Текст книги "Отец Кристины-Альберты"

Автор книги: Герберт Джордж Уэллс

сообщить о нарушении

Текущая страница: 9 (всего у книги 22 страниц)

– Может, в сторону Пиккадилли, – сказал полицейский, – может, к Трафальгарской площади. Дело в том, сэр, что я внимания не обратил.

Было ясно, что беседа приблизилась к завершению.

7

– Вот так, – сказал Лэмбоун. – Пока неплохо. Он все еще на свободе.

И поблагодарил полицейского.

– А теперь, – сказал он с видом человека, предлагающего решение крайне сложной задачи, – нам остается только отыскать его.

– Да, но где?

– В этом суть проблемы.

Он направился назад к памятнику и встал рядом с Кристиной-Альбертой под сенью этого идеального символа Британской империи, статуи королевы Виктории. Оба повернулись к Мэллу, глядя на маячащую вдали арку Адмиралтейства. Оба хранили молчание. Октябрьский день был теплым и тихим, за деревьями справа еле проглядывали купола Уайтхолла, две башни Вестминстера и бурые громады домов, обретших красоту в предвечернем свете. Над деревьями вздымались две колонны – герцога Йоркского и Нельсона – и здания слева. Как раз наступило затишье в уличном движении перед часом обеда и начала театральных спектаклей, и лишь несколько такси да один-два автомобиля подчеркивали ширину улицы, предназначенной для королевских процессий. Несколько окон Адмиралтейства уже горели оранжевым огнем в лучах заходящего солнца.

– Полагаю, – сказал Лэмбоун, – он пошел туда.

Кристина-Альберта стояла, уперев руки в боки и чуть расставив ноги.

– Наверное, так.

Широкая улица уходила по прямой к далекой арке Адмиралтейства. А за этим узким просветом лежали Трафальгарская площадь, и Чаринг-Кросс, и лабиринт магистралей и улиц, расходящихся веером, все шире и шире, все дальше и дальше в голубоватые сумерки.

– Что он будет делать теперь?

– Только Богу известно. А я банкрот. Ни единой идеи.

Опять они помолчали.

– Он ушел, – сказала она, – просто взял и ушел. – И эта простая гнетущая мысль вытеснила все остальные.

Но мысли Пола Лэмбоуна были более сложными и прихотливыми. Он уловил, что оказался втянутым в серьезное приключение и призван поднапрячь силы. Его нежданно отозвали от чая и горячих лепешек вести поиски по всему Лондону слегка помешавшегося и почти незнакомого субъекта. Он хотел их вести, и вести надлежащим образом, и так, чтобы это произвело впечатление на Кристину-Альберту. И его интеллект подсказал ему, что лучше всего последовать по возможному следу это субъекта и настичь его прежде, чем он чего-нибудь натворит. Или, когда он уже начал что-то творить, чтобы вмешаться и увести его. И все это время более низменная деятельная сторона его натуры настаивала, чтобы он предоставил погоню Кристине-Альберте, а сам вернулся елико возможно прямым путем к своему глубокому креслу, чтобы погрузиться в него и все продумать. А потом отправиться обедать в лучший из своих клубов. И таким образом тихо и ловко выпутаться из этой неожиданной и неприятной передряги.

Тут он посмотрел на Кристину-Альберту и понял, что ничего этого сделать не может. Не может ее бросить. Он посмотрел на ее профиль, профиль серьезной маленькой девочки, и в нем заговорило почти материнское чувство. Она с тревожной растерянностью смотрела на голубой безграничный город, который поглотил ее папочку. Все вокруг еще купалось в золотых теплых отблесках заката, но по восточному краю небосвода уже сгущались сизые сумерки. Там и сям светящиеся желтые пятнышки указывали, что Лондон начинает освещать себя сам. Идти по этому пути одна она не может. Нелепым, абсурдным образом они оказались связаны. Желание выпутаться было рождено эгоистичной осторожностью, которая стремительно изгоняла из его жизни всякое счастье, подсовывая взамен безопасность и всяческий комфорт. И вот призыв к этому, погрузившемуся в спячку Полу Лэмбоуну восстать и действовать. Ну, пусть даже она простая чудаковатая девчонка, которую его воображение превратило в родственную душу и героиню, разве это причина, почему он не должен помочь ей в обрушившейся на нее беде?

