Текст книги "Кровь ацтека. Том 2. Наследник"

Автор книги: Гэри Дженнингс

сообщить о нарушении

Текущая страница: 21 (всего у книги 29 страниц)

112

В Севилье я многому научился – например, тому, что идальго подобает смотреть не на слугу, а сквозь него, не видя в нём личности. Однако сердце моё всё больше и больше тосковало по Новой Испании. Я уже распростился с мечтой о том, что Елена может когда-нибудь стать моей: подобно Калисто и Мелибее, мы не могли противостоять судьбе и обычаям. Елене предстояло выйти замуж за Луиса, растить его детей и навеки расстаться с мечтой стать знаменитой поэтессой и автором пьес. В цепкой хватке Луиса она быстро увянет, превратившись до времени в старуху, чьи девичьи мечты жизнь обратила в пыль.

Но, с другой стороны, почему бы мне не попытаться сделать Елену вдовой?

Время от времени я приходил в порт, стоял у причалов и смотрел на приходящие и уходящие корабли. Отсюда они отплывали в разные концы раскинувшейся по всем четырём сторонам света Испанской империи, однако мне казалось, будто ветер, наполняющий паруса, гонит их все в одном направлении – в Веракрус.

Это тяготило меня, да так сильно, что Ана заметила моё уныние и заявила, что не желает иметь со мной дело, пока я снова не научусь смеяться. Правда, у меня возникло подозрение, что истинной причиной её немилости стала не моя меланхолия, а настойчивые ухаживания одного итальянского графа. Как раз в ту пору, когда я стал помышлять о возвращении, по всей Севилье зазвучало знакомое имя – в обществе заговорили о Каталине де Эраузо, искательнице приключений, сбежавшей из монастыря и поступившей на королевскую военную службу.

Слушая по тавернам и театрам рассказы о её похождениях, я отделял факты от вымысла. Ведь говорили разное: одни расписывали её подвиги, дуэли и эскапады в качестве лейтенанта королевской армии, другие называли Каталину вожаком шайки разбойников, грабивших обозы с королевским серебром; рассказывали также, будто она носила мужское платье, чтобы соблазнять женщин.

Каталина де Эраузо уже один раз проезжала через Севилью, чтобы предстать в Мадриде перед королём, намеревавшимся наградить её и воздать ей почести как истинной героине Испании, а теперь вернулась сюда, чтобы отплыть в Рим, где её ожидала награда ещё и от Папы. Я послал ей в гостиницу записку, позволив себе осведомиться, растратила ли она уже всё серебро, похищенное в Секатекасе.

Каталина не догадывалась, от кого записка, пока не увидела меня, а хоть бы и догадалась, всё равно не стала бы доносить обо мне королевской страже. Возможно, она без колебаний всадила бы мне кинжал в спину, однако чтобы человек, осведомлённый о её неприглядных делишках в Новом Свете, оказался в руках сыщиков и палачей, было никак не в её интересах.

В ответном послании Каталина предложила мне прибыть к её гостинице, имея в распоряжении экипаж, нанятый, разумеется, за мой счёт. Помнила ли эта, с позволения сказать, женщина, что однажды она пыталась меня убить?

Каталина вышла из гостиницы в облачении монашки, хотя, на мой взгляд, очень мало на неё походила. Ну как-то не доводилось мне видеть в жизни монахинь с пересекавшими лицо ножевыми шрамами и носом, мало того что покрасневшим от многолетнего пьянства, но и сломанным столько раз, что он больше смахивал на костяшку. У монашек, которых я знал, передние зубы были в целости, а безмятежно-блаженные глаза устремлены в вечность. Каталина же смотрела сущим волкодавом.

   – Если ты невеста Христова, – пробормотал я себе под нос, – то я сам Папа Римский.

