Текст книги "Кровь ацтека. Том 2. Наследник"

Автор книги: Гэри Дженнингс

сообщить о нарушении

Текущая страница: 26 (всего у книги 29 страниц)

   – А как вышло, что Мария стала считаться моей матерью?

   – О, моя наивная юношеская радость и потрясение, испытанное моей матерью, имели страшные последствия. Гораздо худшие, чем я мог себе вообразить, ибо для этого нужно было бы иметь воображение дьявола. Моя мать немедленно приказала Рамону убить и Веронику, и младенца.

   – Пресвятая Матерь Божья!

   – Нет, вовсе не пресвятая, а моя родная мать. – Дон Эдуардо тяжело вздохнул. – Рамон поспешил выполнить приказ, но один слуга подслушал этот разговор, побежал и рассказал всё отцу Антонио. Священник, помимо всего прочего, был человеком находчивым. Будучи в курсе всего происходящего в приходе, он знал, что почти одновременно с Вероникой рожала и ещё одна женщина.

   – Мария?

   – Да, Мария. Но она родила мёртвого ребёнка. Я подозревал, что отцом его был сам священник, но точно сказать не берусь. Кажется, это был мальчик, как и ты.

   – И они поменялись детьми.

   – Да, они поменялись детьми. Вероника отдала тебя Марии, а сама с мёртвым ребёнком на руках бросилась бежать в джунгли. Но Рамон упорно преследовал Веронику, и, поняв, что ей не уйти, бедняжка взбежала на нависавший над рекой утёс и, когда убийца уже почти настиг беглянку, вместе с младенцем бросилась в воду.

Взор мой мутился от слёз, но это не помешало мне влепить дону Эдуардо пощёчину. Он воззрился на меня чуть ли не с тем же потрясением, которое запечатлелось на лице его матери, когда та увидела меня стоящим с ним рядом – и узнала.

   – А что делал ты, в то время как моя мать жертвовала собой, расплачиваясь за твои грехи? Играл в карты? Хлестал вино? Размышлял, какую ещё индейскую девушку можно обрюхатить, чтобы позлить свою мамашу?

Дон Эдуардо смотрел на меня глазами побитой собаки и молчал, но остальное я представлял себе и без него. Поспешная женитьба на подходящей девушке из чистокровной, благородной испанской семьи. Рождение наследника.

   – Но ты не открыл мне всей правды. Ты не сказал мне, чем всё-таки я отличался от великого множества таких же незаконнорождённых, каких вы, благородные доны, производите на свет тысячами, насилуя или соблазняя индейских девушек.

Карета остановилась. Я и не заметил, как мы проехали через ворота и остановились перед домом, который показался мне знакомым. Почему, я понял в тот момент, когда дверь кареты распахнулась.

То был дом, где Изабелла встречалась с Рамоном де Альвой. Тот самый, куда мы с Матео явились, переодевшись женщинами, чтобы вырвать у негодяя правду.

Открылась вторая дверь.

С одной стороны кареты стоял Рамон, с другой – Луис.

Я посмотрел на отца. По его щекам лились слёзы.

   – Прости, Кристобаль. Я ведь говорил тебе – я очень слабый человек.

123

– Кристо Бастард, приветствую тебя.

Приветствовал меня Рамон де Альва. Сидя в карете, я не имел возможности выхватить шпагу, да и вряд ли бы мне это помогло. Помимо Рамона с Луисом там было ещё двое внушительного вида hombres, как я понял, их прихвостней, и это не считая кучера.

Они отвели меня в дом, где поставили связанным на табурет, а затем набросили на шею петлю, прикрепив её к свисавшему с потолка здоровенному, как тележное колесо, светильнику. Ирония ситуации заключалась в том, что именно таким манером мы с Матео в своё время добивались правды от Рамона.

Как только меня связали, слуги ушли и в помещении остались лишь Рамон да Луис. Мой отец так и не вышел из кареты.

