Текст книги "Голубой чертополох романтизма"

Автор книги: Герберт Айзенрайх

сообщить о нарушении

Текущая страница: 14 (всего у книги 19 страниц)

Удавшийся сюрприз

Как уходят от женщины утром? Не скажешь ведь: «Большое спасибо, было очень приятно!» Еще менее пристойно положить тысячу шиллингов на тумбочку возле кровати, ведь ты у своей подруги, а не у какой-нибудь там с Грабена или с Кернтнерштрассе! Ну и как же поступить в подобном случае? Например, так: пока она за стеной варит кофе, найти лист бумаги и ее помадой вывести аршинными буквами: «Я тебя люблю», а затем сунуть этот листок между подушкой и покрывалом в еще теплую, но уже прибранную постель. Он, во всяком случае, именно так и поступил, уходя после первого своего к ней визита.

Но как раз по этой самой причине его визиту суждено было стать первым и последним. Дело в том, что у нее был любовник, с этим любовником она немного поцапалась – вот какая штука, потому она и пригласила к себе другого. А под вечер, значит, заявляется ее дружок, и не так уж она, честно говоря, ему желанна, и не так уж нежеланна, только спорить и ссориться с ней у него нет никакого желания, а желает он одного: чтобы она его любила, как прежде, в былые дни, а она, вовсе не миролюбиво настроенная, просто усталая (да и совесть, как ни говори, немножко ее мучит), – она отправляется принимать душ и велит ему пока что постелить постель, и, когда он стелет постель, без особых надежд, он вдруг замечает: лежит себе на подушке листок бумаги, а на нем аршинными буквами выведено красной помадой: «Я тебя люблю», и он поспешно хватает этот листок и, как дорогой подарок, прячет себе в карман, и всю ночь напролет он не помнит себя от счастья: значит, она все еще его любит, – и потому он дарит ее таким счастьем, как никогда прежде, и они окончательно примиряются и долго-долго счастливы вместе.

Друг дома

1

Вальтер Патцак был услужливым малым. Заметив, что у дамы, стоявшей перед ним на эскалаторе, застрял в ступеньке каблук-шпилька, он не только спас ей туфлю и усадил поневоле «охромевшую» в такси, но и не отказал себе в удовольствии проводить ее домой до самого подъезда – не потому, что он отличался бойкостью, просто ему было по пути. Дама, явно растроганная столь изысканной любезностью, пригласила его к себе на чашку чая. Они расположились за столиком черного дерева, на котором была рассыпана колода карт.

– Вот так сижу и раскладываю пасьянсы, – сказала она, перебирая карты. – Дама червей на короля пик, трефовый валет на червонную даму…

Хотя он не смог придумать ничего подходящего в ответ, тем не менее его пригласили на следующую субботу к восьми вечера.

– Вы обязательно расскажете мне о своей работе, и поподробнее, ведь быть репортером – это ужасно интересно!

Ну, особенно много рассказывать ему не пришлось. И сидели они не за столиком, а на кушетке. Да и не только сидели. Ведь он был очень услужливым малым.

В следующую субботу они опять встретились на кушетке, затем во вторник утром. А потом в воскресенье в полдень, и снова, и снова. Они уже взяли это в привычку.

И соответственно утратили осторожность.

Так что начальник отдела министерства Ремигиус Хлоупка в один прекрасный день, притом совсем случайно, обнаружил кое-какие следы. А потом – уже совсем не случайно, а в ходе чуть ли не криминалистического розыска – нашел в ночной тумбочке жены фотографию. С дарственной надписью.

