалось, бросил искалеченного африканца на пол и схватился с его товарищем, держа тесак в одной руке и молот в другой.
Матео учил меня, что когда ведёшь поединок с рапирой и кинжалом, то кинжал можно использовать лишь в качестве колющего оружия. Иными словами, отвлекая противника рапирой, ты пронзаешь его кинжалом.
Оно, конечно, тесак далеко не рапира, а уж молот всяко не кинжал, но стратегия боя двумя руками оставалась той же. Особенно в сочетании с мудрым изречением, которое я тоже почерпнул от своего друга: лучшая защита – это нападение.
Я налетел на противника как тигр, с высоко занесённым молотом в левой руке и сверкающим, пребывающим в непрерывном движении, то рубящим, то колющим воздух тесаком в правой.
Обнаружив, что он столкнулся с вооружённым безумцем, стражник повернулся и пустился бежать. А я, действительно обезумев от ярости и жажды крови, погнался за ним.
Как ни странно, именно это и спасло мне жизнь. Двухфутовый запал прогорел полностью меньше чем за полминуты, после чего около двух фунтов чёрного пороха, который я упрятал в стену туннеля, взорвались. Разумеется, далеко убежать мне не удалось, но не побеги я тогда вовсе, писать эти строки сейчас было бы некому.
Взрыв похоронил меня и стражника под небольшой горой каменных обломков, а когда я с трудом, нетвёрдо держась на ногах, выбрался из-под них, то услышал доносившиеся с верхнего конца шахты голоса. Сейчас сюда в сопровождении стражи спустится следующая смена. Они расчистят завал и выяснят, что здесь случилось.
Но не напрасно же я убил надсмотрщика, расправился с двумя стражниками и взорвал половину шахты. Всё это было сделано ради побега, а значит, надо бежать.
Спотыкаясь о камни, я вернулся к заброшенному туннелю. Там, разумеется, тоже произошёл обвал, и его завалило почти доверху. Но тем не менее сквозь все эти обломки и крошево снаружи пробивался свет!
Словно кот, я вскарабкался на кучу обломков и с помощью рук и молота стал проделывать себе лаз. Времени было в обрез: наверху всё громче звучали крики, каверна содрогалась, продолжая осыпаться. Очень скоро стража уже окажется здесь – или произойдёт новый обвал. Щель закроется, а с ней и мой путь на долгожданную свободу.
Оставалось одно: извиваясь, обдирая одежду и кожу, протискиваться в тесный лаз, хотя куда он меня выведет, ведал один лишь Бог. На мне не оставалось живого места – сплошные порезы, ссадины и ушибы. Но хуже всего было то, что, судя по голосам, люди направлялись к заброшенному туннелю. Не иначе как услышали стук моего молота.
Чёрт бы их всех побрал!
Путь наружу преграждал скальный выступ, за которым сквозь тонкую щель был виден свет. Протиснуться в неё было невозможно, расширить руками, хоть я и налегал изо всех сил, не удалось. Оставалось одно – снова прибегнуть к молоту. Грохот ударов отдавался таким эхом, что разбудил бы и мертвеца. Крики преследователей звучали всё громче и ближе. Наконец, четвёртым ударом, я обрушил каменную перегородку и рванулся в проход, но именно в этот миг кто-то схватил меня сзади за обутую в сандалию ступню, дёрнул назад и перехватил за голень. Я повернулся, чтобы размозжить ему череп молотом, но человек заорал:
– Я с тобой!
– Ну так пошли, – сказал я. – Вот только не знаю, куда мы попадём, возможно, прямиком в ад.
Когда я добрался до края щели и высунул голову наружу, яркий дневной свет с непривычки ослепил меня, но я прикрыл глаза ладонью. Времени привыкать не было, следовало поскорее выбираться, пока стража не сцапала нас обоих.
