Текст книги "Конец "Зимней грозы""

Автор книги: Георгий Ключарев

сообщить о нарушении

Текущая страница: 4 (всего у книги 16 страниц)

– Отведите «виллис» в лощину, чуть ниже, – обернулся он из броневичка. – Укройте тело, а сами глаз с деревни не спускайте! Сейчас пропишем немцев в Немках навеки…

Броневичок рванулся к танкам.

– На полном идут, аж земля гудит! – отметил Мотаев, не оборачиваясь и не опуская бинокль.

В станице не замечалось никакого движения. Тридцатьчетверки, не снижая скорости, перемахнули лощину, оглушительно взревев моторами на бровке поля.

Они зигзагами пожирали пространство жнивья, выворачивая черные пласты непромерзшей земли и оставляя снежно-дымные шлейфы. Цветные трассы, взвизгивая, веером расходились над головами. За лощиной слитно рвали воздух разрывы, сверху летели комья земли, сучья и ветви деревьев. Несколько снарядов подряд разорвалось на склоне. Мотаев и Кочергин, прижатые воем осколков, залегли. Когда они, стряхивая землю, вскочили, танки, оставив далеко позади себя черные молнии шрамов на поле, невредимыми напрямую приближались к деревне. Разлетелся стог, обнажив опрокинутое взрывом снаряда орудие, затем второй. От третьего врассыпную бежали, спотыкаясь и падая, серенькие силуэты артиллеристов.

Головной танк, повалив плетень и расшвыряв доски нужника на огороде, скрылся за домами, за ним следующий.

– Кхе-х! – поперхнулся Мотаев. – Узнал Зенкевича? Фрицеву ретираду разнес! Видал, как машина вильнула?

Третья машина вдруг резко затормозила, выбросила густую смоляно-огненную струю, но, вновь быстро набрав скорость, тоже скрылась в деревне. Там захлебывались танковые пулеметы.

– Зацепили?! – вырвалось у Кочергина.

– Чепуха, бак с соляркой у Лубенка сбили, – не отрываясь от бинокля, ответил капитан. – Но Орлика что-то не слышно!..

Из лощины, со стороны начинавшейся в березняке речушки, тут же донесся перестук сорокапяток легких танков и неистовая, сплошная дробь пулеметных залпов.

– Молодчина! От леса отсекает, однако поздновато, поотстал, обходя деревню! – опустил бинокль Мотаев и метнулся к «виллису» с телом Гаспаряна. – Давай, давай поторапливайся! – обернувшись махнул он рукой на бегу.

«Виллис» догнал броневичок с Бережновым при въезде в деревню. Обе машины затормозили у избы с вывеской правления колхоза. Над ней вяло шевелился знакомый флаг. Бережнов неожиданно легко вылез из башни и спрыгнул вниз.

– Любуетесь? – ругнулся он, взбегая на крыльцо. – Меня, что ли, ждете?

Толстое древко хрустнуло в его кулаках, он яростно отбросил флаг. На улице Немков в беспорядке стояли многочисленные машины. У большей части на прицепе были новенькие пушки. Длинноствольные, в желто-коричневых пятнах камуфляжа, с набалдашниками дульных тормозов.

– Дивизионный калибр! – с любопытством оглядывал их Мотаев. – Машины-то под песочек разделаны. Видать, роммелевские, прямехонько из Африки. Или, может, ему не достались?

– Почему они артиллерию как следует не использовали? В походном положении многие пушки держали? – подивился Кочергин.

– Только пожаловали сюда, видать, – обходил пушки Бережнов. – Отцепить не успели. Однако не получилось у нас полное-то уничтожение!

Они повернули к дому.

– Что же такого, Николай Моисеевич? – приняв упрек на себя, несколько раздраженно возразил Мотаев. – Танки без десанта шли. Но хоть немцы и быстро собрались, вряд ли в лес утекли…

Все посмотрели в сторону океанно накатывавших на станицу частоствольных черно-пенных валов леса. Оттуда раздались две-три короткие пулеметные очереди. Затем из разбитого окна послышалось тиканье ходиков.

– Штаб у них здесь, что ли, был? – не дождавшись ответа, взглянул на окно Мотаев. – Проверить бы избу!

– Что-то скоренько наши управились, – с заметно возраставшим беспокойством, будто не расслышав его слов, все еще смотрел в сторону леса Бережнов, – неужто с плацдарма немца спихнули?

