Текст книги "Пророчество Апокалипсиса 2012"

Автор книги: Гэри Дженнингс

Соавторы: Джуниус Подраг,Роберт Глисон
сообщить о нарушении

Текущая страница: 8 (всего у книги 20 страниц)

25

Президент Рааб объявил короткую кофейную паузу, а когда все снова заняли свои места, генерал озвучил созревший у него за это время вопрос:

– Так что же, древний астроном говорит нам о визите этого, как его там… Чего нам ожидать?

– От Тескатлипоки? Он полагает, что Тескатлипока сокрушит врата, закрывающие путь преисподней, которые нам видятся созвездием Стрельца, и выпустит из страны вечной ночи адских псов, а те истребят человечество. Оно бы и ладно, но современная астрофизика считает созвездие Стрельца преддверием колоссальной черной дыры в сердце нашей Галактики.

– Вы хотите сказать, что древний астроном именовал преисподней то, что мы сейчас называем черной дырой? – удивился Брэдфорд.

– Получается, что так, – ответила доктор Кардифф.

– А сообщает ли древний астроном о том, как Тескатлипока погубил Толлан? – полюбопытствовал генерал.

– Рита сказала, что эта история содержится в Третьем кодексе. Предполагается, что его автор составил последнюю, самую полную версию Календаря долгого счета.

– О каком авторе речь? – спросил Брэдфорд. – Из ваших слов мы поняли, что отношение к кодексу имели некий Звездочет и правитель Кецалькоатль.

– Значительные фрагменты были записаны под их диктовку неким писцом по имени Койотль. Кроме того, им были добавлены собственные вставки, включая описание города Толлан.

– Так это им составлен Третий кодекс и Календарь долгого счета? – уточнил президент Рааб.

– Да, – кивнула доктор Кардифф.

– Иными словами, нам осталось найти эти тексты, – проговорил Брэдфорд.

– Если удастся, – вздохнул президент.

– Изрядный, однако, шутник был этот Койотль, – проворчал генерал.

– Не думаю, – возразила Кардифф. – Ему было не до шуток: он боялся жрецов и хотел защитить от них как пророчество Кецалькоатля, так и Календарь.

– И он скрыл их очень далеко от Толлана, – заметил президент. – Это стоило ему немалых усилий.

– Как Третий кодекс покинул Толлан? – спросил генерал Гегберг.

– По словам Риты, город был объят пламенем и жители покидали его в панике. Кодекс, однако, рассказывает нам лишь о последствиях действий Тескатлипоки. Он не описывает этих действий как таковых.

– Пока, – сказал Брэдфорд. – Сами же говорите, он оставил эту историю для третьего тома.

Доктор Кардифф подняла глаза и заметила, что все трое мужчин смотрят на нее.

– Что-то не так? – спросила она.

– Кажется, это с вами что-то не так, – ответил генерал. – У вас такой вид…

– Это из-за девушек, – пояснила Кардифф. – У них неприятности, и все из-за меня.

– Это ведь подруга вашей Риты была похищена в штате Чьяпас, – проговорил Брэдфорд. – Об этом писали в газетах.

Доктор Кардифф кивнула, хотя слова Брэдфорда прозвучали не как вопрос, а как утверждение.

– Но не вы же их туда послали, – сказал президент. – Разве что в Чиуауа.

– Это я надоумила их отправиться поискать Второй кодекс на севере штата Чиуауа, – покачала головой Кардифф. – Думала, там безопасно, и даже денег им на дорогу послала.

– Но вы ведь не советовали им проникать на территорию, контролируемую повстанцами? – спросил президент.

– Нет…

– А вот девушки взяли и отправились туда, – буркнул генерал Гегберг. – Прямиком в страну разбойников.

– А ведь у мисс Кричлоу уже были с этим проблемы, – вставил Брэдфорд.

«Откуда он, черт возьми, все это знает?» – глядя на него с недоумением, подумала Кардифф.

– Позвоните ей, – предложил генерал Гегберг. – Скажите, чтобы не совалась в южные районы Чиуауа.

– Рита сама не своя, – качая головой, возразила доктор Кардифф. – Уговаривать ее сидеть спокойно – пустое дело, все равно что уговаривать волка не лезть к трем поросятам. – Она взглянула на Брэдфорда. – Можем мы их вырвать у похитителей силой?

