Текст книги "Отец Кристины-Альберты"

Автор книги: Герберт Джордж Уэллс

сообщить о нарушении

Текущая страница: 11 (всего у книги 22 страниц)

Вскоре он улыбнулся и покачал головой с мягким неодобрением.

– Бобби это устраивает в самый раз, – сказал он Тесси. – Всякий раз, когда ему следовало бы сидеть у себя в комнате и писать этот его роман, он будет торчать наверху и болтать с этим… как его?.. с Саргоном.

– Накапливать материал, – поправил Бобби от буфета, где он перекладывал персиковый компот из банки в стеклянную вазу. – Накапливать материал… Даже паук не соткет паутину из пустого живота. Тесси, ты просто потеряла сливки или переставила так, чтобы я не сумел их найти? Ладно! Вот они.

8

Будем откровенны: у Саргона были свои сомнения.

Не всегда. Бывали периоды, когда его фантазия бушевала и возносила его высоко над малейшей тенью сомнения. И он был всем, чем только мог пожелать быть. Тогда мистер Примби бывал почти забыт. Но выпадали моменты, наступали фазы, когда он улавливал скрытое ледяное убеждение, что он все-таки мистер Примби, мистер Примби, совсем недавно из прачечной «Хрустальный пар», притворяющийся перед собой пока успешно, но скоро, возможно, ему это перестанет удаваться. Холодный душ сомнений даже вынуждал его уговаривать себя, логично разубеждать. Он обсуждал с собой этот вопрос – откровенно, беспристрастно. Разумеется, никакого обмана в этом сеансе не было, не могло быть. «Говорил мне то, чего никто, кроме меня, не мог бы знать, – повторял он. – На этом я строю мою веру».

Он знал, что Кристина-Альберта на самом деле не уверовала. И бежал он от нее как раз из-за этого обличающего скептицизма. Она задавала вопросы – громящие, сокрушающие вопросы, и она говорила «хм». Неприлично говорить «хм» всемирным императорам. Если бы он начал поститься, впал бы в транс, она, уж конечно, встала бы рядом с ним, сказала «хм» и все испортила. Ну, как бы то ни было, на время он от этого избавился. Но бежать от сомнений было мало. Великое открытие грозило сойти на нет. Он нуждался в подкрепляющем присутствии ученика. Ему требовались помощь и подтверждения его правоты.

Бобби очень его утешил. Пока Саргон беседовал с подозрительными хозяевами сдающихся в наем комнат, вера новоявленного Спасителя человечества жутко ослабела. Но в манере Бобби с первой же минуты чувствовалась особая почтительность – он словно бы сразу понял. Его вопросы становились все более и более разумными. Быть может, ему суждено оказаться первым из пробуждающихся сподвижников. Быть может, вскоре он будет узнан как преданный слуга в том все еще в очень многом не всплывшем в памяти прошлом – то ли испытанный полководец, то ли приближенный придворный чин.

Но и сомневаясь, Саргон верил. Вполне понятный парадокс. Он четко знал, что быть Саргоном – значит быть реальным, обладать значимостью и придать значимость всему миру, возвратиться в прошлое и устремиться к будущему, и окончательно избавиться от трухлявой незначимости примбийской жизни. Быть Саргоном значило обрести не только величие, но и высокую добродетель. Саргон был способен давать, и Саргон был способен дерзать. Саргон мог схватиться со львами, и Саргон мог умереть за свой народ, а Примби мог пойти в обход через три луга… Примби ходил в обход через три луга, лишь бы избежать наскоков тявкающего терьера. Мир Примби слагался из пыли и грязи – глиняный комочек в бесконечности пространства, и на нем не было жизни, а лишь трусость и унижения. Примби был смертью, Саргон был возрождением в мире простора и значимости. И Саргон не просто понимал все это, но ощущал самым своим существом. С ним произошло нечто неизмеримо чудесное, овеянное дыханием истины; и он был обязан принять этот дар, сохранить, сберечь, или же он навеки останется падшим. Вопреки Кристине-Альберте. Вопреки всему миру.