Он принял решение.

– Назад он еще долго не вернется, – размышлял он вслух. – В такой вечер? Нет.

– Да, – согласилась она. – Но не вижу, какое это имеет отношение к тому, что мне следует делать теперь.

– Мы может остаться вместе и пойти к Трафальгарской площади. Можем поискать на набережной. Когда устанем, то пообедаем где-нибудь. Полагаю, более или менее сносно можно пообедать почти везде. А поесть нам будет надо… Быть может, это уж не такое безнадежное предприятие, как показалось вначале. Сложное, но небезнадежное. Возможности того, что он может сделать ограничены. Я хочу сказать – ограничены его же устремлениями. Не думаю, что он выберет непримечательные улицы. Его потребность… в эффектном. Гораздо более вероятно, что он будет держаться площадей и вблизи примечательных зданий. А это исключает множество улиц. И в восточном направлении он не пойдет. Еще через час Сити начнет гасить огни, запираться, расходиться по домам. И он повернет на запад.

– И у вас найдется время?

– Сегодня вечер у меня совершенно свободный. Я собирался сделать его «выходным». А эти поиски меня привлекают. Интересно выяснить, насколько верно мы можем угадать, а то и установить, как он поступит. Своеобразная тренировка для ума… Вы знаете, по-моему, мы его найдем.

Несколько секунд она стояла совершенно неподвижно.

– Вы жутко добры, что пошли со мной.

– Я пошел с одним условием: что вы не будете идти слишком быстро. Мы никогда практически вместе никуда не ходили, Кристина-Альберта, но я достаточно вас знаю и не сомневаюсь, что ходите вы чертовски быстро.

8

Кто не знает кафе «Нептун» вблизи Пиккадилли-Серкус и разнообразную публику, которая там собирается. Там вы созерцаете художников и мазилок, которые недотягивают до художников, поэтов и всего лишь писателей, натурщиц и наркоманов; студентов, изучающих искусства и медицину не лучше, чем им положено; издателей и адвокатов подшофе, большевиков и белоэмигрантов; заезжих американцев, которые заходят посмеяться и попадаются на удочку; парочку-другую студентов с Дальнего Востока, и евреев, и евреев, и евреев… и евреек. И вот туда-то примерно в половине десятого в этот вечер вошел дородный, массивный, устало величественный мужчина в сопровождении привлекательной девушки в короткой юбке, с подстриженными волосами, которая высоко и строго держала крупный, красивой формы нос. И они прошли, лавируя между столиками, в облаках табачного дыма в поисках удобного места. Из шумного смутного тумана воздвигся молодой человек с копной рыжих волос, выставил взыбленное лицо и спросил театральным шепотом:

–  Вы его нашли?

– Ни единого следа, – сказал Пол Лэмбоун.

Из сигаретного дыма над столиком проглянуло лицо Фей Крам.

– И мы. Мы тоже искали.

– И здесь, и где угодно еще, разницы нет, – сказал дородный. – Где вы искали?

– Тут, – сказал Гарольд, – и около. Места встреч.

– А мы рыскали повсюду, – сказал Лэмбоун. – Мы прошагали мили… бесконечные мили. И Кристина-Альберта отказывалась подкрепить силы – мои, а не только свои собственные. Наконец я сказал: либо я сяду и поем, либо упаду и умру. Можно, мы займем эти стулья? Этот вам, Кристина-Альберта. Официант! Случай полного истощения. Нет, не мюнхенское и не пльзенское. Мне необходимо шампанское. Боллинжер четырнадцатого года сойдет, но заморозьте его, даже перезаморозьте, а к нему бутерброды – и побольше – с лососиной. Да, дюжину. А-ах!

Он уронил руки на столик.

– Когда я выпью глоток-другой, я буду разговаривать, – просипел он и умолк.

– А когда вы ушли из студии? – спросила Кристина-Альберта у Фей.

– В половине девятого… Он не пришел.

– А вы далеко побывали? – Гарольд спросил у Лэмбоуна.

