Текст книги "К неведомым берегам"

Автор книги: Георгий Чиж

сообщить о нарушении

Текущая страница: 1 (всего у книги 30 страниц)

Чиж Георгий Прокофьевич
К неведомым берегам

Георгий Прокофьевич Чиж

К неведомым берегам

Литератор, ученый Г. П. Чиж собрал большой материал о русских землепроходцах и мореплавателях, сделавших земли и воды Крайнего Севера и Дальнего Востока частью Российского государства. На основе изучения этих материалов Г. П Чиж создал своеобразное беллетристическое и в то же время хорошо документированное историческое повествование "К неведомым берегам". Его герои – люди мужественные, предприимчивые, полные энергии. Это русские купцы-промышленники Григорий Шелихов и А. А. Баранов, освоившие берега "русской Америки", проложившие путь соотечественникам далеко на северо-восток; это крупный государственный деятель, председатель правления созданной в 1800 году Российско-Американской компании Н. П. Резанов, продолживший дело Шелихова; это выдающийся русский мореплаватель И. Ф. Крузенштерн, совершивший на парусных кораблях "Надежда" и "Нева" первое российское кругосветное плавание; это адмирал Г. И. Невельской, самоотверженно служивший России на Дальнем Востоке; это их многочисленные сподвижники, люди сложных судеб, участники морских походов и подвигов. Автор стремится показать этих людей правдиво, без идеализации, в круговороте больших исторических событий. Особый интерес здесь представляют главы, рисующие встречу Невельского с декабристами в пятидесятых годах прошлого столетия в Иркутске.

Живой язык, меткие портретные характеристики множества полузабытых исторических лиц, увлекательное описание бурных событий борьбы за "неведомые берега" делают многолетний труд Г. П. Чижа примечательным явлением в нашей художественно-очерковой литературе.

Под редакцией

Б. А. КОСТЮКОВСКОГО и А. А. САДОВСКОГО

ОГЛАВЛЕНИЕ

Часть первая

"Земля Российского владения"

1. Григорий Шелихов расправляет крылья

2. В опасный путь

3. Неожиданные заботы

4. "Земля Российского владения"

5. "Российского купца Григория Шелихова странствование в 1783 году из Охотска по Восточному океану к американским берегам"

6. Высочайшая беседа

7. В Илимске у Радищева

8. Николай Петрович Резанов

9. Рука об руку

10. Смерть Шелихова

11. Борьба за сохранение дела

Часть вторая

По морским дорогам

1. Дальний вояж

2. Предоставленные самим себе

3. Тайный совет

4. В пути

5. Мятеж на Ситхе

6. У людоедов Маркизовых островов

7. Пути разошлись

8. Возвращение Ситхи

9. В Стране Восходящего Солнца

10. К туманным берегам Аляски

11. Резанов и Баранов

12. Рейд в Сан-Франциско

13. В обратный путь

14. Последняя дорога

Часть третья

Выход в океан

1. Обиженный гардемарин

2. Выбор

3. Знаменательная встреча

4. Жребий брошен

5. Чудесные превращения

6. Женский заговор

7. Воспоминания и думы

8. Якутск и первые шаги Невельского в Иркутске

9. У Волконских

10. Куда же исчезли декабристы?

11. "Победителей не судят"

12. Петербургская наука

13. Колебания

14. Новые дороги

15. Секретная экспедиция

16. Победа

17. Свидание единомышленников

18. Свадебное путешествие

19. На Петровской кошке

20. У Невельского на Амуре

21. Паж его величества на Сахалине

22. Предательские удары

23. Вниз по русскому Амуру

24. Упрямство сломлено

25. Итоги

Эпилог

ЧАСТЬ ПЕРВАЯ

"ЗЕМЛЯ РОССИЙСКОГО ВЛАДЕНИЯ"

1. ГРИГОРИЙ ШЕЛИХОВ РАСПРАВЛЯЕТ КРЫЛЬЯ

Среди нескольких сотен рубленых домишек города Рыльска, когда-то столицы особого княжества, имевшей и собственный герб – кабанью голову и речку Рыло, одна глубоко вросшая в землю избушка в средине XVIII века принадлежала мешанину Ивану Афанасьевичу Шелихову.