И он расхаживал по своей комнатке на втором этаже дома по Мидгард-стрит и уточнял свое понятие о своей новой роли владыки и защитника всего мира. Сумерки сменились темнотой, но он не зажег лампу. Ему нравился дружественный мрак. Все видимые вещи – ограничены, но мрак простирается надо всем и за всем, достигая Бога.

– Я должен смотреть, – сказал он. – Должен следить и наблюдать. Но не слишком долго. Требуется действовать. Действие – это жизнь. Этот тип Примби, бедняга, умел смотреть, но решался он хотя бы пальцем пошевелить? Нет! Везде страдания, везде несправедливость и хаос, пустыни и дебри вновь наступают на нас, а он ничего не делал. Если ты не зовешь, не зовешь во весь голос, как ты можешь ожидать отклика? В этом мире, огромном, ужасном… забастовки… накопление… порча продуктов питания… спекулянты… Тем не менее люди, которые некогда жили мужественно и исполняли свой долг… Которые могут и вновь… Едва услышат зов. Пробудитесь! Вспомните! Высокий Путь. Бесхитростная Честь. Саргон зовет вас… Кха-кха…

Он остановился возле незанавешенного окна и посмотрел на простой плоский строй домов напротив, кое-где с вкраплениями освещенных окон. Занавески на большинстве были задернуты, но точно напротив, за столом при свете лампы работала женщина – она что-то шила, и рука с иглой то и дело исчезала из поля его зрения; картину дополняли книга, держащие ее пальцы и манжета читающего, а остальное скрывала занавеска. В окне спальни виднелось зеркало, и девушка примеряла шляпку, поворачивая голову то так, то эдак; затем она внезапно исчезла, а вскоре свет в окне погас.

– Все эти жизни, – сказал Саргон, простирая руки в благосклонном жесте, – переплетены… соединены любовью и мудростью. Кормило, установленное на дрейфующем мире.

В дверь постучали.

– Войдите, – сказал Саргон.

Вошел Бобби.

– Ну как, обживаетесь, сэр? – сказал он с обаятельной непосредственностью молоденького субалтерна, ему присущей, щелкнул выключателем и вошел в озарившуюся светом комнату. (Запавшие щеки, симпатичное лицо… вскоре в памяти должно всплыть, кем он был.) – Я подумал, а вы ужинали?

– Я совершенно забыл про еду, – сказал Саргон. – Совершенно. Мои мысли… заняты множеством важных дел. Мне необходимо многое обдумать, составить планы. Час уже поздний. Время близко. А не могла бы здешняя прислуга?..

– Только завтраки, – сказал Бобби. – Мы тут на строгих условиях – только постель и завтрак. Остальное предоставляется нам самим. А для подобных непредвиденных случаев нет ничего лучше ресторана «Рубикон». Гриль там открыт допоздна. Одолжат вас отбивной или котлеткой. Или яичницей с ветчиной. Отличная яичница. Такая хрустящая ветчина! Выйдете из двери, свернете налево у второго угла, а дальше прямо по Хемпшир-стрит, пока не дойдете до него. Отыщете?

Слово «хрустящая» оказалось решающим.

– Я воспользуюсь этой возможностью, – сказал Саргон.

– И назад дорогу найти совсем просто, – сказал Бобби с легкой тенью тревоги в голосе.

– Не бойтесь, молодой человек, – сказал Саргон успокаивающе и шутливо. – Я находил дорогу под многими небесами и в разных условиях: дикие горы, неразведанные пустыни. Время и пространство.

– А да, конечно! – сказал Бобби. – Я было забыл об этом. И все же… Лондон – совсем другое дело, – сказал Бобби.

9

На следующий день примерно в половине пятого низенькая, но весьма усатая фигура с глазами, исполненными синей решимостью, вышла из дверей собора Святого Павла и остановилась на верхней площадке лестницы, обозревая Лудгейт-Хилл и Черч-Ярд, запруженные автомобилями, автобусами и прочим. В позе фигуры сквозила мужественная нерешительность, словно она твердо намеревалась сделать что-то, но не знала, что именно. Лондон уже был осмотрен с вершины Монумента и с купола собора в хрустально ясный октябрьский день, и в золотистом свете неожиданно оделся необычной красотой и величием. И одновременно показал себя огромной дремлющей множественностью, в которой лишь те, кто решителен и предприимчив, могут надеяться, что не будут ею поглощены. Он простирался во все стороны в широкие солнечные дали, которые, казалось, достигали горизонта, но там открывались новые свинцово-голубые дали, и в них виднелись дома, корабли, неясные холмы. Фургоны и повозки в затененных улицах внизу выглядели игрушками, люди были шляпами и торопящимися ногами и ступнями странных пропорций. И над всем эти колоссальный купол ласкового неба в пушинках облачков.

