Текст книги "Отец Кристины-Альберты"

Автор книги: Герберт Джордж Уэллс

сообщить о нарушении

Текущая страница: 19 (всего у книги 22 страниц)

– Хм, – сказал Бобби, несколько растерялся, но тотчас принял решение. – Я это уже сделал.

– Но когда?

– Позвонил из будки Автомобильной ассоциации. В эшфордскую полицию. Это же их территория, вы понимаете. А не Ромни-Марша. Ребята там свое дело знают. В эшфордской полиции. Мне пришлось описать украденную одежду и все до последней мелочи. Им палец в рот не клади.

Она скушала это и не поперхнулась. И дальше все пошло прекрасно.

9

На следующее утро у Саргона разболелось горло и заложило грудь. В груди были боли, от жара у него раскраснелись щеки и блестели глаза. Дышалось ему тяжело. Бобби не хотелось обращаться к врачу. Он полагал, что все врачи объединены в Лигу возвращения сбежавших сумасшедших за решетку. Ему чудились секретные сообщения о побегах, рассылаемые всем членам это профессии. Он съездил в Хайд, где купил хины, несколько сортов леденцов от кашля, два йодистых снадобья для груди и тому подобные средства, которые рекомендовал аптекарь. Вернулся он в середине дня. Больной выглядел лучше, и боли как будто утихли. После того как Бобби напичкал его хиной, растер ему грудь и окружил другими целительными заботами, он смог и захотел разговаривать.

– Подушка удобна? – спросил Бобби.

– Очень.

– Вам следует немножко вздремнуть.

– Да. – Саргон задумался. – Мне не надо будет возвращаться в то место?

– Надеюсь, что нет.

Пылающее лицо жалобно сморщилось.

– Обещайте, что я туда не вернусь. Обещайте! Я этого не вынесу!

– Не тревожитесь, – сказал Бобби. – Здесь вы в полной безопасности.

– И не надо будет опять садиться в эту коляску?

– Нет.

– Никогда?

– Да.

– Она подпрыгивала… просто жутко… Где Кристина-Альберта?

Бобби ответил не сразу.

– Вероятно, мне надо объяснить. Я не знаю, кто такая Кристина-Альберта. Я забрал вас из приюта, потому что не верю, будто вы сумасшедший. Но я ничего не знаю о вашей семье. Я вообще ничего о вашей жизни не знаю. Но мысли о том, что вы заперты в приюте, я выдержать не мог.

Саргон некоторое время лежал молча, устремив на Бобби синие глаза.

– Вам было меня жаль?

– Вы мне стали симпатичны с первой же минуты, как я вас увидел на Мидгард-стрит.

– Симпатичен?! Но вы верили, что я Саргон, Царь Царей?

– В общем, да, – сказал Бобби.

– Нет, не верили. Да я и сам, наверное, не верил.

Туманные синие глаза перестали смотреть на Бобби и обратились на небо за окном.

– У меня очень мешались мысли, – сказал Саргон. – Даже и сейчас я не разобрался. Но я знаю, что запутался. Кристина-Альберта – моя дочь. Наследной царевной я ее называл. В Шумере. Она очень милая, смелая девушка. Кроме нее, у меня никого нет. А я бросил ее, ушел и, наверное, очень ее расстроил.

– Так она может и не знать, куда вы попали?

– Наверное, она меня ищет.

– А где она?

– Я все время стараюсь вспомнить. В какой-то студии… с очень странными картинами. Они мне сразу не понравились. Студия в подворье. У него есть название, но я не помню какое. Так глупо! Наверное, Кристина-Альберта там со своими друзьями… и все еще думает, чтО со мной случилось.

– В… в этом месте мне сказали, что ваша фамилия Примби.