Рыльск не без основания гордился своей многовековой бурной историей и участием в сколачивании Российского государства: горел и сравнивался с землей половцами, татарами, поляками. Разрушенный и опустевший, доселялся выходцами из соседних городов и, кряхтя, снова отстраивался в ожидании нового нашествия или пожара. Однако никогда не падал духом и упорно продолжал свою незатейливую, но оживленную торговлишку.

Ивану Шелихову жилось трудно – многочисленная семья подрезала крылья: мальчишки поголовно росли ничему не обученными, а девицы-бесприданницы большей частью оставались вековушами.

Из мальчиков некоторые надежды "выйти в люди" подавал только Гриша, приглянувшийся приезжему из Курска купцу Ивану Илларионовичу Голикову. Мальчик прижился в его семье, выучился читать, писать и бойко считать на счетах и незаметно стал дельным подручным у рыхлого стареющего купца. Подвижной характер любознательного мальчика и успешное исполнение даваемых поручений вызвали и частые поездки его даже в Санкт-Петербург, к заводчику Демидову и далеко на Урал, когда Демидов засиживался там на заводах.

Составление рекрутских списков в 1770 году нарушило спокойное течение жизни молодого Шелихова: он был вызвал в Рыльск для жеребьевки.

Не повезло – выпала на долю бессрочная солдатчина...

– Сломаешь жизнь-то, – говорил старый Шелихов, невольно любуясь силой и статной фигурой сына и в душе признавая, что рослый красивый детина так и просится на коня.

– Генералом стану, отец, – смеялся Гриша.

– Не греши и не шути, – вмешалась мать. – Не дворянин, чай. Дворянам, что уже в пеленках полками командуют, и то ноне служба нелегкая. А на несчастье в гвардию запишут – сопьешься. А еще хуже – собьют с пути истинного. Лучше подайся куды-нибудь да выходи в купцы. Солдат-то и без тебя в том же Рыльске полно.

Вернулся Гриша в Курск попрощаться.

– Откупиться нельзя? – деловито осведомился прижимистый Голиков, хотя ему хорошо было известно, что это делается простым представлением "охотника" – за деньги.

– Вот что, – внушительно и твердо сказал старик, – сегодня же подашься на Урал к Никите Никитовичу – он сейчас там. Напишу письмо – укроет. И научит, как там дальше...

С тяжелым сердцем отправлялся Гриша в путь. То, что старик не захотел выкупить нужного ему человека, больно ударило по самолюбию. Проявленная Голиковым скаредность была тем более обидна, что "охотники" шли за две, много за три сотни.

"Скряга", – подумал он и решил ни о чем больше не просить купца и никакого дела с ним не иметь.

Никиту Никитовича на заводах Гриша не застал, но зато свел знакомство с несколькими молодыми, как и он, людьми. Недавние знакомцы устремлялись дальше – в Сибирь. Они охотно отвечали на вопрос: "Куда подаетесь?" – но уклончиво бурчали, как только их неуместно спрашивали: "Зачем?" "Так, отвечали, – просто белый свет посмотреть".

До Иркутска добрался Шелихов уже один, растерявши спутников по дороге. Из Иркутска, по совету людей бывалых, направился в Кяхту попытать счастья в торговле с Китаем.

Накопленные в Курске деньги быстро таяли, но Григорий Иванович не унывал: он был уверен, что легко нащупает верные для заработка тропочки. Ничего не сулила хорошего в Кяхте поставленная торговля чаями – тут на посредничестве не разживешься, прибыльнее была мануфактура: сукна российские, даба китайская. Но самым выгодным оказалось пополнять недостающую в ассортименте пушнину: сплошь да рядом привозили исключительно добротные шкурки, но не в "ассортименте", а из-за этого скупщики требовали большой скидки. Особенно же часто это случалось из-за недостачи обыкновенной белки – она должна была составлять примерно четверть партии шкурок.

Это обстоятельство побудило Григория Ивановича заняться скупкой на севере беличьей шкурки, годной к обмену на охотничьи припасы.

Постоянные разъезды, выносливость и личное знакомство с охотниками уже в три года поставили молодого Шелихова на ноги. А природное любопытство, страсть посмотреть на все собственными глазами закинула его в развивающийся Охотск и на Камчатку: в Нижнекамчатск, Петропавловск, Большерецк, где частенько околачивались прибывавшие с котиковых промыслов люди, производился дележ привезенной ими добычи и совершались выгодные для скупщиков сделки.