Там наверху он обошел маленькую галерею под шаром, бормоча:

– Одичание. Город, который забыл…

– Каким прекрасным мог бы он быть! Каким великим!

– Каким прекрасным и великим он будет!

И вот он спустился с этих высот, и ему настало время собрать своих учеников и служителей, и положить начало Новому Миру. Он должен их призвать. Последователи не придут к нему, если он их не позовет; они будут ждать, чтобы он начал действовать, даже не зная ничего о том, что их ждет, пока не услышат его зов. Но когда он их позовет, они непременно придут.

Теперь он стоял на ступенях собора Святого Павла, ощущая необыкновенную власть над людскими судьбами и размышляя, что вот даже сейчас над всеми прохожими, деловито шагающими по тротуарам, над пассажирами автобусов и девушками, бьющими по клавишам пишущих машинок за окнами верхних этажей, над всеми этими хлопотливыми, суетными, серенькими жизнями нависает его призыв, и будет услышан кем-то среди этих мужчин и женщин. Вон там, быть может, ждет его Абу Бекр, его правая рука, его Петр. Пусть подождут еще немного. Он благосклонно и ободряюще помахал, чтобы движение по улицам продолжалось.

– Теперь уже скоро, – сказал он, – очень скоро. Что ж, продолжайте, пока можете. Ведь даже теперь идет распределение жребиев.

Тем не менее он простоял еще несколько секунд неподвижно, молча – статуэтка рока.

– А теперь, – прошептал он, – а теперь… И сперва…

Его больше не тревожило, что он забыл шумерский язык.

Ночью он вновь обрел дар многоязычия; в темноте он бормотал неведомые слова и понимал их.

– Кха-кха, – сказал он. Выражение, общее для многих языков, расчищающее путь для возвращения через пять тысяч лет забытых звуков для обновленного употребления в мире людей.

– Дадендо Физзогго Грандиозо Великолендодидодо… да, – прошептал он. – Совлечение Покрывала с Лика. Первое Откровение. Тогда, быть может, они увидят!

И он медленно спустился по ступеням, обыскивая взглядом конвергирующиеся фасады Черч-Ярда в поисках вывески или иного признака парикмахерской.

Глава II
Обретение учеников

1

В рассказах и мнениях о том, в каком порядке и как именно Саргон обретал последователей, уже существуют значительные разногласия. К счастью, мы располагаем возможностью изложить эти обстоятельства со всей необходимой точностью, а также весомостью, которая предвосхитит и обезоружит самую дотошную придирчивость. Была примерно половина седьмого вечера, когда Саргон вышел на Чипсайд, и движение на этой оживленной городской магистрали уже замирало. Его лицо преобразилось и словно бы испускало матовое сияние, которое создается только самым тщательным и изнуряющим бритьем. Ему была возвращена юношеская гладкость. Щечно-губная грива, пышнейшие усы, которая так долго укрывала его лик от человечества, упокоилась клочьями волос и мыльной пены в тазике парикмахера. Лицо теперь было таким же открытым всем взглядам, как лицо юного Александра Македонского – свежее, искреннее, невинное, говорящее ясным, ни через что не процеженным голосом. На нем играл естественный румянец волнения, и оно плыло над Чипсайдом, изучая физиономии встречных в процессе неимоверно важных мистических поисков. Синие глаза под благообразной шляпой горели огнем. Вот этот? Или вон тот?