Увы и ах, душа его раздвоилась: на одну половину эта находка почти не подействовала, зато другая пришла в ярость. Эта вторая половина сказала ему: «Бедный Ремигиус, ну что тебе еще осталось? Только беситься». И он страшно взбесился. Будь жена здесь, она бы не узнала своего прекраснодушного муженька в этом рассвирепевшем дикаре. Но она сидела в кафе и листала журналы, а посему лишь ни в чем не повинной кушетке пришлось выслушивать, какого он мнения о собственной супруге, – целых десять минут. Потом, правда, одинокому обвинителю показалось слишком глупым обращаться с речью к мебели, и в наступившей тишине он услыхал голос первой половины души: «Что вы хотите, господин начальник отдела? Развода? Судебного процесса по поводу нарушения супружеской верности? Или, может, дуэли? Короче: скандала?» Разумеется, этого он не хотел. Но все еще чувствовал себя должником второй половины души, той, разъяренной. А потому дернул себя за волосы и рванул на груди рубашку – символически, конечно, – просто-напросто расстегнул воротничок. И тут же ему пришла мысль – разорвать фотографию. На этом стандартном снимке для паспорта был изображен широколицый молодой человек: волосы начесаны на лоб, как у Марлона Брандо в роли Марка Антония, большие вопрошающие глаза, столь же вопрошающий открытый рот, все очень серьезно, чуть ли не до тупости. А вообще-то славный парень, вызывающий доверие. Даже несмотря на то, что написано на обороте: «Регине, моей тайной королеве, от Вальтера, 24 марта».

Значит, они забавляются уже месяца три, сообразил муж Ремигиус Хлоупка, начальник же отдела Хлоупка подумал, что как раз эти три месяца прошли для него особенно приятно: ни единой ссоры, удивительно мало пожеланий, ни одного упрека и она уж совсем не переутомляла его, как случалось прежде. Более того, эти три месяца она была, как никогда, предупредительной, терпеливой, чуткой и такой милой да нежной, какой он давненько ее не видел. Одним словом, в дом вошло счастье, и то обстоятельство, что счастье это, собственно, не вошло, а прокралось, ничуть не поколебало намерения Хлоупки отныне удержать его здесь навсегда.

Поэтому он спрятал фотографию обратно в тумбочку, ободряюще улыбнулся себе в зеркало и на радостях хлопнул в ладоши. А затем поехал в частное детективное агентство с поручением: во-первых, установить имя, фамилию, профессию, адрес и условия жизни молодого человека и, во-вторых, по возможности круглосуточно регистрировать дальнейшие события. Что поделаешь, если жена моложе на двадцать лет.

2

Вышеупомянутый молодой человек в течение пяти с половиной семестров изучал журналистику и уже около года служил в редакции газеты «Абендпост», в отделе местной хроники, в качестве самого младшего подручного. С утра до вечера он на ногах, хотя материал, за которым его посылают, всего лишь пустяковые транспортные аварии, драки, квартирные пожары и тому подобные происшествия, которым посвящаются в лучшем случае мелкие заметки, но не репортажи; короче, такие вещи недостаточно сенсационны для газетной полосы; практически он работал в корзину, а ведь мечтал когда-то о передовых статьях.

Что ж, пришлось переключиться на иные предметы, например помечтать об этом вот существе на двух ногах, которые стояли перед ним на эскалаторе. В редакции работает одна милашка, с которой у него кое-что было, недель шесть или семь, и от всех встреч почему-то запомнился запах подогретой капусты. То ли дело эти ноги… Но вот знакомство состоялось, они сидят на кушетке. И не только сидят… Что ж, выходит, он не сглупил, повел себя настоящим молодцом, иначе бы никогда не развязался с той милашкой и не очутился здесь.

Здесь, в этой квартире, где свет смягчен толстыми ворсистыми гардинами, где перед едой подают аперитив и едят не капусту и клецки, а мозги в кляре или суфле из сыра; где ни один запах не заполняет все помещение целиком, а лежит прозрачным слоем, как бы мазком, рядом с двумя-тремя другими, такими же утонченными; где упоминаются имена и обсуждаются события, какие обычно встретишь только в газетах (разумеется, не в отделе местной хроники); где слова падают тихо, будто тени, и даже телефон не трезвонит, а жужжит. Здесь – настоящая жизнь. Раздетая женщина, как со смущением, но удовлетворенно отметил про себя Вальтер Патцак, в сущности, ничем не отличается от любой другой раздетой женщины; вся разница только в кушетке, на которой она лежит, и в окружающем ее аромате. Мужчину облагораживает не сама женщина, а обстановка, в которой она его принимает, сделал вывод Вальтер Патцак. Он почувствовал себя совсем другим человеком, гораздо благороднее, и впервые с горечью подумал о пустяковых транспортных авариях, драках и квартирных пожарах, которые столь редко попадали на полосу.