– Альберт-Эдвард Примби… Не знаю…

Некоторое время он размышлял, затем снова заговорил:

– Помню, что долгое время я верил, будто я – Альберт-Эдвард Примби, никчемность, маленький человек, влекущий скудную жизнь в прачечной. В прачечной с большими голубыми фургонами. Свастика. Вы и вообразить не можете, какую жалкую убогую жизнь вел этот Примби. И тут я внезапно подумал, что не могу, никак не могу быть Примби и одновременно обладать бессмертной душой. Либо нет Примби, подумал я, либо нет Бога. Невозможно, чтобы они существовали оба. Это ставило меня в тупик и очень тревожило. Потому что я был… и был Примби. Думать у меня не очень получается: задумаюсь, и вот уже словно грежу наяву. Ну и тут пришло доказательство… возможно, я слишком уж ухватился за то, что мне было сказано, счел достаточным. Но Саргон, несомненно, был великим царем, великим! А я – маленький, слабый, не очень умный. Когда служители и санитары запугивали меня, скверно со мной обходились, я не вел себя, как вел бы великий царь, и когда я видел, как они жестоки с другими… другими пациентами, я не вмешивался. Но все равно я продолжаю думать, что я некто иной, а не Альберт-Эдвард Примби, кем я был прежде. Некто более значимый, некто лучше. Но когда я думаю о том, кто я, мысли у меня мешаются и я очень устаю. Может быть, когда я отдохну день-другой, мне будет легче думать обо всем этом.

Бесцветный голос замер, но синие глаза по-прежнему безмятежно смотрели на небо.

Бобби некоторое время молчал. Потом сказал:

– Я видел, как с людьми обращались жестоко. – А потом добавил: – И я ведь посильнее вас.

Саргон ничего не ответил. Казалось, он не слышал. Бобби встал.

– Вам надо хорошенько отдохнуть. Тут вы в полной безопасности. Если мы проведем тут две недели и нас не потревожат, вас вообще уже нельзя будет отослать в то место. Вам удобно?

– Чудесная кровать, – сказал Саргон.

Но какой чудесной ни была кровать, этого было мало, чтобы исцелить больную грудь Саргона. Вечером он выглядел совсем плохо. Ночью его одолел кашель, и кашлял он так мучительно, что Бобби пошел к нему. Утром он был очень вялым и не хотел есть. Бобби сидел внизу в гостиной и работал над кипой писем к Тетушке Сюзанне, которые переслал ему Билли. Он подумывал, не вызвать ли Тесси ухаживать за больным, но для нее не нашлось комнаты. Миссис Пламер настаивала на докторе, он отделывался отговорками, и в конце концов она сама вызвала молодого человека, который только-только начал практиковать там. Бобби выдержал жуткую беседу с ним, но молодой врач вроде бы ничего не заподозрил. В целом он даже успокоил их. Легкие обложены, но ничего хуже. Надо следить, чтобы Саргон был укрыт потеплее и принимал то да се. В сиделке особой нужды нет. Следите, чтобы ему было тепло, и давайте ему лекарства.

Поздно вечером Бобби поднялся к нему пожелать спокойной ночи. Саргону стало получше, и он разговорился.

– Я все думаю о Кристине-Альберте, и мне хотелось бы ее увидеть. Увидеть и рассказать ей, какие мысли мне про нее приходили. Очень любопытные мысли. Может, я для нее значу не так много, как она полагает. Но больше всего я хочу поговорить с ней о молодом человеке, который мне очень не нравится. Как его зовут? Когда я последний раз был в Лонсдейлском подворье, она с ним танцевала.

– В Лонсдейлском подворье!

– Да-да, конечно. Я совсем забыл. Дом восемь в Лонсдейлском подворье на Лонсдейл-стрит в Челси. Но мысли у меня мешаются, и я не знаю, что мне ей сказать, даже если она приедет.

Бобби тут же записал адрес.

– И у вас есть только эта Кристина-Альберта? – спросил он.

– Только она. Двадцать всего. Совсем еще ребенок. Мне не следовало оставлять ее одну. Но со мной произошло что-то вроде чуда… словно весь мир распахнулся. И все остальное вдруг показалось обыденным и ничтожным.

10

«Со мной произошло что-то вроде чуда, словно весь мир распахнулся».

Бобби записал и это. И он допоздна сидел перед огнем в гостиной, обдумывая эти слова и обдумывая телеграмму, которую надо будет утром послать Кристине-Альберте. Завтра ему придется сообщить, кто он такой и чем объясняется его неслыханное вмешательство в дела семьи Примби. Ему самому это было далеко не ясно, а завтра ему предстоит объяснить, вероятно полной негодования молодой девушке, чем ее отец настолько завоевал его симпатию и завладел его воображением, что он решился на подобную эскападу. И он вынужден был заняться самоанализом. Он поймал себя на том, что исследует собственные побуждения и собственное мировосприятие.