Через несколько лет Григорий Иванович Шелихов на иркутском и более обширном сибирском и даже бескрайнем восточном горизонте становится заметной величиной: он связан со всеми крупными купцами, ведущими торговлю пушниной. Завелись у него кое-какие деньжата, женился... Про жену говорили: бесприданница, но красавица. За красоту и взял.

– Наплачется, – толковали про мужа скептики. – У нас в Сибири, почитай, одни мужики живут – на тридцать одна девка... Скоро собьется с пути. Долго ль до греха!

– Да она его, почитай, и не видит, разве в пасху да в рожество.

– Думаешь, лучше, если не одна, а кругом народ, – в городе?.. Еще хуже.

Жили Шелиховы в Охотске. Видели, как уходили надолго в море корабли, как неожиданно возвращались с несметными богатствами... А то и гибли.

– Хочу и я рискнуть, Наталья Алексеевна, – сказал как-то Григорий Иванович жене. – Купца Алина знаешь?

– Луку Петровича? Лысого? Знаю.

– Ну вот, с ним... Решил снарядить кораблик на острова.

– В доле с ним?

– Само собой, в доле. Однако на свои...

– А сорвешься?

– Сорвусь, опять начнем копить... Как думаешь?

Наталья кинулась на шею мужу:

– Умница!.. А то все "коплю" да "боязно"!

– Приглядываюсь, Наташа. Ведь и правда боязно.

– Так можно всю жизнь в щелку проглядеть. Трапезниковы, Пановы, Алин, Шилов разбогатели? А ты – "боязно"! Волков бояться – в лес не ходить...

И наличные деньги уплыли. Не прошло и двух месяцев, как письмо из Иркутска – от Голикова. Опять Григорий Иванович советуется с женой:

– Слушай, Наташа... Пишет, что взял с торгов питейный откуп в губернии Иркутской. Дознался, что я с Алиным снаряжаю кораблик на Алеутские острова. Вот и он хочет попытать счастья, предлагает вместе строить корабль.

– Что же ответишь этой свинье?

– Свинья-то свинья, а отвечу: согласен...

И начались у Григория Ивановича большие дела – с Алиным, с Лебедевым-Ласточкиным, с Пановыми, с Голиковым, с Кознугиным... Каждый год уходят в далекое плавание купеческие суденышки: в 1776 году "Св. Павел" – из Нижнекамчатска, в 1777-м – "Св. Варфоломей", "Варнава" – из того же Нижнекамчатска и "Св. Андрей Первозванный" – из Петропавловска, в 1778-м "Св. Николай" – из Большерецка, в 1779-м "Св. Иоанн Предтеча" – из Петропавловской гавани...

А ходит Григорий Иванович мрачнее тучи. Мечется из конца в конец по всему краю, на Ураке, под Охотском, строит корабль, в Якутии скупает меха, какие только попадутся, на иркутском севере гоняется за белкой, в Кяхте посредничает и в мануфактуре и в пушном торге... Заработки большие, а уплывают сквозь пальцы. В долгу, как в шелку... Озабочен, отощал. Лихорадочно, неспокойно горят глаза. Сила, однако, не угасает...

– Подумай, Наташа, четыре года! Шесть кораблей туда, в море, и ни одного – обратно... Не знаю, что делать, как изворачиваться дальше.

– Трудно... понимаю... Занять еще? – неуверенно предлагает Наталья и конфузится, стараясь как-нибудь скрыть располневший живот.

– Занять?.. Да знаешь ли, сколько нужно теперь кредиту?

И на вопросительный взгляд сам оглушает суммой:

– Пятьдесят!

Заметив, что лицо жены вдруг покрывается ярко-красными пятнами, Григорий Иванович продолжает успокоительно:

– Да не волнуйся, как-нибудь справимся... Теперь на троих придется... говорит он и нежно гладит Наташу по плечам.

Но дела осложняются: расходы увеличиваются, приближаются сроки оплаты векселей. Что-то будет?..

Август восьмидесятого года. Григорий Иванович прямо из Иркутска, в пыли, обливаясь потом и не останавливаясь у конторы, мчится домой, почти не взглянув на густо покрытый туманом залив.