Так что с самого начала он твердо решил добиваться места, которое ему предложили «по рекомендации из журналистских кругов», как дословно говорилось в сугубо официальном письме. Он не стал ломать себе голову над тем, кто бы это мог быть его неизвестным благодетелем, и в назначенное время явился в министерство торговли в начищенных ботинках и аккуратно повязанном галстуке, прошел по сумрачному коридору к комнате номер 118 и постучал, негромко, но энергично, прочитав в последний момент табличку на двери: «Начальник отдела д-р Р. Хлоупка. Приемная».

За дверью откликнулось сопрано:

– Войдите!

Итак: вперед! А в душе ёкнуло: назад!

– Я хотел только спросить…

– Господин Патцак?

Он подумал: нет, главное – не называть фамилию, я, мол, ошибся дверью! И кивнул.

– Прошу вас, присядьте на минутку, господин начальник отдела будет рад…

Но едва он уселся, как из бесшумно открывшейся в комнату секретарши двери уже засияла радушная улыбка, и не успел он вскочить с места, как его пальцы охватило неповторимо мягкое рукопожатие, и, влекомый этим пожатием, он словно вплыл в кабинет начальника отдела. А двадцать минут спустя Патцак был назначен – пока, правда, с испытательным сроком – редактором ежемесячного журнала «Мир и отечество», официального органа Общества иностранного туризма.

– Журнал какой-то бесцветный, бледный, – сказал ему начальник отдела. – Нам кажется, что вы, господин Патцак, как раз тот человек, который сумеет внести в него свежую струю: современные идеи, бодрый дух.

3

Ибо начальник отдела отлично понимал, что связь его жены с молодым человеком не протянется долго, если будет постоянно сопряжена с опасностями и тяготами, вызванными необходимостью соблюдать полнейшую секретность. И еще: ему надо держать молодого человека в финансовой, а следовательно, и в моральной узде, чтобы, смотря по потребности, осадить его либо подстегнуть – короче говоря, всегда самому управлять затеянной игрой в счастье.

Люди строгих правил, пожалуй, не одобрили бы поведения начальника отдела, он же был убежден, что поступает вполне в духе христианской любви к ближнему. Ну что она получала от него, его хорошенькая молодая жена? Все утро он торчал в министерстве… ладно, другой, допустим, торчит сорок пять часов в неделю у токарного станка. Так ведь и после полудня и вечерами часто бывают всевозможные заседания: в Обществе иностранного туризма, в Институте архитектурного планирования, в попечительском совете по охране садов и парков, в обществе «Венский лес», в комиссии городского архитектурного надзора, в Обществе связи с зарубежными странами; или приходится идти на обед, устраиваемый министром, на коктейль для прессы, на редакционное совещание; или же показывать иностранным гостям склеп капуцинов, винодельческий район Гринцинг, а потом, чего доброго, везти их в бар «Эдем». И чем больше ложилось на его плечи всяких должностей и функций, тем чаще он должен был отлучаться в конце недели: в Лугано на конгресс «Туризм и реклама», в Братиславу на конференцию со словацкими коллегами, в Линц на открытие подъездной дороги к автостраде, в Баден-Баден с докладом о лечебных источниках в Восточных Альпах, в Варшаву на официальное открытие австрийского бюро путешествий, в Мюнхенскую телестудию на конференцию круглого стола об интеграции туризма, в Кицбюэль в связи с пуском новой канатной дороги. (Позабавиться дома своей игрушечной железной дорогой ему теперь уже недосуг.) Нет, жена от него действительно мало что видит, а с тех пор как сынишку отдали в интернат в Либенау, наверняка чувствует себя еще более одинокой. Отсюда, рассуждал он далее, и ее экстравагантные запросы: каждый месяц подавай новую шляпку, а через день она уже ей больше не нравится, и стереоустановка с бесчисленными пластинками Караяна, и требование купить вместо «фиата» «санбим» (правда, он еще не дал на это согласия). Нет, он в самом деле мало уделяет ей внимания, тем более что в глубине души вполне убежден, что брак не что иное, как приватная проституция – так сказать, домашний бордель: не дешевле, правда, но удобнее, и сифилиса не подцепишь.