Видимо, тон Мотаева задел Бережнова или обоих не отпустил еще стресс от внезапной и нелепой гибели Гаспаряна, и подполковник, не признаваясь себе в том, непроизвольно где-то глубоко винился в ней. А тут еще этот лес. Как там танки? Меж тем к ним незаметно приблизилось несколько жителей. Люди несмело выглядывали из калиток, ворот, по одному, по два шли к командирам. Некоторые женщины были с детьми. Толпа росла.

– Спасибо, начальник! – решившись, низко поклонилась Мотаеву пожилая женщина.

По-видимому, какой-то невоенный реглан Бережнова, скрывавший к тому же петлицы, и ватник Кочергина не шли ни в какое сравнение с новеньким комбинезоном Мотаева, сверкавшим золотыми кантами капитанских петлиц. Она приняла его за старшего.

– Спасибо, родненький, – продолжала она, – избы наши целы, а мы в погребах отсиделись, бог спас! А добра, добра немец побросал. Одних машин сколько годных!..

– Нельзя ли колхозу часть оставить, товарищ командир? – отстраняя старуху, шагнул вперед плотный человек лет шестидесяти.

Он явно желал подчеркнуть свою выправку. Поверх похожей на бекешу тужурки на меху на нем был брезентовый плащ. Голову украшала казачья фуражка с ярким алым околышем.

– Наши все в сорок первом забрали. Красной Армии их отдали, – быстро поправился пожилой казак, – а без машин, сам знаешь! Машин-то столько зачем тебе?..

Кругом загудели.

– Товарищи! – обращая на себя общее внимание, поднял руку Бережнов. – Без горюче-смазочного много не наездите. К тому же трофеями распоряжается командование, а не мы. Но об этом еще потолкуем.

– Скоро сюда наша часть придет, – выдержал паузу Бережнов, – надо людей разместить и все прочее. Вот вы, товарищ, – обратился он к пожилому казаку, – займитесь этим, пожалуйста, с лейтенантом, – показал он на Кочергина. – А вы, товарищ Мотаев, поезжайте за танками на броневичке. Примите командование в бою на себя. И берегите машины!.. Лес вам не степь…

В деревню входили танки. Экипажи спешно разводили машины, ставили их у домов, под деревьями, толпились у дымящих полевых кухонь. Командиры куда-то бежали, суетились. Появились фургоны роты технического обеспечения и с ними полуторка под брезентовым верхом. Из ее кабины выскочил что-то кричащий Козелков. С машины стали по одному, по двое быстро спрыгивать солдаты с винтовками и автоматами. Автоматчиков было меньше. Оторвавшись от окна, Кочергин, торопясь поздравить Козелкова с удачей, выскочил из хаты. Да и надо было поскорее показать командирам отведенные для людей помещения, потом выполнить поручения Ибрагимова, связанные с похоронами Гаспаряна.

* * *

Экипажи 1-й и 2-й танковых рот, роту управления и роту технического обеспечения построили на деревенском кладбище с обеих сторон холмика, в две шеренги, лицом друг к другу. За спинами танкистов кое-где маячили немногочисленные пестрые платки, шапки и казацкие фуражки. Верный себе Ибрагимов был краток, но нашел точные, неизбитые слова. Затем воздух порвал нестройный залп из пистолетов и автоматов и последовала команда «разойдись!». Кочергин еще постоял в раздумье у пирамиды под звездочкой, собирая в памяти немногое, связанное с Гаспаряном. Вспомнив затем про свои разнообразные штабные дела, он зашагал было к автобусу, но ноги настойчиво заворачивали его к большой избе, в которую он уже заходил и облюбовал себе, Мотаеву и Козелкову. Захотелось немного передохнуть под крышей дома у симпатичной молодой хозяйки по имени Настя.

В горнице душисто пахло теплым ржаным хлебом, горячими древесными угольями, парным молоком и еще чем-то пряно-кисловатым, очень домашним. Он с наслаждением глубоко вдыхал запах жилья. Заманчиво выглядели перины широкой, с великолепием кружевных накидок, деревянной кровати. Но, не решившись портить ее убранство, разостлал свой ватник на широкой лавке. Затем, засунув теплые, домашней вязки носки в какое-то гнездо лежанки и, оставшись в брезентовом комбинезоне, улегся на спину, уперся голыми пятками в печь и, как ему казалось, на несколько минут закрыл глаза…

– Что ты тут спалил, засоня! – разбудил его злой голос Мотаева. – Очнись! – тряс он его за плечи. – Дышать нечем!

