Текст книги "К неведомым берегам"

Автор книги: Георгий Чиж

сообщить о нарушении

Текущая страница: 6 (всего у книги 30 страниц)

– Понимаю. Баланс, однако, нужен. Не забыть бы чего... Самое лучшее пошли сейчас за Немовым. Потребуй, что нужно, – за какой-нибудь час подсчитает... Трудно нам, пожалуй, будет из-за отсутствия наличных – все деньги в деле. Голиков наседает не как компанион, а как враг. Да и другие не лучше... Ты читал письмо Баранова? Надо успокоить старика. Его действительно стараются оболгать. Но Гриша решительно наветам не верил.

– Надо, надо успокоить, а то сбежит... Что будем без него делать? Заеду, пожалуй, сегодня к генерал-губернатору, поблагодарю за внимание. А кстати, посоветуюсь, как быть...

Вошел с парусиновым картузом в руках бухгалтер покойного, Максим Афанасьевич Немов. Он не ждал ничего хорошего и потому волновался, припоминая, как приходилось письменно не раз подчеркивать промахи и недобросовестность Василия.

Плоская чахоточная грудь Немова с шумом, как кузнечные мехи, тяжело подымалась и опускалась. Уголки рта дрожали. На веснушчатом лице яснее выступали следы когда-то перенесенной оспы.

– Максим Афанасьевич, – внушительно, но любезно начал Василий. Выясняю вот с хозяйкой, как и что... Заготовьте, голубчик, немедля общий баланс на первое число и расчеты с компанионами и главными поставщиками.

Лоб Немова покрылся легкой испариной. Волнение проходило – дело оборачивалось не так, как он думал. С чувством облегчения он провел влажной рукой по слипшимся волосам и спросил уже спокойно:

– Когда прикажете?

– Если успеете – сегодня. Если нет – завтра... Надо бы заготовить список, кому послать извещения о смерти Григория Ивановича. Напишу их сам.

Немов повернулся к выходу.

– Постойте, – как бы вспомнил Василий, – принесите мне еще, пожалуй, книги Охотской конторы...

Через несколько дней в городе стало известно, что всеми делами покойного именитого рыльского купца Григория Ивановича Шелихова, от имени опекунши, вдовы Натальи Алексеевны Шелиховой, управляет брат покойного, Василий Иванович Шелихов.

Все это было хорошо, но перед Василием по-прежнему вставал неотвязный вопрос: как же вести себя с сообщниками? Идти ли дальше с ними по пути разрушения предприятия или начинать борьбу за его сохранение? Идти с ними, ясно, было не по пути. Однако против – опасно: собирались скрутить Шелихова, еще легче будет справиться им теперь с наследниками.

"Придется, видимо, до поры, до времени поиграть, – думал Василий. Бритюков... этого надо приголубить, отколоть от них и обезвредить. А против других лучше, пожалуй, поставить Резанова..."

Визит к генерал-губернатору Пилю был успешным. Пиль обещал немедленно написать, куда следует, чтобы вдову Шелихова не беспокоили. Ибо она дала обязательство быть исправной плательщицей казне и взялась продолжать дело, начатое мужем.

– Видишь, как хорошо, – сказала Наталья Алексеевна.

– Не плохо, – согласился Василий. – Но вот в чем дело, Наташа. Твое неограниченное опекунство могут оспорить в любое время казенная палата, кредиторы, пайщики.

– Даже если буду платить исправно? – непритворно удивилась Наталья Алексеевна.

– Даже если будешь платить вперед... В подобных случаях назначается опекунский совет с участием представителя казны, родственников и заслуживающих уважения лиц. Посадят в совет и компанионов, если и не всех, то некоторых... Голикова, например.

Наталья Алексеевна всхлипнула:

– Разорит... По миру пустит... Неужели ничего нельзя сделать?

– Расспроси Петра Гавриловича. Он как раз по этой части. К сожалению, только по опекам господ дворян.

На другой день они снова встретились.

– Ничего не вышло, – уныло заявила Наталья Алексеевна. – Петр Гаврилович так сказал: никто вас пока не трогает, и ладно... Сегодня не трогает, а завтра? – добавила она с горечью и раздражением.

Василий целый день не выходил из дому, исписывая лист за листом, просматривая написанное, черкал и снова писал... Просил не беспокоить. К вечеру он пригласил Наталью Алексеевну в кабинет, посадил ее на диван и, самодовольно хлопнув в ладоши, объявил:

– Придумал, Наташа. И, кажется, не плохо. Слушай... Я нашел в бумагах Григория Ивановича его завещание, написанное им во время болезни.

Наталья Алексеевна с явным недоверием уставилась на него.

– Когда же Гриша мог это сделать? Мы глаз с него не спускали.

– Писала под его диктовку Дуня и по его просьбе никому об этом не говорила.

– До сих пор? Этому никто не поверит.