– Приветствую тебя, – повторил Рамон, – ибо ты человек, способный преодолевать любые невзгоды, выбираться из любых затруднений. Кроме, конечно, нынешних. Ну кто бы на самом деле мог подумать, что какой-то никчёмный мальчишка lépero станет самым грозным и знаменитым разбойником во всей колонии. А из разбойника превратится в признанного героя, которого и вице-король, и весь город чествуют как мужественного избавителя от пиратов.

   – ¡Chingo tu madre! – выкрикнул я в ответ.

То было самое провокационное оскорбление, какое пришло мне на ум в моём положении: ведь я стоял на стуле на цыпочках, с петлёй на шее и отчётливо понимал, что время моей земной жизни почти истекло.

   – Нет, amigo, как я тебе уже говорил, это скорее относится к твоей матери.

И с этими словами Рамон выбил табурет у меня из-под ног. Опора исчезла, тело провалилось в никуда, петля натянулась, как стальная гаррота. Казалось, этот рывок чуть не сорвал мою голову с плеч. Я не мог дышать, не мог даже думать, но сквозь туман и шум крови в ушах услышал испуганный крик моего отца.

Спустя долю мгновения мои дергающиеся в воздухе ноги вновь обрели опору. Балансируя кончиками пальцев на снова подставленном табурете, я жадно глотал воздух.

   – Ты обещал, что не причинишь Кристобалю вреда! – крикнул дон Эдуардо.

   – Убери его отсюда! – бросил Рамон Луису.

Рамон обошёл вокруг моего табурета пружинистой походкой лесного кота, который присматривается к привязанному ягнёнку, прикидывая, с какого места лучше начать терзать добычу.

Спустя минуту к нему присоединился Луис.

   – Знаешь, – сказал он, – когда мы разберёмся с этим малым, я собираюсь спровадить папашу в могилу. Бабушки, которая умела унимать его дурь, с нами уже нет, а лично я не испытываю к отцу никаких чувств, кроме презрения. Нечего ему болтаться у нас под ногами.

Рамон достал из кармана золотую монету, поднял её и показал мне.

   – Узнаёшь?

Я выдавил какое-то грязное, памятное по дням, проведённым на улице, оскорбление, но оно получилось не слишком внятным: петля по-прежнему сдавливала мне горло. А чего ради он показывает мне какую-то монету, я просто не понял. Почему бы не убить меня и не тратить попусту время?

   – Интересная монетка, – протянул Рамон, вертя золотой кружок пальцами. – Особенная. А знаешь, Кристо, что в ней особенного?

   – Чего мы ждём? – буркнул Луис. – Надо вырвать из него пытками правду да и покончить с ним.

Услышав со стороны родного брата столь «родственное» высказывание, я не преминул выдавить ругательство и в его адрес. К сожалению, неразборчивое.

   – Терпение, compadre! – ухмыльнулся Рамон. – Ты разве не слышал, что терпение – это добродетель?

Затем он обратился ко мне:

   – Эй, Кристо, ты ведь крепкий hombre. В каких только переделках не бывал и всегда выходил из них, став ещё сильнее, чем прежде. До сегодняшнего дня, разумеется.

И он опять вышиб из-под меня табурет: я забился и задёргал ногами, снова чувствуя, что голова вот-вот оторвётся. Доля мгновения – и опора снова оказалась под ногами.

   – Знаешь, что для тебя сейчас хуже всего? Всякий раз, когда я выбиваю из-под тебя подпорку, твоя шея ещё чуточку растягивается, и после третьего-четвёртого раза позвонки не выдержат. Но нет, не думай, что всё будет так, как если бы тебя вздёрнули на виселице: раз – и помер. Как бы не так, amigo. Быстрой смерти тебе не будет, а вот паралич – такой, что ты не сможешь пошевелить ни рукой ни ногой, – это пожалуйста. Ты даже жрать сам не сможешь. Будешь подыхать медленно, молясь о том, чтобы кто-нибудь сжалился и прикончил тебя.