Не узнала она меня и когда я раскланялся с ней перед гостиницей. И то сказать, сколько прошло лет, да что там лет – сколько жизней! Ведь Каталина знавала меня мальчишкой-метисом, ограбившим для неё храм, да и тогда бросила на меня лишь беглый взгляд, когда я смотрел на неё через окно. Пожалуй, надавить на неё насчёт Луиса можно было без особого риска. А хоть бы и с риском, дело того стоило.

   – Мне нужны сведения о Луисе де ла Серда. Мой брат выследил вас, когда вы последний раз встречались с ним в Новой Испании. Вы даже заметили его, когда он подглядывал из окна гостиницы, это было в стране серебра.

От меня не укрылось, что монашеская сутана Каталины подозрительно топорщится, под ней наверняка был припрятан длинный кинжал. Лицо её оставалось невыразительным, но глаза опасно сузились. Вне всякого сомнения, она прикидывала, не перерезать ли мне глотку.

   – Человек, который следил за мной из окна, был арестован святой инквизицией.

   – Да, арестован и отправлен на рудники, где и умер. Но перед смертью он успел рассказать мне о вас и о Луисе.

   – А вот брат бедного каторжника, похоже, процветает.

   – Господь помогает чадам Его и вознаграждает их, – отозвался я, смиренно потупив очи, и достал кошель, набитый золотыми дукатами. – Я хочу, чтобы вы рассказали мне о похищении серебра. Хочу знать, как вы оказались вовлечёнными в это, какова роль Луиса и кто ещё причастен к преступлению.

   – Вы хотите узнать слишком много, а золота предлагаете слишком мало. Я могу получить столько же в награду, если донесу на вас святой инквизиции.

   – Вы так думаете? А вот мне интересно, чем наградит вас Папа, если Святому престолу станет известно о вашем греховном тяготении к женской плоти?

Её сузившиеся было глаза теперь расширились от удивления. Каталина до сих пор так и не признала во мне мальчишку-метиса, ограбившего храм. Я, разумеется, и не стремился быть узнанным, но мне требовалось её напугать.

   – А король? Как полагаете, кому из нас достанется от него награда, а кому петля, если он узнает, что вы грабили не только рудники, но ещё и древние гробницы?

Как Каталина ни старалась, сохранить на лице маску безразличия ей не удалось. Губы её скривились в злобной усмешке.

   – Как правило, человек перестаёт болтать лишнее, стоит только отрезать у него язык.

Я хмыкнул.

   – Сестра, как вообще могли ваши святые уста произнести столь неподобающие слова?

Я повернулся и выразительно указал на следовавшую за нашей каретой повозку с двумя людьми.

   – Вижу, вы потрудились нанять пару головорезов, на случай если потребуется меня прикончить. Предусмотрительно, ничего не скажешь. Но, присмотревшись повнимательнее, вы увидите, что за ними едут четверо верховых в королевских мундирах.

Я помахал рукой всадникам, и те, пришпорив коней, поравнялись с повозкой и вытащили оттуда обоих наймитов. Я снова повернулся к Каталине, которая уже полезла рукой в складки сутаны.

   – Оставьте ваш кинжал в покое, – буркнул я, швыряя ей кошель с золотом. – Убить меня вы всё равно не сможете, а вот получить ещё один такой же звонкий мешочек – вполне. Если поделитесь со мной нужными сведениями.

Каталина вообще сильно смахивала на злобную, но не слишком сметливую овчарку, первым делом норовившую вонзить в добычу острые клыки и начинавшую осмысливать ситуацию, лишь если инстинктивное действие не удавалось. Сейчас был именно такой случай.

   – Зачем вам эти сведения?

   – Хочу отомстить тем, кто погубил брата.

Кровная месть являлась мотивом понятным, достойным и уважительным в глазах любого испанца.

Каталина улыбнулась.

Когда мы плыли из Нового Света в Севилью, я видел выловленное морское чудище с несколькими рядами острых как бритва зубов. С зубами у Каталины дело обстояло похуже, но вот усмешка её была вполне под стать тому хищному оскалу.