Он так хорошо знал и понимал это ощущение «словно весь мир распахнулся». Но еще больше ему было знакомо ощущение мертвой пустоты жизни, его порождавшее. У него, считал он, это постоянное недовольство обыденностью, эта потребность в чем-то неведомом и грандиозном, явились следствием крушения его ожиданий от жизни, которое принесла война. Субъективный аспект перенапряжения нервов. Но не могла же война заставить этого маленького совладельца прачечной, так сказать, эмигрировать из самого себя, отправиться на поиски фантастического вселенского царства. Нет, за этим кроется что-то куда более фундаментальное, чем случайность войны. Наверное, это нормальная потребность людей оторваться от безопасности и комфорта.

Он взглянул на груду писем Тетушке Сюзанне, на материал для следующего номера «Уилкинс уикли», который он выжал из них, и, встав с кресла, вернулся к работе с освежившейся мудростью. Он писал: «Едва человек удовлетворит свои насущные потребности, обретет уверенность в пище, одежде и крове, как он оказывается под воздействием более великого императива и отправляется на поиски тревог и трудностей. А потому я не стану отговаривать «Кройдона» от желания стать миссионером в Западной Африке, несмотря на его религиозные сомнения и особое чувство, которое вызывают у него люди с черной кожей. Такое место, как остров Шерборо, несомненно, обеспечит ему хорошую, крепкую, укрепляющую и облагораживающую систему тревог и трудностей. Белый, бросив вызов западно-африканскому секретному обществу, навлекши на себя его вражду, уже не будет располагать временем для болезненного самокопания. Ему вряд ли будут выпадать скучные минуты…»

Он перестал писать.

– Звучит иронично, – сказал он вслух. – И не совсем в духе Тетушки Сюзанны. – Он поразмыслил. – По временам мои мысли меня не слушаются. Сегодня я не в настрое.

Ни в коем случае нельзя допустить, чтобы они заподозрили Тетушку Сюзанну в иронии. Нет! Это не годится. Он зачеркнул написанные пять предложений и отбросил лист. Потом притянул к себе тот, на котором сочинял телеграмму, чтобы наследующее утро отправить ее «Примби, 8, Лонсдейлское подворье, Челси». Он перечел все варианты. Последний гласил: «Ваш отец безопасности но сильная грудная простуда присмотром Рутинга коттедж Майрсет Димчерч желает видеть вас необходима осторожность возвращение надзор повлечет фатальные результаты удобная станция Хайд вас может встретить такси если телеграфируете вовремя но не знаю вас лично я высокий худощавый брюнет Рутинг».

По зрелом размышлении – то, что требуется.

Он попытался представить себе эту Кристину-Альберту Примби. Естественно, синеглазая, вероятно, светловолосая, чуть повыше и попухлее, чем ее отец, с нежным голосом, несколько мечтательная. Она, конечно, застенчивая и ласковая, очень добрая, кроткая и чуть непрактичная. Вероятно, ее следует встретить в Хайде, как только он узнает, каким поездом она приедет. Такси, возможно, ее смутит. А он подскажет ей, что надо делать. Он уже в значительной мере взял на себя ответственность за судьбы этих двоих. И ему нравилось думать так. Ему нравилось думать, что они могут стать по-настоящему его близкими, даже больше, чем Молмсбери. Потому что, если быть с собой откровенным, в семье Молмсбери он был чуть инородным телом. Они хорошо к нему относятся, ведут себя с ним идеально, но прекрасно обойдутся без него. Даже этот дьяволенок Сьюзен прекрасно без него обходится. Он ей нравится, она им командует, но разве он ей совершенно необходим? Нет. И вот наконец-то нашлись, возможно, два человека, которые никак не могут обойтись без него и могут стать близкими ему в невероятной степени.