К тому моменту, когда я почти вылез наружу, зрение успело приспособиться к свету в достаточной степени, чтобы увидеть, куда я попал, и понять, что надо делать. Справа от меня, примерно в сотне футов, проходила наклонная трещина футов в пятьсот длиной. Конца её отсюда видно не было, но она представляла собой единственную мою надежду. Только бы добраться до трещины по отвесной скале, а уж по ней я спущусь вниз.
– Ни за что не вернусь! – внезапно завопил увязавшийся за мной каторжник.
Как я понял, кто-то из стражников настиг его и схватил за лодыжку.
Я вполне разделял его чувства. Трещина, по которой мы вылезли и на которую сверху давили миллионы тонн скальной породы, издавала звуки, подобные стонам гигантского издыхающего зверя.
Сто футов, которые мне пришлось преодолеть, скользя по отвесной стене, показались целой сотней миль. Руки и ноги, цеплявшиеся за малейшие неровности и шероховатости камня, дрожали от напряжения, пальцы были ободраны в кровь, и сама гора, словно сострадая моим усилиям, тяжко вздыхала, стонала и содрогалась, как будто осуществляемый мною безумный план был мучительным и для неё.
И ведь надо же, я почти добрался до вожделенного спуска. Мне осталось преодолеть всего каких-то пять футов, а дальше можно было двигаться почти безопасно. Уж во всяком случае, не цепляясь за отвесную скальную стену на манер перепуганного жука.
Но гора не допустила этого. Видимо, я нанёс ей слишком ощутимую рану, а поскольку она сама была огромной, то и акт её возмездия оказался грандиозен.
Пороховой взрыв, который я устроил, послужил толчком к обрушению всего изрытого туннелями, ходами и кавернами массива.
Гора стала проседать. Давно забытые трещины, щели и дыры в скальном фасаде, включая и ту, из которой я только что вылез, извергали дым и пыль.
Правда, оттуда высунулась также и голова стражника. Лицо его, как и моё, было черно от рудничной пыли. Он выкрикивал ругательства, но какие именно, я разобрать не мог – все заглушали стоны горы.
Она сотрясалась, содрогалась, гремела, ревела – и миллионы тонн камня проседали во внутренние полости, запечатывая их навеки. Прижавшись к утёсу всем телом, я не только слышал, но и ощущал, как рушились один за другим своды пещер и туннелей, причём каждый раз это сопровождалось спазматическими выбросами дыма и пыли сквозь ещё остававшиеся отверстия.
Волчья усмешка исказила моё лицо – я не мог сдержать смеха. Я не только избавил рудник от Гонсало, я избавил гору от рудника!
Я протянул руку, силясь достать до края спускающейся трещины, но зацепиться не успел – мои пальцы схватили воздух. Очередной обвал вызвал толчок, и вздрогнувшая гора стряхнула меня, словно ягуар лесную крысу. Но хуже всего было то, что уступ, за который я держался другой рукой, рухнул.
Оказалось, что я уже ни за что не держусь.
Гора продолжала яростно трястись, но уже сама по себе, без меня. А я падал. Падал! Падал!
В первый миг свободного падения на меня нахлынуло потрясающее ощущение полёта, я успел даже подумать: наверное, нечто подобное испытывают ангелы. С той лишь разницей, что ангелы только летают – они не падают. А вот я определённо падал. Внизу пенился буйный поток, и этот поток приближался ко мне со страшной скоростью.
Помню, в самый последний момент я подумал: интересно, встречу ли я в аду дона Хулио и его родных? После чего лишился чувств.
100
Однако перед тем, как потерять сознание, я успел развернуться в воздухе ногами вниз и хорошенько сгруппироваться, чтобы не разбиться, ударившись о воду при падении плашмя. Мне это удалось: я упал в реку вертикально, вытянув руки по швам. И всё равно стремительное падение с рушащейся горы в бурный поток вышибло из меня сознание.