Еще стоя на тележке, спрашивает:

– Дома все благополучно?.. Наталья Алексеевна? Анютка?

Вот и Наташа с Дунюшкой на руках. Григорий Иванович спрыгнул на землю и отступает назад, пораженный красотой жены и очарованный ее лукавой усмешкой. Да, он хорошо знает эту лукавинку в ее усмешке, и ямочки на матовом румянце щек, и васильковые глаза с искрой... Сегодня в ней что-то новое, никогда еще не виданное – сияющее, счастливое.

– Ты ничего не слышал, Гриша?

– Нет...

– Тогда, – задыхается она, – получай: прибыл с богатым грузом "Павел".

– Что? Где? Здесь его на рейде не видел.

– Здесь... Вчера еще, но успел ли пришвартоваться, не знаю... Куда ты?

– В контору – там, наверное, всё знают, – бросает уже на ходу разволновавшийся Григорий Иванович.

Для него ведь это не просто "Павел", хотя бы и с богатым грузом. Его возвращение – это спасение от позора и нищеты...

А там и пошло: другой "Павел" – сто семьдесят тысяч, "Андрей Первозванный" – сто тридцать, "Варфоломей" и "Варнава" – шестьдесят...

Жизнь закружилась в бешеном водовороте: покупка дома в Иркутске, мучительный зимний переезд, уже с двумя детишками, составление ассортимента мехов для Кяхты, отдельных партий для Петербурга, бесконечные поездки.

Наступила осень 1781 года. Необычная теплынь сохранила на деревьях, в садах и огородах уже давно пожелтевшую, а кое-где и покрасневшую листву. По направлению к дому Григория Ивановича медленно двигались две фигуры. В одной легко было узнать молодцеватого, стройного и высокого хозяина, другая, тумбообразная, широкая и короткая, принадлежала сильно располневшему и состарившемуся Ивану Илларионовичу Голикову, ныне питейному откупщику Иркутской губернии. Голиков отрастил длинную седую бороду, густо покрывавшую все лицо. Среди обросших щек поблескивали маленькие, колючие и суровые серые глазки, не потерявшие до сих пор блеска, хитринки и выразительной жесткой непреклонности.

Голиков сипло и натужно дышал, поминутно останавливался, сбивал суковатой палкой уплотнившуюся серую пыль с выбивающихся из-под заборов и палисадников лопухов. Несмотря на теплую погоду, толстые ноги Голикова обернуты плотной шерстяной тканью и засунуты в необъятные голенища. Подошли к калитке дома Шелихова.

– Ф-фу, запарился! – вздохнул Голиков и остановился перевести дух.

– Зайдите, Иван Илларионович, – пригласил Григорий Иванович, посмотрите, как живем... Чайку попьем на воздухе... Хозяйку мою до сих пор ведь не видали... Дочек представлю...

Они прошли в беседку. Григорий Иванович усадил гостя в обширное камышовое кресло и направился в дом за хозяйкой, крича по дороге:

– Наташа! Наташа! Посмотри, какого я гостя привел!

– Ну его... не выйду... – последовал еле слышный ответ. – Скажи, кормит младенца...

– Прикажи, голубчик, собрать чай. Выйди, разлей по чашкам, а потом спохватишься, что кормить пора, и уйдешь, – последовал такой же тихий ответ.

Минут через десять сидели уже вдвоем с Голиковым за столом, хрустя крепким, как камень, рафинадом.

– Богатеешь, вижу, – заметил гость, пододвигая свою чашку в сторону самовара.

– Какое там богатство! Так, перебиваюсь с хлеба на квас, хотя и не жалуюсь: бог грехи терпит...

– Прибедняешься... А корабли?

– Глупое это дело, Иван Ларионович, скажу просто – не сурьезное. Сам посуди: отправил ты с первым встречным штурманом кораблишко, а с ним четыре, а то и все пять десятков сбившихся с пути промышленных – головорезы, пьяницы, гуляки... И ждешь: не то вернутся когда-нибудь, не то пропадут все, когда и с кораблем вместе.

– Вернутся, – наставительно заметил Голиков, – ан, смотришь, и богат, не ври.

– А вот и вовсе не вру: привезут, допустим, в десять раз больше, а одних издержек за три года нагуляют, почитай, половину! Но ведь три-четыре года капитал-то твой не в обороте! А чем промышлять?

