Текст книги "Колониальная эра"

Автор книги: Герберт Аптекер

сообщить о нарушении

Текущая страница: 8 (всего у книги 14 страниц)

II. «Дело об иске священника» в Виргинии

Драматической иллюстрацией конфликта между должниками и кредиторами, неминуемо перераставшего в битву против английских властей, служит также «дело об иске священника» в Виргинии, которое впервые принесло славу Патрику Генри. Дело это явилось следствием принятия виргинским законодательным собранием, где господствующие позиции занимали должники, закона 1755 года (вновь утвержденного в 1758 году), который разрешал уплату налогов, ренты, жалованья, договорных сумм и долгов – уплачивавшихся в колонии на протяжении многих поколений табаком – деньгами из расчета два пенса за фунт причитавшегося табака.

Закон этот был принят в разгар войны и после засухи – катастроф, поднявших цену на табак почти до шести пенсов за фунт; а принят он был, как заявила ассамблея, с целью воспрепятствовать кредиторам «извлечь выгоду из нужды народа». Он снискал тем более единодушное одобрение в Виргинии, что плантаторы как класс находились вечно и по уши в долгу у британских купцов. Именно это положение побудило одного из них – Томаса Джефферсона – жаловаться, что «долги эти стали передаваться по наследству от отца к сыну на протяжении уже многих поколений, а плантаторы превратились в своего рода собственность, закрепленную за определенными торговыми домами в Лондоне».

Кредиторы решили бороться против этого законодательства и осуществить это наиболее удобным в политическом отношении образом. Они поддержали усилия англиканского духовенства (находившегося на содержании государства), направленные на то, чтобы добиться объявления закона недействительным и получения платы – а жалованье духовенства в течение многих поколений было установлено в размере 16 тысяч фунтов табака в год – деньгами, исходя из сложившихся тогда рыночных цен на табак.

На основе петиции этого духовенства и при активной поддержке английских торговых кругов Тайный совет в 1759 году объявил виргинский закон предыдущего года недействительным и приказал произвести выплату в полном размере плюс компенсацию за убытки. Однако виргинская Палата граждан с Ричардом Блэндом во главе решила оспорить постановление Тайного совета (то есть короля). В ходе борьбы против вето Тайного совета Палата граждан образовала корреспондентский комитет [комитет связи], призванный установить контакт с доверенным лицом в Англии и служить средством быстрейшего уведомления о точке зрения колонии – исторический прецедент для позднейших корреспондентских комитетов.

Дело об иске одного священника, решившее судьбу этого закона, слушалось в ноябре – декабре 1763 года в округе Ганновер; здесь-то 27‑летний Патрик Генри выступил в защиту граждан и против короля. Правовая сторона тяжбы была решена; спор шел лишь о размере компенсации за убытки, которую присяжные заседатели могли присудить истцу. Священник этот держался мнения, что присяжные заседатели принадлежали к «стаду черни», а его адвокат в согласии с ним утверждал, что среди них не было ни одного «джентльмена». Оба они были правы, и в этом отношении состав коллегии присяжных являлся, несомненно, символическим.

Адвокат Патрик Генри (конечно, не встречая препон со стороны председательствующего судьи, которым был его родной отец Джон Генри) обосновывал свою защиту двумя доводами. Во-первых, он ссылался на необычайно дурную славу, которой пользовалось колониальное англиканское духовенство (факт, засвидетельствованный и самими высшими сановниками этой церкви); второй, и более веский довод сводился к доказательству того, что в колониальных делах верховным органом являлось и должно было являться колониальное законодательное собрание. Генри настаивал на том, что особенно в деле, касающемся средств, которые взыскивались и тратились в колонии, колониальная ассамблея являлась суверенным органом и что постановление Тайного совета, объявлявшее такой законодательный акт провинциальной ассамблеи недействительным, было несправедливо; несправедливое же постановление само по себе, именно потому что оно было несправедливым, не имело силы.