– Кому покажем – поверит, – уверенно сказал Василий и продолжал: Письмо-завещание Григория Ивановича Шелихова, с перечислением известных его государственных заслуг, написано на имя государыни императрицы. В нем он просит сжалиться над осиротевшей семьей, на имущество которой под всякими якобы законными предлогами будут покушаться многие. Кто защитит осиротевших, кроме матушки царицы, а? Покажем, однако, завещание только тогда, когда понадобится. Поняла? Копию пошлем Резанову. О поддержке перед царицей сама попросишь Платона Александровича Зубова. А ему будет напоминать Николай Петрович.

– Да ведь подписи-то Гриши на этом сочиненном письме-завещании нет... Либо подделывать думаешь? – спросила с возмущением Наталья Алексеевна.

– Предусмотрел и это, – самодовольно усмехнулся Василий. – Узнаешь эту подпись?

Наталья Алексеевна взяла в руки бумагу, долго всматривалась в знакомую подпись "Григорий Шелихов" и с большим недоумением, возвращая бумагу, сказала:

– Можно поклясться, что настоящая...

– А ты забыла о бланках с подписью, найденных в железном сундуке? Я показывал их тебе. Переписано письмо Дуней...

– Ты, значит, посвятил ее в это дело? И она согласилась переписать?

– Конечно, поплакала. Но я ей объяснил, что если этого не сделать, то все пойдет за долги и всех нас ожидает нищета, и еще, мол, письмо является свидетельством заботы отца о них, детях...

* * *

Получивши копию письма Шелихова государыне, датированного тридцатым июня 1795 года, то есть в начале болезни, Резанов отшвырнул в сторону начатую было книгу и задумался. Прав его жены, его самого и детей покойного письмо не затрагивало, но показалось ему подозрительным. Странным казалось, что Григорий Иванович на первой же неделе болезни утратил веру в себя, в свое крепкое здоровье, и не менее удивительным было проявление трогательной заботы о жене, к которой со времени охотской истории он относился с некоторым недоверием. Покойный сам предупреждал его, Резанова, о том, что жена, которую он продолжал любить, очень легкомысленна и что, несмотря на ее интерес к делам и знание их, он вполне доверить их ей не рискнул бы. Впоследствии же Григорий Иванович шутя не раз говорил: "Умирать буду, единственным опекуном назначу тебя..."

– Аня! – позвал Николай Петрович жену. – Прочитай, подумай и скажи...

Конфузясь, Анна Григорьевна повторила те же сомнения: "Умру, – не раз говорил мне отец, выдавая замуж, – дело поведет твой Николай Петрович".

Резанов давно уже держал в своих руках нити всех начатых Шелиховым дел: снаряжение двойной экспедиции по Ледовитому морю, от устья Лены и навстречу ей, от Берингова пролива. Изучение американского берега, налаживание новых торговых связей. Заселение Курильских островов. Исследование побережья Азии до самого устья Амура, Сахалина. В связи с этим предстояли поиски места для порта и верфи вместо Охотска. Строительство дороги до Уды. И возможная постройка там порта для ближайшей связи с Японией, Китаем, Кореей, Индией, Филиппинскими островами. Далее стояла разведка к югу по американскому берегу, установление связи с испанскими колониями и с туземцами... Особое внимание Шелихова, а теперь Резанова привлекала возобновленная кяхтинская торговля.

Но самое главное, на что Шелихов обращал внимание Николая Петровича, заключалось в том, чтобы добиваться исключительного права на производство промыслов на всех занятых им до сих пор территориях. В вопросе о монополии, как известно, Екатерина оставалась непреклонной, хотя пугала ее, собственно, не монополия, а возможность навлечь на себя еще одну войну из-за необходимости защищать восточные владения России. "Пусть пока промыслы существуют как купеческие предприятия и защищают себя сами", – решила она еще при жизни Шелихова.

Шелиховскому предприятию угрожали серьезные конфликты с иркутянами, длительная борьба... Резанов, вращаясь в среде деятелей правительствующего сената и высших административных учреждений, зорко следил за развертывающимся конфликтом. У него было то преимущество, что он, как стоящий в стороне, мог делать представления непосредственно в правительственные органы и доказывать, насколько важным для государства было бы превращение разрозненных тихоокеанских промышленников в единое мощное объединение.

Так понимало дело и правительство Екатерины в лице коммерц-коллегии. Однако царица опасалась осложнений со стороны вооруженной до зубов Англии, на глазах которой уходили из рук облюбованные ею колониальные территории в Америке... Екатерине приходилось действовать особенно осторожно.

Учитывая все это, Резанов решил пока не предпринимать ничего существенного, выжидать и закреплять тем временем свое служебное положение и связи. В частности, он сблизился с некоторыми лицами из окружения Павла Петровича, указанными ему покойным Шелиховым.

Как и следовало ожидать, иркутское купечество не дремало, и поэтому уже через год после смерти Шелихова со стороны казенной палаты поступило требование: "Для защиты интересов казны создать законный опекунский совет над наследством Григория Шелихова".