Конечно, ему придется притвориться более сильным и решительным, чем он есть на самом деле. Он должен сделать это ради них, чтобы они привыкли полностью на него полагаться, а тогда он сможет помогать им справляться с их трудностями.

Он скажет ей… а что он ей скажет? «Я был несколько опрометчив, я знаю, но мне кое-что известно о том, как тяжело для человека в здравом уме находиться в сумасшедшем доме. И я подумал, что самое неотложное – вырвать вашего отца оттуда. Я не предполагал, что он временно забудет ваш адрес. Пожалуй, мне следовало бы поговорить с вами, прежде чем начинать действовать. Но откуда мне было знать, что вы существуете? Пока он мне об этом не сказал. Так часто родственники бывают против освобождения из приюта. Страшно признать такое, но это так».

Затем с юмором и очень скромно он опишет, как все произошло. Он уже почти забыл туманность разговора в день посещений и бесчисленные случайности, приведшие к встрече в канаве. Но у истории есть это свойство исключать ненужные подробности.

Вот так он все расскажет. Ему не пришло в голову, что Кристина-Альберта может быть из тех, кто перебивает и задает щекотливые вопросы.

Он закурил сигарету, прошелся по комнате, остановился у камина и уставился на тлеющие угли. Он уже не сомневался, что Кристина-Альберта – синеглазая, крупная, застенчивая и глубоко в себе таит прелестный юмор и фантазию. Вполне вероятно, что она таит и литературный дар. И, быть может, ему предстоит открыть этот дар, развить его, помочь расцвести пышным цветом. Вместе они будут опекать Саргона, уже наполовину очнувшегося от опьянения грезами. Они найдут, как смягчить болезненное смущение, когда он полностью очнется. Как удачно, если не сказать, судьбоносно, что он был просто вынужден спасти этого бедняжку. Ведь иначе он никогда бы не встретил Кристину-Альберту, никогда бы не обрел клада ее робкой любви…

Э-эй!

– Чушь какая! – яростно воскликнул Бобби и швырнул сигарету на угли. – Дурацкие фантазии. Я же ее еще даже не видел!

Он зажег свечу, погасил керосиновую лампу миссис Пламер со всеми ритуалами и предосторожностями, положенными этому опасному пережитку средневековья, и отправился спать. У двери Саргона он остановился и прислушался. Больной спал, дыша довольно хрипло и порой придушенно кашляя.

– Была бы хоть погода потеплее, – сказал Бобби.

Когда он открыл дверь собственной спальни, пламя его свечи заколебалось и легло почти горизонтально, занавески заколыхались, а листок бумаги на тумбочке слетел на пол. Он поставил свечу и закрыл окно. Поднимался ветер, и по стеклам забарабанили дождевые капли.

Глава III
Последняя фаза

1

Среди многих недостатков организма Бобби имелась и повышенная чувствительность к метеорологическим условиям. Затянувшаяся золотая осень кончилась, так что небеса, земля и воздух между ними принялись допекать, раздражать, охлаждать, мочить, затемнять, угнетать и терзать его. Над Димчерчем со стороны мыса Дадженесс и Атлантического океана неслись клубящиеся серые тучи, рваные лохматые бескрайние тучи, полные злобой ведьмы и колдуны, хлеща землю дождем. Под их мантиями накатывали полки волн, грозя издалека, разлетаясь в преждевременные клочья пены, набираясь сил перед штурмом, вздымаясь перед последним ударом о дамбу и взлетая к небу фонтанами мыльных брызг.

– Вперед, малый! – сказал Бобби. – Вперед! Это всего лишь Природа. Не поддавайся ей. Подумай о бедной девочке.

Он заставил себя совершить утреннюю прогулку по дамбе. Его намокшие брючины хлопали его по ногам, точно полотнища флагов по древкам.

– Великолепный ветер, – сказал он Саргону, когда вошел к нему. – Но я бы предпочел, чтобы проглянуло солнце.

– От Кристины-Альберты есть что-нибудь? – спросил Саргон.

– Прийти ответ на мою телеграмму еще не мог. Но она, конечно, приедет, – сказал Бобби и спустился вниз сушить ноги у огня.