Конечно, Генри отлично знал, что объявление недействительными колониальных законодательных актов сотни раз производилось королем в Совете[12]12
  Указы короля в Совете – приказы, разрабатываемые правительственными ведомствами Англии (главным образом министерствами) и оформляемые для придания им юридической силы без утверждения парламентом как «указы короля в Совете», то есть как указы, изданные королем по рекомендации Тайного совета на основе так называемой королевской прерогативы. – Прим. ред.


[Закрыть], но он знал и свою Виргинию и своих собратьев колонистов, он знал, что его слова – хотя адвокат противной стороны и вскакивал с криком: «Джентльмен вещает измену!» – выражали чувства подавляющего большинства его сограждан. А там, где «изменнические» взгляды получают такую поддержку, правительству лучше позаботиться о своей власти.

Присяжные заседатели, среди которых не было ни одного «джентльмена», вынесли решение в пользу истца-священника и присудили ему компенсацию за убытки в размере одного пенни!

III. «Предписания о помощи» и Джеймс Отис

Дело с «предписаниями о помощи» в Массачусетсе раскрывает перед нами ряд новых аспектов колониальной политической борьбы. Оно возникла в результате стремления британского правительства добиться строгого соблюдения своих меркантилистских постановлений в условиях, когда Семилетняя война близилась к концу, а завоевание Канады было уже завершено. События эти совпали с вступлением на престол в октябре 1760 года Георга III и назначением в августе того же года нового – и, как надеялись британские власти, более энергичного – губернатора Массачусетса Фрэнсиса Бернарда.

Возможность более строгого соблюдения имперских постановлений представилась именно в последние годы войны, так как значительная часть военно-морского флота могла быть освобождена от непосредственного участия в военных действиях. Кроме того, сама война, умножив английский государственный долг, открыв перспективы устранения французской угрозы и расширив колониальные владения Англии, всем этим подталкивала Англию на путь возобновления попыток установления новых и строгих форм подчинения своему господству и эксплуатации колоний, развивавшихся с угрожающей быстротой.

Сыграло свою роль и то, что британские купцы и плантаторы Британской Вест-Индии оказывали, давление на английское правительство, требуя соблюдения этих постановлений, поскольку колонисты открыто вели нелегальную торговлю с Французской и Голландской Вест-Индиями даже в те годы, когда Англия находилась в состоянии войны с Францией. И действительно, к концу 1750‑х годов купцы Род-Айленда ввозили мелассы[13]13
  Меласса – сырая патока, служащая сырьем для производства рома. – Прим. перев.


[Закрыть] с иностранных островов в пять раз больше, чем с английских, а Массачусетс ввозил из иностранных источников почти в тридцать раз больше, чем из английских, – и все это была нелегальная торговля! Меласса в свою очередь служила сырьем для десятков предприятий по перегонке рома в Новой Англии, а производство рома было, несомненно, ведущей отраслью промышленности Новой Англии в годы, предшествующие Американской революции¹.

Попытки нового губернатора добиться строгого соблюдения законодательных актов, касавшихся торговли и таможенных установлений, вызвали решительное противодействие со стороны бостонских купцов. В результате генеральный контролер губернатора обратился к британскому суду казначейства с просьбой об издании «предписаний о помощи» – до тех пор применявшихся только в других частях королевства, – которые представляли собой в действительности универсальные ордера на обыск, дававшие право вооруженному ими должностному лицу обыскивать в любое время дня и ночи любой дом или корабль в поисках контрабандных товаров и принуждать сторонних зрителей приходить ему на помощь.

Когда британский суд решил удовлетворить указанную просьбу, губернатор предложил судам колонии претворять в жизнь данное решение, и это казалось – с точки зрения закона – чисто формальным делом. Бостонские купцы, однако, решив оказать противодействие усилиям судов, объединили свои ресурсы и на исходе 1760 года наняли двух выдающихся юристов – Оксенбриджа Тейчера и Джеймса Отиса младшего – принять на себя защиту их дела. И ясным знамением времени послужило то, что Отис ушел в отставку с поста адвоката королевского суда вице-адмиралтейства, отдав предпочтение службе у купцов.