– Далеко?!! – сказал Лэмбоун и на некоторое время онемел. Затем заговорил голосом, который словно терялся в огромных пространствах. – Спрашивали у полицейских про маленького человека без шляпы. Вдоль и поперек Лондона. Вперед и вперед – от одного полицейского к другому. Она такая решительная девица. Да смилуется Бог над мужчиной, который завоюет ее любовь! Ни единая живая душа его не видела. Но я еще не в силах говорить…

Гарольд нежно почесал подбородок длинными артистичными пальцами.

– Не исключено, – сказа он медленно, – что он зашел куда-нибудь и купил себе шляпу.

– Ну, конечно, он должен был приобрести шляпу, – сказала Фей.

– Ни ей, ни мне не пришло в голову, что он мог поступить так разумно.

– И мы не догадались заходить в шляпные магазины, – сказала Кристина-Альберта.

– Счастье, что нет, – сказал Лэмбоун, обернувшись, чтобы приветствовать бутерброды. – Это было бы последней соломинкой.

– Долгое время мы шли по следу другого мужчины без шляпы, – сказала Кристина-Альберта. – Нагнали его на Эссекс-роуд, после того как пропетляли за ним по всей Пентонвиль-роуд. Но он оказался просто вегетарианцем в сандалиях и с бородой. И еще нам сказали про мужчину без шляпы возле «Британии», но снова пустышка. Оказалось, он просто вышел из дома купить жареной рыбы с тележки на Камден-Таун-Хай-стрит.

– Поразительно, как мгновенно собирается толпа, – сказал Лэмбоун, пережевывая бутерброд. – И как она навязывает свою помощь. Нас буквально погнали вверх по лестнице за этим любителем жареной рыбы, который показался мне крайне драчливым и склонным к подозрительности типом. Толпа настаивала, что нам нужен именно он, а ему как будто совершенно не нужным было быть нужным. Не снизойди на меня озарение, могло бы случиться что-нибудь крайне скверное. Но я сказал просто: «Нет, это не тот джентльмен, а другой с той же фамилией».

– Но что он сказал?

– «Поберегись-ка», – сказал он. – Но как бы то ни было, толпу это ублаготворило, и мы легко убрались оттуда в автобусе, который довез нас до станции на Портленд-роуд.

Прибыло шампанское в ведерке со льдом.

– Почти не остыло, сэр, – сказал официант, трогая бутылку.

– Сейчас не время для разборчивости, – сказал Лэмбоун, беря третий бутерброд. – Вы ничего не едите, Кристина-Альберта. Но я настаиваю, чтобы вы выпили по крайней мере один бокал.

Кристина-Альберта отпила глоток и машинально надкусила бутерброд.

– Интересно, увидим ли мы его еще когда-нибудь, – сказал Гарольд. – Лондон такой обширный. Такой обширный! Впрочем, я всегда испытываю это чувство, когда кто-то куда-то отправляется. Для того, чтобы куда-то отправиться, необходимо невероятное мужество. Лондон наверняка набит заблудившимися прохожими. Я отчаянно боялся Лондона, пока не обнаружил метро. Меня преследовало ощущение, что боковые улочки засосут меня неведомо куда. И я вечно буду сворачивать за угол на одну улицу длиннее другой. Мне даже снилась последняя из этих улиц – бесконечная. А теперь я чуть занервничаю – и сразу спрашиваю, как пройти к ближайшей станции метро. И все тип-топ.

– Все-таки он мог уже вернуться в студию, – сказала Фей.

Пол Лэмбоун с редкой скоростью добрался до своего четвертого бутерброда и третьего бокала шампанского, после чего продолжал насыщаться уже не так торопливо.

– Я разочарован, – сказал он, – что не подумал, что он может купить шляпу. Это подрывает все мои умозаключения. Видите ли, я сосредоточился на происходящем внутри его головы и совершенно забыл об изменениях, которые она может претерпеть снаружи. А ведь человек с его аккуратностью и уважением к приличиям – приобретенным за долгие годы размеренной и упорядоченной жизни – купил бы себе шляпу практически машинально… И, значит, мы могли пройти совсем рядом и не заметить его.

– Я бы его узнала, – сказала Кристина-Альберта.