Он не думал, что вызов в Хайд встретить юную девушку придет раньше половины первого, а пока он отправился в сарай убедиться, что мотоциклет и коляска вполне готовы для быстрой поездки. Половина первого… половина второго… Бобби перекусил. Он не находил себе места и то и дело подходил к окну взглянуть, не бежит ли девочка с телеграммой от Кристины-Альберты. Около двух огромный, бесшумный, роскошного вида «даймлер» подъехал к воротам миссис Пламер и остановился. В окошке возникла коротко остриженная голова без шляпы и обменялась несколькими словами с шофером, который вылез из автомобиля и открыл дверцу. Из нее появилась красивая, решительная молодая женщина самого современного обличия, без шляпы и в короткой юбке, а за ней худощавый брюнет преуспевающего вида лет тридцати восьми – сорока в голубом костюме из тонкой шерсти и в серой фетровой шляпе. Он открыл калитку перед своей спутницей, и она, оглядывая дом, быстро пошла к дверям.

Бобби сообразил, что Кристина-Альберта не сдержала обещания и не оказалась синеглазой и хрупкой. Она предала его. Но вопреки ее измене им все еще владело теплое чувство, которым он связал себя и ее. И он смотрел, как она идет по дорожке, не в силах совладать с волнением. Только кто, черт побери, этот брюнет? Наверное, родственник. Она обнаружила, что Бобби следит за ней из окна, и их взгляды встретились.

2

Бобби благодаря инстинкту, который в подобных случаях просыпается в молодых душах, понял, что крайне заинтересовал Кристину-Альберту. Он побеседовал с ней и Дивайзисом в маленькой нижней гостиной миссис Пламер. Обращался он преимущественно к ней, третируя Дивайзиса как фигуру второстепенную, как голос у ее плеча.

– У него сильно заложило грудь, – сказал он. – Он спрашивал про мисс Примби…

– Кристину-Альберту, – сказала Кристина-Альберта.

– …про Кристину-Альберту все время. Но я только вчера вечером узнал от него адрес. Прежде он никак не мог его вспомнить. Мы здесь уже третий день. Он простудился по дороге сюда.

– Но как вы сюда попали? – вставил Дивайзис.

– На мотоциклете, – ответил Бобби. – Но ему пришлось много ждать, прежде чем мы успели выбраться, а утро было очень холодное, ветреное и сырое, а на нем были только ночная рубашка, халат да шлепанцы. Так трудно все заранее предусмотреть.

– Но как случилось, что вы взялись его спасать?

Бобби улыбнулся Дивайзису:

– Но кто-то же должен был его спасти. – Он вновь повернулся к Кристине-Альберте. – Я просто не мог стерпеть, что его заперли. Видите ли, он снял комнату у моей квартирной хозяйки, и в нем было что-то такое наивное и… и обаятельное. А у меня слабость, симпатия к чудачествам… Вам надо бы подняться к нему.

– Да, нам следует посмотреть на него, – сказал Дивайзис.

(Да кто же, черт дери, этот тип?).

И Бобби дал почувствовать, кто тут главный.

– Мне кажется, пусть сначала одна Кристина-Альберта.

Он проводил Кристину-Альберту наверх к ее папочке и затворил дверь, пока они обнимались. «Ну, а теперь, мистер де Визес, или как вас там, – сказал он себе, спускаясь по лестнице, – вы-то тут при чем?» Он вошел в гостиную и к вящей своей досаде обнаружил, что Дивайзис занял его позицию на коврике перед камином. И в нем проглядывало отдаленное сходство с Кристиной-Альбертой. Бобби почему-то туманно вообразилось, что каким-то образом Дивайзис несет ответственность за то, что Кристина-Альберта не предъявила синих глаз. Он замешкался с тем, что намеревался сказать, и Дивайзис перехватил инициативу.

– Простите мою неприличную прямолинейность, – сказал он, – но не могу ли я узнать, кто вы такой?

– Я писатель, – сказал Бобби, старательно не глядя на боковой столик, на накопившуюся корреспонденцию Тетушки Сюзанны.

– Вы уже пообедали? – спросил Дивайзис в скобках и ответа не получил.

– Могу ли я задать тот же вопрос вам? – сказал Бобби. – Какое отношение вы имеете к мистеру Примби и его дочери?