– Ты неразумное сделал – засадил весь капитал. Ведь не карты – сегодня проиграл, завтра отыгрался, – продолжал наставлять Голиков, но Шелихов не слушал.

– Мало того, ты сам посуди, Иван Ларионыч, ведь кажиинный раз начинай дело спервоначала. Ну, дошел на остров – неведомо куда... Сегодня приняли тебя дикари хорошо, ласково, подружились. Не только наменяли все, что у них накопилось, но даже и сами помогали промышлять. А приехал через год – не говорю, через два, три, – натравят на тебя дикарей да вооружат их огнем бостонцы там али англичане, и готово – тут тебе и пуля, и отравленная стрела, и нож в спину... А то и в аманатах* у них наплачешься!

______________ * Аманат – заложник.

– Ну, а как иначе! – Голиков опять подставил чашку.

– Наташа, подсыпь угольков!

Через полминуты ведерный самовар снова захлебывался от усердия.

– Вот я и надумал, – продолжал Григорий Иванович, – первое – корабль всенепременно свой, да не на одно плавание, а навсегда... Не компания для него – бросила кости, получила выигрыш и сама рассыпалась, – а он для компании. Тоже и люди: пришли, провели свои промыслы и разбрелись кто куда. Нет, служи столько-то годов при промыслах, по договору, а потом – смена новыми. Люди меняются, а дело существует и растет, подыскивает вокруг местечки, облюбовывает и – подальше...

– Кажется, ты дело говоришь, – одобрил Голиков, отставляя чашку в сторону. Со скрипом пододвинул кресло, облокотился обеими руками на стол и сосредоточенно уставился прямо в рот Шелихову, приготовившись слушать.

– Я вот и смекаю: надо сколотить небольшую, но крепкую компанию, Шелихов крепко сжал кулак. – Во!.. И послать на острова, которых еще никто как следует не знает, сразу несколько кораблей. И не на один год, а на четыре по крайней мере. Привлечь к себе жителей лаской, подружиться с ними, построиться накрепко, завести промыслы, где пушного зверя много да рыбы для продовольствия... А там собрал на один корабль товару, отправляй тотчас, скажем, обратно в Охотск, где твоя контора. Оборотился – за ним другой, оборотился – третий. Выбирать зверя, само собой, с толком, по расчету... И поверь, ежели будем действовать, как теперь, то своих насиженных и устроенных мест у нас не будет. А защищать твои прибытки никто не станет. Шелихов повысил голос. – Охота государству их защищать?! Есть – ладно, а нет – и не надо. Другое дело – свои новооткрытые земли, государственные, признанные, земли Российского владения!..

Шелихов умолк. Гость задумался.

– Кто же возьмется за такое дело: строить корабли, ехать, бросить дело на много лет? – с сомнением проговорил старый купец и спросил: – Ты возьмешься?.. Окромя всего, деньжищи ведь нужны большие!

– Да, ежели хоть бы три корабля – тыщ сто, – тихо сказал Григорий Иванович. Видно было, что он высказал давно уже выношенную думку, а кое-что даже подсчитал.

– Корабли строить придется, – заметил Голиков.

– Конечно, нужны надежные, новые.

– Что мне пришло в голову, – сказал вдруг Голиков, кряхтя и шумно вставая, – однако пора и по домам... Я говорю "пришло в голову": на днях должон быть у меня брат, Михаила Сергеич. Двоюродный он мне – ты его знаешь, – откупщиком теперь, вишь, в столицах, в Питере и Москве. Больше двух с половиной миллионов чистоганом в год казне отсчитывает. Сказывает, выгодно... Но что-то уж очень стал сорить деньгами – пролетит... Надо бы ему еще дело какое посурьезнее... А может, даже прокатает сам на острова. Моряк он, капитан, а тут целая эскадра. С ним поговорим... А как ты сам? Ведь мне ты никак не ответил?

– Хочу и сам испытать, – сказал Шелихов, потупясь. – Жена стесняет, добавил он тише. – Иван Ларионович, побудь, дорогой, минутку – прикажу запрячь...

Он быстро вышел распорядиться. Гость погрузился в глубокую думу. Затея хорошая, это было ясно. Но наличных денег у откупщика не было, надежда только на брата...