– Но до тех пор, пока этот пентонвильский субъект не увлек нас по ложному следу, я был убежден, что мы его нагоняем. Видите ли, Кристина-Альберта настояла, чтобы я наводил справки у каждого полицейского, которого мы увидим, – даже у задерганных, раздраженных, резких вплоть до грубости полицейских, которые дирижируют уличным движением, – но маршрут выбрал я, построил маршрут на моих выводах. Видите, ли, мой дорогой Ватсон, – он чуть улыбнулся с утомленным самоодобрением в сторону Крама, – главное в подобном случае – это поставить себя на место вашего человека, думать его мыслями, а не собственными. Вот, что я пытался – насколько позволяла одышка – внушить Кристине-Альберте. Все ведь достаточно просто. Перед вами человек, убежденный – так красиво, так завидно убежденный, – что он властелин мира, пока еще неведомый, неузнанный, но накануне полного своего признания. Пойдет ли такой человек по улице, точно обычный прохожий? Нет и нет! Он будет взволнован, радостно возбужден, устремлен ввысь. Отлично. Он пойдет вверх по холму, а не вниз. Он будет выбирать широкие, а не узкие улицы и идти ближе к середине.

– Его не сбил автомобиль! – горячо воскликнула Кристина-Альберта.

– Нет-нет. Уличного движения он будет избегать. Ведь тогда ему пришлось бы суетиться в ущерб своему достоинству. Его должны привлекать открытые пространства. Высокие здания, яркие огни, любые людские скопления будут мощно его притягивать. Следовательно, он наверняка от арки Адмиралтейства пересек по диагонали Трафальгарскую площадь в направлении манящей величавости «Колизея»… Вам ясен мой метод?

Но он не стал дожидаться, чтобы Крам ответил.

– И чем больше я думаю о нашем пропавшем друге, тем больше восхищения и зависти он мне внушает. Какие мы ползучие твари! Вполне удовлетворяемся положением подданных, ячеек, единиц, пешек, капель воды и песчинок в запутаннейшем, бессмысленном нагромождении человеческих дел. Он воспаряет надо всем этим. И парит над всем этим сейчас. Одним великолепным жестом он отвергает свою заурядность и неполноценность. Мир – его! Какое в этом величие! Где бы он сейчас ни был, какая бы судьба его ни постигла, он счастливец. А мы сидим здесь, мы сидим здесь и пьем… я заказываю еще бутылку, Гарольд, и требую, чтобы вы с миссис Крам отодвинули это теплое, липкое пиво, и присоединились ко мне… Официант! Да, еще одну, пожалуйста… так мы сидим здесь среди этого теснящегося дымящего сборища (вы только поглядите на них!), а он строит планы спасения мира, которому мы дали дегенерировать, и возносит свою царственную волю к Богу. Божественнейшая экзальтация! Предположим, мы все могли бы ощутить…

– Я думаю, – перебила Кристина-Альберта, – нам следует обзвонить больницы. Я как-то не подумала, что он мог попасть под автомобиль. Он всегда был на перекрестках чуть неосторожен.

Пол Лэмбоун поднял ладонь с некоторым осуждением, стараясь найти какой-нибудь предлог посидеть здесь еще.

– Попозже, – сказал он после легкой паузы, – тогда больничные служащие будут посвободнее. Сейчас у них час пик – с десяти до одиннадцати. Да, Час Пик…

9

В лабиринте столиков и стульев появился Тедди Уинтертон. Его глаза были устремлены на Кристину-Альберту.

– Привет! – сказал Лэмбоун не очень сердечным тоном, посмотрел на Кристину-Альберту и вновь перевел взгляд на новоприбывшего.

Тедди покусился на свободный стул, на который какая-то дама бросила котиковое манто, завладел им, рассыпаясь в извинениях перед владелицей манто, и втиснулся с ним между Гарольдом и Фей, которая отсекла его от Кристины-Альберты.

– Сжальтесь над одиноким человеком, – сказал он весело, стараясь перехватить взгляд Кристины-Альберты.

– Получаете один бокал шампанского, – сказал Лэмбоун с несколько насильственным радушием в голосе.

– Как делишки, Кристина-Альберта? – сказал Тедди, вынуждая ее обратить на него внимания.

Кристина-Альберта повернулась к Фей.

– Ты не пойдешь со мной сейчас? – сказал она ей. – В подворье? Я должна начать обзванивать больницы, не то будет поздно.

Фей посмотрела на нее с любопытством.