А вернула его обжигающе холодная, ледяная вода стремительной горной реки, бравшей своё начало на венчающих горы снеговых шапках. Madre de Dios, до чего же было холодно! А ещё я почувствовал сильную боль – при падении я повредил обе лодыжки, подвернул колено и чуть не выбил из сустава левое плечо.
Однако первым, что я услышал, был приглушённый грохот горы, перекрывающий даже рёв потока. Казалось, будто взрывы, ещё более мощные, чем устроенный мной, повторяются снова, снова и снова. Можно было подумать, будто здесь разыгралась битва богов и титанов за гору Олимп. Похоже, я случайно задел какой-то важный нерв массива, может быть его становой хребет, и теперь все щели и трещины, туннели, гроты и пещеры, вплоть до самых укромных уголков, рушились один за другим.
Каждый толчок заставлял содрогаться само речное ложе, расплёскивая и без того бурлящую воду, а в моей голове билась одна-единственная мысль: «Гора возвращает рудники себе».
Тем временем меня несло вниз по течению с невероятной силой, берега проносились мимо с такой скоростью, что я не мог сосредоточиться ни на чём, кроме необходимости держаться на поверхности, что означало оставаться в живых. Ощущение было такое, будто река стала всей моей жизнью, а никакой другой я и не знал. Забылось даже падение – остались только холод, боль и мощь потока. Всё касавшееся горы и рудника тоже вылетело у меня из головы и оказалось где-то за пределами видимости, слышимости, осязаемости. За пределами этой адской стремнины. Я находился посреди бурлящего потока, становившегося всё белее и яростнее с каждым мгновением. Только это одно и имело значение.
Валуны и камни увеличивались в размерах и числе, и я ударялся о них с болезненной регулярностью и возрастающей частотой. Потом река резко, очень резко повернула направо, и без того яростное течение бурлящего белого потока стало просто свирепым. Меня несло, словно щепку, и всё, что я мог осознанно делать, – это удерживать голову над поверхностью.
Новые многочисленные скалы, ещё больше порогов, нескончаемый шум в ушах. Голова моя приложилась к валуну размером с добрый амбар, и я опять наполовину лишился чувств. Меня оглушал грохот, заставляющий вспомнить о взрывах на руднике, однако он был непрекращающимся и, кажется, даже нарастал.
Потом река совершила очередной поворот, и я увидел его – водопад. Меня несло прямо к нему, причём с невероятной скоростью. Всё было кончено.
Я снова падал, однако на сей раз у меня не имелось иллюзий насчёт летающих ангелов. Я летел, как брошенный камень, если только камни способны испытывать боль, и ударился о воду внизу, подняв такой фонтан, словно это был ещё один взрыв порохового заряда.
101
Сколько времени я провалялся в куче деревянных и каменных обломков, прибитых к берегу, сказать трудно. Долгое время я слышал раскаты рудничных взрывов, но потом понял, что гремят они только у меня в голове. По-настоящему же я пришёл в себя, лишь когда осознал, что мне нужно встать и идти. Оставаться в ледяной воде было никак нельзя хотя бы потому, что с каждой минутой задержки увеличивался риск быть пойманным, а стало быть, подвергнутым бичеванию, кастрации, четвертованию, – короче говоря, риск умереть мучительной смертью. Напрягая все силы, я выбрался из завала и вскарабкался на берег.
«Иди вдоль реки! – мысленно твердил я себе. – И держись подальше от рудника!»
Бесцельно, неосознанно, почти теряя сознание вновь, я двинулся вниз по течению, а добравшись до притока, повернул и направился вдоль него, прочь от реки. Как можно дальше от цивилизации, от испанцев, с тем чтобы затеряться в глуши, среди индейцев. Одинокий, грязный, оборванный, промокший насквозь, исцарапанный и избитый, я тем не менее остался в живых, а это уже что-то, да значило. Если мне удастся раздобыть еду, одежду и найти убежище, то я, пожалуй, ещё некоторое время проживу.