Рамон говорил медленно, с расстановкой, стараясь, чтобы до меня дошло значение каждого его слова. И он добился-таки своего, я действительно испытал страх. Одно дело смерть, на это у меня мужества хватало, но чтобы гнить заживо в параличе, как кусок мяса!

Рамон снова показал мне монету.

   – Так вот, я хочу поговорить с тобой об этой монете. Как уже было сказано, она особенная.

Это он действительно уже говорил. Но я и тогда, и сейчас, ничего не понимал. При чём тут монета?

   – Знаешь, откуда она у меня? От моего зятя, Мигеля. А знаешь, где её взял Мигель?

Рамон поднял на меня глаза. Я встретил его взгляд. Его нога двинулась к табурету, и я закивал с отчаянным стоном.

   – О, видишь, Луис, он готов с нами сотрудничать.

Рамон посмотрел на меня с притворным сочувствием.

   – Знаешь, Кристо, Луис ведь так нетерпелив, вечно он торопится. Ему хочется убить тебя немедленно. Поэтому ты должен благодарить меня.

Он подбросил монетку в воздух, поймал её и перевернул на ладони.

   – Да, она весьма необычна. И знаешь, чем именно?

Я замотал головой.

   – Не знаешь? Ну что же, верю. Я и не думал, будто ты знаешь. Прежде всего её необычность в том, что именно благодаря этой штуковине ты до сих пор жив.

Рамон снова подбросил и поймал блестящий кругляш.

   – Если бы не эта монетка, я позволил бы Луису пронзить тебя шпагой в тот миг, когда открылась дверца кареты.

Он покачал монетку на ладони.

   – Для тебя это просто золотая монета. И то сказать, на первый взгляд она такая же, как тысячи других: и по размеру, и по весу. Но если ты приглядишься к ней повнимательнее, amigo, то обнаружишь некое отличие. Скажи, чьё лицо красуется на золотых монетах во всех землях, над которыми развевается флаг Испании? – Его нога снова двинулась к табурету.

   – Короля? – прохрипел я.

   – Правильно, его католического величества.

Он поднёс золотой к моему лицу.

   – Но присмотрись, здесь нет королевского профиля. Здесь отчеканен совсем другой. Знаешь чей?

   – Нет.

   – Действительно, тебе это лицо незнакомо. Сия не слишком привлекательная физиономия принадлежит некоему Роберто Валтасару, графу Новолеонскому. Не кабальеро из старинного рода, а представителю так называемой серебряной знати, бывшему погонщику мулов, угробившему удачливого старателя и присвоившему найденную тем жилу чистого серебра. Достаточно богатую для того, чтобы этот пройдоха, не счистив с сапог дерьмо мулов, купил себе высокий титул. Однако, будучи человеком тщеславным, новоиспечённый граф Роберто не удовлетворился покупкой титула, но ещё и заказал, для собственного употребления, монеты со своим профилем. Поставил на монетный двор нужное количество серебра, а взамен получил вот эти золотые.

Я по-прежнему пребывал в недоумении. Чего ради мне рассказывают про какого-то тщеславного богача, которого я в жизни не видел?

   – А знаешь, что стало с монетами графа Роберто?

И тут до меня дошло. Теперь я понял, почему прошлое обрушилось на меня столь стремительно, после того как зловещая старуха опознала меня на балу.

   – О, вижу, ты потихоньку соображаешь, что к чему. Итак, некий человек появляется в городе и начинает тратить золотые монеты, отчеканенные частным лицом. Купцы их берут без звука: золото есть золото. Но суть в том, что эти монеты были похищены. Похищены вместе с таким запасом серебра, золота и драгоценностей, какого хватило бы, чтобы выкупить у мавров христианского короля. Теперь, amigo, ты видишь, как легли карты. Эти монеты Мигель получил от тебя. Вот и получается, что ты и есть тот вор, который опустошил монетный двор.