И будет еще удобнее, подумал он, если все, что для него утомительно, скучно или слишком дорого, удастся свалить на этого милого молодого человека, например покупку шляпок и Караяна. Да и не только шляпки и Караяна, ведь сам он, в конце концов, далеко уже не юноша и вообще склонен к умеренности… Славный молодой человек был ужасно сконфужен, лепетал всякую чепуху и тем не менее не произвел плохого впечатления, несмотря на то что его, оказавшегося между двух стульев, точнее между кушеткой и креслом редактора ежемесячника, прошиб пот и воротничок был ему явно тесен, хотя начальник отдела вел себя весьма тактично: ни разу не взглянул на него в упор, излучал приветливость и осыпал комплиментами. Да, парень ему понравился, огорчительно, что он предложил ему три тысячи шиллингов в месяц. Хватило бы и двух с половиной, ведь главное – держать его на привязи. Но, с другой стороны, шляпки! И не мои же это деньги. Если он будет каждый месяц покупать ей по шляпке, то постепенно можно расплатиться и за «санбим». И начальник отдела позвонил в Главное представительство.

4

Вальтер Патцак, пошатываясь, прошел сумрачным коридором и спустился по лестнице. Очутившись на улице, он сорвал галстук, а заодно невзначай и пуговицу воротничка. И глубоко вздохнул. Так вот он какой, суровый муж, доведший свою жену до прелюбодеяния! – подумал Патцак.

Мысль эта сама по себе была высоконравственной, как не без удовлетворения отметил он; правда, она никак не вязалась с только что свершившимся событием. Ведь начальник отдела, даже если не принимать во внимание трех тысяч шиллингов, был, во всяком случае, любезен, более того, он показал себя человеком, которого нельзя подводить – по крайней мере с чистой совестью этого не сделаешь. Находясь на кушетке, Патцак частенько задавался вопросом, как выглядит супруг этой женщины, представляя его себе тощим, желчным, неразговорчивым болваном, но уж никак не человеком с лучезарной улыбкой и ласковым пожатием рук. Он полагал, что ее супруг этакий деспот-самодур, а встретил человека, который сидел за своим письменным столом, словно гуляка в кабаке за третьим стаканом вина. Нет, думал Вальтер Патцак, господин Хлоупка не из тех, кто невнимателен к своим женам. И, уже настроившись на моральную волну, он решил порвать с любовницей. Только вот не знал, как это сделать. И потому предпочел думать о трех тысячах шиллингов – как о побочном занятии, ибо свою основную работу в «Абендпост» он, по настоянию начальника отдела, пока не должен был бросать. Потом он долго стоял перед витриной автосалона – так долго, покуда опять не вспомнил о всех пустяковых дорожно-транспортных происшествиях (а также драках и квартирных пожарах), которые почти никогда не попадали в газету. А по ассоциации, вполне естественной, вспомнил о милашке (и о некоторых прежних милашках). Вообще Вальтер Патцак был существом нравственным, однако это еще не значило, что он собирался добровольно сдавать завоеванные позиции. Опять нюхать запах подогретой капусты? Ни за что! – сказал он себе.

Следовательно, надо было сейчас же с ней поговорить. И он позвонил ей. А немного погодя зашел, чтобы рассказать. Но кушетка поглотила все, что он хотел сообщить. Госпожа Хлоупка узнала об этом позже, от своего супруга. Вечером, в постели. И в темноте – он погасил свет, чтобы избавить ее от какого бы то ни было чувства неловкости.