– Я кровный родственник, – ответил Дивайзис, подумав. – С материнской стороны. Скажем, кузен. А к тому же я специалист по нервным и психическим заболеваниям. Вот почему меня попросили приехать сегодня.

– Ах так! – сказал Бобби. – А у вас нет намерения… вернуть его туда?

– Ни малейшего. Мы не противники, мистер…

– Рутинг.

– Мы на одной стороне. Вы отлично сделали, что извлекли его оттуда. Мы пытались сделать то же менее оригинальным способом. И мы вам очень признательны. Законы о сумасшествии – довольно-таки громоздкая и неповоротливая машина. Но, как вы вероятно, знаете, если его на четырнадцать дней уберечь от них, им придется начать с ним все сначала. Он возобновит здравость своего рассудка. В этом мы союзники. И нам следует получше узнать друг друга. Ваше вмешательство – такое неожиданное – мне кажется одновременно и эксцентричным, и очень мужественным. Мне бы хотелось, чтобы вы рассказали мне обо всем поподробнее – как вы с ним познакомились, каким образом они его схватили, и почему вы задумали его спасти.

– Хм, – сказал Бобби и заявил свои права на половину коврика. Он уже придумал, как рассказать эту историю Кристине-Альберте – предварительной Кристине-Альберте с синими глазами. Он чувствовал, что для этого слушателя версия нуждается в коренной переделке. И вовсе не был уверен, что хочет поведать ее этому слушателю. Он был врач, психиатр, и считал, что Саргону в приюте не место. Все это говорило в его пользу, но в душе Бобби оставалось ощущение, что он тут ни к чему. С другой стороны, он очень вежливо подвинулся на коврике, давая место Бобби, и вроде бы слушал внимательно и с уважением. И Бобби принялся описывать появление Саргона на Мидгард-стрит.

Дивайзис показал себя умным и проницательным. Он тут же понял значение желания Саргона подняться на купол собора Святого Павла.

– Не сомневаюсь, он туда поднимался, – сказал Дивайзис.

– Я тоже в этом уверен, – сказал Бобби, – хотя еще не спрашивал его об этом.

Вместе они создали правдоподобную версию обретения учеников до того, как Билли с Бобби наткнулись на их процессию.

– Так трогательно, – сказал Дивайзис. – И колоссально.

Бобби одобрил эти слова.

– Теперь вы понимаете, чем он меня взял, – сказал Бобби.

В душу Бобби незаметно прокралось явное расположение к Дивайзису. Трудности, которыми, казалось, были чреваты его объяснения, рассеялись. Этот человек, решил он, способен понять любой поступок. Дивайзис заставил его почувствовать, что похищение Саргона из Каммердаун-Хилла абсолютно незнакомым человеком было самым естественным, самым обычным делом. И Бобби продолжал рассказывать уже с увлечением, его чувство юмора вырвалось наружу, и он откровенно и забавно описал свои терзания в день посещений. Когда он добрался до глухонемой с лисьей мордочкой, в гостиную вернулась Кристина-Альберта.

– Он как будто даже и не расставался со мной, – сказала она. – Он очень слабый и сонный, а хрипы у него в груди страшные. – Она решительно повернулась к Дивайзису: – По-моему, вам надо его осмотреть.

– Врач его видел? – спросил он у Бобби.

Бобби объяснил, как все было. Дивайзис немного подумал. Саргон дремлет? Да. Тогда пусть пока дремлет. Бобби, теперь более сознательно стремясь произвести эффект, продолжал свою повесть. Кристина-Альберта смотрела на него с явным одобрением.