Я следовал течению притока, двигаясь вниз по склону холма. Целитель учил меня, что, для того чтобы выжить в дикой местности, всегда нужно идти вниз: вниз по течению, вниз по склону, и сейчас я следовал его советам. Однако, хоть дорога и шла под уклон, местность оставалась гористой, а с приближением сумерек стало заметно холодать.
Вдобавок местность пошла такая, что укрыться там было решительно негде – вместо джунглей или хотя бы густых зарослей лишь редкие деревца да кучки чахлых кустов.
Поначалу это нагоняло на меня страх, ведь кто бы ни пустился в погоню, он легко мог углядеть меня издалека. Но потом мне пришло в голову, что меня, скорее всего, никто и не ищет. Катастрофа на руднике, похоже, уничтожила кучу народу, и о том, что я выжил, никто знать не мог. Следовательно, для рудничных властей я мёртв. А какой дурак пустится в погоню за мертвецом?
Несмотря на эту утешительную мысль, вокруг становилось всё холоднее, и я всё больше мёрз в своих лохмотьях, да ещё вдобавок желудок скручивало от голода, а усталость превосходила все мыслимые пределы. По правде говоря, я почти ничего не соображал и двигался подобно змее, побуждаемой ползти инстинктом самосохранения.
Ночью я нашёл купу деревьев, земля под кронами которых была усыпана опавшей листвой и валежником. На всякий случай я прибегнул к одному трюку, который показал мне когда-то Целитель: выкопал яму поглубже, устроил там подстилку из старой листвы, улёгся и присыпал себя сверху листьями и ветками. Не скажу, чтобы это была самая чистая постель, в какой мне доводилось спать, но, по крайней мере, она сохраняла тепло тела.
Как и учил Целитель, я двигался в направлении, требовавшем наименьшей затраты сил, собственно говоря, в единственном, на которое мне этих сил хватало. Смешно, но ни о чём другом, кроме его совета, я просто не мог думать. В моём отупевшем сознании снова и снова беспрерывно звучало одно и то же: «Если заблудишься, иди вниз по склону, всегда только вниз. Рано или поздно ты спустишься в долину, а там обязательно будет вода, а где есть вода, там найдётся и снедь, ну а где снедь, там и люди – значит, ты уже будешь не один».
Я брёл под уклон, спотыкаясь, падая и вставая, катясь, проползая какое-то расстояние и снова поднимаясь, пока, в очередной раз убедившись в мудрости Целителя, не добрался до реки. Причём не до стремительного горного ручья, а до спокойного извилистого потока. За время спуска погода улучшилась, потеплело. Однако стоило мне напиться и чуточку согреться, как вместо страха перед погоней, от которого я, слава богу, избавился, меня стали одолевать другие тревоги. Теперь у меня из головы не шли чичимеки.
Эти свирепые, неукротимые и неуловимые дикари выходили на охоту маленькими отрядами, выслеживая зачастую двуногую добычу, и считали территорию северных рудников своими охотничьими владениями. Было бы весьма обидно избегнуть медленной смерти на каторге только для того, чтобы встретить быструю погибель, закончив жизнь в животах воинов так называемого народа Пса. Целителю наверняка показалось бы забавным, что человек, в чьих жилах течёт кровь ацтеков, был съеден родственным ацтекам племенем, с соблюдением всех их отвратительных людоедских ритуалов.
Теперь я двинулся вдоль этой реки, опять вниз по течению, и вскоре снова убедился в правоте Целителя: разветвляясь на множество рукавов, проток и ручьёв, река привела меня в узкую долину, где имелось целое поле сочного маиса, а поднимавшийся к небу дымок указал мне местонахождение глинобитной хижины земледельца. Не выходя из укрытия, я осторожно понаблюдал за лачугой. Хозяином был туповатый с виду полукровка, обрюзгший из-за неумеренного употребления пульке и тортилий, – он рубил хворост возле хижины. Потом из дома вышла его жена: невысокого роста, моложавая, привлекательная чистокровная индейская женщина. Детей поблизости видно не было. Метис стал выговаривать жене за то, что она принесла с холмов мало валежника, причём делал это тупо и злобно, что полностью соответствовало его внешнему виду. Жена выслушивала брань молча, не пытаясь возразить, с характерным для многих женщин её народа покорным безразличием. Жизнь и без того была трудна, так стоило ли осложнять её, пытаясь поспорить с мужем, который, будучи гораздо крупнее и крепче, запросто мог надавать ей колотушек.