– Проклятые носки! – вскочил Кочергин, утирая обильные слезы от рези в глазах.

Подвинув лавку, они уселись за стол. Кочергин поправил фитили, стало светло. Из полуоткрытой двери тянуло свежим снежком, по полу стлался ватный пар, цепкий запах гари спадал. Разомлевший лейтенант, преодолевая остатки сна, захлопнул дверь.

– Куда Иван девался? Я его здесь ждал. Потом заснул вот…

– Ладно, не оправдывайся! В лесу Козелков. На твоем «бобике». Сменишь его. Он сюда немецкую дисловокацию привезет. Да обувайся наконец, чего расселся? Полуторка с солдатами ждет. Поворачивайся!

– Что там в лесу-то? – торопливо натягивал сапоги Кочергин.

– Скоро узнаешь! – развертывая карту, оглядывал Мотаев горницу. – Эка хоромина! Давай поближе к лампе. Немцы, которые не на машинах, едва ноги унесли. Сапоги многие побросали, когда в лес драпали. Метров восемьсот отсель он будет, а по большей части от танков ушли!

– Надо ж!

– Услышали, танки обходят, и, видя машины Вулыха, верно, решили, что остальные тоже тридцатьчетверки. А их они во как боятся!

Мотаев вдруг смолк, сидел сжав губы, собрав в складки лоб.

– Снова потери у нас? – насторожился Кочергин.

Капитан пояснил, что у Орлика два танка немцы совсем сожгли, четверо в тяжелом положении, а автофургона санчасти все нет. Пропал где-то. Надо немедленно доставить к обожженным второго лечпома. Тот здесь на машине с автоматчиками. Потом он с ними на полуторке вернется. До рассвета надо ему управиться. К тому-то времени санчасть в Немки придет. Показав на карте дорогу, Мотаев заметил, что сбиться и нарочно нельзя, другой нет:

– Сразу за Немками речка, ее верховье. Как пересечешь, через полкилометра высокий лес. Лесом до полян, вот они, – показал он на карту. Там немцы машины побросали, фургоны какие-то здоровенные. Дальше – по южной опушке. Вдоль ее, правее, немецкие окопы и блиндажи. В них теперь тишина. Семидесятки знатно поработали, – поднял он большой палец. Затем, внимательно посмотрев на Кочергина, как бы убеждаясь, что тому все ясно, он показал на карте поворот дороги за полянами влево, к излучине Мышковы и дальше, к Дону – расположение наших танков. Передав ракетницу и патроны к ней, Мотаев в заключение приказал «накачать» Козелкова, чтоб тот по тревоге явился с точными разведданными. С рассветом фашистов в лесу будут долбать всей бригадой, а данных пока нет!

– Погоди! Что же все-таки там у немцев?

– Похоже, то же, на что у речки Карповки напоролись, только здесь немец позлее будет. У него за спиной Дон!

При слове «Карповка», видимо, по ассоциации, Кочергин в жарко натопленной избе зябко передернул плечами…

Заглянув под брезент, в искрящую красными вспышками черноту кузова «газика» и поздоровавшись с солдатами, Кочергин спросил, здесь ли военфельдшер. Несколько голосов нестройно ответили, что он в кабине, с водителем. Открыв дверцу, Кочергин увидел сутулую фигуру, подпиравшую потолок. Сыроежкин, как назвался военфельдшер, в зеленой петлице командирской шинели имел кубиком больше и неохотно расстался со своим местом. Оружия у него не оказалось, что окончательно обозлило Кочергина.

– На прогулочку собрались? Держите вот гранату и полезайте к автоматчикам, – приказал он. – Живо!

Сыроежкин, взяв в одну руку «лимонку», в другую – свою сумку, ни слова не говоря, полез в кузов. Полуторка тронулась. За околицей вскоре показалась замерзшая речушка. Там, где ее пересекала дорога, воду покрывало крошево «сала». Дальше, казалось, близко, темнел лес. Водитель притормозил.

– Смотри не застрянь, здесь глубина около метра, – повернулся к нему Кочергин. – Может, я за руль сяду?

– Сам, товарищ лейтенант, – нажал он на газ. – Проскочим!

Машина рванулась и, влетев в реку, встала как раз посередине. Мотор заглох.

– Свечи забрызгал! – растерянно посмотрел водитель на Кочергина. – Приехали!

Тот, не отвечая, зло хлопнув дверцей, ступил в воду. Она покрывала ступеньку.