2

Первым призванным суждено было стать молодому человеку из Лейтонстона по имени Годли, молодому человеку с крупным, серьезным до мрачности серым лицом и важной медлительностью речи, смахивавшей на заикание. Он нес микроскоп в деревянном футляре. Он был студент-биолог, специализирующийся на цитологии, по природе очень вежливый, склонный к точности и раздумчивости во всем, что говорил и делал. Он шел от станции «Ливериуль-стрит» к институту Биркбека кружным путем, потому что до начала занятий оставался почти час. Он остановился на краю тротуара, на углу, собираясь перейти улицу и выжидая, чтобы проехали два фургона, когда зов настиг его.

Он увидел рядом с собой глянцево выбритого низенького человека, очень сосредоточенного, чьи синие глаза быстро обшарили его лицо, и тут же на его локте сомкнулись пальцы.

– Я думаю, – сказал Саргон, – это вы.

Мистер Годли не был лишен юмора, и хотел было ответить, что он, безусловно, он, но обычная медлительность речи, отчасти природная, но главным образом культивируемая, заставила его остановиться на «безусловно», и он все еще рассекал профилем воздух, когда вновь заговорил Саргон.

– Мне нужна ваша помощь, – сказал Саргон. – Начало великому делу положено.

Мистер Годли забился в конвульсиях сообщения, что в его распоряжении добрая часть часа, и он готов оказать любую посильную помощь при условии, что ему объяснят, для чего она требуется. Ведь его время ограничено. Он никак не может опоздать в Биркбек на занятия. Саргон не обратил ни малейшего внимания на смысл различных звуков, которые откусывал и проглатывал мистер Годли. Он, крепко держа своего пленника за локоть, повлек его вперед, жестами свободной руки поясняя всю важность обращенного к нему призыва.

– Вы, я замечаю, молодой человек, подвизающийся в области науки. Ваши знания понадобятся. Не знаю, узнали вы меня или нет – ваша память еще может страдать провалами, – но я узнал ваше лицо – главы мудрецов при нашем древнем дворе. Да-да, главного среди наших мудрецов.

– Н-н-е у-у-верен-н-н, ч-ч-то я в-вас п-п-понял, – сказал молодой человек. – М-м-моя раб-б-бота п-п-пока в-в-вряд ли извест-т-тна.

– Мне известна, – категорично объявил Саргон. – Я вас разыскивал. Пусть мое скромное инкогнито вас не обманывает. Поверьте, за мной стоят колоссальные силы. Вскоре все люди просветятся. Век сумятицы близится к концу, начинается новый век. Мы первые две частицы, самые первые, в великом выкристаллизовывании…

– К-к-куда мы, с-с-собственно, ид-д-д-ем? – осведомился молодой человек.

– Доверьтесь мне, – мужественно сказал Саргон. – Держитесь меня.

Молодой человек боролся с двумя-тремя сложными вопросами, но тут под магическую силу зова попали три новых индивида, и вопросы молодого человека выпаливались по кусочкам в неслышащие уши. Эти новые последователи стояли небольшой группой возле маленькой, почти безголосой шарманки, на которую был водружен плакат, гласивший: «Нам нужна работа, а не благотворительные подачки, но в так называемой цивилизованной стране для нас работы нет!» Одеты они были в выцветшую солдатскую форму, и ни одному из них не было и двадцати пяти.

– Нет, вы только посмотрите! – сказал Саргон. – Разве не пора начаться новому веку?

Он обратился к тому, что стоял справа от шарманки.

– Все это необходимо изменить теперь же, – сказал он. – У меня есть для вас работа.

– А! – откликнулся недавний солдат голосом человека, получившего хорошее образование. – И какая?

– Мы не волыним, – сказал шарманщик. – И согласны. Если работенка нам по силам. Мы дурака не валяем. Что за работа-то?

– Шиллинг за час? – спросил третий.

– Больше. Много больше. А работа важная и очень ответственная. Жатва! Чудесная жатва! Вы будете вести других. Следуйте за мной.

– Далеко? – спросил тот, кто ответил ему первый.

Саргон сделал жест, удачно замаскировавший тот факт, что никакого ясного плана у него нет, и зашагал впереди них по тротуару.

– Веди нас, Макбет! – сказал шарманщик и вскинул шарманку за спину. Двое других бывших солдат обменялись мнением, что все вроде бы в порядке, да и вообще надо посмотреть, что им предлагают. Мистер Годли, шагая бок о бок со своим вождем, предпринял сильнейшую и в конечном счете тщетную борьбу с очередным вопросом.