К чаю Бобби свыкся с присутствием Дивайзиса и неожиданной Кристиной-Альбертой. От его предвкушений осталась только мысль, что его отношениям с Кристиной-Альбертой суждено быть очень особенными и близкими. Он все еще верил, что где-то в ней непременно прячется синеглазая, уступчивая, истинно женственная дочка Саргона, но только спрятана она очень глубоко. Тем временем скрывающая ее личина показалась ему симпатичной, задорной, дружелюбной и с чувством юмора. Дивайзиса он тоже все больше и больше зачислял в сильные, талантливые, чуткие личности. Он наблюдал, как Дивайзис осматривал Саргона. И это был умелый, внушающий больному доверие осмотр. Он сказал, что легкие Саргона в плохом состоянии, особенно левое – ему угрожает пневмония, а у его организма мало сил, чтобы с ней бороться. Ему требуется комната теплее и без сквозняков, а также ночная сиделка. У миссис Пламер комнаты для сиделки не имелось, а всего в часе езды отсюда находится в Удиморе чрезвычайно комфортабельный коттедж Пола Лэмбоуна, куда он иногда приезжает на воскресенья. Мастерское телефонирование, телеграфирование – и коттедж был предоставлен в их распоряжение, в лучшей спальне затоплен камин, туда выехала опытная сиделка, и все было готово, чтобы Саргон, тепло укутанный, обложенный грелками мог отправиться в путь. В этом новом порядке вещей Бобби оказался аксессуаром. На следующий день ему предстояло отправиться следом за ними на мотоциклете, поскольку в коттедже Пола Лэмбоуна место найдется для них для всех. Оказалось, что представление Пола Лэмбоуна о скромном коттедже в сельской глуши включает экономку, несколько слуг и четыре-пять комнат для гостей.

Этот тип Дивайзис организовал все с такой невозмутимой компетентностью, что Бобби негде было проявить себя. Саргон, Кристина-Альберта и Дивайзис уедут в пять и будут в Удиморе в шесть, когда сиделка уже все там приготовит. Затем Дивайзис вернется в Лондон и успеет переодеться для банкета, где он должен быть обязательно. В субботу утром он будет занят в Лондоне, а затем приедет в Удимор посмотреть, оправился ли Саргон настолько, чтобы начать психиатрическое лечение. Возможно, там будет и неведомый Пол Лэмбоун. Большой лентяй, насколько понял Бобби, так что привезти его туда придется Дивайзису. Бобби останется в Удиморе на несколько дней. Он начал скромно отнекиваться.

– Нет уж, вы теперь повязаны, – весело сказал Дивайзис и взглянул на Кристину-Альберту. – Повязаны с Саргоном, как и все мы. Захватите свою работу.

– Да, пожалуйста, приезжайте, – сказала Кристина-Альберта.

Бобби упирался единственно потому, что приглашение было чересчур уж соблазнительным.

3

«Коттедж» в Удиморе, который показался Бобби очень удобным и привлекательным современным домом, и эти трое – Кристина-Альберта, Дивайзис и Пол Лэмбоун, собравшиеся вокруг Саргона, – завладели всеми мыслями Бобби. Они казались ему новыми и четкими в степени, какой он еще не встречал, и даже дом был свеж и четок в своем чарующем белом изяществе, как никакой из домов, привлекавших его внимание прежде. В сравнении с ним все они казались плодами случайности, скомпилированными, вторичными, неопределенными в своем назначении. Но этот дом создал искусный молодой архитектор, который верно оценил Пола Лэмбоуна, и белые шагреневые стены уютно вписались в склон холма, глядя с искренним, вполне отвлеченным восхищением на Рай, и через болота на Уинчелси и далекое голубое море. И при нем имелись беседки и бельведер, откуда открывался тот или иной вид, а выше по склону располагался обнесенный стеной сад с широкими дорожками, на который можно было смотреть с обратной стороны дома сквозь частый переплет окон. Закатом можно было любоваться из разных превосходных мест, но он не заливал своим светом ни одну комнату, слепя и раздражая. Заботливая стена ограждала шток-розы и дельфиниумы от юго-западного ветра и служила опорой двум-трем сливам, груше и смоковнице. Первый этаж был почти весь занят одной огромной комнатой с угловой нишей, служившей столовой. Раздвигающиеся широкие двери соединяли ее с террасой, а для разговоров можно было устроиться у каминов или возле окон, в зависимости от времени года. Однако в доме имелось и несколько небольших кабинетов, где можно было запереться и писать. В удобных углах произрастали книжные полки, и всюду в доме таинственно веяло теплотой от невидимых радиаторов, о существовании которых трудно было догадаться. Дом был настолько похож на Пола Лэмбоуна, а Пол Лэмбоун был настолько частью своего дома, что казался всего лишь его голосом и его глазами.