И вот он – столичный питейный откупщик Михайло Сергеевич Голиков налицо.

"Женский пересмешничек", – определила коротко Наталья Алексеевна.

– Рассказывал он тебе о стихотворении, посвященном ему придворным стихотворцем Державиным? – как-то спросил ее Григорий Иванович.

– Как же, рассказывал. Они в Петербурге рядом живут. И стихи так и называются – "К соседу". Там он описывает, как Михайло Голиков прожигает жизнь... И о столицах рассказывал... смеялся... Жизнь, говорит, что длинная, что короткая, у человека одна. И чем скорее возьмешь от нее все, что сумеешь, тем лучше...

Григорий Иванович нахмурился. Этот столичный любезник ему решительно не нравился. Не наружностью, нет. Наоборот, наружность привлекала: высокий, стройный, ловкий, с почти сросшимися бровями, оттеняющими смеющиеся глаза, открытый заразительный смех... Но почему-то он был неприятен Григорию Ивановичу. "Отчего бы это? – задумывался он. – Разве можно сравнить его хотя бы с Иваном Ларионовым? Ведь тот в затеваемом деле до сих пор ни шьет, ни порет... А вот Михайло – тот сразу, как только познакомился, выпалил: "Мне Иван Илларионович говорил о деле. Что ж тут задумываться!.. Разве над тем подумать, сколько наскребешь? Тут, конечно, труднее. – И наклонившись к уху: – Долгов наделал уйму... Могу пойти на двадцать... Как-нибудь наскребу наличными. А на старого сыча налегайте. Зажиматься будет и скряжничать – не верьте..." И пошел любезничать с Натальей Алексеевной как ни в чем не бывало.

А той и любо: просится отпустить на лодке покататься. Ну как не отпустить? Пущай малость повеселится...

Прогулки участились: то по Ушаковке, то по Ангаре, а то и прямиком с ночевкой на Байкал... Приходит Шелихов домой и уж издалека слышит заразительный рассыпчатый смех жены. И вдруг станет как-то досадно до боли: Григорию Ивановичу никак не хотелось самому признаться, что обижает его смех жены именно потому, что таким он никогда его не слышал. А тут еще Дуняшка ручки протягивает Михайло и вскрикивает от удовольствия.

Вздумал Михайло учить Наталью Алексеевну столичным танцам. Танцевали вдвоем рука за руку, а то и в обнимку. Духу нет запретить ей хоть немного повеселиться, да и неловко – компаньон...

С чувством облегчения провожал Григорий Иванович веселого, жизнерадостного Михайло. А то, что у Натальи Алексеевны были заплаканные глаза и лицо бледно, видимо, после бессонной ночи, заставило Григория Ивановича призадуматься: "Неужто оставить ее в Иркутске, когда придется уезжать на острова и надолго?.."

Михайло Сергеевич оказался прав: со "старым сычом" пришлось-таки повозиться немало. Деньги, правда, достали – пятьдесят тысяч, но на векселя да еще с бланковой надписью самого Шелихова. Выходило так, что в случае неоплаты их ответствовать пришлось бы только ему...

2. В ОПАСНЫЙ ПУТЬ

С образованием капитала в семьдесят тысяч рублей и открытием компании семейная жизнь Григория Ивановича пошла, что называется, кувырком – бывать дома почти не приходилось. Ежедневно надо было бегать к генерал-губернатору Якоби, к гражданскому губернатору, почти ко всем крупным чиновникам. Мало того, что приходилось бывать, но необходимо было принимать и у себя... Наталья Алексеевна научилась играть роль любезной и хлебосольной хозяйки. Ей, кстати сказать, и самой это нравилось: бывать у генерал-губернатора, у других чиновников губернии, вести образ жизни отнюдь не замкнутый, купеческий, а рассеянный, светский, принимать ухаживания чиновной молодежи, местной и приезжей, из Петербурга... Григорий Иванович выходил из себя, злился, но вынужден был мириться со всем.

Генерал-губернатор Якоби, живя весело и беззаботно, проживал ежегодно не менее сорока тысяч, но и этого не хватало. Явное предпочтение, оказываемое им Наталье Алексеевне перед всеми другими обольстительницами, уже начинало служить пищей для пересудов не только среди них самих, но и в купеческих кругах: посмотрите, мол, как Шелихов выслуживается женой...