   – Возможно, чуть позже милостивый Господь и поможет мне освежить в памяти те дни, когда я помогала перевозить королевское серебро, но в настоящий момент я должна закончить одно неотложное дело.

Она велела вознице свернуть в петляющие узкие улочки, оставшиеся с тех времён, когда Севилья была мавританским городом.

   – Куда мы едем? – поинтересовался я.

   – Один мой знакомый влюбился в некую одинокую вдову. Однако вдовушку, чтобы она ответила взаимностью, требуется поощрить.

Мне, разумеется, не пришлось долго ломать голову, чтобы понять – пресловутым «знакомым» была сама Каталина.

   – А как он собирается её к этому поощрить?

   – С помощью приворотного зелья.

Мне тут же вспомнилась Цветок Змеи.

Улочки, прилегавшие к логовищу колдуньи-сводни, оказались такими узкими, что мы были вынуждены оставить карету и идти пешком. Причём вознице, которому мы велели ждать нас, пришлось заплатить вдвое: у гостиницы к нему села монашка, а через некоторое время вышел наружу невысокий коренастый кабальеро. Монашескую сутану Каталины мы оставили на сиденье кареты.

Ведьма оказалась мрачной старухой, всё вокруг неё буквально дышало мистикой и магией. В её тесной каморке было не повернуться от колдовских атрибутов, воздух наполнял терпкий аромат булькавших в алхимических сосудах зелий. По меркам Севильи, всё это выглядело таинственно, даже пугающе, но куда было испанской ведьме до ацтекских колдуний, которые для своих любовных зелий использовали обрезки мужских penes.

Из разговоров театральной публики я знал, что в Испании любовная магия практикуется открыто и относится к тем немногим видам колдовства, на занятия которыми вездесущая святая инквизиция закрывает глаза.

Каталина, назвавшаяся доном Пепито, рассказала колдунье о своей безответной любви к одинокой вдове, заплатив вперёд золотом из того самого кошелька, который я только что вручил «дону Пепито». Ведьма, воодушевлённая таким деловым подходом, сообщила, что, поскольку люди неодинаковы, на сей случай существуют разные средства, но как наиболее действенное именно в отношении вдов она порекомендовала заколдованное масло из фитильной лампы. Правда, как я понял из её объяснений, мужчине надлежало «собрать» для обряда (не иначе как с помощью рукоблудия) своё семя. Я не удержался и фыркнул в кулак. Средство, может, и хорошее, но не для Каталины. Весь фокус заключался в том, чтобы подмешать семя в масло и зажечь лампу в присутствии вдовы.

   – Как только она вдохнёт аромат твоей мужской сути, – наставляла ведьма, – её тут же охватит неудержимое желание.

Каталина, однако, как и следовало ожидать, попросила порекомендовать ей другое средство и с готовностью протянула руку за следующей монетой из моего кошелька.

   – Сделай это в присутствии вдовы, но так, чтобы она не видела, запусти руку в штаны и потяни за волосы на причинном месте, приговаривая: «Приди ко мне, жаркая, как печь, влажная, как...»

Когда мы ушли, ведьма стала богаче на несколько золотых, но и Каталина обзавелась несколькими приворотными заклятиями. После чего наконец рассказала мне об афере с серебром.

   – Меня арестовали за мелкое прегрешение и приговорили к повешению, – начала она.

Что это было за «мелкое прегрешение», за которое полагается смертная казнь, я уточнять не стал.

   – Но начальник стражи вместо этого продал меня одному малому, который предложил заняться сомнительными делишками.

   – Что за малый?

   – Он не представился.

   – Как выглядел?

Из описания Каталины стало ясно одно – это не Рамон де Альва. Имени этого человека я при ней, кстати, даже не упомянул. Ей ничего не стоило меня предать, а я не хотел, чтобы те, на кого должна пасть моя месть, оказались предупреждены.