Явившись в нашу тайную сокровищницу за деньгами, необходимыми, чтобы осуществить мщение, я наугад взял мешок с золотыми монетами, но, наверное, монеты с изображением графа Роберто подвернулись мне не случайно. Нет, судьба и злой рок посмеялись надо мной, направляя мою руку.

   – Теперь ты наверняка смекнул, почему я не спешу удовлетворить желание моего молодого compadre поскорее спровадить тебя на тот свет. Его беспокоит, как бы уличный попрошайка не предъявил права на его наследство и его женщину. Сам-то ты, будучи человеком дурной крови, представить себе не можешь, насколько отвратительна для чистокровного испанца сама мысль хоть о какой-то возможной связи с такими выродками.

Сделав это отступление, Рамон продолжил:

   – Это большая удача, что нам удалось сцапать тебя прежде, чем ты попал в руки вице-королевских soldatos. Торговцы, с которыми ты расплачивался крадеными монетами, описали тебя. Теперь точно известно, от кого они их получили. Ты смышлёный малый, Кристо, и, конечно, думаешь, что, даже наобещай мы тебе всего с три короба, на самом деле, как только нам удастся наложить руки на сокровища, твоя жизнь закончится. Не стану тебя разуверять, ибо выбор, стоящий перед тобой, прост. Ты можешь сказать нам, где они спрятаны, отвести нас в тайник, а значит, прожить ещё некоторое время без мучений, питая слабую надежду на то, что или нам заблагорассудится тебя пощадить, или тебе каким-то чудом удастся бежать. Ну а можешь, – он поставил ногу на табурет, – можешь предпочесть паралич, беспомощность и медленное умирание.

Рамон был прав. У меня не было иного выбора, кроме как умереть прямо сейчас, лишив негодяев шанса добраться до сокровищ и надеясь, что Матео заставит их заплатить за всё.

С этой мыслью я вытолкнул из-под себя табурет.

   – Он сдохнет! – заорал Рамон. Этот негодяй попытался подсунуть табурет обратно, но я поджал ноги. – Он пытается покончить с собой!

Рамон схватил меня за ноги и приподнял, чтобы ослабить давление петли на шею.

   – Руби верёвку! – кричал он. – Руби верёвку!

Луис полоснул по верёвке шпагой, и меня опустили на пол. Руки мои оставались связанными за спиной.

   – А он даже крепче, чем я думал, – пробормотал Рамон, глядя на Луиса. – Или, может быть, так нас ненавидит, что ему и смерть не страшна, лишь бы не отдать нам сокровища.

Луис пнул меня ногой.

   – Ничего, я развяжу ему язык. Вот займусь им по-настоящему, и он будет умолять о смерти.

И тут вдруг громыхнул взрыв, да такой, что вся комната содрогнулась.

   – Это ещё что? – воскликнул Рамон.

Оба они устремились к незапертой двери спальни и выбежали наружу.

   – Кто-то бросил бомбу из чёрного пороха! – донёсся крик одного из слуг. – Чернь с улицы ломится в ворота!

И тут какой-то человек запрыгнул внутрь через окно, пронёсся по комнате и, пока я пытался извернуться, чтобы увидеть, кто же это, подскочил к двери, за которую выбежали мои мучители, захлопнул её и запер на засов. В неё тут же начали ломиться, но двери у Рамона, вовсе не желавшего, чтобы его застали врасплох в обществе чужих жён, были прочные и надёжные.

   – Эй, Бастард, опять ты развлекаешься без меня! – воскликнул нежданный гость, и я узнал Матео.

   – Перережь-ка мои путы.

Он перерезал верёвки, помог мне подняться на ноги и выбраться в окно. Мы вывалились наружу, в переулок, где lépero Хайме ждал нас с осёдланными лошадьми.