– Мы их даже выкупить у террористов не имеем права, – поморщился он.

– Но мы можем привлечь к делу правительство Мексики. Думаю, мексиканцы найдут способ не дать девушкам погибнуть.

– Возможно, но ничего хорошего для них из этого не получится, – сказал Брэдфорд. – Мексиканские власти обвинят их в проведении незаконных раскопок, в завладении историческими реликвиями, их незаконной транспортировке и покушении на контрабанду. К доколумбовым древностям в Мексике относятся очень серьезно.

– В совокупности обвинения потянут лет на двадцать, – подытожил генерал Гегберг. – К тому же бандиты вряд ли забыли, как в прошлый раз Кричлоу удалось освободиться. Тогда, помнится, полегло немало их братии.

Кардифф воззрилась на него в изумлении – откуда генерал все это знает? Газеты на сей счет ничего не писали.

– Многие тамошние чиновники состоят на жалованье у мятежников, – добавил Брэдфорд. – Имея дело с мексиканскими властями, тем более в таком вопросе, нужно проявлять крайнюю осторожность.

– А что, если ее сестра решит вернуться одна? – предположил генерал.

– Куп никогда не покинет Риту, – ответила доктор Кардифф. – Ритс это знает.

Несколько мгновений генерал задумчиво смотрел на Кардифф, а потом сказал:

– Стало быть, не так важно, что делаете вы? Ваша подруга Ритс решает все сама? – (Кардифф молча уставилась на него.) – И нам позарез нужны Третий кодекс и Календарь, верно? – добавил генерал.

– В этом есть смысл, доктор Кардифф, – заметил Брэдфорд. – Просто вашим друзьям надо это провернуть.

Кардифф по-прежнему молчала, но взгляд у нее теперь был такой, что мог прожечь насквозь.

– А чтобы все это провернуть, – продолжил Брэдфорд, – нужно скормить местному населению хорошую легенду-прикрытие.

– Легенду-прикрытие? – скептически переспросила Кардифф.

– Ага, – подхватил генерал, – парочка сдвинутых на науке девиц, шастающих по захолустью в поисках следов древних цивилизаций. Никто даже не заподозрит в них агентов разведки и расхитителей гробниц, которыми они, по сути, являются.

– Чтобы выполнить эту работу, – продолжил Брэдфорд, – члены вашей команды должны были уметь читать иероглифы, знать местные языки и отчаянно стремиться к успеху. Это принципиально важно. Доктор Кардифф, вам бы ни за что не удалось сколотить команду со всеми необходимыми навыками и качествами за столь короткий срок.

– Итак, – снова заговорил генерал, – вопрос состоит в том, что мы можем сделать, чтобы им помочь?

Кардифф и на это ответила молчаливым взглядом.

– Брэд, верните в игру Харгрейва и Джеймси, – сказал генерал Гегберг.

Кардифф промолчала и сейчас. Речь шла о хладнокровных наемниках, вырвавших Риту из лап «Апачерос» – самого безжалостного, жестокого и политически влиятельного криминального сообщества во всей Мексике. В прессе об этом не сообщалось, но в личной беседе Рита рассказала ей, что спасли ее именно эти двое, а вовсе не федералы, и что все это было связано с куда б о льшим насилием, чем могло показаться из официальных отчетов. О подробностях Рита предпочла умолчать.

Так откуда же генералу Гегбергу известны имена?

– Могила и Джеймси, – задумчиво протянул Брэдфорд, использовав прозвище Харгрейва. – Это мысль.

– С какого боку вы к этому причастны? – спросила его Кардифф.

– В свое время мне доводилось иметь дело и с Могилой, и с Джеймси, да и с «Апачерос», – пояснил Брэдфорд. – Когда вашу подругу похитили, генерал обратился ко мне за помощью.

– Я подумал, что, раз он и его ребята уже спасали Кричлоу, может быть, они понадобятся нам снова. Это одна из причин, побудивших меня пригласить его присоединиться к нам, – сказал президент.

– Вы осуществляете это не по каналам ЦРУ? – спросила Кардифф.