Маис ещё не созрел, но я сорвал зелёный початок, после чего хорошенько огляделся и заметил на подмытом берегу, между валунами, пещеру, которая и стала моим укрытием. Там я очистил початок и принялся грызть сырые маисовые зёрна с такой собачьей жадностью, словно принадлежал к народу Пса. В конце концов, согласно преданию, мои предки-ацтеки явились в нынешнюю долину Мешико откуда-то с севера, как раз из этих краёв. Здешние племена в этом смысле доводились мне роднёй, и, возможно, во мне просто говорил голос крови.
Сырое зерно в сочетании с речной водой вызвало бурчание в моём животе, но лишь едва приглушило голод. Потом пошёл дождь, и мне пришлось остаться в пещере на ночь. Я свернулся клубочком, обхватив себя руками. Хотя у меня зуб на зуб не попадал, но в конечном счёте усталость оказалась сильнее холода и голода, и мне, пусть и очень тревожно, то и дело пробуждаясь, удалось поспать.
В пещере я оставался до восхода, а потом выбрался на плоский камень и растянулся, чтобы, подобно змее или ящерице, которым для бодрости необходимо разогреть кровь, впитать в себя тепло утреннего солнца. Согревшись в достаточной степени, я сбросил свои лохмотья и пошёл к реке искупаться.
Вода была ледяной, но мне не терпелось хоть немного смыть с себя въевшуюся грязь. А уж за возможность провести несколько мгновений в парилке я заложил бы душу Вельзевулу.
На речном берегу я нашёл сухую ветку и, заострив её с помощью камня, изготовил острогу, после чего попытался с берега маленькой прозрачной заводи загарпунить рыбу. Наверное, с сотой попытки мне удалось-таки наколоть на свою палку здоровенного, в фут длиной, усатого донного обитателя со злыми глазищами. Я умял сома сырым, вместе с чешуёй, усами и потрохами, обсосав кости. После чего сразу почувствовал себя бодрее и решил выстирать своё тряпьё. Не знаю, стало ли оно чище, но, поскольку от битья о камни и отжимания эта ветошь грозила и вовсе расползтись, я вскоре бросил это занятие, расстелил рубище на солнце и сам, как был голый, разлёгся рядом. И заснул.
Я проснулся от ощущения неловкости, какое возникает у человека, почувствовавшего на себе чужой взгляд. Я никого не видел, ничего не слышал, и эта тревога вполне могла явиться обычным следствием застарелых страхов и привычки к постоянной опасности, но мне всё равно было не по себе. Только что стайка птичек неожиданно взлетела с веток, и я не мог не задуматься о том, что же их испугало.
Опасаясь спугнуть неизвестного наблюдателя резким движением, я медленно сел.
Увидеть женщину мне удалось не сразу – она пряталась в кустах по ту сторону реки и, возможно, наблюдала за мной уже долго. Я оставался нагим, но нисколько не обеспокоился тем, чтобы прикрыться. Её моя нагота тоже ничуть не смущала.
Когда мои глаза отыскали женщину, я ожидал, что она припустит бегом, как испуганный олень, но не тут-то было. Она осталась в кустах, продолжая рассматривать меня, причём совершенно бесстрастно, словно сидящего на камне жука.
– Привет, – произнёс я сначала на науатль, потом по-испански.