Пока я взбирался в седло, Матео бросил ему увесистый кошель и пояснил:

   – Хайме проследил за каретой и сообщил, что тебя «пригласили в гости». И он же взбудоражил народ на улицах, чтобы отвлечь твоих «приятелей».

Я наскоро пробормотал благодарность, но дал себе слово, что при первой же возможности парнишка получит достойное вознаграждение.

   – Скорее к дамбе! – вскричал Матео, – Soldatos уже были в доме и искали тебя.

Скакать во весь опор по мощёным улицам кони не могли: нам то и дело приходилось сдерживать их, чтобы копыта не поскользнулись на камнях. Но и оставить лошадей тоже было нельзя – пешком мы бы далеко от города не ушли.

По приближении к дамбе я приметил троих мужчин в мундирах вице-королевской стражи, которые о чём-то беседовали с караульными. Среди них я узнал одного из личных помощников вице-короля.

Мы с Матео пришпорили коней и понеслись вперёд. Караульные на дамбе вскинули мушкеты. Матео сбил одного из них конём, но второй выстрелил в меня и, судя по тому, как дёрнулась подо мной лошадь, попал. Я выпростал сапоги из стремян, перекинул ноги и упал на бок, чтобы не оказаться придавленным крупом упавшего животного.

¡Dios mio! При падении меня так приложило боком о дорогу, что буквально выбило из меня весь воздух. Я откатился в сторону, попытался встать и, подняв взгляд, увидел, как мушкетный приклад качнулся возле моего лица. Попытка уклониться от удара не увенчалась успехом: сильный толчок снова сбил меня наземь.

Подскочившие soldatos мигом заломили мне руки.

Подошедший секретарь вице-короля окинул меня взглядом и приказал:

– Отведите этого разбойника в тюрьму. Ему придётся ответить на множество вопросов.

124

Я не говорил вам, что в жизни всё движется по кругу, циклами? Когда я начал тайком писать эти заметки, получив перо и бумагу от капитана тюремной стражи, то мысленно покинул место своего заточения, возвращаясь памятью к различным местам и событиям и открывая самые сокровенные свои тайны, а теперь снова обнаружил себя в своём узилище. Я ведь не Матео, совершенно свободный в сочинении своих пьес, и не могу написать для себя роль, которая позволила бы мне просочиться сквозь решётку.

Я морочил голову капитану, даже делился с ним кое-какими своими историями, лишь бы только он вновь не отдал меня в руки «милосердного» инквизитора, похоже вполне искренне считающего, что, причиняя ближним страдания, он угождает Богу. Во время написания этой правдивой истории жизни лжеца я частенько видел брата Осорио: подобно стервятнику, дожидающемуся, когда издохнет, чтобы стать его кормом, раненое животное, он прохаживался туда-сюда перед моей камерой, ожидая возможности вновь опробовать на мне свои клещи.

Увы, всякая история имеет не только начало, но и неизбежно конец. Так разве честно было бы с моей стороны завлечь вас так далеко описаниями бед и несчастий, казалось постоянно следовавших за мной по пятам, и вдруг покинуть, когда Фортуна внезапно повернула ко мне свой лик? О, amigos, так иной раз бывает, когда все ставки сделаны и раскрываются все карты. Si, как я понимаю, многие из вас ставили вовсе не на меня. Да и то сказать, разве не естественно для добропорядочного человека ожидать, что вор и лжец, как ему и подобает, будет дрыгать ногами, болтаясь на виселице?

Но как бы вы ни относились к автору этих заметок, с симпатией или с антипатией, вам наверняка интересно проследить всю историю до самого конца.

Держа это в уме, я прихватил с собой столько чистой плотной вице-королевской бумаги, сколько мог упрятать за пазухой. Моё намерение состоит в том, чтобы, если позволит время, продолжать свою исповедь в тех тайных местах, куда заведёт меня жизнь.