– Нынче пятьдесят процентов персонала Конторы состоят на службе менее пяти лет, не говоря уж о том, что любое их использование требует чертовой уймы бюрократических согласований.

– Я бы не доверил им сбегать через улицу за десятком яиц, – фыркнул генерал.

Кардифф смотрела на троих собеседников, дивясь тому, что же они за люди. Занимая высокое положение, они пошли на серьезный риск, организовав незаконную спасательную операцию, чтобы выручить незнакомку, оказавшуюся ее лучшей подругой. И теперь предлагают провернуть то же самое снова.

Что происходит? Что это за мир, с которым она соприкоснулась? А она еще бралась оценивать их по одежде и манере говорить.

– Доктор Кардифф, – наконец сказал президент, – меня интересуют мисс Кричлоу и мисс Джонс. Кто они?

– Я передала вам их резюме, господин президент.

– Я имею в виду, что они за люди? В этом смысле мы с Брэдом ничего о них не знаем.

Кардифф откинулась назад во вращающемся кресле и глубоко вздохнула.

– Они были самыми зрелыми, целеустремленными и сосредоточенными студентками, каких мне только доводилось учить, – помолчав, произнесла она. – Ритс из этой парочки бойчее, говорливее, Купер более одаренная и замкнутая. Настоящая эйдетическая [19]19
  Эйдетизм – особый характер памяти, преимущественно на зрительные впечатления. (Прим. ред.)


[Закрыть]натура, вдобавок художественно одаренная – она словно рождена для того, чтобы копировать и расшифровывать иероглифы. Ритс считает, что способность сестры к толкованию граничит с ясновидением: древние знаки для Куп все равно что карты Таро, открывающие ей свое тайное значение, сокровенный смысл, заложенный в них автором. Покойная мать Куп была мексиканкой, более того, мексиканкой индейского происхождения. И хотя сама Куп ее не знала и совершенно не помнит, Рита даже удивлялась, уж не говорит ли в ней кровь ее предков-ацтеков. В любом тексте, по словам Ритс, Куп видит не линии, цвета и картинки, а прозревает самую суть.

– Как это следует понимать? – поинтересовался генерал.

– Ну, по мнению Ритс, Куп наделена мистическими способностями, – ответила доктор Кардифф. – Как-то раз, когда мы распили полбутылки «Реми», она сказала мне, что «своими обсидиановыми очами Куп прозревает божественную межзвездную тьму и касается взором лика Творца». Тогда, правда, я приписала все это воздействию коньяка. Но когда узнала Куп получше, уверенности на сей счет у меня поубавилось.

– Мне все-таки хотелось бы знать именно ваше мнение о них, – настойчиво повторил президент Рааб.

– Я думаю, Куп… жутковата.

– Боюсь, сейчас я знаю о ней даже меньше, чем раньше, – пробормотал генерал Гегберг.

– А что насчет Кричлоу? – спросил президент.

– Она более рассудительна, с явной склонностью к астрономии, математике, сравнительному религиоведению. Учитывая роль этих дисциплин в доколумбовой Мексике, познания Ритс имеют огромное значение. А уж вместе они представляют собой потрясающую команду.

– Но это не объясняет, почему они готовы рисковать там жизнью, – заметил президент.

– Да просто они самые преданные делу, увлеченные, дисциплинированные студентки, каких я знала, – ответила доктор Кардифф. – Нужно понимать: изучение Мезоамерики, особенно тольтеков эпохи Кецалькоатля, – это вся их жизнь. У них больше ничего нет.

– Разве им никогда не хотелось обзавестись мужьями, детьми, машинами, длиннохвостыми попугаями и обвитыми виноградной лозой коттеджами? – спросил президент.

– Очаровательные и милые, эти девушки, разумеется, привлекают мужчин, но работа всегда была для них на первом месте, а также на втором и на третьем. А мужчинам доставалось немногое.

– Нет между ними родственного соперничества? – поинтересовался Брэдфорд.

– Ритс – единственная подруга, которая когда-либо была у Куп.

– Звучит так, словно между ними большая любовь, – заметил генерал Гегберг.

Доктор Кардифф смерила его суровым взглядом.

– Вас интересует, не имеют ли их отношения сексуального подтекста? – (Генерал кивнул.) – Нет, хотя призн а юсь, время от времени я сама об этом задумывалась. Но здесь имеет место что-то другое.