Следующий ученик был не столько призван, сколько врезался в растущие ряды саргонистов. Это был высокий джентльмен с кожей сочного коричневого цвета, курчавыми волосами и широкой обезоруживающей улыбкой. Одет он был в прямо-таки излучающий свет серый сюртук – розовый галстук, желтые штиблеты и шляпа, не уступавшая в солидности шляпе самого Саргона, довершали его костюм. Крупные, почти медного оттенка пальцы протягивали листок бумаги, а сочный мощный бас произнес: «Извините!» Вверху листа было напечатано «Лин и Маккей, 329, Лиден-холл-стрит», а ниже написано чернилами: «Мистер Кама Мобамба».

Саргон несколько секунд смотрел на владельца листа и узнал его.

– Царь Элама! – сказал он.

– Не понимай, – сказал темнокожий джентльмен. – Португал.

– Нет, – ответил Саргон с жестом, объяснявшем его намерение. – Провидение. Следуйте за мной.

Темнокожий джентльмен доверчиво пошел за ним.

– Послушайте-ка! – заявил один из экс-солдат. – Это что же, работа и для цветных?

– Спокойствие! – сказал Саргон. – Очень скоро вам все будет показано.

– П-по-моему, вам не следует вводить людей в заб-блуж-дение, – сказал мистер Годли, которого поведение Саргона все более заинтриговывало и ставило в тупик.

Саргон ускорил шаги.

– Этот… этот джентльмен п-простосп-п-прашивал, как н-найти дом.

В своем стремлении втолковать это Саргону он несколько позабыл о своем микроскопе и нежданно стукнул его футляром по колену проходившего мимо джентльмена в цилиндре. Жертва громко и яростно выругалась и остановилась посреди тротуара, подпрыгивая на одной ноге и прижимая ладонь к ушибленному месту. Затем джентльмен в цилиндре поддался страстному порыву поведать мистеру Годли, что именно он думает о его поведении, его воспитании и о том типе людей, к которым он принадлежит. И, прихрамывая, присоединился к последователям Саргона, восклицая «эй!» придушенным голосом. Несколько нетрезвый мужчина в глубоком трауре видел все, что произошло, и поспешил, слегка промахнувшись к рассерженному джентльмену в цилиндре.

– Возмутительная грубость, – сказал он. – Возмутительная! Если свидетель нужен, так я, пожалуйста.

Он намеревался подойти к джентльмену в цилиндре, но в его организме эмансипировались некоторые химические факторы, которые отклоняли его то вправо, то влево. Результатом явилась прихотливая кривая, незамедлительно натолкнувшая его на тачку с апельсинами у края тротуара. Соприкосновение не было ни серьезным, ни длительным, но привело к тому, что толика апельсинов рассыпалась, а ко все возрастающей свите Саргона добавился очень рассерженный подручный зеленщика, порицая и настаивая на возмещении убытков.

Мораль аллегории полностью зависит от выбранного уподобления, и, если камень, катясь, больше не становится, то катящийся снежный ком в размерах увеличивается. Небольшая кучка людей, торопливо шагающая по лондонской улице, представляет собой движущиеся тело типа снежного кома. Его притяжение весьма значительно, оно пробуждает любопытство и способствует сплочению человечества. Саргон, синеглазый и экстатичный, вкупе с мистером Годли по его левую руку, сосредоточенным и красноречивым, а также с мистером Камой Мобамбой, высоким, безмолвным, улыбающимся, чье лицо цвета черного дерева сияло уверенностью, что его вот-вот представят пред очи господ Лина и Маккея, возглавлял процессию. За ними шли три безработных экс-солдата, уже втянувшихся в неясный протесты и объяснения с джентльменом в цилиндре и с ловким, но не очень удобопонятным юным репортером, который постигал родной язык в Олдхеме и только-только приехал в Лондон делать карьеру, а потому мечтал о чем-нибудь «горяченьком». И как будто решил, что Саргон и есть искомое «горяченькое». К ним присоединились двое двусмысленного вида субъектов в кепках и шарфах, возможно с темными намерениями, уличная девица с туповатым лицом и в видавшей виды пурпурной шляпке осведомлялась, «чего это они», а нетрезвый мужчина в трауре объяснял со всем возможным остроумием и неясностью. А по сторонам уже зашмыгали подростки. А еще итоновец. Он был очень-очень юным и румяным отпрыском одного из древнейших и прославленнейших семейств в Англии и ярым коммунистом. Он с закадычным другом направлялся в прославленный магазин игрушечных моделей в Холборне, когда мимо прошествовал Саргон, и ему бросилась в глаза надпись на шарманке.