– Вылазь, ребята! Машину вытаскивать будем. – Пошел лейтенант вдоль борта, чувствуя, как быстро немеют ноги в тяжелых, наполненных водой, чавкающих сапогах.

Солдаты со смехом и бранью тоже попрыгали в воду. Вскоре полуторку вытолкали на другой берег. Водитель безрезультатно гонял стартер, мотор не заводился. Дело принимало нешуточный оборот. Надо же было такому стрястись!

– Всем разуться! – скомандовал лейтенант, подавая пример. – Портянки отжать, быстро! Готовиться к построению. А где военфельдшер?

– В кузове сидит, – раздался голос. – Где ж еще?

– Сыроежкин! Вы что, общей команды не слышали? – снова озлился он. – А ну вылезайте!

Военфельдшер появился, держа свою сумку под мышкой. Вид у него был нарочито виноватый, и у Кочергина отпала охота тратить на Сыроежкина время.

– Становись! – скомандовал он, протянув руку.

Автоматчики построились. Людей бил озноб. Хотелось побегать, помахать руками, чтобы немного согреться.

– Равняйсь! Смирно! В колонну по два, шагом марш! Ведите, Сыроежкин. Вы, верно, всегда сухим выходите из воды!

К удивлению, Сыроежкин по уставным правилам принял команду, дал ногу и уверенно повел строй.

– Догоняй! – крикнул Кочергин водителю. – По дороге поедешь.

Однако полуторку в ту ночь они больше не видели…

Строй сбил ногу и потерял равнение. Сыроежкин порядок не водворял, и Кочергин, выйдя вперед, не стал вмешиваться, поглощенный настораживающей тишиной леса. Он густел. Занесенная снегом дорога была почти незаметна, и лейтенант, опасаясь ее потерять, то и дело сверялся с компасом. Глухое безмолвие леса нарушало только тяжелое дыхание и покашливание спешивших за ним людей и частое позвякивание котелков о приклады. Понемногу редело. То были поляны. И тут, как показалось, рядом, левее дороги, хлестнули по нервам отрывистые очереди автоматов и оглушительная трескотня винтовок. Над лесом вспыхнули осветительные ракеты немцев.

– Ложись!

«Неужели сбился?» – взмок лейтенант. Где-то сзади трещали разрывы пуль. Надо было решаться.

– Короткими перебежками за мной! – махнул рукой Кочергин, вскакивая на ноги. – Сыроежкин, не отставайте!

Вскоре все попрыгали в ближайший окоп. Он был неглубок, судя по всему, вырыт немцами наспех, в промерзшем уже грунте.

– А Сыроежкин где? – забеспокоился лейтенант. – Сыроежкин! – закричал он громче.

Молчание. Только треск выстрелов.

– Вот растяпа! – вырвалось у Кочергина. – Морока мне с ним… Там раненые без помощи! Еще потеряем это сокровище.

– Отстал, видно, товарищ лейтенант! – подал кто-то голос.

– Есть среди вас младшие командиры?

– Я ефрейтор!

– Принимайте команду, как фамилия?

– Иванов.

– Будете старшим, Иванов! Отсюда никуда. Я за военфельдшером. Он нам во как нужен! Нас не обстреляйте. Смотрите в оба!

Переждав вспышку очередной ракеты, Кочергин вылез и, пробежав по свежим следам метров тридцать, увидел стоявшего на коленях Сыроежкина. Поначалу показалось, что военфельдшер ранен, но тот, с появлением Кочергина, бодро выпрямился.

– Где вас носит, Сыроежкин? Может, вам няню выделить?

– Гранату вот искал, товарищ лейтенант. Обронил, когда бежали…

– Нашли?

– Куда там. Тут сыщешь!

– Тьфу! Ну ладно, полезайте вон в окоп. Я вам оружие достану!

Чуть в стороне, на бруствере другого окопа, Кочергин приметил кучно черневшие трупы немцев. Автоматов возле не оказалось. Солдаты были вооружены винтовками. Выбрав одну, он уперся в убитого ногой и, расстегнув пряжку, выдернул пояс с подсумками.

– Держите, Сыроежкин! – подойдя к окопу, бросил он все военфельдшеру. – И «Гот мит унс» – «С нами бог», как на пряжке выбито! Снова потеряете, спуску не будет!

– Что вы, товарищ лейтенант, вот спасибо! Где вы все так быстро добыли? – изобразил тот искреннее удивление.

«Дурачка ломает!» – отметил Кочергин.