– Да, вот что еще, – сказал он. – Я решил немного разгрузиться. Понимаешь, в обществе туризма и попечительском совете столько дел, что я просто не успеваю с журналом. И мне рекомендовали одного репортера местной хроники из «Абендпост» – парень молодой, очень старательный и целеустремленный.

Он выдержал небольшую паузу, чтобы дать ей возможность поинтересоваться, как зовут молодого репортера, и услышать, затаила ли она дыхание. Первое она сделала, второе – нет. И он продолжал:

– Его фамилия Ватцек. Или Патцек. Что-то в этом роде. Во всяком случае, «Абендпост» горячо его рекомендовала; думаю, что смогу на него положиться. Надо будет как-нибудь тебя с ним познакомить, интересно, что ты о нем скажешь, ведь вас, женщин, инстинкт реже обманывает. – Он выдержал вторую паузу, прислушиваясь, не участилось ли у жены дыхание, и продолжал: – Мы, старые рысаки, все стремимся делать сами, но надо же дать возможность продвигаться и молодежи, не правда ли?.. Спокойной ночи, душенька! – И вдруг после новой, хорошо дозированной паузы, он повернулся к ней: – Да, чуть не забыл, есть еще кое-что поважнее. – У нее, кажется, совсем остановилось дыхание. – Сегодня я оформил тебе «санбим». – И ему показалось, что она притворно всхлипнула.

Она и всхлипнула, но без всякого притворства, а просто потому, что на нее сразу свалилось слишком много.

– Милый, я этого не заслужила, – сказала она.

Он лишь что-то пробурчал, ибо, в сущности, полностью разделял ее мнение. И продолжал слушать (не догадываясь, правда, как глубоко она рассержена на своего Вальтера за то, что он не ввел ее в курс событий).

– Нет, в самом деле! Я этого действительно не заслужила! – Прерывистый вздох. – Ты надрываешься из последних сил, чтобы доставить мне такую радость, – и она обвила руками его шею, – а я что делаю? – Ему стало не по себе. – Я, – она проглотила ком в горле, – я совершаю поступки…

Все в нем вскричало: «Стоп!» Уста его тоже исторгли крик, но, конечно, в иной формулировке:

– Не хочется дискутировать, хочется совсем другого, – сказали его уста, и не только уста.

Поцелуй он, естественно, получил. Потом сказал, что она делает его несчастным, осыпая себя упреками – неважно какими, – ему же хочется быть счастливым, а не несчастным. И занялся ею таким образом, что практически исключил возможность продолжать дискуссию.

5

После столь удачно преодоленного кризиса дела поначалу шли довольно хорошо. Все свое время (которого у него, конечно, стало меньше) Вальтер Патцак делил между иностранным туризмом, дорожно-транспортными авариями и кушеткой. И был счастлив. И худел. Между тем как начальник отдела Хлоупка – тоже от счастья – обрастал добавочным жирком. А его жена все недоумевала, как это она могла так сглупить, что чуть было не исповедалась в своем любовном похождении.