«Это серьезно», – сказали глаза Кристины-Альберты. Фей встала и начала вдевать руки в рукава пальто. Тедди вскочил, чтобы помочь ей. Кристина-Альберта накидку не снимала и была готова уйти.

– Послушай, Кристина-Альберта, – сказал Тедди. – Мне надо с тобой поговорить.

– Пошли, Фей, – сказала Кристина-Альберта, слегка подтолкнув подругу и делая вид, что не расслышала его слов.

Тедди вышел вслед за ними на тротуар Пиккадилли.

– Одно словечко, – сказал он.

Фей сделала движение, чтобы отойти в сторону, но Кристина-Альберта ей не позволила.

– Я обойдусь и без одного, – сказала она.

– Но я мог бы тебе помочь.

– Да, мог бы. А теперь поздно. Я больше вообще не хочу тебя видеть.

– Ну дай человеку шанс!

– Шанс у тебя был, и ты думал им злоупотребить, – сказала Кристина-Альберта.

– Ты могла бы хоть декорум соблюсти, – сказала Тедди.

– К черту декорум! – сказала Кристина-Альберта. – Идем же, Фей!

Она вцепилась в локоть подруги.

Тедди постоял в нерешительности, а потом вернулся в кафе к Краму и Лэмбоуну.

Некоторое время подруги шли молча.

– Что-то не так? – рискнула Фей.

– Все не так, – сказала Кристина-Альберта. – Есть ли хоть малейший шанс, что мы найдем папочку в студии?

Они дошли до Челси, больше не нарушая молчания. Никогда еще Фей не видела Кристину-Альберту усталой.

Когда Фей открыла дверь, Кристина-Альберта ворвалась внутрь, опередив ее.

– Папочка! – крикнула она в темноту коридора. – Папочка!

Фей зажгла свет.

– Нет, – сказала Кристина-Альберта. – Конечно, его здесь нет. Он ушел навсегда. Фей! Ну, что мне делать?

Бледно-голубые глаза Фей округлились. Кристина-Альберта, храбрая, современная, была в слезах.

– Звонить в больницы, – сказал Фей, изо всех сил стараясь говорить с бодрой энергией.

Книга II
Мир отвергает Саргона, Царя Царей

Глава I
Инкогнито

1

Мистер Примби исчез из мира Кристины-Альберты. На время он должен также почти исчезнуть со страниц этого повествования. Мистер Примби испаряется. Взяв его внешнее подобие, мы должны теперь повести рассказ о другой, куда более важной персоне – о Саргоне Первом, Великолепном, Царе Царей, Наследнике Всея Земли.

Как, без сомнения, чудесно, как удивительно открыть, что ты вовсе не маленький вдовец владелицы прачечной, бесцельно коротающий жизнь, но Владыка Всего Мира, однако для добросовестного человека, стремящегося поступать как должно, открытие это чревато грызущей тревогой и гнетущим волнением. И вначале только естественно, что такая знаменательная, ослепительная идея несколько оглушит и смутит. Эта мысль также несла с собой освобождение и возвеличивание. Для целей, пока неясных, он был заключен, будто лев в клетке, в этой стесненной и неинтересной жизни Примби. Его воображение бунтовало против финальности такого существования; некий глубинный инстинкт подсказывал ему, что эта его жизнь – лишь иллюзия; в мгновения грез и порой в миг между сном и пробуждением вдруг проглядывали свет и цель за пределами видимой реальности. И вот внезапно будто распахнулись врата, будто откинули занавес, этот свет хлынул на него ослепительным потоком. Нет, его жизнь не единственная, начинающаяся, кончающаяся и забытая, как пустая песенка! Его существование уподоблялось золотой нити, которая сверкала, исчезала и вновь появлялась в бесконечной ткани бытия и была воткана в нее с целью. В прошлом он был Поргом в городе Клеб, и он был Саргоном и Валтасаром. Многими другими был он, но память о них все еще спала под темными водами забвения. Но память о Саргоне сияла ярко. Это его саргоновское «я» вернулось, а не какое-то другое из прочих его «я».