– Одолжил тут у одного, солидного такого… Стрелять-то умеете?

Сыроежкин промолчал. Кочергин, поручив его заботам Иванова, снова вылез из окопа, чтобы разведать обстановку впереди. По его зеленой ракете ефрейтор должен был привести солдат. Обежав по опушке поляну, Кочергин убедился, что стрельба как бы удаляется. Чем дольше он шел, тем больше она отступала, значит, была куда дальше, чем казалось. Выстрелы звучали реже, и вскоре стал слышен лишь шорох веток под ветром. Но немцы продолжали периодически освещать лес ракетами. Компас и карта показали, что излучина Мышковы осталась где-то левее, метрах в трехстах, а прямо по ходу, верно, у Дона должны быть наши танки…

«Рискну! – вытащил он из-за борта ватника ракетницу.

И действительно, не успели погаснуть искры ракеты, как дальние кроны деревьев обратила в сказочный зеленый хрусталь такая же ракета.

– Что за перестрелка была? – крикнул он спешившим навстречу танкистам. – Из-за нее задержались!

– Так, паника у немцев, – протянул руку Вулых. – А полуторка где?

– Подвела, мы своим ходом! – пожал ему руку Кочергин.

– Военфельдшера привел? – подошел Козелков. – Который час ждем, а дорога минута! Обожженные у нас…

– Здесь военфельдшер, едва не потеряли его. Растяпой оказался. Сыроежкин, поторапливайтесь! – крикнул Кочергин. – А ты, Иван, срочно в Немки крой!.. «Бобик» не заиграй, верни тут же!

Подлетел запыхавшийся Сыроежкин, держа в левой руке немецкую винтовку, а в правой – свою сумку, и Вулых бегом потащил его к раненым.

Поспешив следом за Вулыхом и Сыроежкиным, он вскоре оказался у нескольких Т-70. Экипажи маячили плотной группой, сливаясь в темноте со своими машинами. Их выдавали редко мелькавшие светлячки сигарет, прикрываемых ладонями. Лейтенант пробежал мимо, в сторону трещавших под топорами сучьев. Из них Сыроежкин с помощью двух солдат мастерил носилки, ворча по поводу где-то запропавшей машины санчасти полка. На привязанные к толстым жердям плащ-палатки уложили двух танкистов экипажа одной из сгоревших семидесяток, силуэт которой угадывался поодаль, возле зарослей высокого орешника. Оттуда тянуло чадом окалины, горелого масла, чем-то удушливым и смрадным.

– Да-а! Психует Орлик, быстро тает его рота. Меньше половины уже осталось, – обронил Вулых.

Кочергин подошел поближе к носилкам. Фигура одного из стоявших подле вдруг растворилась в темноте.

– Вот младшего лейтенанта за солдатами послал, – подал голос Сыроежкин. – Кислородное голодание у обоих. Инъекцию сделал, зашевелятся сейчас!..

– Толку от твоей инъекции! – тихо, сквозь зубы обронил оказавшийся рядом Орлик. – Терзаешь их только. Двое-то других вас не дождались… Начальству привет! – полуиронически кивнул он Кочергину, будто только его заметив. – Какие указания штаба будут?..

– Как сказать, лейтенант! – с апломбом перебил Орлика Сыроежкин. – Идут солдаты, слышь? Через час в деревне будут. Санчасть по всему уже там, а Софья Григорьевна еще вчера кислород во фронте припасла. Подлатаем твоих ребят и айда в госпиталь!

Танкиста, быстро возвратившегося с солдатами, Кочергин было принял за Зенкевича, но, подивившись сходству, тут же спохватился.

– Полегче, полегче, ребята! – суетился похожий на подростка худощавый и низкорослый младший лейтенант. – Больно им, не трясите!

По сравнению с замкнувшимся Орликом этот юноша казался трогательным, и Кочергину невольно захотелось его успокоить. Он дружески придержал танкиста за локоть.

– Как зовут вас, младший лейтенант? Не переживайте. Выходят медики ваших ребят!

– Николенко! – протянул руку ободренный его уверенным тоном танкист. – Только вряд ли их спасут. Под Латошинской и Рынком немало нас горело. Не выживали такие, – смотрел он в темноту, где затухали тяжелые шаги солдат, уносивших носилки.

– Так вы давно в Сталинграде?

– Мы? С самого начала с лейтенантом Орликом здесь бьемся, с Тракторного! – не без гордости ответил Николенко.

– С двадцать третьего августа? – уточнил Кочергин.