Дело слушалось Верховным судом в феврале 1761 года. Аргументация Тейчера носила юридический характер и, поскольку буква закона была явно в пользу губернатора, оказалась неубедительной. Совершенно по иному пути пошел в своей защитительной речи Отис – сын спикера колониальной Палаты представителей.

Джеймс Отис отвергал правомерность парламентского закона, на основе которого были изданы предписания, по следующим двум мотивам: 1) закон нарушал английское обычное право или конституцию; 2) закон нарушал естественное право. А раз так, заключал Отис, долг суда заключается в том, чтобы отвергнуть предписания и объявить служивший для них основой закон не имеющим юридической силы.

Точные слова Отиса не были записаны, но его младший собрат по адвокатуре Джон Адамс присутствовал на суде и вел черновые заметки того, что он слышал. Прежде чем привести из них несколько выдержек, следует к чести Отиса отметить, что, по свидетельству Адамса, слова адвоката были произнесены «с такой ученой эрудицией, такой убедительной аргументацией и таким потоком возвышенного патетического красноречия, что громадная толпа зрителей и слушателей разошлась совершенно наэлектризованная».

«Указанные предписания, – заявил Отис, по свидетельству Адамса, – противоречат коренным принципам права. Издание того или иного предписания об обыске в колониях является привилегией колониальной Палаты представителей. Мирный человек должен находиться в такой же безопасности в своем доме, как и государь в своем замке». Судейские чины, продолжал он, согласно английской конституции, могут входить в дом человека только «на основании специального ордера на обыск данного дома, заподозренного на основании показаний под присягой, и при наличии веских причин для подозрения». Отис смело развивал свою мысль:

«Относительно законов парламента. Закон, противоречащий конституции, недействителен; закон, противоречащий естественной справедливости, недействителен; и если парламент издаст закон, имеющий тот же смысл, что и указанное прошение [губернатора], он должен быть признан недействительным. Исполнительные судебные органы обязаны объявить такие законы не подлежащими применению».

Отис превратил дело купцов в дело всего населения, ибо он считал «предписания о помощи» не только незаконными, поскольку они придавали праву на обыск универсальный характер, но и, исходя из того, к чему на деле приводило их применение, «инструментом, передающим свободу каждого человека в руки любого мелкого чиновника». Они поощряли мстительность; они поднимали на пьедестал доносчика; они были проникнуты духом произвола, а «одно произвольное применение [власти] повлечет за собой другое, пока все общество не погрязнет в смуте и крови». В подтверждение своих слов Отис представил суду подлинный случай, уже имевший место в Бостоне до вынесения окончательного решения о предписаниях, когда один чиновник, получив такое предписание, использовал предоставлявшиеся им права для того, чтобы отомстить колониальному судье и констеблю, ибо они, исполняя свои обязанности, причинили ему вред.

Аргументация Отиса произвела такое впечатление на суд, что тот отсрочил на год предоставление и применение прав, предусматривавшихся «предписаниями о помощи»; непопулярность их оказалась настолько велика, что к ним прибегали только в редких случаях. Кроме того, на основе аргументации Отиса позднее ряд других колониальных судов отказывал в предоставлении права издавать такие предписания.

Сам Отис благодаря этому делу стал признанным лидером возродившейся теперь народной партии – получившей название Отечественной партии – и четыре месяца спустя после своего появления в суде был избран в массачусетскую Палату. Здесь Отис некоторое время выступал в роли виднейшего глашатая Отечественной партии, которая представляла собой продолжение в новом поколении партии Земельного банка, возглавлявшейся дьяконом Адамсом. Примечательно, что правой рукой Отиса был Сэмюэль Адамс, сын дьякона.

Джон Адамс уже много лет спустя записал в своем дневнике, что выступление Отиса против «предписаний о помощи» явилось поворотным пунктом его жизненной карьеры. «Взору моему отверзлось, – вспоминал он, – начало распри, которой я не мог предвидеть конца и которой предстояло сделать мою жизнь тяжкой ношей, а собственность, усердие, да и все прочее – не обеспечивающими благополучия». Тогда-то, писал Адамс, он и решил

«стать на защиту того, что представлялось справедливым, двинуться неустрашимо вперед по правому пути, довериться Провидению в защите истины и права и умереть с чистой совестью и подобающей готовностью, если такое испытание окажется необходимым».