Но вскоре едва не случилась трагедия, а именно когда Вальтер Патцак явился к чете Хлоупка на ужин. Он был настолько смущен этим приглашением, что даже позволил начальнику отдела снять с себя промокший плащ. Вдобавок ему не удалось приложиться к ручке хозяйки дома, так как, желая продемонстрировать свою невинность, он не приблизился к ней на должное расстояние. В гостиной, за аперитивом, Патцак сидел рядом с ней на кушетке, но – только сидел; от волнения он уронил горящую сигарету, которая закатилась под кушетку, и полез за ней на карачках, выпятив зад и невольно чувствуя, до чего он смешон в этой позе. Наконец уселись за стол. Начальник отдела пировал, жена его и гость глотали с трудом. Начальник отдела подливал и подливал в бокалы, однако вино ничуть не избавило парочку от скованности. Начальник отдела обратился к своему редактору со словами «мой дорогой юный друг», и это прозвучало тем более невпопад, что так обычно называла своего Вальтера госпожа Хлоупка. Юный друг покраснел до корней волос, а супруга начальника отдела – все уже приступили к кофе – вдруг кинулась в кухню за сахаром, хотя на столе стояла полная сахарница. Начальник отдела помог гостю выбраться из мучительно щекотливого положения, уведя его на чердак, где в просторном, специально отгороженном помещении площадью чуть ли не в пятьдесят квадратных метров был устроен макет железной дороги со станциями, тоннелями, деревнями, лесопилкой, пасущимися коровами и канатной дорогой. Показав и объяснив гостю железнодорожное хозяйство, он пустил поезд.

Да, он может позволить себе такую детскую забаву, подумал Вальтер Патцак, а затем умело и быстро починил испорченный переключатель стрелки. Ведь он был услужливым малым.

Это навело начальника отдела на одну мысль. Но прежде, чем осуществить ее, он устроил – недели через две после неудачного ужина – коктейль для деятелей Общества иностранного туризма, попечительского совета и общества «Венский лес», куда вместе с несколькими коллегами из министерства пригласил и Вальтера Патцака, которого представил как нового редактора журнала «Мир и отечество» и как друга дома: пусть никто не удивляется, что он запросто бывает у них.

Коктейль удался на славу, по крайней мере в том значении, какое ему придавал Хлоупка: ручки лобызали успешно, горящие сигареты под кушетку не закатывались. И для того, чтобы молодой человек мог заходить к ним не только запросто, но и с чистейшей совестью, начальник отдела попросил его (при нескольких свидетелях) проверить электропроводку макета железной дороги – разумеется, на досуге и если не будет более приятного занятия.

– Все там, к сожалению, довольно запущено, – сказал он, – а у меня, как вы знаете, уже нет на это времени, да и в электротехнике я разбираюсь намного хуже вас, дорогой друг, так что не возьметесь ли вы привести все в порядок?

Ну конечно, он сделает это с удовольствием! Вопрос только во времени, ведь установка крупная, и ничего удивительного, если придется зайти раз двадцать, не меньше. Таким вот образом молодой человек прижился в доме Хлоупки, и дальнейшие совместные ужины – хотя начальнику отдела приходилось порой удаляться на какое-нибудь заседание или прием, – эти ужины протекали вполне гармонично. И не только ужины. Все трое были – правда, по разным причинам – очень довольны и совершенно счастливы, по крайней мере когда им хоть на время удавалось избавиться от тайных страхов и опасений; ибо госпожа Хлоупка постоянно боялась, что ее муж все-таки догадается; Вальтер Патцак побаивался, что не сможет оплатить шляпки и грампластинки – какое счастье, что он не ушел из «Абендпост»! А начальник отдела опасался, что его жене, чего доброго, опять взбредет на ум исповедоваться, и потому время от времени заводил с ней весьма либеральные речи в том смысле, что как раз в интимнейших делах каждый отвечает лишь за самого себя и что своя совесть превыше всех условностей. Так он действовал, пока у него не возникло новое опасение: как бы жена не подумала, что он имеет в виду себя.

6

И тут она была бы не совсем не права. Ибо в Лугано и Мюнхене, Кицбюэле и Братиславе господин начальник отдела проявлял почти нескрываемый интерес к задастым и грудастым женщинам, преимущественно горничным, официанткам, но и к секретаршам, а также к уличным девицам.

Главное: низенькие и полные, так как жена его была высокой и худощавой. Короче говоря, он заводил интрижки. Заигрывал, поглаживал, пошлепывал, а порой и несколько больше, чем заигрывал и пошлепывал, – то, что надо мужчине после целого дня утомительных конференций, речей, осмотров и приемов. От Вальтера Патцака, который все чаще и чаще сопровождал его в поездках, он, понятно, старался утаить свою ночную деятельность, чтобы не узнала жена. И лишь только после беды, которая вскоре свалилась на него, он понял, что следовало поступать наоборот, а именно не скрывать этого от любовника своей жены. Увы, и начальник отдела учится на ошибках.