– А об их прошлом вы ничего не знаете? – неуверенно спросил президент.

– Очень немного, – ответила доктор Кардифф.

Это было не совсем правдой. Ей удалось пару раз соприкоснуться с личными тайнами Куп, и это оставило настораживающие воспоминания.

Однажды за кофе они с Ритой вели разговор о возникновении звезд – одной из проблем, относившихся к сфере научных интересов Кардифф. Что-то из рассуждений молодой девушки не понравилось Монике, она подалась к Рите со своей характерной, наводившей на студентов страх усмешкой и, оказавшись с ней нос к носу, сказала:

– Что-то сегодня ты мелко плаваешь, уточка.

Слово «уточка» на кокни означало проститутку, и Куп, как оказалось, это знала. Она тут же всунулась между Кардифф и своей подругой и прошипела:

– Нечего называть ее потаскухой, сука!

Кардифф отпрянула, пораженная тоном Куп, а главное – ее дерзостью.

Подобный выпад в отношении профессора, да еще с такой репутацией, как у Кардифф, был для академической среды чем-то небывалым. Но даже больше, чем это неслыханное нахальство, ее озадачил блеск в глазах Куп.

Кардифф решила разобраться с Ритс в другой раз, и такая возможность представилась ей меньше чем через неделю. На факультетской вечеринке, приняв коктейль, Рита позволила себе пренебрежительное высказывание о том, к чему Кардифф относилась с благоговением.

– Наука – это всего лишь служанка религии. Правда, как служанка, мечтающая стать хозяйкой, она изрядно продвинулась на пути к тому, чтобы самой превратиться в религию.

– Где это ты почерпнула такую нетерпимость к науке? – решила не оставаться в долгу Кардифф. – Уж не проснулось ли в тебе детство со «змеиными плясками» и говорением на неведомых языках? И теперь деревенщина с Аппалачей будет учить меня астрофизике? Это тот самый образ мыслей, который привел к сожжению кодекса майя и заточению Галилея.

Подавшись к Рите, Кардифф снисходительно усмехнулась и отметила во взгляде собеседницы затаенную обиду: та заморгала, у нее даже задрожал подбородок. Обычно, одержав победу, Моника оставляла поверженного противника в покое и наслаждалась триумфом приватно, но на сей раз ей хотелось публично унизить ученицу, которая, как и все они, смотрела на ученую особу, как на смертное божество.

Но тут между ними, оттеснив Риту в сторону, опять встряла Куп.

Кардифф навсегда запомнила ее взгляд – взгляд, который сказал: «Обидишь мою подругу – будешь иметь дело со мной!»

«С этой девушкой лучше не ссориться!» – прозвучал в сознании Моники внутренний голос.

По причинам, так и оставшимся невыясненными, зла Кардифф не затаила. Более того, видя девушек каждый день и узнавая их лучше, она проникалась к ним все большей симпатией и уважением. А к концу семестра они сблизились окончательно: Рита и Куп стали ее лучшими подругами.

– Рита и Куп – лучшие подруги, какие у меня когда-либо были, – сообщила как само собой разумеющееся Кардифф. – Вот все, что я могу о них сказать.

– Но как вы стали их советницей? – осведомился президент Рааб. – Они ведь не астрофизики.

– Я сама не понимаю, почему они выбрали меня на роль консультанта: в этом смысле вы правы. По их тематике мне им советовать особо нечего. Это чуждая мне сфера, если не считать того, что я нахожу весьма интересными их соображения относительно мезоамериканского, а особенно тольтекского, катастрофизма. Эти прозрения помогли мне стать самым авторитетным в стране специалистом в области глобальной теории катастроф. Дала ли я что-то им, в этом у меня уверенности нет, но одно могу заявить ответственно: эти годы были для нас самыми плодотворными. В попытке выявить этиологию упадка Толлана мы изучили все: воздействие глобального потепления, засуху, голод, эпидемии, катастрофические извержения вулканов и падение гигантских метеоритов. Они научили меня учитывать роль религиозного фанатизма, экономического давления и империалистической агрессии. Но боюсь, что сейчас именно мои усилия направили их на опасный путь.