По некой причине, пока остающейся тайной, Сила, управлявшая его жизнью, призвала его вновь стать Саргоном в нынешнем, огромном, раздираемом враждой мире. Саргон начал жизнь смиренно, брошенным младенцем, и поднялся к вершине, восстановив и расширив подвластную ему империю, самую могучую из всех, какие до этого знал древний мир. Некие способности (кха-кха) были явлены Саргоном, вот из-за них-то Сила и призвала его вновь.

Вереницы воспоминаний развертывались в его мозгу. С поразительной уверенностью он воссоздавал свою юность, те далекие дни в Шумере, где Сила вознесла его так высоко. Они были такими яркими и приятными, что уже оттесняли воспоминания о Шерингеме и Вудфорд-Уэллсе, превращая его существование как Примби в тающий мираж. Эти переживания никогда не были ему дороги, он никогда не перебирал их в уме с удовольствием. Но возвращенные ему воспоминания стоили того, чтобы вновь и вновь обращаться к ним. Картины первых лет его жизни, когда он был найденышем, таинственным найденышем при дворе своего предшественника. (Имя этого предшественника он все еще никак не мог вспомнить). Юный Саргон был светловолосым и синеглазым – редкость в смуглом Шумере, а нашли его плывущим по великой реке в камышовой колыбели, скрепленной битумом, и его взял к себе и усыновил правитель края. И еще мальчиком все дивились ему, его удивительной мудрости, способности совершать то, что не дано другим людям, всему тому, что указывало в нем на владыку над людьми. И не то чтобы он обладал большой смекалкой, или сноровкой, или особой физической силой. В этих второстепенных качествах многие вокруг превосходили его – смекалкой и въедливостью памяти, в частности, он уступал Прюму, сыну великого визиря – но он обладал истинной царственной мудростью, недоступной никому из них.

– Истинной царственной мудростью, – произнес мистер Примби-Саргон вслух и больно столкнулся с высоким смуглым джентльменом, поспешавшим от Сент-Джеймсского парка к Сент-Джеймсскому дворцу. – Извините! – воскликнул мистер Примби-Саргон.

– Моя вина, – сказал высокий смуглый джентльмен. – Опаздываю на встречу. – И поспешил дальше.

Странно! Где мистер Примби – или Саргон – уже видел это лицо? Нет ли… какой-нибудь связи с Шерингемом и сверкающим на солнце песком? Но тут все заслонил Шумер, и высокий смуглый джентльмен стал вождем племени, кочующего по пустыни. Кочующего среди песков.

Взволновавшаяся поверхность вновь стала зеркальной, отражая годы отрочества в Шумере. На чем мы остановились? Даже в те дни люди замечали в мальчике серьезность не по его годам. Он избегал детских игр. Не увлекался крикетом даже в Шерингеме. Скромно, но твердо отрок поднимал голос в зале совета, и все признавали мудрость его слов. Старцы, сидевшие вокруг, дивились. «Речет красно», – говорили они в своей древней шумерской манере. Красноречивей. И еще его называли Находящим Пути.

Саргону еще не исполнилось пятнадцати, а старый бездетный правитель, которому у границ грозили враги и заговоры внутри страны, уже выделил его. «Этот мальчик может спасти царство». Затем, едва ему сравнялось восемнадцать, ему поручили возглавить поход для замирения горцев на севере, поручили убедить их не вступать в союз с Северным Врагом. Он совершил больше, чем ему было велено. Он прошел через горы на лежащие за ними равнины и дал сражение Северному Врагу, и победил его, и сурово покарал. После этого все люди поняли, что ему быть новым Владыкой и Господином Шумера, преемником своего престарелого покровителя. И все искренне это одобряли, кроме Прюма, Хитреца (уже щеголявшего отрастающими баками). Да, и он одобрял, но с завистью в глазах. А затем наступили дни Венчания на Царство и Вступления во Власть над Гаремом. Чудные дни. А потом – рождение Наследной Царевны, его единственного ребенка, и великий поход в пустыни юга. И еще походы, и творение законов – мудрых законов и еще более мудрых, и толпы рукоплещущих благодарных людей, и счастливые деревни. Жизнь стала счастливой повсеместно. Прюм плел заговоры, поднял бунт и получил по заслугам согласно незатейливому обычаю тех времен. Это было прискорбной необходимостью, на которой нет нужды останавливаться. Расширялись границы, а с ними и великий мир – Россия и Турция в Европе, Персия, Индия, Древний Египет, Сомали и так далее, и так далее были покорены и сделаны счастливыми. Были открыты Америка, Австралия и остатки еще не совсем утонувшей Атлантиды. Потом о них забыли, но в первый раз их открыли именно тогда – и они платили дань. Была учреждена Лига Наций.