«Сомнительными делишками», о которых шла речь, оказались грабежи обозов с серебром.

   – Мне сообщали, – продолжила свой рассказ Каталина, – когда, откуда и по какой дороге направится обоз, а я с товарищами устраивала засаду.

   – Кто ещё имел с тобой дело?

   – Тот самый малый, с которым ваш брат видел меня в таверне. Его зовут Луис. Правда, это всё, что я о нём знаю.

   – Боюсь, второго кошелька с золотом вы не заслужили. Мне нужно знать больше.

   – Надеюсь, вы не хотите, чтобы я что-то придумывала.

   – Я хочу, чтобы вы порылись в памяти и сообщили мне абсолютно всё, что всплывёт там о человеке по имени Луис. Например, видели ли вы его в обществе того малого, который заплатил начальнику стражи за ваше освобождение.

Она задумалась.

   – Нет, вместе я их точно не видела. Впрочем... – Каталина посмотрела мне в глаза. – Память у меня дырявая, но кое-что из неё выудить можно. Скажем, за второй кошель с золотом я могла бы вспомнить имя человека, выкупившего меня на свободу.

Я вручил ей кошель.

   – Мигель де Сото.

О, да ведь это тот самый человек, который обделывал тёмные делишки, связанные с туннелем. Он ещё приходится родственником Рамону де Альве.

Закончив рассказ, Каталина поспешила по своим делам, не иначе как драть с лобка волосы для приворота вдовы, но я в ней больше не нуждался. Связь между Луисом, Рамоном, грабежами и аферой с туннелем была установлена. Правда, обвинить их перед лицом властей я не мог. Во-первых, не было доказательств, а во-вторых, не позволяли собственные грехи, действительные или мнимые. Свидетельствовать в мою пользу мог только Бог.

И тут перед моим мысленным взором предстали образы нагой тщедушной Хуаны, отданной в руки демонов в монашеских рясах, и мужественного дона Хулио, смело идущего навстречу огненной смерти.

Приспело время возвращаться в Новую Испанию.

Матео в городе не было, да и не хотел я его дёргать, зная, как мой друг радуется жизни в Испании, у себя дома. Для него я оставил у Аны записку. Жизнь разводила меня со славным compadre, но я надеялся, что рано или поздно мы с ним ещё обязательно встретимся.

Я узнал, что скоро один из кораблей, курсирующих между Севильей и Карибами, отплывает на Кубу. А оттуда до Веракруса, можно сказать, рукой подать.

ЧАСТЬ ШЕСТАЯ

...Он не искал никого, кроме дамы,

коей мог бы даровать империю своего сердца.

Мигель Сервантес. Дон Кихот

113

Путешествие от Севильи до Веракруса на борту курьерского судна заняло три недели. Сей корабль, высланный вперёд казначейского флота, должен был известить Новую Испанию о том, что эскадра уже поднимает паруса.

Прошло два года с тех пор, как я, отплывая в Севилью, смотрел на тающий, исчезающий за горизонтом Веракрус, и вот теперь снова заснеженная вершина вулкана Килалтепетль, высочайшей горы Новой Испании, подобно огромному призраку выступила из-за горизонта, словно указующий перст, дающий понять, что Богу ведомо всё.

Новая Испания оказалась сурова и беспощадна почти ко всему, к чему я был привязан. Единственная женщина, которую я мог полюбить, – существо, исполненное лучащейся грации и поэтической чувствительности, – была приговорена к унылой семейной каторге, что для её возвышенной натуры было приблизительно тем же, чем для меня пребывание в тюрьме или на рудниках.