– К сожалению, – произнес, вставая, президент Рааб, – меня ждет Совет национальной безопасности. Какое-то чрезвычайное заседание. Бог знает что.

– Мы сделаем для ваших девушек все возможное, – тоже поднявшись, заявил Брэдфорд. – В то же время, думаю, вам будет интересно взглянуть вот на это.

Он передвинул через стол к Кардифф папку с грифом «СЕКРЕТНО». Имя Куп было написано на обложке.

– Президент держал меня в теме, и, как только прозвучало имя Купер Джонс, я тут же взял ее в разработку. Не скажу, чтобы мне удалось особо много нарыть о ней, но вот ее старик вел очень интересную жизнь – преимущественно по тюрьмам. Тут о нем вложена справка. По отзывам клиентов, завозил лучшую дурь на всем Юге, правда, это его и сгубило. Соперники ему в подметки не годились. Девчонка росла с дробовиком под кроватью. Одно слово, крутая особа. – Брэдфорд взглянул Кардифф прямо в глаза. – Не знаю, как вы, но я лично уверен на все сто: ее сломать не так-то просто.

Часть X
Толлан

26

Сей мир, 1004 год

– Пожар!

Меня пробудил бой тревожного набата, возвещавший о пожаре. Но непосредственную угрозу представлял не этот, полыхавший неведомо где огонь, но темная тень, выползавшая из моего окна. Тюфяк, на котором я спал, находился всего в паре шагов от окошка, и незваный гость, словно огромная летучая мышь с распростертыми крыльями, мигом одолел это расстояние и обрушился сверху на мое лежащее на спине тело. Его рука взлетела верх, я откатился в сторону, и его кинжал пробил насквозь стеганый матрас там, где только что лежал я.

Когда я, чтобы уйти от очередной атаки, перекатился снова, под руку мне подвернулось нечто, показавшееся на ощупь знакомым. То был звездный крест, каменный инструмент в виде косого креста, которым меня учил пользоваться Звездочет. Когда нападавший вырвал клинок из матраса и отпрянул для замаха, я метнулся к нему и что было сил ударил по лицу зубчатым краем креста.

Враг с криком отшатнулся. А когда я вскочил на ноги, он бросился к окну, выскользнул из комнаты и пропал из виду.

Моя комната находилась на втором этаже, а прыгать с такой высоты не так-то просто. Я подбежал к окну и высунулся, но неизвестный недруг уже поднялся на ноги и, хромая, пустился наутек.

Мысленно я возблагодарил Пернатого Змея за то, что Цветок Пустыни никогда не остается у меня до утра, а возвращается ночевать в свою комнату.

Когда схлынуло первое потрясение, я, стоя у окна, отметил, что барабан бьет по-прежнему. В Толлане использовались два вида сигнальных барабанов: один отбивал время, другой подавал сигнал тревоги. Сейчас звучал именно тревожный барабан.

И эта тревога спасла мне жизнь.

Переведя дух, я поспешил на наблюдательную площадку при доме, чтобы выяснить, кто и по какому поводу поднял тревогу.

С тем фактом, что кто-то пытался меня убить, я так или иначе ничего поделать не мог. Конечно, следовало сообщить Звездочету, но вряд ли он предположил бы что-то другое, кроме визита грабителя, хотя преступности в городе почти не было. Мне казалось возможным и другое объяснение, связанное со звездным узором на моем животе, однако о том, как, кем и почему был нанесен этот узор мне, я пока знал не больше, чем когда впервые его увидел. Кроме того, докладывать о нападении Звездочету я побаивался, ведь это был уже не первый случай. Кто-то уже пытался застрелить меня из лука, так что старик и без того беспокоился за мою безопасность. При этом ни у него, ни у меня не было никакой возможности уберечься от будущих покушений. Расскажу, и ему, чего доброго, станет плохо, а он и так чувствует себя не лучшим образом. Нет уж, рассказать, может, и расскажу, но как-нибудь попозже, при удобном случае.