И каждый раз, когда Григорий Иванович возвращался из поездок, он замечал в доме портившие настроение перемены: хороший, солидный, веками завещанный купеческий уклад стремительно переходил в суматошный чиновничий, невыносимо легкомысленный и расточительный.

Вместе с тем он не мог не отдавать должного оставляемой им дома супруге: она не выпускала из рук нитей сложного мужнего дела. Аккуратно велась переписка, вовремя производились платежи, и там, где это было нужно, Наталья Алексеевна и сама принимала решения.

– Веселиться – веселюсь, да не в ущерб тебе. Иногда и в пользу, говаривала она хмурому и недовольному Григорию Ивановичу.

Слова эти действовали слабо. Ревнивый муж старался поглубже уйти в дело. Но легче на душе не становилось. Особенно тяжелы были долгие поездки в Охотск, на постройку трех кораблей.

"Какой исход? – задавал себе Шелихов один и тот же мучительный вопрос, бывало трясясь верхом по бесконечным лесным тропинкам, болотам и горам к Охотску. – Какой исход?.. Неужели придется бросить ее одну в Иркутске на три-четыре года? Ведь это значит потерять ее навсегда... Взять с собой?.. Но ведь не потащишь же ее на аркане. А загубить ее жизнь... За что? За то, что доверилась, отдала свое сердце, юная, неопытная? Да и чем она виновата, что бог сотворил ее веселой и на редкость красивой?"

Не раз приходила мысль взять ее с собой. А как быть, если она откажется, сославшись на невозможность оставить без матери малых детей?

Строили корабли на верфи по соседству с Охотском, на знакомой уже реке Урак: здесь было изобилие хорошего корабельного леса. Последние известия оттуда бодрили.

"Зиму, почитай, всю не переставали строить, потому морозов лютых не было, даже пурга докучала мало. К пасхе надеемся все справить. Начинать грузить без вас не полагаем", – писал из Охотска доверенный Григория Ивановича.

Прочитав письмо, Григорий Иванович в изнеможении откинулся на спинку кресла. Наступал момент, которого он так боялся, – решительный разговор с женой.

Держа письмо в руках, он прошел к Наталье Алексеевне. На коленях у нее сидела Дунюшка. Надувая щеки, девочка разбрызгивала во все стороны жидкую кашку и хохотала, нисколько не боясь притворных угроз матери. Стараясь не обнаружить своего волнения, Григорий Иванович бросил письмо на стол и стремительно ушел к себе. Здесь он раскрыл конторские книги, силясь сосредоточиться, но собраться с мыслями не удавалось...

А перед Натальей Алексеевной в это время стояла помогавшая по хозяйству молодая жена лекаря Бритюкова. На имя Бритюковых секретно пришло письмо от Михайлы Сергеевича Голикова, успевшего вскружить Наталье Алексеевне голову заманчивыми перспективами широкой, веселой жизни в Петербурге.

"Думаю и день и ночь только о Вас, – писал он, – без Вас жизни не чаю, а окружающие подозревают – хочу бежать от долгов. Пускай их думают, что хотят, только учредили слежку, чтобы воспрепятствовать моему отъезду. К пасхе рассчитываю быть в Иркутске, если еще не забыла меня, горячо любимая, единственная. В мыслях осыпаю бесконечными поцелуями. Увезу мою единственную!"

Наталья Алексеевна уткнула пылающее лицо в теплый животик подхваченной на руки Дунюшки, но покрасневшие краешки ушей выдавали ее бедовой пройдохе Бритюковой. Не обманула Бритюкову ни возня с плачущей Дунюшкой, ни даже сказанное вслух в сторону: "Вот пристал-то, чудак!.."

Придя в себя, с одним скомканным письмом в кармане, с другим в руке, Наталья Алексеевна прошла к мужу.

– Ну что же, хорошо, – сказала она, кладя охотское письмо на стол, значит, к пасхе нам надо готовиться к выезду... – и, видя изумление в расширенных глазах мужа, спросила: – Что ты на меня уставился?

– Ты сказала, нужно готовиться... нам? – смущенно проговорил Шелихов.

– Неужели ты мог предположить, что я останусь здесь одна без тебя?