125

Помните мою подругу Кармелиту? Блудницу из соседней камеры, которая снабжала меня грудным молоком для ведения секретных записок. Сегодня она передала мне последнюю чашку. Близятся роды, и Кармелиту вот-вот переведут в монастырь, где ей предстоит остаться, пока она будет кормить младенца. Предполагается, что потом её вернут в тюрьму для исполнения приговора, но бьюсь об заклад, что к тому времени эта умница вновь окажется беременной. Оно конечно, Кармелиту переводят в женский монастырь... но в жизни и не такие чудеса бывают.

Это была уже вторая тюрьма, в которую меня угораздило попасть, и скажу вам честно: несмотря на всё малоприятное обхождение, которому меня подвергли «в гостях» у вице-короля, его застенку далеко до той жуткой дыры, куда попадают узники святой инквизиции. В его тюрьме камеры, по крайней мере, находятся на уровне земли, в них сухо и двери не сплошные, а забраны решётками. Не то что у святых отцов, где темнее, чем в царстве Аида.

Если бы меня то и дело не выволакивали из камеры и не подвергали пыткам, измыслить которые был способен только сам el Diablo, я мог бы счесть, что в ожидании смертной казни проводил там время вполне сносно.

Когда я не писал тайком историю своей жизни или не размышлял (с волнением) о Елене, воображение рисовало мне картины того, что бы я сделал с братом Осорио из Веракруса, большим мастером пыточного дела и знатоком пыточных инструментов. Особый интерес у меня вызывало одно устройство, насчёт которого любил распинаться начальник тюремной стражи. По его словам, эта любопытная штуковина имелась в Мадриде, в пользовавшейся самой зловещей славой тюрьме Саладеро, и он ходатайствовал перед вице-королём о приобретении столь необходимого в хозяйстве предмета и для вверенного ему застенка. Начальник стражи называл это приспособление «бык Фалариса» и уверял, что его применение даёт фантастические результаты. Как я понял, это был действительно бык, огромная бронзовая статуя, в которую запихивали узника, после чего под её чревом разводили огонь: когда несчастный орал, звуки исходили из пасти быка, словно это ревел он. По словам капитана, изобретатель этой «игрушки», Перилаус, стал первой её жертвой, а затем в раскалённое бычье чрево препроводили и самого заказчика, Фалариса.

По ночам, когда в моих бесчисленных ранах копошились мерзкие насекомые, мне становилось чуточку полегче, если я представлял себе, как запихиваю добрейшего брата Осорио в бронзовую статую и развожу огонь под бычьим брюхом. Не очень сильный, чтобы монах не испустил дух слишком быстро, но такой, чтобы, поджаривая его, я мог долго наслаждаться музыкой его воплей.

Ну не дивные ли мысли для тюремной крысы, потерявшей в своём заточении счёт времени? По моим прикидкам, прошёл примерно месяц, прежде чем ко мне явился первый, не считая, разумеется, палачей, посетитель. Вне всякого сомнения, чтобы быть допущенным к столь важному преступнику, ему пришлось изрядно потратиться на взятки. Явился он в плаще с капюшоном, надвинутым на лицо, желая остаться неузнанным.

Завидев приближающуюся тёмную фигуру, я подумал было, что это Матео, вскочил с каменной скамьи, на которой писал свои заметки, и замер с пером в руке. Но, увы, надежды оказались напрасными, то был вовсе не друг, пришедший меня спасти.

   – Ну, хорошо ли ты проводишь время в компании своих братьев, крыс и тараканов? – поинтересовался посетитель вместо приветствия.

   – Прекрасно. В отличие от моего двуногого братца они не столь алчны и злобны.

   – Не называй меня своим братом. Моя кровь чиста.

   – Возможно, в один прекрасный день мне удастся увидеть, какого она цвета. Подозреваю, что жёлтого.

   – Не думаю, что ты проживёшь так долго, чтобы пролить мою кровь.

   – Ладно, ты ведь не просто так сюда притащился. Выкладывай, зачем пришёл, братец.

Лицо Луиса исказила злобная гримаса, глаза сделались как у загнанной крысы, губы скривились.