Прошло три года с тех пор, как я, покинув землю людей-псов, попал в золотой город Толлан. Подобно гусенице, обращающейся в бабочку, пусть и не самую прекрасную, годы, проведенные рядом со Звездочетом, превратили меня из дикого, ведущего кочевую жизнь ацтека в доверенного помощника придворного звездочета, далеко продвинувшегося в изучении как звездного неба, так и священных знаков тольтекского письма. При этом подчинялись мы не кому-нибудь, а напрямую правителю Кецалькоатлю, могущественнейшему божественному вождю сего мира.

Чтение и копирование таинственных иероглифов давалось непросто, дело продвигалось медленно, со скрипом, но продвигалось. На память мне, правда, жаловаться не стоило, но ведь запоминать приходилось огромное количество сложных по написанию знаков, с тысячами и тысячами наполненных сокровенным смыслом деталей, в зависимости от которых изменялось как значение того или иного образа, так и его звучание.

По мере усвоения письма передо мной встала задача записи Откровений Кецалькоатля, продиктованных нашим божественным правителем Звездочету. Я же записывал и последние вычисления самого Звездочета, предназначенные для завершения Великого календаря.

Ночи я проводил вместе со Звездочетом, наблюдая и описывая местоположение и перемещения звездных богов по небосводу и постоянно делая заметки для Календаря конца времен. Днем, когда наблюдения были невозможны, наступало время работы над собственными заметками и составления кодексов. Немало времени мы также посвящали наблюдению за Темным Разломом и продвижением Тескатлипоки, направлявшегося, по твердому убеждению Звездочета, к Земле. Как сказал старый ученый еще в первую нашу ночь на вершине пирамиды, бог тьмы и смерти не намерен больше довольствоваться лишь жертвенными сердцами и кровью. Победив своего исконного соперника, светлого бога учения и сострадания, божественного ветра и животворных вод, Пернатого Змея на небесах, Тескатлипока теперь вознамерился истребить саму память о нем на Земле, уничтожив его почитателей, а затем и все человечество.

Каждую ночь мы изучали Темный Разлом, высматривая признаки движения Тескатлипоки в сторону сего мира. В прошлом Звездочет уже замечал его дважды, и каждую ночь мы с трепетом ожидали новых знаков, предвещавших явление владыки зла. Мы были одержимы стремлением выявить все признаки, по которым можно рассчитать наступление Последнего дня. По нашему убеждению, грядущие поколения имели право знать свое будущее. Возможно, получив надлежащее предостережение, наши потомки даже смогут отвратить мрачного бога насилия и зла от его намерений или каким-либо образом умерить последствия катастрофы.

Мы не желали верить в то, что Тескатлипока одолеет Кецалькоатля во второй раз и уничтожит всех его последователей, не хотели признать, что злоба и ненависть темного бога сильнее, чем столь ценимые Кецалькоатлем знания и наука, доблесть и любовь. Мы верили, что если как следует подготовиться, то с помощью человечества Пернатый Змей может взять верх.

Если существуют какие-нибудь способы свести на нет или уменьшить зло, исходящее от Тескатлипоки, люди будущего должны ими располагать.

Кроме того, мы хотели, чтобы в будущем люди помнили историю Толлана, величайшего города сего мира, ведали о выдающихся достижениях божественного правителя и его верных последователей, венцом каковых стал Календарь долгого счета. Пусть наши потомки знают, как Кецалькоатль боролся против фанатизма и жестокости жрецов. Эта разворачивавшаяся в Толлане борьба придавала особую остроту моей работе над Календарем долгого счета: я чувствовал, что отблеск истории города ложится на все остальные труды. История его восхождения к величию и славе была примером подлинного эпического триумфа, но мы все больше и больше опасались, что столь же масштабной и эпической, но в трагическом плане, может стать и история его заката. Записать и сохранить для потомков все, что относится к последним дням Толлана, стало для меня настоящей страстью, может быть, смыслом жизни.

Шли годы, и моя работа приносила все больше плодов. Я завершил достаточное количество сводных таблиц, чтобы заполнить множество кодексов. Теперь, по мере того как мы со Звездочетом сближались, а он и Щит все с большим рвением относились к своему замыслу, мы все чаще и чаще заговаривали о том, как понадежнее сберечь наш труд, который – сейчас уже было очевидно – составит несколько кодексов.