Но при всём том Новая Испания оставалась моим домом, и при виде этого одинокого белого, уставленного в небо перста вулкана сердце моё поневоле забилось сильнее. Севилья была великим и гордым городом, одним из краеугольных камней великой Испанской империи, но мои душа и сердце оставались привязанными к Новому Свету стальными узами. Этот суровый, дикий край давал средства к существованию моим предкам-ацтекам, и он же сделал меня тем, кем я был и кем мог стать. Именно в Новой Испании, невзирая на все её дыбы и плети, темницы и рудники, я получил представление о смелости и верности, о дружбе и чести, и даже какой-никакой учёностью я был обязан своей родине. Невзирая на все препоны и превратности судьбы, я преуспел и возвращался домой не безвестным бродягой, а богатым и уважаемым кабальеро.

Да, я возвращался домой.

Однако я не мог безмятежно радоваться возвращению, ибо на мне лежал долг воздаяния. Я намеревался взять не просто «око за око», но «голову за око», и жажда отмщения убийцам отца Антонио, дона Хулио и его семьи не покидала меня ни на миг. Мечты о кровавой мести сопутствовали мне всегда и повсюду, как неизменный и ближайший союзник. Как только я принял решение вернуться, эти мои мечты разом обрели крылья. План, созревавший в моём мозгу ещё с той поры, как я покинул Веракрус, теперь с безжалостной настоятельностью требовал осуществления. Мною двигало твёрдое намерение заставить убийц заплатить за всё сполна.

Как раз в тот день, когда наш корабль бросил якорь между островной крепостью Сан-Хуан-де-Ульда и городом, мне исполнилось двадцать пять лет. Утро дня своего рождения я провёл в беседе с таможенником и служителем святой инквизиции, однако досмотр меня не пугал: я был достаточно осторожен и не взял с собой ничего непозволительного или способного привлечь нежелательное внимание. Единственной книгой в моём багаже было «Житие святого Франциска», причём настоящее житие, а не одна из тех нынешних непристойных книжек, где под обложкой благочестивого сочинения помещается текст совсем иного содержания.

Перед тем как покинуть Севилью, я подыскивал себе подходящие имя и биографию, но вышло так, что и тем и другим обзавёлся в море. Подходящая возможность представилась мне в лице молодого человека примерно моих лет, третьего сына обедневшего дворянина, который удрал из Испании, не желая, как то предписывали ему родители, делать духовную карьеру. Куда плыть, ему было совершенно безразлично, и, когда, сбившись из-за ветра с курса, мы бросили якорь возле какого-то идиллического острова, мой спутник сошёл на берег и остался там с намерением провести всю жизнь, греясь под пальмами на солнышке в объятиях прекрасных туземок. За несколько недель совместного плавания дон Карлос (имя, показавшееся мне вполне подходящим), будучи беспечным, общительным болтуном, выложил мне всю подноготную: и свою, и своей семьи, благодаря чему я знал историю его рода, имена родителей, братьев и сестёр. Под предлогом намерения обзавестись в Новом Свете домом в подлинно испанском стиле, я даже попросил дона Карлоса набросать мне план их родового гнезда, а заодно и нарисовать фамильный герб.

Хорошо одетый, респектабельный, с прекрасными манерами, без какой-либо контрабанды, но зато с безошибочно угадываемым высокомерием настоящего идальго, я без задержек миновал таможню, не преминув одарить служителя скромным подношением.

Корабельная шлюпка доставила меня к пристани, где торговцы уже складывали приготовленные к погрузке товары. Главный из предназначавшихся для казначейского флота грузов, серебро, надо полагать, находился в городе, в специальном, строго охраняемом помещении во дворце алькальда. Прибытие казначейского флота ожидалось через неделю, однако поговаривали, что подзорные трубы крепости уже углядели в море корабли, так что эскадра благодаря попутным ветрам может прибыть раньше срока. Очень скоро корабли встанут на якорь, разгрузятся и примут на борт дары Нового Света.