Он был очень инициативным мальчиком, склонным к драматизации.

– Извини, старина, – сказал он своему другу. – Но я чувствую, что момент настал. Или я очень и очень ошибаюсь, или эта компания кладет начало социальной революции, и я обязан исполнить свой долг.

– Да, ну, Кролик, – возразил друг. – Сначала давай купим паровой катер, как хотели.

– Какой еще паровой катер? – презрительно бросил Кролик и повернулся, чтобы последовать за Саргоном.

Он бы предпочел начать с быстрого крепкого рукопожатия, но когда человек не вынимает рук из брючных карманов, сделать это трудно. Он ускорил шаг, а его друг, не зная, то ли смеяться, то ли прийти в ужас, пошел за ним на расстоянии, по его мнению, достаточным, чтобы его нельзя было заподозрить в личной причастности к социальной революции.

– Куда мы идем? – спросил юный питомец Итона, нагнав последнего из безработных экс-солдат.

– Вон он знает, – сказал безработный экс-солдат, указывая на Саргона.

3

Но именно этого-то наш милый Саргон и не знал. Он уже больше не был убежденным и единым Саргоном. В его существо старался вернуться перепуганный, сомневающийся и протестующий Примби.

До начала обретения учеников Саргон царил в своей душе без колебаний и противников. Но он ожидал, что ученики, услышав его зов, узнают, вспомнят, тут же все поймут и будут готовы помогать. Зов должен был, так сказать, зажечь фонарь, озарить их умы и мир вокруг. Он ожидал не только четкой и неколебимой убежденности наподобие его собственной, но подтверждения и укрепления ее. Так, чтобы от души к душе ширилась реставрация Человечности, Империи Саргона. К ученикам, которые ставили условия, к ученикам, которые следовали за ним, странно жестикулируя, и брызжа слюной, и побулькивая, заикаясь и давясь вредной критикой, к ученикам, требующим минимальной заработной платы, и к ученикам, которые прихрамывают следом за тобой и восклицают «эй!», будто ты извозчик, – к таким ученикам Саргон был абсолютно не подготовлен.

Не поторопился ли он призвать учеников? Снова поспешил? Совершил еще ошибку? Такие вредные и неотложные вопросы допекали Владыку, пока он энергично шагал по Холборну, никуда конкретно не направляясь, со скоростью около четырех миль в час, а его последователи чуть не наступали ему на пятки. Быть может, всякое руководство – своего рода бегство. Быть может, в каждом вожде спит беглец. В Саргоне в этот момент он уже не спал, а проснулся и зашевелился, и имя его было Примби.

Едва лишь человечество в своем медленном возвышении над чистой животностью начало подчиняться пророкам, великим учителям, несомненно тогда же зародился и этот конфликт между величием миссии и чем-то неясно меньшим, а еще, конечно, всегда присутствовало это режущее несоответствие чаяний учителя с качествами и побуждениями учеников. В самом призыве учеников словно заключено свидетельство слабости пророка. Оно накладывает на него обязательства. Обязательства перед ними. И он знает, что они потребуют их исполнения, если он споткнется. Глубокие стадные инстинкты подсказывают ему, что он не отступит от своих заявлений им, даже если ему придется отступить от себя. Они-то от него отступятся – это неизбежно. Во всей известной истории мира есть только один-единственный неизменно верный ученик – Абу Бекр. Все прочие ученики подводили, калечили своих Учителей, вводили их в заблуждение. Они покидали пророка или вынуждали идти туда, куда он не хотел идти. Великое и сходное с ним малое подчиняются сходным законам. Во главе этого бурлящего клинышка, который двигался по озаренному фонарями Холборну в октябрьских сумерках, шел Саргон, Владыка и Защитник Человечества, Возродитель Веры и Справедливости, Саргон Великолепный, и хотя он уже понял, какую ошибку допустил и какие опасности на себя навлек, он по-прежнему был исполнен решимости совершить нечто великое каким-то невероятнейшим образом на самой грани катастрофы. И ближе собственной тени к нему был Примби, почти обезумевший от страха, готовый кинуться наутек в первый же переулок, сбежать от объяснений, сбежать от свершений, сбежать назад в примбизм и бесконечное ничтожество.