   – Хочу, чтобы ты знал, что о свадьбе уже объявлено. Пока ты гниёшь в тюрьме и пытаешься спасти свою жалкую жизнь, я женюсь на Елене.

   – Ты, конечно, можешь принудить её к замужеству, но не к тому, чтобы она тебя полюбила. Тебя вообще невозможно полюбить, на это не способен никто, кроме той злобной старухи, чьи руки по локоть в крови людей, оказавшихся между ней и тем, чего она вожделела.

   – Елена ещё полюбит меня. Надеюсь, ты не думаешь, будто она, дама чистой, благородной крови, способна полюбить метиса, это грязное отродье, которое и человеком-то назвать трудно?

   – Да, братец, сразу видно, как глубоко тебя это задевает. Ты ведь прекрасно знаешь, что любит Елена меня, а ты можешь овладеть ею лишь насильно, с помощью её дядюшки. Неужели это именно то, что тебе нужно, братец? Заполучить женщину с помощью принуждения и обмана? Неужели в твоём понимании насилие и есть любовь?

Злоба клокотала в Луисе с такой силой, что он весь буквально дрожал. А я гнул своё:

   – Каково это: знать, что тебе пришлось покупать невесту у дядюшки, потому что она на дух тебя не переносит? Кстати, а какова доля вице-короля в твоих махинациях с маисом? И скольким детям придётся умереть от голода ради удовлетворения твоей алчности?

   – Я пришёл сюда сказать, как я тебя ненавижу. Само твоё существование с раннего детства отбрасывало чёрную тень на мою жизнь. Бабушка поведала мне о грехе моего отца, о том, что он запятнал честь одной из самых гордых фамилий Испании, сочетавшись браком с индейской девицей.

И тут меня словно громом поразило.

¡Santa Maria! Значит, дон Эдуардо был женат на моей матери. Получается, что я никакой не бастард. Брак узаконил моё рождение: неудивительно, что Луис и его бабка всегда боялись меня. Эдуардо, по самой своей природе поэт и мечтатель, не просто прижил с моей матерью ребёнка, но обвенчался с ней, сделав тем самым метиса законным наследником семейства, состоящего в родстве с королевским домом.

   – Ты боишься меня, потому что как старший сын именно я должен наследовать титул после смерти Эдуардо! – воскликнул я и, запрокинув голову, расхохотался. – Всё, о чём ты только мечтал, по праву принадлежит мне: титулы, особняки, гасиенды – словом, всё, в чём ты видишь смысл жизни. И даже женщина, которую ты вожделеешь!

   – Тебе не принадлежит ничего, кроме грязи, в которой ты здесь валяешься, да паразитов, пожирающих твою плоть.

Луис помолчал, затем вынул из кармана лист бумаги.

   – По просьбе моей будущей жены я согласился сходить сюда и доставить тебе от неё послание. Елена по-прежнему благодарна тебе за услуги, оказанные в Веракрусе.

Я подошёл к решётке и протянул руку сквозь прутья, чтобы взять бумагу, но тут Луис уронил письмо на пол, схватил меня за запястье и дёрнул на себя, одновременно другой рукой ударив кинжалом в живот.

На долю мгновения мы застыли один подле другого, а потом я выбросил сквозь прутья свободную руку с остро заточенным пером. Луис выпустил мою руку и отпрянул, но острие пера успело оставить на его щеке кровоточащий порез.

И снова, уже отступив от решётки, мы оба замерли в молчании. По щеке Луиса струилась кровь. Я потрогал пальцами собственный шрам на том же месте и усмехнулся.

– Я ношу на щеке отметину каторжника. Теперь и ты получил такую же, причём по заслугам.

Луис продолжал таращиться на меня в крайнем изумлении. Я снова усмехнулся, расстегнул рубаху и показал ему засунутую за пояс штанов толстую пачку писчей бумаги, в которую и пришёлся удар его кинжала.