По прибытии в Веракрус я снял комнату в гостинице на главной площади, той самой, за место перед которой мне, в бытность мою попрошайкой, приходилось драться. Среди портовых léperos, канючивших у меня милостыню, не было ни одного знакомого лица, что и неудивительно – эти отбросы общества не живут долго. Именно их в первую очередь отправляют на рудники и плантации, они становятся главными жертвами vomito negro и любой другой заразы, опустошающей город.

Я бросил нищим несколько медяков. Признаться, было бы забавно вызвать среди них переполох, подав серебра, но выделяться было не в моих интересах, а подобная неуместная щедрость могла навлечь подозрения – привлечь внимание воров. Того, что меня узнают, особо опасаться не приходилось. Я покинул Веракрус мальчишкой, а в последующие годы пребывания в Мехико носил длинные волосы и впечатляющую бороду. Сейчас мои аккуратно подстриженные и уложенные волосы были не только короткими, но и подёрнулись преждевременной сединой. Сюда прибыл вовсе не Кристо Бастард, а самый настоящий дон Карлос, идальго, чей-то там сын, отправившийся в Новый Свет искать удачи, может быть, в виде богатого приданого дочки какого-нибудь торговца, мечтающего заполучить для своих внуков фамильный герб.

Но неузнаваемым меня делали не только деньги, платье и стрижка. За два года, проведённых в Севилье, я не просто научился вести себя как испанец, я стал им. Как бы сказал Целитель, от меня «разило» gachupin. Да, кожа моя была смуглой, но на Иберийском полуострове жили потомки великого множества народов, населявших его в течение долгих веков, от римлян и вестготов до мавров и цыган, и оттенки кожи тех, кто считал себя испанцами, варьировались от молочно-белого до цвета кофе с молоком. Внешнее разнообразие, кстати, было одной из причин, по которым о человеке считали возможным судить не по обличью, а лишь по родословной.

Как и всех, кому случалось путешествовать в этих краях, меня тянуло подальше от нездоровой влажной духоты города, к прохладе взгорья, начинавшегося за дюнами. Однако прежде мне следовало раздобыть всё необходимое для дороги – обзавестись верховой лошадью, вьючными животными, слугами и припасами.

Потребовав у трактирщика комнату с видом на площадь, я заказал обед туда. Он предлагал мне заодно и услуги замечательно сложенной mulatta, но моё сердце переполняли такие воспоминания, что мне было не до чувственных утех. Совсем неподалёку отсюда я видел, как де Альва заколол отца Антонио, здесь я встретил юную девушку с поэтической душой, мечтавшую читать и писать как мужчина и укрывшую с риском для жизни от преследований нищего мальчишку исключительно потому, что он цитировал стихи.

После того как я обзаведусь в столице подобающим зажиточному кабальеро домом и прислугой, мне нужно будет сменить лошадь, купленную в Веракрусе, на племенного скакуна, ведущего род от одного из легендарных четырнадцати коней первых конкистадоров. Я должен предстать на Аламеде не вздорным щёголем-criollo, всё достоинство которого заключается лишь в том, чтобы, разрядившись в шелка, фланировать по аллее, но настоящим носителем шпор. Энергичным, деятельным хозяином своей жизни.

Большая часть денег, которые мы забрали с монетного двора, оставалась спрятанной. Я собирался воспользоваться лишь своей долей, а остальное оставить для Матео, которому, устроившись и обосновавшись под новым именем, имел намерение незамедлительно написать и спросить, не угодно ли ему будет, чтобы я отослал ему причитающееся со следующим казначейским флотом. Хотя мы отправились в Севилью с немалым запасом золота, у меня возникли подозрения, что он уже снова нуждается в средствах.

Я стоял у выходившего на площадь окна своей комнаты с кубком доброго испанского вина, смотрел, как клонится за пики западных гор солнце, и дивился поворотам судьбы, приведшей меня в ту самую гостиницу, у дверей которой я некогда просил милостыню.