А случилось вот что: детективное агентство, продолжавшее исправно регистрировать визиты молодого человека, сообщило, что с некоторых пор отмечено снижение посещаемости. И то, что Хлоупка затем услышал от жены, поразило его как гром среди ясного неба: «Милый, я видела шляпку – просто чудо! Ну, пожалуйста!»

Уже с год, наверное, ему не приходилось покупать шляпки. Жена приобретала их сама за счет сэкономленных денег на хозяйственные расходы, как она говорила. (А что еще она могла сказать?) Так или иначе, начальника отдела охватила паника. Со скрежетом зубовным он, конечно, купил шляпку, но в тот же день нашел предлог, чтобы устроить скандал редактору ежемесячника.

– Вы вероломный человек! – вскричал Хлоупка.

Вальтер Патцак, полагая, что адюльтер разоблачен, упал в обморок; падая, он еще успел услышать, что речь идет вовсе не о Регине, а о каких-то объявлениях. Потом он почувствовал запах французской водки для втираний, услышал, как начальник отдела извиняется перед ним и сулит несколько дней отпуска; потом редактора отвезли на такси к домашнему врачу супругов, и тот бесплатно его осмотрел.

Обморок одного привел в чувство другого: начальник отдела логично рассудил, что сверхранимая нежная душа молодого человека нуждается в поддержке. Если он увидит, подумал Хлоупка, что и сам я… ну… далеко не монах, то перестанет терзаться. Значит, надо было успокоить его совесть, создать ему моральное алиби, что начальнику отдела удалось довольно быстро и без особого труда, так как им приходилось теперь разъезжать больше прежнего. В результате Вальтер Патцак снова очутился в угарном окружении «милашек». В Лугано, Мюнхене, Кицбюэле, Братиславе – всюду были заигрывания, пошлепывания, а иной раз и более того. И затосковал он уже не столько по Регине, сколько по суфле из сыра и мозгам в кляре, ибо его начальник наведывался по возможности только в такие заведения, где ели капусту, клецки и пили пиво кружками. Но очень скоро – быть может, по врожденной склонности, хотя, вероятнее, из уважения к сотрапезнику – молодой человек открыл для себя и стал взахлеб упиваться радостями всего того, что его шеф чуть ли не с блаженным стоном называл простой жизнью, к которой относились грудастые и задастые, а также капуста, клецки и пиво. Ученику это явно пошло впрок, так что когда он какое-то время спустя навестил Регину (визиты его становились все реже и реже) и увидел разложенный на столике черного дерева пасьянс, то подумал: да, она может позволить себе такую детскую забаву! А потом, на кушетке, добавил (тоже в скобках): нашему брату приходится заниматься куда более серьезными вещами.