Внезапно до Саргона донесся успокоительный голос – голос того, кто как будто уверовал и принял его.

Прежде чем Бобби перебежал улицу, он выдержал стычку с Билли.

– Вон он! – сказал Бобби.

– Да не он это, – сказал Билли. – Где усы? Он же был сплошные усы.

– Сбрил, – ответил Бобби. – Я его где хочешь узнаю. Такая гарцующая походка. Это наш пророк, Билли, и ему явно грозят неприятности.

– Больше смахивает на аферу, – сказал Билли. – Где он раздобыл этого экстазного негритоса? Тут что-то нечисто, Бобби. Лучше не суйся. Вон полицейский надвигается.

Бобби поколебался.

– Не могу я его так бросить, – сказал он и юркнул через дорогу, как раз когда четыре мчащихся автобуса заслонили саргонистов от Билли.

– Извините, но куда вы? – спросил Бобби, нагибаясь к благодарному уху Саргона, несмотря на сильный толчок, на который не поскупился мистер Годли.

– Я объявил о себе, – сказал Саргон и тотчас уверенность вернулась к нему. Это же был Первый Ученик, и он отыскал своего Учителя. И теперь Саргон совершенно ясно увидел, что ему следует сделать. Этих первых последователей следовало наставить на путь истинный. Пора настала приобщить их к Учению. Для чего необходимо было отъединить их от шума и суеты улицы. И Саргону предстало видение – длинный ярко освещенный стол, ученики за ним, задающие вопросы, – и достопамятные ответы, великие изречения. И прямо впереди сиял, взрывался светом, уже друг в нужде, – внушительный и приветливый ресторан «Рубикон», пионер в замечательном замысле предлагать изысканные обеды по сходным ценам.

– Вон там, – объявил Саргон, описав рукой широкий полукруг, – мы отдохнем, вкушая пищу; я буду говорить, и все недоумения разъяснятся.

Светлое видение беседы с учениками за столом настолько восстановило величие Саргона, что входа в ресторан «Рубикон», который зазывно выпячивается на углу, он достиг, обретя еще двух учеников. Нищего, почтенной наружности, предлагавшего спички прохожим, и крайне умного вида мужчину лет пятидесяти, тощего, с жидкой бородкой, книгой о духоборах под мышкой, в митенках и выпуклой черной фетровой шляпе весьма необычной формы вроде паровозной трубы. Это последнее приобретение было сделано у самых дверей ресторана.

– Войдите, – сказал Саргон, сжав его локоть, – и поужинайте со мной. Я расскажу вам о вещах, которые изменят вашу жизнь.

– Так неожиданно! – произнес умного вида мужчина с напоминающей ржание нотой протеста английского ученого и джентльмена, подчиняясь хватке Саргона.

4

Само вторжение в ресторан «Рубикон» произошло бестолково и быстро. Саргону теперь все представлялось ясным и простым: либо он претворит в явь это видение длинного белого стола с его учениками вокруг, либо навлечет на себя страшное поражение. Его последователями руководило смешение неравноценных и несовместимых побуждений, как всегда бывает с последователями, а число их теперь почти достигало тридцати – более точному определению оно не поддается, так как пополнилось зеваками и прохожими из-за наименее достойного из трех экс-солдат, который, едва впереди замаячил ресторан «Рубикон», принялся испускать магические слова: «Пожрать на дармовщинку».