И разумеется, я ни на миг не забывал о вынашиваемом плане мщения, плане, осуществлению которого должны были способствовать продажность и алчность таких людей, как Рамон с Луисом. На сей раз я не собирался прибегать к похищениям и пыткам, не привлекало меня и тайное убийство.

Просто прекращения земного существования для этих злодеев явно недостаточно. Несчастного дона Хулио они лишили чести, денег, семьи, доброго имени – пусть же и их постигнет нечто подобное. Для гордого испанца позор и утрата положения в обществе страшнее смерти.

Кроме того, задуманная месть была тесно связана и с проводимым мной собственным расследованием, касающимся тайны моего рождения.

Спал я урывками, беспокойно. В мои сновидения то и дело вторгались чудовищные образы из прошлого.

В тот ранний час, когда солнце, пленённое богами ацтеков под Восточным морем, ещё только вырывалось на волю, окрашивая линию горизонта дрожащим серым полусветом, я услышал топот множества ног по булыжной мостовой площади. Сначала мне казалось, что это сон, очередной кошмар, напоминающий о том, как всполошённые бегущим стадом свиней власти Мехико вообразили, будто это взбунтовались рабы, и обрушились на ни в чём не повинных чернокожих с оружием.

Но нет, оружие громыхало наяву. Мушкетные выстрелы отдавались эхом от стен площади, вспышки озаряли предрассветные сумерки, лязгали стальные клинки. Я спрыгнул с постели и подскочил к окну, сжимая кинжал.

Множество тёмных фигур яростно атаковало дворец алькальда. Я уж было подумал, не началась ли война, но потом сообразил, что скорее это нападение пиратов, которые разорили и разграбили дюжину городов на Карибах и вдоль океанского побережья. Походило на то, что корабли, которые удалось разглядеть в море со стен крепости, относились вовсе не к казначейскому флоту, а принадлежали морским разбойникам.

В то время как часть пиратов штурмовала укреплённый дворец, остальные рассыпались по окрестным домам. Я запер дверь на засов и заклинил дверную ручку стулом: разумеется, рвущуюся толпу грабителей это не остановит, но, по крайней мере, задержит. Повесив кошель с деньгами на шею, я торопливо оделся, засунул один кинжал в ножны на поясе, спрятал второй за голенищем, прихватил шпагу и выбрался в окно, на уступ в пару футов шириной. Моя комната находилась на верхнем этаже, так что с карниза можно было перебраться на крышу.

С крыши открывался широкий обзор. Уже светало, и теперь я видел, что Веракрус подвергся нападению двух или трёх сотен человек. Некоторые грабители, выделявшиеся пестротой пиратских нарядов, разбившись на небольшие группы, грабили частные дома, в то время как основная их масса атаковала дворец алькальда. Серьёзного сопротивления пираты не встретили – после одного или двух мушкетных залпов большая часть стражи обратилась в бегство.

Форт находился примерно на расстоянии мушкетного выстрела от берега, и я хорошо видел людей, высыпавших на стены, но на выручку городу никто не спешил. Корсары, подойдя к цитадели на своих шлюпках, захватили все лодки, обеспечивавшие связь острова с берегом.

Утренний воздух полнился криками, выстрелами и взрывами. Укрываясь на крыше, я видел, как многие горожане, надеясь спастись, бегут к церкви. Видимо, они не понимали, что напавшие на них злодеи не чтят никаких святынь. Некоторые пытались умчаться прочь верхом или в каретах, но их, как правило, перехватывали флибустьеры. Одних сшибали с лошадей выстрелами, других, вопящих от страха, вытаскивали из экипажей.

Я увидел карету, вылетевшую со стороны одного из богатых кварталов на площадь и мчавшуюся, что было сущим безумием, прямо к дворцу алькальда. На повороте экипаж занесло, и он едва не перевернулся. Индеец-возница слетел с козел, а перепуганные стрельбой лошади бешеным галопом понеслись, грохоча по булыжной мостовой, по самому центру площади.