Прежде всего, нужно было найти безопасное место в самом городе. Звездочет поведал мне о проходившем под городом тоннеле, куда вело несколько тайных ходов. Одна из секретных камер этого тоннеля и стала местом хранения наших записей, а заодно и местом проведения самых засекреченных совещаний. Но все чаще речь у нас заходила о том, что для последних кодексов не помешало бы подыскать еще более надежное хранилище. Мы пребывали в постоянном страхе, ибо знали о способности жрецов выуживать из людей любые сведения, и нам казалось, что для большего спокойствия кодексы следует укрыть в разных местах, но в конце каждого кодекса поместить для будущего читателя указания на то, где он сможет найти следующий. Спрятать все в одном месте было бы труднее, ибо чем больше сокровище, тем сложнее его прятать, не говоря уж о том, что это увеличило бы угрозу попадания дела всей нашей жизни в руки жрецов. Мы считали задачей чрезвычайной важности донести результат наших трудов до сведения потомков, сообщить им не только о том, когда им предстоит встретить Последний день, но и с чем нашим братьям и сестрам придется столкнуться. Это знание, на наш взгляд, могло иметь огромное значение.

Так или иначе, знание находило отражение в кодексах.

Работая чуть ли не все дни и ночи напролет, я едва выкраивал время для сна, однако воодушевление, сознание значимости моего дела стократ пересиливало усталость.

К тому же мне теперь не приходилось спать на холодной, голой земле в хижине из обмазанных глиной стеблей агавы, а то и под открытым небом: к моим услугам был мягкий тюфяк в Звездном храме.

В прошлой жизни я ел, сидя на корточках у костра, теперь же трапезничал за столом, уставленным множеством мясных и овощных блюд, подававшихся слугами, которые также подносили чашу с водой для омовения рук перед едой и по окончании трапезы.

Ныне я считался даже не учеником Звездочета, а его полноправным помощником, что делало меня еще более важной фигурой. Вдобавок сам Звездочет, лишившийся семьи много лет назад из-за морового поветрия, относился ко мне как к родному сыну. И встречал такое же ответное чувство: он заменил мне родных и близких, которых у меня никогда не было.

Звездный храм представлял собой место жительства и работы как самого придворного звездочета, так и всех тех, кто помогал ему в работе или обслуживал его. Семьям обычно отводилось по две комнаты, служивших спальней и кухней, я же, как человек одинокий, обходился одной спальней, но имел привилегию есть за одним столом со Звездочетом. Астрономический комплекс располагался на территории Церемониального центра, всего в нескольких шагах от главной храмовой пирамиды, где под руководством верховного жреца вершились государственные и религиозные ритуалы. По другую сторону от храмовой пирамиды находился великолепный дворец нашего божественного правителя Кецалькоатля.

Помощник Звездочета, помимо всего прочего, постоянно следил за небесами, дабы извещать город о ходе времени. Когда бог Солнца находился на небе, помощник отслеживал длину тени, отбрасываемой выставленным на свет вертикальным деревянным колышком. Ночью дежурный помощник наблюдал за звездными богами [20]20
  Главными «звездными богами» являлись пять планет Солнечной системы, видимые невооруженным глазом, – Меркурий, Венера, Марс, Юпитер и Сатурн. Подобно древним грекам и римлянам, астрономы Мезоамерики выделяли эти небесные объекты, отличая их от остальных звезд.


[Закрыть], отслеживая их перемещение по небосводу с помощью такого же косого креста, каким мне посчастливилось отбиться от убийцы.

Помимо всего прочего, на Звездочете и мне лежала ответственность за оповещение горожан о ходе времени. Днем и ночью каждый час отмечался ударом в барабан. Жители привыкли сверять продолжительность работы с ударами Барабана времени. По нему же ориентировались часовые на городских стенах, когда заступали на стражу или сменялись с караула.

Через час после рассвета три громких удара в барабан оповещали город о начале рабочего дня. Спустя двенадцать часов барабан снова бил три раза, на сей раз призывая кончать работу. Ну а если барабанный бой раздавался в неурочное время, это могло означать лишь одно – тревогу! Самой тревожной могла бы стать весть о появлении у ворот варваров, однако, несмотря на все возрастающее давление со стороны людей-псов, такого еще не случалось… Пока.