Григорий Иванович изумился еще больше и невнятно пролепетал:

– А как же дети?

– Их я пристрою к бабушке... Там им будет хорошо.

Шелихов вскочил и порывисто обнял жену. Ему вдруг стало жалко ее до слез.

– Ну и разодолжила... Ведь ты на островах погибнешь, ты это понимаешь?

– С тобою вместе. Понимаю... А чтоб тебе было понятно, прочти вот, оказала Наталья Алексеевна и протянула мужу скомканное письмо Михайлы Голикова.

– Видишь, – продолжала она, – нельзя мне здесь оставаться... На каждом шагу приходится изворачиваться, играть в любовь. Иначе или пропаду, или твое дело погублю. Кто же защитит? Сама? А от сплетен куда денешься? Ты должен понять: другого выхода у меня нет и быть не может. А суровой жизни, опасностей с тобой не боюсь.

Григорий Иванович не отвечал. Удивленная молчанием мужа, Наталья Алексеевна понизила голос до шепота и, глотая слезы, добавила:

– Ну, а если оставишь – пеняй на себя...

Дружно осуждали знакомые решение Шелихова взять с собой жену.

– Не позволю губить женщину! – стращал его Якоби. – Мало ли чего ты придумаешь!

– Не дело задумал – убьют, каяться будешь, – говорил Иван Ларионович.

Ругали Григория Ивановича в купеческих домах за черствость, осуждали в государственных канцеляриях за рабовладельческие замашки... А он еще никогда не видел свою подругу жизни в таком радостном настроении и любовался ее оживлением.

Шумные проводы за тридцать верст и устроенный на славу пикник перед расставанием закончились тем, что назойливые ухаживатели в пьяном угаре, хохоча, без церемонии обнимали и целовали подпоенную крепкими винами и наливками Наталью Алексеевну. А она беспрестанно смеялась, слабо пытаясь отдернуть руки. Когда же удавалось освободить хоть одну, грозила пальцем перед самым носом зарвавшегося любезника.

Распоясавшаяся компания, держа ее высоко на руках, понесла к приготовленному тарантасу. На глазах потрясенного этим зрелищем мужа Наталья Алексеевна шутя ерошила волосы и пудреные парики поклонников.

– Негодяи! – с сердцем сказал Григорий Иванович, как только лошади двинулись. – Хороша и ты. Смотрел с омерзением... Позор!

– Понравилось? – спокойно спросила Наталья Алексеевна. – А ведь ты собирался было оставить меня здесь одну... Теперь сам видел.

...Три новеньких галиота – "Симеон и Анна", "Три святителя" и "Св. Михаил" – с двумястами смелых людей на борту медленно и осторожно вытягивались из бухты. Было это 16 августа 1783 года. Выйдя на морокой простор, они тотчас одевались белоснежными парусами и один за другим скрывались из глаз.

Григорий Иванович и Наталья Алексеевна, стоя рядом, не сводили глаз с колокольни охотской церкви – оба были охвачены тревожными раздумьями.

Прощание с берегом вызвало у Григория Ивановича горделивые чувства. Он думал: "Я начертал план, компанию, создал капитал, построил эти корабли и сам иду искать новых земель, чтобы вдунуть в них новую жизнь. Вместе со мной плывут две сотни мне доверившихся людей, отдавших мне волю и тяжкий труд, и не только труд, но и жизнь. Велика ответственность, но она становится легче, когда сам человек уверен в своих начинаниях..."

Увы, суровая действительность дала себя почувствовать тут же: резкий противный ветер разбросал корабли по морю. "Три святителя" и "Симеон" приткнулись к первому Курильскому острову и не решались выйти отсюда три недели. Галиот "Михаил" с шестьюдесятью людьми на борту исчез.

Не пришел он и в назначенное на случай разлучения кораблей место Берингов остров, где пришлось зазимовать. С буйными ветрами, снегом, метелями и лютыми морозами пожаловала незваная гостья – цинга.

Люди полегли, как медведи в берлоге, и угрюмо хворали, а спасение было в том, чтобы непрестанно двигаться. Но трудно было заставить людей ходить куда-нибудь по берегу моря на лыжах или в ясные дни – в горы. Это помогало от болезней, но убедить павших духом больных становилось почти невозможным.