7

Дело в том, что Вальтера Патцака уже давно заботила не мораль, а собственная служебная нагрузка: журнал «Мир и отечество» он редактировал один-одинешенек, а газета «Абендпост» посылала его теперь не на пустяковые транспортные аварии, драки и квартирные пожары, а на шикарные пресс-конференции с вермутом и холодными закусками, отчего не только росло его самомнение, но и полнела фигура. В обществе «Венский лес» его выдвинули на должность делопроизводителя, вдобавок он недавно стал у своего шефа чем-то вроде личного секретаря, хотя тянул эту лямку с одышкой: что поделаешь, он по-прежнему был услужливым малым. А в свободные часы он снова торчал в аудиториях, чтобы завершить свое на треть незаконченное образование, ибо стремление подняться выше, которое не смогла погасить простая жизнь а-ля господин Хлоупка, вновь пробудилось в нем: он жаждал получить диплом специалиста. Но вот шляпки и пластинки покупал все реже и реже. Да и макет железной дороги, как дотошно ни проверял начальник отдела, чинить больше не требовалось, все действовало исправно и было настолько увлекательно, что даже сам Вальтер Патцак в свободные минуты с удовольствием гонял поезда по рельсам, особенно после того, как заказал себе собственный ключ от чердака, что позволяло ему миновать кушетку. Во всяком случае, наблюдательный пост детективного агентства был снят; это, конечно, сократило расходы начальника отдела, но отнюдь не убавило остальных забот. И когда ему однажды целый вечер ныли о пластинках Караяна, он вдруг сообразил, что от любовника жены нет больше никакой пользы и что пора его удалить, вежливо, но незамедлительно. Ремигиус Хлоупка почувствовал, что его дотоле веселая жизнь отравлена, и он, несомненно, разозлился бы и сорвал свой гнев на молодом человеке, если бы тот внезапно не заболел: судорожно сжимая побелевшими пальцами телефонную трубку, Вальтер Патцак свалился у себя в кабинете со стула. Когда прошел первый испуг, начальник отдела облегченно вздохнул – не потому, что врач поставил не вызывающий опасений диагноз, но прежде всего оттого, что смекнул, как сама судьба некоторым образом подсказывает выход из положения. Ведь куда более неприятные вещи на этом свете мотивируют или оправдывают болезнью! Врач, которому намекнули на суть дела, констатировал нервное расстройство и рекомендовал полечиться два-три месяца в горах.

– Разумеется, «Общество» все оплатит, – заверил шеф.

Поскольку речь шла о вегетативной дистонии, щитовидной железе и кровяном давлении, шеф добавил:

– Для руководящей работы вы слишком молоды, мой друг! Я всегда говорю: не давайте болезни укорениться! Лучше предупредить, чем лечить! Поначалу отлежитесь спокойненько, потом месячишка на три в горы, а потом, друг мой, только учеба, и ничего больше, пока не получите диплом. Ну а затем, разумеется, вернетесь к нам!

Врач, как верный сообщник, высказал предположение о пагубном влиянии венского климата и посоветовал больному продолжить учебу в другом месте, например в Граце.

– А еще лучше, в Цюрихе, – подхватил шеф, памятуя, что после электрификации железной дороги сообщение между Грацем и Веной значительно ускорилось.

Его рукопожатие было по меньшей мере таким же мягким, как и тогда, в министерстве. Затем он не спеша удалился, и вся его фигура, с головы до пят, излучала самодовольство: отлично сработано, Ремигиус Хлоупка!

8

Но… хвали день по вечеру (если уж еще раз цитировать начальника отдела). Не прошло недели, как он сам оказался на грани нервного расстройства, и не из-за шляпок или Караяна, а просто потому, что весь его привычный жизненный уклад явно нарушился. Домашние обузы, и прежде изрядно надоевшие, теперь, навалившись на него одного, сделались почти невыносимыми. Вдобавок он перестал успевать с делами: журнал выходил с трехнедельным опозданием, срочные письма лежали без ответа, возникли неприятности с финансовым управлением; то в Лугано, то в Мюнхене, Братиславе или Кицбюэле забывали заказать номера в гостинице, члены Общества иностранного туризма получили приглашение на ежегодное общее собрание на день позже открытия, министр затребовал какую-то бумагу, а он не мог ее найти; в игрушечной железной дороге, с которой он пытался отвести душу, забарахлило центральное реле, а обнаружить дефект ему никак не удавалось; ни грудасто-задастые, ни капуста, ни клецки, ни пиво не смогли улучшить его мрачного настроения. Дошло до того, что он погасил сигару о пластинку Караяна – еще ни разу за тринадцать лет супружества он не позволил себе что-нибудь, даже отдаленно напоминающее подобный акт варварства. Его лицо, походившее прежде на цветущую розу, теперь смахивало на увядшую капусту. На одном из приемов он услышал, как кто-то тихо сказал собеседнику: «Видать, ему уже пора на пенсию». Собеседник же, грустно-грустно покачав головой, ответил: «Рановато износился».