В этот момент внимание бдительного наружного стража – швейцара – отвлекли гости, подъехавшие в автомобиле, и поэтому саргонисты ворвались внутрь, не встретив иной помехи, кроме вращающейся двери, рассекшей их на пары и тройки, прежде чем впустить в вестибюль. Примерно двадцать их оказалось в этом помещении из мрамора, красного дерева и услужливых гардеробщиков, когда из-за технической неопытности мужчины в глубоком трауре механизм заело, подручный зеленщика вмешался без малейшего толку, и в конце концов его извлек оттуда вежливо негодующий швейцар. Человек с ушибленной голенью как будто отстал еще до приближения к ресторану, а туповатая девица в пурпурной шляпке удалилась восвояси в никем не замеченный момент.

В обширном, сверкающем и полном наблюдательных глаз вестибюле проявилась тенденция к рассосредоточиванию. Безработный экс-солдат с шарманкой в припадке внезапной застенчивости направился к мужскому гардеробу, чтобы сдать туда свой инструмент, и был тут же втянут в спор со своими коллегами. Двое двусмысленных субъектов в кепках и шарфах, казалось, усомнились в корректности своих костюмов. Но Саргон крепко держал новоизловленного джентльмена, а почтенный продавец спичек не собирался разъединяться со своим патроном в месте, полном света, роскоши и опасности. Мистер Кама Мобамба, высокий, улыбающийся, глянцевый, вручил шляпу с зонтиком гардеробщику и старался не отставать от Учителя, в безмятежной уверенности, что вступил в величественный портал фирмы африканских коммерсантов Лина и Маккея. А мистер Годли, с его врожденной потребностью в ясности, не желал расставаться с Саргоном без исчерпывающего объяснения, почему он не находит возможным сопровождать его и далее. Он следом за другими вошел в Большой зал, издавая неясные звуки, как разладившиеся часы с кукушкой. Репортер из Олдхема также еще держался, хотя уже пребывал в сомнении, о чем, собственно, он сможет написать. Воспитанник Итона, почти осознавший свою ошибку, предпочел несколько отъединиться, когда вошел в зал, оставив в гардеробе шляпу и зонтик.

А Бобби туда не вошел. В вестибюле его нагнал и остановил Билли.

– Тебя это не касается, Бобби, – сказал Билли. – Совсем не касается.

– Не могу понять, что он затеял, – сказал Бобби. – Как бы это не кончилось для него плохо.

– Не важно.

– Для меня важно.

– Администрация перепугалась, – сказал Билли. – И послала за полицией. Снаружи собралась толпа. Только посмотри, как они липнут к стеклам. Видишь, как вон тот пялится в дырочку. Как приятно будет Тесси и Сьюзен, если мы окажемся в полицейском суде.

– Но не можем же мы его бросить в такой переделке?

– А чем мы ему поможем?

5

В стенах ресторана Саргон сделал свое высшее и заключительное усилие, понеся мгновенное и полнейшее поражение. Но как бы то ни было, в бегство он не обратился. Он ринулся во фронтальную атаку на мир, который отправился покорять – как Саргон. И как Саргон, непобедимый Саргон, он претерпел полный разгром.

В ресторане «Рубикон» еще не воцарилось вечернее оживление. К тому же в «Рубиконе» оживление по вечерам царит меньше, чем в обеденные часы; он расположен далековато от Вест-Энда, и потому оживлен преимущественно днем. А час отведенной ему меры вечернего оживления еще не настал. Стройность рядов белых столиков (каждый со своей лампой и своими цветами) лишь кое-где нарушалась посетителями. Семейство с билетами в цирк, компания, подкрепляющаяся перед митингом в Кингсуэй-Холле; три-четыре пары театралов в вечерних костюмах; три-четыре странноватые пары, состоящие из довольно неопытного вида бизнесмена средних лет и крайне неопытного вида молодой женщины в обеденном туалете небезупречной элегантности – пары, которые в Лондоне встречаются повсюду, и еще трое бизнесменов с севера в по-шотландски солидных серых костюмах, обедающие с исчерпывающей полнотой от коктейля до ликера к кофе. Вот и все, кто пока украшал своим присутствием зал ресторана. На нижней галерее смутно маячили одна-две фигуры, а верхняя не была освещена. Атмосфера все еще была пронизана холодом и робостью. Даже троица с севера познавала лондонскую роскошь сдержанно, если не сказать – опасливо.