Она промолчала. Живя в этом рудничном краю, незнакомка не могла не знать, как выглядит беглый каторжник, но что-то подсказывало мне, что она не выдаст меня, чтобы получить награду. Индейские женщины, за исключением проституток, вообще не мыслили такими категориями, как заработок. К тому же, будь она движима жадностью или страхом, имейся у неё намерение донести, она давно убежала бы, причём сделала бы это, пока я спал, не дожидаясь моего пробуждения.
– Есть хочу, – промолвил я на науатль, для убедительности похлопав себя по животу.
И снова никакой реакции. То же молчание, тот же пристальный, но равнодушный взгляд. А потом она поднялась и исчезла.
Я не знал, как мне лучше поступить – схватить своё тряпьё в охапку и пуститься наутёк или найти подходящий камень, рвануть за женщиной и раскроить ей череп, пока она не успела поднять тревогу. Беда в том, что ни то ни другое решение мне не подходило – и удрать я в нынешнем своём состоянии далеко бы не смог, и справиться с женщиной в открытой схватке мне бы вряд ли удалось.
Холодок страха пробежал по моим напряжённым нервам, но скоро страх сменился безразличием. У меня не осталось уже ни оружия, ни сил, ни энергии, ни смекалки – ничего. И ничего этого не появится вновь, пока я не отдохну и не восстановлю хотя бы частично свои силы. Поэтому я не стал дёргаться, а снова растянулся на камне, вбирая в себя животворную энергию солнца, и опять заснул. Проснулся я уже в полдень, по-прежнему ощущая страшную усталость. Походило на то, что усталость останется со мной навсегда. Хуже того, у меня решительно всё болело. Казалось, всё моё тело изнутри представляло собой сплошную рану.
Я соскользнул со скалы и, не имея сил встать, подполз к реке, чтобы напиться. И увидел на камне по ту сторону реки, как раз напротив кустов, в которых скрылась женщина, маленькую плетёную корзинку, с верхом наполненную тортильями.
Я так привык всего бояться и держаться настороже, что первая моя мысль была: это ловушка. Небось оставила мне, хитрюга, приманку, а рядом затаился мечтающий о щедрой награде её злобный муженёк с мачете в руках. Однако особого выбора у меня не имелось – мне было необходимо поесть. С трудом поднявшись на ноги, я вошёл в реку (она оказалась не слишком глубокой), добрался до камня, сцапал корзинку, торопливо засунул на ходу в рот тортилью и, уже спеша назад, проглотил её, почти не жуя.
Словно хищник добычу, я уволок корзинку в свою пещеру, где изучил содержимое. Там были простые тортильи, тортильи с завёрнутыми в них кусочками мяса, тортильи с бобами и перцем и даже медовые тортильи. Gracias Dios, благодарение Богу, то было пиршество, достойное короля!
Я набивал брюхо, пока не почувствовал, что оно может лопнуть, после чего опять выбрался на скалу, подставил, словно крокодил, солнцу округлившийся от сытости живот и вот уж теперь стал по-настоящему впитывать солнечную энергию, насыщая мускулы новой силой. Меня опять сморил сон, продолжавшийся на сей раз пару часов.
Когда я проснулся, женщина сидела на камне по ту сторону реки. Рядом с ней лежала стопка одежды.
Не позаботившись о том, чтобы прикрыть хотя бы чресла, я перешёл речку вброд и присел рядом с ней.
– Gracias. Muchas gracias. Спасибо. Большое спасибо.
И опять она промолчала, лишь взглянула на меня печальными тёмными глазами.
Я знал, как нелегка её жизнь: ведь если в городах испанцы считали всех индейцев, негров и метисов рабочим скотом, то крестьянка являлась рабочей скотиной ещё и для своего мужа. Её уделом были тяжкий труд, вечное молчаливое отчаяние, преждевременное старение и ранняя смерть.