Весь мир говорил о благости Саргона и переживал золотые дни. Ибо Саргон правил согласно свету справедливости в сердце своем. Он умерил жертвоприношения в храмах и ввел в верования и богослужения своего рода протестантство. Люди слагали о нем хвалебные песни. Прохожие – мужчины и женщины – бросались целовать ему руку. И он не лишал своих подданных доступа к себе. Это доверие его и погубило. Блеснул, увы, нож убийцы, черного убийцы, безумца, чужеземца…

Поразительно! Он помнил, как подданные оплакивали его смерть.

Белая перчатка полицейского уперлась в грудь мистера Примби-Саргона и помешала ему шагнуть под автобус. Он ловко увернулся. Трафальгарская площадь, великое место встреч, слияние магистралей. Толпа здесь в теплом октябрьском свете превосходила даже шумерийские толпы. Тут он за ними и понаблюдает. Темные толпы, кишение озабоченных лиц. Его возвращение должно быть связано с ними. Была великая война, много опустошений, мир получил тяжелую рану и не мог оправиться. Бедные правители политики этого века не обладают мудростью, лишены инстинкта, который подсказал бы самый верный путь. Вновь нужен вождь и спаситель, обладатель подлинной мудрости.

И под носами нельсоновских львов прошел Саргон, и он миновал конную статую Георга IV, направляясь к господствующей над площадью балюстраде, и занял там позицию для наблюдений. Он посмотрел через Уайтхолл на величественную башню парламента, и Уайтхолл был полон золотистой дымкой, пронизанной блеском моторных экипажей. Поток автобусов, автомобилей и фургонов катился к площади, где сливался с потоками Нортумберленд-авеню и Стрэнда, а затем они вновь разделялись слева от него и справа – к Пэлл-Мэллу по ту сторону площади. Уличные фонари еще не зажглись, но в закругленных обрывах зданий слева несколько окон уже теплились светом. Внизу через площадь текла тонкая струйка пешеходов, точно вереницы муравьев, от одного пункта до другого, а приземистая станция метро непрерывно глотала пятнышки и кучки индивидов. У подножия Нельсоновской колонны происходил митинг, маленький людской полумесяц, в котором не чувствовалось ни малейшего энтузиазма. Люди с бело-красными плакатами, призывающими покончить с безработицей, раздавали белые листовки и встряхивали ящиками для сбора пожертвований. А прямо под ним несколько бедно одетых детей бегали, играли, дрались…

Всего лишь маленький кусочек одного из его городов. Ведь, понимаете, протекшие столетия и развитие его древней империи сделали его законным владыкой и правителем как этого города, так и всех городов мира.

И он вернулся исцелить недуги этого кишащего людьми мира и вновь восстановить в нем нерушимый мир древнего Шумера.

2

Но как приступить к выполнению этой задачи?

В том-то и заключалась трудность. Нельзя допустить Полуявления. Он понимал, что взять все в свои руки надо быстро и решительно, но с балюстрады перед Национальной Галереей мир, который ему предстояло взять в свои руки, выглядел таким большим, разбросанным и разъединенным! Он может и не даться в руки. Если начать сейчас, если начать возглашаться отсюда, скорее всего никто на него и внимания не обратит. Он должен бдительно выжидать удобного случая и не допустить ни единой ошибки. Не подобает Владыке и Восстановителю Всея Земли делать ошибки.

Вот, например, Букингемский дворец чуть было не стал ошибкой. Все кончилось благополучно, но могло бы и иметь серьезные последствия. Народ еще не знает своего Господина, понятия о нем не имеет.

– Они могли бы, – сказал Саргон, впадая в примбийскую прозаичность, – забрать меня. И каким бы я тогда выглядел дураком!

Допускать подобные действия больше никак нельзя.

Да. Ему приличнее дожидаться руководства свыше.