Поистине волнующие слова из уст человека, которого не так легко было привести в волнение и не так просто заставить настроить свое перо на эмоциональный лад. Очевидно, дело шло о чем-то большем, нежели меласса и сколачивание приличных состояний на торговле с кем угодно и на каких угодно условиях. Конечно, такая торговля играла немаловажную роль, и в первую очередь для купцов Новой Англии XVIII столетия, а также для тех, кто работал на них и зависел от этой торговли, добывая себе средства к существованию.

Однако здесь сказывались также чувство возмущения глубокой несправедливостью, чувство солидарности населения колоний (реакция на оскорбление его крепнущего чувства единства) как единой нации по существу, хотя само это слово употреблялось еще редко. Следует заметить также, что американцы, находившиеся под властью Англии, все чаще и чаще чувствовали себя вынужденными апеллировать против воли короля и даже против воли парламента, после же короля и парламента, очевидно, не остается ничего, кроме природы и бога (да еще воли народа), а природа и бог, разумеется, еще выше, нежели король или парламент. Они были достаточно высоки, чтобы привести в волнение Джона Адамса.

Нельзя не обратить внимание и на то, что адвокат колониальных купцов, боровшихся за право ввозить мелассу без всяких ограничений, мог взывать к делу свободы в целом именно потому, что его подзащитные являлись колониальными купцами. Он мог предупреждать, и предупреждать совершенно правильно, что произвольные посягательства на их право торговать влекли за собой посягательства, как выразился Отис, на «свободу каждого человека».

Глава 7. ИДЕОЛОГИЧЕСКОЕ РАЗВИТИЕ

Колонии обязаны своим происхождением не только капитализму, но и Просвещению[14]14
  Как видно из дальнейшего изложения, термин Просвещение у автора охватывает как эпоху Возрождения (XIV—XVI века), так и эпоху Просвещения (XVII—XVIII века). – Прим. ред.


[Закрыть]. Развитие техники, без которого был бы невозможен дерзновенный порыв, приведший к открытию Нового света, и социально-экономический рост капитализма, без которого отсутствовали бы стимул и средства для завоевания, колонизации и эксплуатации этого Нового света, сами двигали вперед интеллектуальный и научный прогресс и в то же время вырастали из него – этот процесс был диалектическим. Рассматривать этот прогресс со стороны его материальных корней – ни в коем случае не означает принижать его; таким образом мы объясняем его происхождение, но вовсе не умаляем его значение. Интеллектуальный и научный прогресс бросал вызов догмам и взглядам, установившимся в средневековой интеллектуальной жизни, с такой же решимостью и действенностью, с какой соответственный политический и экономический прогресс бросал вызов средневековой жизни в своей области. И каждый прогресс взаимно питал другой.

I. Просвещение и человеческий разум

Идеологическая революция, отражавшая ту материальную революцию, которая направила в 1492 году Колумба за моря, породила универсализм гения его современника Леонардо да Винчи. «Природа, – настаивал он, – обуздана логикой своих законов, внутренне присущих ей». Овладеть этими законами – значит овладеть самой природой. Именно это и составляло цель Просвещения XVI—XVII столетий: пионера в области психологии – испанца Вивеса, творца современной астрономии – поляка Коперника, первооткрывателя в области экспериментальной анатомии – фламандца Везалия, основоположника современной экспериментальной науки – итальянца Галилея, поборника эксперимента и исследования, индуктивного метода завоевания истины – англичанина Фрэнсиса Бэкона, создателя аналитической геометрии – француза Декарта.

Убеждение в том, что миром и всеми его обитателями правит причинность, и стремление овладеть этой причинностью – вот что было источником Просвещения. Однако сущность его составлял гуманизм; сущность его составляли поиски законов природы с целью принести пользу человечеству. С самого начала науке чужда нейтральность в вопросе о том, призвана она или нет возвысить могущество и свободу человечества: именно эта цель является идеологическим источником современной науки. Подытоживая свою характеристику перехода от средневековья к новому времени, английский ученый Дж. Д. Бернал в своем замечательном труде «Наука в истории» пишет: «Возвышенное созерцание уступило место прибыльному действию».