Поговорили мы совсем немного, лишь обменялись несколькими фразами. Услышав в ответ на очередную порцию моих muchas gracias обычное роr nada, пустяки, я спросил то, что обычно спрашивают у женщины: много ли у неё детей. Выяснилось, что их у неё вообще нет, а когда я удивился тому, что такая красивая молодая женщина не имеет дюжины muchachos, она пояснила:
– Реnе у моего мужа muy malo, mucho роr nada, nо bueno. Никуда не годный. Поэтому он вечно злится и бьёт меня, как били тебя.
И она продемонстрировала мне свои бёдра и спину с множеством рубцов от ударов плетью.
Всё-таки странно устроено человеческое тело. Я был измотан настолько, что совсем недавно с огромным трудом заставил себя встать, а вот мой garrancha оказался совершенно невосприимчив к усталости и, пока я сидел над рекой, разговаривая с молодой женщиной, поднимался и твердел.
В тот день на речном берегу мы стали близки и встречались, поддерживая нашу близость, на протяжении следующих пяти дней. А когда наконец расстались, я покинул добрую женщину в штанах и рубахе из грубой хлопчатобумажной ткани и соломенной шляпе. Через правое плечо и под левую руку у меня была пропущена традиционная индейская накидка, а через левое плечо, на верёвке из волокон агавы, я перекинул скатанное одеяло. Оно предназначалось, чтобы защищать меня от ночной прохлады, а завёрнутых в него тортилий должно было хватить не на один день пути.
Работа на рудниках изгнала из моего тела весь жир, но зато укрепила и закалила мышцы. Откормившись за несколько дней, я, конечно, не восстановил полностью былую форму, но, во всяком случае, в сочетании с отдыхом это дало мне способность продолжить путь.
Прежде чем покинуть свою пещеру на берегу реки, я собрал кое-какие припасы и подыскал суковатую палку примерно с мою ногу длиной, которая должна была послужить мне дорожным посохом, а если понадобится, то и дубинкой. Длинный, прямой, заострённый на конце ствол молодого деревца призван был заменить копьё, а прикрепив к длинной рукояти полученный от своей возлюбленной острый кусок обсидиана, я получил неплохой нож.
Отросшие волосы падали мне на плечи, длинная борода закрывала кадык, и я понимал, что выгляжу диким горным зверем, вырвавшимся из царства мёртвых. Каковым, по существу, и являлся.
Следуя указаниям женщины, я перебрался за ближние холмы, где пересёк тропу, ведущую к главной дороге на Секатекас. Памятуя о чичимеках, я был вынужден всё время держаться настороже, но дикари никак не давали о себе знать. Возможно, они и увидели меня, но их отпугнуло моё безумное обличье.
Вдалеке были видны поднимающиеся к небу струйки дыма – индейская женщина предупредила меня, что в том направлении находятся рудники и это дымят печи, в которых выплавляется серебро. Я невольно потрогал щёку, где было выжжено клеймо каторжника. К счастью, оно не было слишком уж большим и глубоким и частично маскировалось бородой, так что человек случайный, скорее всего, не обратил бы на него внимания. Но лишь случайный, то есть не имеющий никакого отношения к рудникам. Тогда как любой, знакомый с тамошними порядками, сразу бы опознал во мне беглого каторжника.
Укрывшись в кустах на склоне холма, я просидел там до темноты, присматриваясь к дороге. В основном по ней, как и по всем главным дорогам Новой Испании, тянулись караваны мулов – в сторону рудников они следовали тяжело нагруженные припасами, но и обратно не возвращались пустыми. Конечно, не каждого возвращающегося мула навьючивали добытым серебром, некоторые везли нуждавшиеся в ремонте инструменты и детали для оборудования шахт. Другие доставляли необходимые для работы очистительных мастерских серу, свинец и медную руду.
Кроме того, на дороге попадались индейцы, которые везли на своих мулах на рынок маис, агаву и бобы, и, совсем уж нечасто, встречались конные испанцы. Пешком двигались преимущественно занятые на рудниках индейцы, метисы и африканцы, тащившиеся на работу или с работы. Все эти люди передвигались группами по десять-двенадцать человек.