– Точно! В Сталинград, на укомплектование боевых подразделений, нас из училища прямо на завод посылали. С конвейера и в бой! Николай тогда взводом командовал, а я у него командиром машины был. На тридцатьчетверках дрались. А теперь я у него взводом командую…

– Да ладно тебе, говорун! – вмешался Орлик. – Чего исповедуешься!

– Оставьте, лейтенант! – напрягся Кочергин. – Если наш разговор вам поперек, не участвуйте, не неволю… Каждый, как может, напряжение боя снимает, – добавил он мягче, взглянув на притихшего Николенко. – Молчать труднее!

– Как знаете, помначштаба, – обиженно буркнул тот.

– Ну будет, Орлик! – примирительно сказал Кочергин. – Знаю, тяжелый был день. Организуйте отдых экипажей, а я тем временем потолкую с вашим комвзвода.

– Есть момент языки помозолить, валяйте! – бросил, поворачиваясь, Орлик.

Оставшись вдвоем, они взобрались сбоку на моторный отсек семидесятки, оперлись спинами о башню и поставили согнутые ноги на гусеницу. Шаги смолкли и, охваченные масляным теплом, оба в их удобном, покойном положении долго не хотели нарушать тишину леса. Он жил какой-то своей жизнью. Тихо шептались кроны деревьев, местами с шорохом осыпался снег. В кустарнике послышался короткий настораживающий шум, потом все замерло. Казалось, совсем далеко неуверенно мигнула немецкая осветительная ракета, на мгновение вырубив из мрака ближайшие заросли орешника и стволы деревьев. Потом снова разлилась темнота, замкнувшая крошечное белесое пространство у ног.

– Вы, помначштаба, на Орлика не серчайте, – нарушил молчание Николенко. – Я тоже к нему не сразу привык. Вроде бы занозистый и осторожный чересчур. Но как немца вокруг пальца обводит! Хитер немец, во как хитер! А Николая не перехитрит, нет. Толковый командир! Сегодня мы преследованием увлеклись, так батарею немецкую и проглядели. Две машины – как не бывало, две подбиты. А он представить не может, как это немец его подловил?..

– А как с Тракторного начинали? Расскажите!

– Мы там как раз ко времени подоспели. Но начинали, по совести, не мы, а девчата.

– Как так девчата?

– Зенитчицы. Они немецкие танки первыми приметили. Степь. Далеко видать. У зениток, сами знаете, и дальность, и точность – во! Шарахнули девчата по танкам сразу, как показались. Мы тут прямо из заводских ворот и через Сухую Мечетку – овраг такой глубокий. Его прошли, выбрались на бровку, а перед нами немцы. Лоб в лоб. Если бы не зенитчицы, не успеть бы нам ко времени!

– А дальше?

– Немцы в Рынке уже. Поселок такой, вроде пригорода сталинградского. Там уличные бои были, страсть!

Ну и их положили тоже! Танков пожгли порядком, а о мотоциклетчиках и говорить нечего.

– Без пехоты дрались?

– Была пехота, но на наших машинах рабочие Тракторного пошли. Дружина. Почище пехоты дрались, хоть и не в форме. Как в гражданскую! Двадцать шестого августа, когда мы Рынок тот отбивали, Орлик спас меня. В мою машину много попаданий было, раздолбали всю. Выбрались мы. В кювет залегли. Пулеметы сняли, а двое с пистолетами. Вижу, немецкие танки слева через кювет идут. Один, другой. А третий начал на нем крутиться, и крик оттуда нечеловеческий! Не то вой, не то визг… Поняли, давят нас. Смотрю, действительно накренился, одной гусеницей по кювету, другой по верху и все ближе, ближе. Мало, из пулеметов чешет так, что кругом земля летит, глаза забило: сверху фашисты с автоматами. Один из люка торчит, а другой в открытую, на броне. Одной рукой за башню держится, другой вдоль кювета строчит… Наши не выдерживают, вскакивают и тут же, на согнутых, обратно валятся.

Николенко вдруг будто задохнулся. Жадно втянул воздух раз, другой. Помолчав, заговорил:

– Ну, думаю, все, конец! Никак не могу тех, на броне, из танкового «Дегтярева» достать. Черные такие, в пилотках. Бью по ним, а им хоть что. А танк уже рядом!.. И тут тридцатьчетверка с ходу в бок, который выше был, как его долбанет! И не приметили, откуда взялась! Как с неба свалилась. Опрокинулся немецкий танк. А из тридцатьчетверки Орлик спрыгивает. Оказывается, у нее от удара трак лопнул и гусеница упала…

– А потом? Без гусеницы…

– Был момент разбитый трак новым заменить, двумя экипажами гусеницу на место вмиг поставили.