Пол Лэмбоун был первым преуспевающим писателем, с каким довелось познакомиться Бобби. О, он был знаком с разными нуждающимися молодыми писателями, писателями-головастиками, писателями, не уверенными в завтрашнем дне, но это был первый полностью сложившийся, признанный и во всех отношениях зрелый писатель в его жизни. Он произвел на Бобби впечатление оглушающей уверенности в своем положении – он казался свободным, полностью обеспеченным. Но особенно поражало то, что он ни с какой стороны не был великим писателем – ни Диккенсом, ни Вальтер Скоттом, ни Гарди; произведения Лэмбоуна, по мнению Бобби, ничем особенно не превосходили его собственные потуги. Иногда – некоторая выразительная лаконичность, некоторое проникновение в глубину, но только и всего. До сих пор в воображении Бобби жизнь писателей и художников рисовалась увлекательнейшей авантюрой, великолепными свершениями, невыносимыми трудностями, бешеными наслаждениями и трагическими несчастьями. Свифт, Сэвидж, Голдсмит, Карлейлы, Бальзак, Дюма, Эдгар Аллан По – вот они были в его духе. Но этот новехонький светлый дом был столь же солидным и удобным, как любой загородный дом, и Лэмбоун восседал в нем с таким же незыблемым достоинством, как какой-нибудь провинциальный банкир, или владелец рудника, или старший партнер преуспевающей юридической фирмы. Его не угнетал страх потерять «работу» или «исписаться». Он говорил и поступал так, как считал приличным, и полицейский отдавал ему честь, когда он проходил мимо.

Если подобное могло возникнуть из «Книги житейской мудрости» и приятных романов Пола, так какой же потенциал, до этих пор даже не подозреваемый, потенциал приобретательства, комфорта, надежности и полезности может таиться в благожелательной отзывчивости Тетушки Сюзанны?

Прежде Бобби не верилось, что может настать день, когда он обретет финансовую независимость, станет сам себе хозяином, сможет ничем себя не ограничивать и освобождать других людей от ограничений. До сих пор жизнью Бобби кто-то руководил, и она управлялась необходимостью. Его послалив школу и послалив колледж, его собирались сделатьуправляющим поместья друзей, когда война схватила его вместе со всем его поколением, вымуштровала и отправила в Месопотамию. А после войны он был вынужден подрабатывать, чтобы восполнять свое сильно уменьшившееся наследство. Жизнь на каждом этапе была настолько размечена и предписана, существование его родителей настолько управлялось традициями их класса, что сознание Бобби было более чем подготовлено потрястись нескованностью и свободой Пола Лэмбоуна.

Любопытно заметить, с какой полнотой Пол Лэмбоун был порождением современного мира и с какой полнотой он ему не принадлежал. Он пользовался всеми его преимуществами и уклонялся практически от всех присущих этому миру обязательств. Он вырвался из него, унося его дары. Ему не требовалось ходить в присутствие, соблюдать времена года, обращаться куда-либо, исполнять какие-либо обязанности. Был ли он исключением в этом смысле? Или еще многие подобно ему с выгодой вырвались из ветшающей социальной системы? Особый сорт новых людей, которые ничему не принадлежат?

Бобби сидел на террасе и поглядывал через спинку стула на этот чрезвычайно новый и при том ласкающий глаз и комфортабельный коттедж Пола Лэмбоуна, сосредоточившись на осенившей его идее: в мире появились люди новой породы, живущие вне связи со старым порядком вещей, формирующие новые образы жизни. Дом казался воплощением этой идеи. Новый и непривычный, но без намека на извинения или бунт. Он просто возник, как новая мода. Просто пришел, как новое столетие. Бобби всегда считал, что революции наступают снизу, рождаются яростью обездоленных и угнетенных. Он полагал, что это для всех само собой разумеется. Но предположим, что революции – это просто взрывы, не имеющие особого отношения к подлинному прогрессу не так и не эдак, и что новая эра наступает, когда люди, какое бы место они ни занимали в социальной иерархии, освобождаются настолько, чтобы выработать новые идеи.