Та Сила, которая вернула его в мир и открыла ему, кто он такой и какая на него возложена миссия, несомненно, вскоре пришлет ему просвещенного помощника, или даже не одного, который его узнает. Ибо, разумеется, он должен походить на монарха, которым был – узнал же он в Хоклби Прюма! Пока он взвешивал эту идею, его пальцы коснулись усов и начали задумчиво их крутить. Собственно говоря, они своего рода маска. А пока? А пока он должен увидеть, как можно больше, определить настроение народа, узнать его потребности, его несчастья. Он будет ходить между людьми неузнанным – как Гарун аль-Рашид, но ради более мудрой цели.

– Гарун аль-Рашид, – прошептал Саргон, посмотрел вверх на лорда Нельсона и дружески ему кивнул. – Гарун аль-Рашид. Жаль, что мои карманы не набиты золотыми монетами! Но это – на завтра. У того человека, как бишь его? – у Примби где-то был банковский счет.

Он пощупал в нагрудном кармане. Чековая книжка была на месте. Чеки подписываются «А.-Э. Примби», нелепо, но так. Этот А.-Э. Примби сыграл роль куколки. Но его сбережения никуда не делись.

3

На Стрэнде его величество обратил внимание на свое отражение в стекле витрины. Волосы у него были слегка растрепаны, а он не любил, чтобы волосы у него были растрепаны. Он вошел в магазин головных уборов, который весьма удачно оказался рядом, и приобрел шляпу.

Расплачиваясь, он достал свой маленький бумажник – и почерпнул дополнительную уверенность. Потому что там лежало семь фунтовых бумажек. Он с удовлетворением пересчитал их. Расплатившись в Танбридж-Уэллсе, он взял кое-что с банковского счета. Не наградить ли щедро продавца? Но он воздержался.

Купил он не еще одну фетровую шляпу с черной лентой, а замечательную фетровую же шляпу с широкими полями, какую мог бы выбрать художник или литератор. Альберт-Эдвард Примби, подавленный, нерешительный, никогда бы ее не купил. Она больше отвечала духу Саргона. Однако не была до конца саргоничной, оставалась частью личины, но более явной личины. Поля нависали над глазами. И в стекле витрин, а порой и в зеркале можно было уловить тень тайны в этих задумчивых синих глазах.

Он направился на восток к Олдуичу и дальше по Кингзуэй, то поглядывая на магазины, то всматриваясь в лица прохожих.

Нынче он Неизвестный. Никто не задерживал на нем взгляда. Но скоро свершится признание, и тогда все эти равнодушные, толкающие друг друга люди будут дружно наэлектризованы при виде него, будут поворачиваться к нему в едином порыве. Они будут кланяться ему, перешептываться, дивиться. И он должен быть готов для них, готов с этих пор направлять их судьбы. Нельзя будет теряться, говорить «э», стоять, собираясь с мыслями и прочищать горло «кха-кха».

Какая страшная ответственность лежит на нем! Но он не дрогнет. С какими словами он обратиться к ним, когда наступит миг открыться им? «Во-первых, да будет вечный мир!» Лучше слов и вообразить невозможно. Он забормотал себе под нос: «Мир, а не война между нациями. Мир, а не война среди индивидов. Мир на улицах… в цехах… на заводах. МИР».

– Любовь и мир. Я, Саргон Великолепный, повелеваю, да будет так. Я, Саргон, вернувшийся через много сотен лет дать Мир Всему Миру.

Его внимание привлекла витрина книжного магазина, в которой на видном месте была выставлена «Карта Европы после Версальского договора. Два шиллинга, шесть пенсов». Он остановился, разглядывая ее. Надо будет снова все это изменить. Малая часть его задачи. Затем он обозрел всю витрину. За картой Европы висела настенная карта мира. Ему понадобится такая карта мира. Нельзя управлять миром без карты этого мира. Не то из твоей памяти выпадут значительные области. Но не лучше ли будет обзавестись глобусом? Нет, карту видишь всю сразу, и они более портативны. К тому же, глобусами этот магазин как будто не торговал, а он не знал, где покупают глобусы. Он вошел, купил карту мира и несколько минут спустя снова вышел ни Кингзуэй со свертком длиной в четыре фута под мышкой. Еще он нес красивую карту звездных полушарий, которая пленила его, пока он стоял у прилавка. Он чувствовал, что она может оказаться полезной в астрологических целях.