– Под огнем?

– В общем-то, да, но два танка немецких, что прорвались, уже горели, и оттуда, слышу, наши «ура!» кричат. Переливается это «ура!» то тише, то громче, как песня. Передышка вышла… А потом совсем отбили Рынок. Ночь за ним в балке провели, вперемешку с немецкими танками…

– Как это? – не понял Кочергин. – Вперемешку?

– Утром разобрались, как светать стало… Они нас за своих принимали, а мы их за своих.

– Представляю… Разобрались?!

– Да, было дело, – тихо добавил Николенко, – я после этого в госпиталь попал, и там довелось с Колей свидеться. Его снайперская пуля с плеча до бедра прошла!.. Выписываться вместе посчастливилось. Теперь решили всю войну не расставаться! Знающий командир. Шутник, пофорсить иногда любит, как давеча, но своих ребят не даст в обиду! Ни немцам, ни кому другому, коли что.

– Николенко, где ты там, давай-ка сюда! – раздался издалека окрик, приглушенный урчанием танковых моторов, которые один за другим начали постукивать на малом газу. Подбежали двое танкистов.

– Младший лейтенант!.. Вас комроты ищет, оборону занимать надо. Солдаты окопались уже, – крикнул один из них, взбираясь на танк и открывая башенный люк.

Оттолкнувшись, Николенко и Кочергин спрыгнули на землю.

– До скорого, помначштаба! – оглянулся на бегу командир взвода. – Моя машина «двадцать четыре».

«Ну и характерец у этого Орлика, – досадовал Кочергин. – Ведь назло без меня управился. В дурачках оставил!»

* * *

В поставленной перед корпусом генерала Вольского простой и ясной задаче: немедленно ликвидировать плацдарм противника на Дону и спихнуть немцев в реку с крохотного на крупномасштабных оперативных картах клочка левого берега на траверсе Рычковского, танковым частям, по существу, отводилась роль штурмовой артиллерии. Их задача вместе с ограничением самостоятельности вроде бы упрощалась, но танкисты корпуса по сравнению с другими участниками боев на плацдарме у Дона оказались в самом невыгодном положении. Боевые подразделения танковых полков сразу же все были введены в Немковский лес. Группы танков при поддержке артиллеристов и минометчиков сопровождали огнем батальоны бригады, пробивавшиеся к берегу Дона. Дело подвигалось медленно. Немцы, упорно цепляясь за каждую пядь плацдарма, оказывали стойкое сопротивление. Они умело использовали преимущество обороняющихся в густом, изрытом оврагами, болотистом лесу. Танки в нем были малоподвижны и слепы. Полк Бережнова нес чувствительные потери в людях и технике. Только часть машин возвращалась на передовую из круглосуточно работавшей РТО. Кочергину приходилось подготавливать и вместе с саперами прокладывать на местности маршруты движения танков, а потом обеспечивать боевое охранение флангов. Всему предшествовала разведка, в которой он сам, как правило, принимал участие.

Командир полка, постоянно оставаясь в Немках, взаимодействовал с высшими командирами и штабами. С передним краем он связывался посредством полевого телефона и рации, но все чаще вызывал для этого помощника начальника штаба, кроме которого в штабе полка никого не было и не предвиделось быть. Получив нужное ему донесение, подполковник тут же отправлял лейтенанта обратно с разного рода распоряжениями и приказами. Тяжело приходилось.

Журнал боевых действий нерегулярно заполнялся лаконичными записями, однообразие которых скрывало подлинный драматизм боев в лесных чащобах. Карту лейтенант вообще вести перестал. Обстановка этого пока особенно и не требовала, иначе хоть пропадай! А тут новая беда: все стало буквально валиться из рук, так его скрутило внезапное, сокрушительное чувство. Оно властно требовало выхода… «Сначала не чуял в девчонке беды, потом задурил не на шутку», – звучала в памяти навязчивая мелодия. И действительно, Настина изба в Немках все более тянула заглянуть «на минутку». На подходе, злясь на себя, утишал учащенное сердцебиение, внушая, что вот нет ее дома, не застанет. А она, казалось, перестала отлучаться и первая, будто у окошка поджидала, открывала ему дверь в сенцы. Странно, они не находили нужных слов и, торопясь, только счастливо улыбались друг другу, пока Настя, зардевшись, совала мотавшему головой лейтенанту ломоть душистого подового хлеба с розоватой пластиной сала или несколько крупных яблок, глянцевито светившихся восковой полупрозрачной кожицей. Слова, конечно, были, но не к случаю. Пустые, дежурные.