Убийственное возражение, выдвинутое Фрэнсисом Бэконом против средневековой, авторитарной, дедуктивной философии, заключалось в том, что «из всех указанных систем… по прошествии стольких лет едва ли возможно назвать хотя бы единственный эксперимент, который был бы направлен на облегчение и улучшение условий жизни человека». Но ведь, продолжал он, «истинная и законная цель наук заключается не в чем ином, как в следующем: одарить человеческую жизнь новыми открытиями и силами». И далее: «улучшение человеческой участи и совершенствование человеческого ума – это одно и то же». Суть дела, утверждал Декарт, в том, что, овладевая законами нашей вселенной, мы можем «сделать себя властителями и хозяевами природы».

Новые методы и цели Просвещения отражали его новый взгляд на человека и человеческое общество.

Просвещение бросило вызов статической, иерархической сущности средневековья. «Только с величайшим отвращением, – заявлял Галилей, – могу я слушать, когда отстаивают качество неизменности как нечто высшее и окончательное в противовес изменчивости». Просвещение бросило вызов прежним добродетелям подчинения и покорности, смиренного несения ужасающего бремени земной жизни как испытания веры человека и, следовательно, проверки того, достоин ли он быть спасенным¹. Просвещение отвергало утверждение, что человек – это презренный червь, немощный, греховный и никчемный. Напротив, писал Шекспир:

«Что за мастерское создание – человек! Как благороден разумом! Как бесконечен способностью! В обличии и в движении – как выразителен и чудесен! В действии – как сходен с ангелом! В постижении – как сходен с божеством!» [Русский перевод М. Лозинского.]

Больше же всего, пожалуй, Просвещение представляло собой отказ слепо следовать догмам, принимать что-либо на веру, а также настойчивое отстаивание той точки зрения, что все – каким бы авторитетом оно ни освящалось – требует проверки разумом. «Чтобы достигнуть истины, – утверждал Декарт, – необходимо раз в жизни отрешиться от всех воспринятых суждений и перестроить заново и с самого основания всю свою систему знания».

Просвещение породило попытки рационально объяснить международные отношения и ограничить способы ведения войны. Глашатаем их выступил голландский юрист Гуго Гроций (Хейг де Гроот, политический преступник, приговоренный к пожизненному заключению, но бежавший из тюрьмы и проживший остаток своих дней в изгнании; умер во Франции в 1645 году), а свое дальнейшее развитие они получили у немца фон Пуфендорфа и швейцарских философов Бурламаки и де Ваттеля. Каждый из них также апеллировал к естественному праву, которое ставилось ими выше воли того или иного государя, и оправдывал революцию в тех случаях, когда деяния государя противоречили естественному праву. Все они, и в первую очередь Бурламаки, подчеркивали также, что при помощи разума человек может достигнуть счастья, и столь же единодушно утверждали, что именно в этом достижении и заключается главная цель человеческого существования.

Все они были известны и влиятельны среди лидеров американского колониального общества. Вполне естественно, однако, что с наибольшей жадностью эти лидеры набрасывались на произведения английских авторов; в число последних входили, помимо Бэкона, такие деятели, как Томас Мор, Джеймс Гаррингтон, Томас Гоббс, Ричард Гукер, Джон Мильтон, Олджернон Сидней и главным образом Исаак Ньютон и Джон Локк. Деятели эти, понятно, во многих отношениях разнились между собой, но они были едины в своем родстве Просвещению – они были едины в своей приверженности разумно обоснованной аргументации и научному исследованию; они были едины в своем допущении реального существования причинности; они были едины в своих заботах о земном благоденствии человечества; они были едины в своем взгляде на государство как на институт, созданный человеком и призванный служить человеку; они были едины в своей уверенности в возможности прогресса. Можно еще добавить как факт, также имеющий отношение к колонистам, что многие из этих деятелей были политическими еретиками, претерпевшими и тюремное заключение, и высылку, и даже – в случаях Мора и Сиднея – казнь.