В окне кареты показалось бледное от ужаса лицо.

– Елена! – Этот крик вырвался из моих лёгких – и из моего сердца.

Какой-то пират бросился наперерез карете и выстрелил в воздух. Испуганные лошади вскинулись на дыбы, и в тот же миг подскочившие разбойники схватились за волочившиеся по мостовой вожжи и вцепились в упряжь.

В то же самое время я перескочил с крыши на аркаду окаймлявшей площадь галереи, а оттуда спрыгнул на землю.

Флибустьеры уже вытаскивали Елену из экипажа, разрывая на ней одежду. Она судорожно цеплялась за всё, за что только могла, яростно визжала, царапалась, кусалась и пиналась.

Не замедляя отчаянного бега, я вонзил кинжал в спину одного из пиратов, а когда его товарищ обернулся, нанёс тому в горло удар шпагой. Затем я вырвал клинок, отразил выпад третьего пирата, поменял руки, перекинув кинжал в правую, а шпагу в левую, прыгнул вперёд, сократив расстояние между нами и войдя в мёртвую, недосягаемую для его клинка зону, и, обманув негодяя ложным выпадом в лицо, перерезал ему поджилки.

В тот же миг клинок полоснул меня по левой руке, и я, вскричав от боли, выронил шпагу. Последний из атаковавших карету врагов разрубил моё плечо до кости. Я резко развернулся ему навстречу, однако едва не потерял равновесие. Увы, я понимал, что отбить последний, роковой удар уже не успею.

Но в пылу схватки враги совсем забыли про Елену. Освободившись, она наклонилась, вытащила что-то из складок платья, и в то самое мгновение, когда абордажная сабля уже взлетела над моей головой, чтобы снести её с плеч, пират вдруг застыл. Глаза его изумлённо расширились. Он обернулся к девушке, и я увидел рукоять торчавшего из его спины кинжала. Разбойник опёрся на клинок, а когда я вырвал у него оружие, опустился на колени и рухнул ничком на мостовую.

Но к нам уже бежали другие флибустьеры.

   – Скорее в карету! – заорал я, взбираясь на козлы, бросая клинок себе под ноги и хватая здоровой рукой вожжи.

Потом я зажал их между коленями, выхватил из гнезда кнут и хлестнул лошадей. Позади, на площади, громыхнула пиратская пушка, высадив ядром ворота дворца, и лошади, испуганные пушечным громом куда больше, чем моим кнутом, рванули с места во весь опор. Я снова схватился неповреждённой рукой за вожжи, и карета, сметая с пути разбойников, полетела по мостовой.

Какой-то грабитель в отчаянном прыжке ухватился за дверцу кареты и повис на ней. Елена закричала. Я наклонился, выхватил из-под ног клинок и наотмашь ударил врага. Попасть не попал, но пират разжал хватку, упал и покатился по мостовой.

   – Елена! С вами всё в порядке?

   – Да! – выкрикнула она.

Мы вылетели с площади и, вихрем промчавшись по улице, понеслись по дороге на Ялапу.

Меня мучила боль, голова туманилась и кружилась от потери крови, но одна мысль о том, кого я везу, удваивала мои силы.

Когда мы наконец отъехали по дороге на безопасное расстояние, я, с трудом совладав с перепуганными лошадьми, заставил их перейти на шаг. К тому времени они уже взмокли, были все в поту и чуть не валились с ног. Сам я вспотел не меньше, но моя одежда пропиталась ещё и кровью, вместе с которой из меня вытекали силы. Благодаря напряжению бешеной скачки я ещё кое-как держался, но, когда экипаж замедлил ход, сознание моё стало угасать.

   – Вы ранены? – послышался голос.

Голос ангела был последним, что я услышал. Затем надо мною сомкнулись чёрные тучи, и я стал падать, падать, падать в бездонную пропасть.