Намаявшись за день, когда, тяжело преодолевая навязчивую дремоту, подыскивал, где бы прикорнуть: в танке ли, в полуторке, или просто на охапке сухих листьев в незаснеженной свежей воронке, завернувшись в плащ-палатку, – Кочергин согревался тем, что вот теперь наконец чуть побудет с ней наедине. Он мысленно гладил ее чистый лоб под темными, туго стянутыми на затылке волосами, расчесанными прямым пробором, высоко вскинутые брови, целовал чуть миндалевидные смутные глаза. И немного дерзкое, со смешинкой лицо степнячки становилось не только зримым, но осязаемым, и слышался низкий, грудной голос и взрывчатый смех, который Настя обрывала, прикрыв пухлые губы ладошкой. И одновременно слышался недобрый шум заснеженных крон, гул и шорох шатающегося по враждебному лесу ветра. Ознобная дрожь не позволяла кануть в пучину сна, и раз от раза видения становились смелее. Жизнь требовала своего. Что у них общего с Настей, вдруг трезво недоумевал он потом. И тут же гнал непрошеные мысли. И Таня, фотографию которой так давно и бережно хранил, незаметно становилась не больше чем воспоминанием. А у кого нет таких воспоминаний?

Почти не спавший последние дни, грязный и заросший, он как-то выбрался в Немки на час-полтора, чтобы немного передохнуть и привести себя в порядок, но уже прошло более трех часов, а лейтенант все еще был в станице. Разомлевший от сухого пара в топке лежанки (после мытья по-черному, как это называла Настя, а он – «горе-баней»), он, наскоро побрившись, заспешил было обратно, как вдруг она с выражением заговорщицы на раскрасневшемся лице с заметным усилием поднесла и поставила на дощатый, чисто выскобленный стол тяжелый чугунок, распространявший бесподобный, давно забытый аромат. И вот, прикладывая рушник к порезам от плексигласовой немецкой безопасной бритвы, Кочергин обжигался душистым борщом, который хлебал с Шелунцовым из одной миски. Они, дуя на деревянные ложки, наперебой расточали похвалы Настиному мастерству. Она, счастливая, пылающая, к недоумению Кочергина не жалея новую шелковую кофточку с красивой ручной вышивкой, возилась у печки и вдруг, взрываясь смехом, прикрывалась вымазанным сажей локтем. Шелунцов что есть мочи веселил хозяйку, допытываясь, где делают топоры, из которых казачки варят такие добрые борщи. Он смешно раздувал при этом усы, закатывая глаза. Кочергин искренне хохотал вместе с нею, когда в горницу влетел расхристанный и задыхающийся от быстрого бега вестовой Мотаева. Еще не отдышавшись, он прежде всего по-ребячьи выразил свою радость тому, что застал лейтенанта в Немках, и уже потом доложил о требовании Мотаева немедленно к нему прибыть. Не без сожаления оставив борщ, Кочергин понесся за солдатом, на бегу застегивая ремень с пистолетом. Он недоумевал, что бы такое могло случиться, и не на шутку тревожился из-за задержки с возвращением на передовую. Однако вестовой повлек Кочергина не к автобусу, а к квартире Мотаева, в которой тот практически не бывал. Кочергин входил в нее впервые. Капитан, руки за спину, быстрыми четкими шагами нетерпеливо мерил по диагонали горницу, у стен которой в беспорядке лежало какое-то немецкое барахло, оставленное в спешке прежним постояльцем. Мотаев вещи, по всей видимости, не замечал, а хозяйка прибрать их еще не решилась. Перешагнув порог, Кочергин увидел большой плакат, висевший напротив входа на рубленой, цвета липового меда стене горницы. Здоровенный молодец в серо-зеленой куртке с закатанными выше локтей рукавами, с преображенным этаким праведным гневом ликом под каской с квадратными очертаниями, сверкая глазами, угрожающе размахивал «шмайсером». За его спиной торчали черные зубцы сталинградских стен. Напряжение Кочергина разом спало, как только капитан обрадованно шагнул навстречу и знакомо ткнул руку. Кочергин, не отпуская его руки, потянулся к плакату и рванул его вниз.