Быстрые, частые удары оповещали о пожаре, что, учитывая засушливую погоду, с одной стороны, и большое количество факелов и жаровен – с другой, было явлением не таким уж редким. Кроме того, уже по барабанному ритму я понял, что полыхает не в самом городе, а где-то за его стенами. Это случалось еще чаще, и нередко по вине ацтеков, постоянно угрожавших границам цивилизованного мира. Время от времени дикари устраивали поджоги, чтобы выманить воинов из населенных пунктов, а когда те оставались без защиты, совершали грабительские набеги. Но разумеется, далеко не всегда причиной пожаров бывала чья-то злая воля. Многие начинались случайно, например из-за незатушенного походного костра, а порой и по вине бога дождя Тлалока, который кроме водяных струй посылал на землю и молнии, причем в последнее время был куда более щедр на небесный огонь, чем на воду. За годы засухи лесные пожары стали столь частым явлением, что я втайне гадал, уж не решил ли Тлалок сделаться богом огня.

Даже наши маисовые поля, особенно весной и в начале лета, пересыхали настолько, что, казалось, ждали только малейшей искры, чтобы воспламениться. А пожары на маисовых полях влекли за собой голод.

Жрецы винили в этих бедствиях нашего божественного правителя Кецалькоатля. Их приверженцы, как и предсказывали мои друзья, вели себя все более вызывающе, особенно когда просочились слухи, что правитель Кецалькоатль не одобряет человеческих жертвоприношений.

Жрецы, чье процветание основывалось как раз на жертвоприношениях, использовали это, чтобы возбудить недовольство правителем. На руку жрецам и их приспешникам играли и участившиеся, сопровождавшиеся поджогами набеги северных дикарей. Засуха и грабительские набеги вынуждали сельское население перебираться все ближе к городу. Люди бросали земли, которые прежде служили им источником пропитания, оставляя их ацтекам, что вело к дальнейшему сокращению площадей посевов и, как следствие, к еще большей нехватке провизии.

Затянувшуюся засуху и недостаток продовольствия жрецы использовали в собственных интересах. Они утверждали, что эти невзгоды являются результатом кощунственного поведения тольтеков, а прежде всего их правителя, навлекшего на себя и свой народ гнев богов.

Б о льшую часть грабительских набегов совершали мои бывшие соплеменники, но виноватым себя я не чувствовал. Я больше не считал себя ацтеком, членом племени людей-псов, и предпочитал вовсе не вспоминать о своем дикарском прошлом. Ныне я принадлежал к привилегированным домочадцам одного из самых влиятельных людей в государстве, и моя нынешняя жизнь была несопоставима с прошлой. Конечно, это не значило, что все в ней было так уж гладко. После двух неудавшихся покушений я понимал, что подвергаюсь серьезной угрозе. Кроме того, мое положение не казалось мне таким уж стабильным: я, например, так и не женился, отчасти из-за неуверенности, связанной с моим прошлым, но более всего из-за колоссальной загруженности работой. По тому, как ко мне относились и Звездочет, и правитель, я чувствовал, что мне определен некий особый жизненный путь. Куда он меня заведет, еще неведомо, а при отсутствии уверенности в будущем обзаводиться семьей и домом мне было боязно. Поэтому вместо семейного ложа я время от времени удовлетворял свою телесную потребность с помощью Цветка Пустыни, в которой видел самую подходящую для себя спутницу и лучшую любовницу, какую только можно пожелать. При этом нам приходилось держать наши с ней отношения в секрете и следить за тем, чтобы не выдать себя неосторожным словом. Ибо добрачная близость запрещалась жрецами, а я имел все основания полагать, что нахожусь под их самым пристальным наблюдением. Они ненавидели все дела и начинания, поддерживаемые Кецалькоатлем и Звездочетом, и я в качестве доверенного помощника Звездочета представлял собой желанную мишень для их злобы. Меня от нападок жрецов могло защитить покровительство близких к правителю Щита и Звездочета, но насчет Цветка у меня такой уверенности не было. Мне вовсе не хотелось, чтобы ее превратили в профессиональную блудницу, за маисовый паек ублажающую воинов и чиновников. А если бы жрецы уличили девушку в ненадлежащем поведении, ее вполне могла ждать столь плачевная участь.