– Вот видишь, Наташа, – торжествовал Василий, – как письмо-то Гриши к матушке Екатерине пригодилось... Понадобится и твое письмо-слезница Платону Александровичу Зубову.

Дело, пущенное опытной рукой Василия, пошло сразу ходко, было доложено императрице и высочайше одобрено. Единственным опекуном над всем имуществом покойного Екатерина утвердила вдову Шелихова.

Появление в Иркутске слухов о таинственном завещании Григория Шелихова вызвало шумное волнение среди компаньонов. Высказывались угрозы "сосчитаться" и "показать"... Особенно хорохорились Голиков и Мыльников, имевшие какую-то "руку" в самом Петербурге. Известие о решении государыни вызвало среди них растерянность.

– Что же ты проморгал, тетеря? – упрекали Василия компаньоны. – Так, чего доброго, вылетим в трубу...

– А что я мог сделать? – притворно оправдывался Василий. – Вдова сама устроила все через Резанова, тайно от меня.

Со смертью Екатерины карты неожиданно спутались: начала действовать "рука" Голикова и Мыльникова... Резанов, рассчитывавший на расположение Павла, узнал, что к царю докатился какой-то донос и что положение дела Шелиховых стало опасным.

Донос шел из синода. Смысл его заключался в том, что на шелиховских предприятиях обижают-де православную церковь и она влачит на островах жалкое существование, не имеет возможности не только распространять христианство, но даже совершать богослужения; что монахов заставляют заниматься охотой на пушного зверя или морят голодом.

– Немедленно прекратить этот позор! – кипел от негодования Павел. Подать сюда обманщиков! Я им покажу!..

Встревоженный Резанов поторопился к графу Палену, своему другу и покровителю.

О решении императора уничтожить начинания Шелихова, а одновременно и об ослепительном возвышении Лопухиных стало известно в Иркутске. Имя светлейшего князя и его дочери, ныне кавалерственной дамы и фрейлины, занявшей апартаменты при дворе, которая, как говорили шепотом, может безнаказанно драть уши коронованному поклоннику, не сходило с уст шайки Мыльникова. Он устроил у себя собрание единомышленников и объявил самостоятельное дело на островах открытым. Смущала, правда, несколько неясная позиция Голикова, который под разными предлогами не вынимал своего вклада из дела Шелихова, а от Мыльникова добивался особых привилегий. С ним приходилось считаться, так как будущий взнос его равнялся большей половине всего капитала нового предприятия. Мыльников, впрочем, рискнул дать к подписи участникам проект устава и начать операции до его утверждения... Да с такой, как у него, поддержкой можно ли сомневаться в утверждении?

"Я ему скажу", "я заставлю Лопухина", "я настрочу Анне Петровне"... так и сыпалось из уст захмелевшего, надутого спесью и сиявшего от удачи Мыльникова. Но положение у него было далеко не блестящим. Не входящие в его компанию купцы, отпустившие ему в кредит товары для снаряжения корабля, могли не сегодня-завтра потребовать денег. А чем платить, когда все паевые истрачены?

Тем временем Резанов составил доклад, в котором убедительно доказывал, что спасти положение на островах можно только созданием торгово-промышленного объединения. В коммерц-коллегии доклад встретился с представлением Мыльниковых, доказывавших целесообразность основания разных частных предприятий под общим государственным управлением.

Вопрос, кто осилит, тревожил обе стороны: волновались в Иркутске, а еще более в Петербурге. Лазутчики буквально не выходили из помещения коммерц-коллегии, чтобы выхватить новость и во весь дух мчаться на перекладных в далекую Сибирь. Дело же откладывалось и откладывалось...

В июле 1799 года Павел утвердил "состоящую под высочайшим покровительством Российско-Американскую компанию". Семейство Шелихова было отмечено особо, один из четырех членов правления компании должен был назначаться от Шелиховых. Для непосредственных представлений по делам компании императору был утвержден Николай Петрович Резанов.

Четыре года непрерывной борьбы за наследие Григория Ивановича Шелихова, которому, как и российскому влиянию на Тихом океане, грозила гибель, создали для Резанова жизнь, полную тревог, но вместе с тем и увлекательную.

Успокаиваться было еще нельзя – то, что сделано, еще не окрепло и шаталось, несмотря на все рескрипты и покровительства.

Многочисленные пайщики Российско-Американской компании отказались признавать избранное ими же самими правление в Иркутске. Не исполняли распоряжений генерал-губернатора, не слушали предостережений из Петербурга. "Внушите им, – писал Резанов главному директору Булдакову, – чтобы они прекратили тяжбы и ябеды и пеклись о пользах государственных, буде хотят, чтобы стулья под ними были прочны".

В ответ на эти предостережения группа Мыльникова совсем устранила от дел главного директора Булдакова, второго зятя покойного Шелихова, забрала контору в Иркутске в свои руки и продолжала действовать явно во вред предприятию.

Мыльников вскоре попался в мошеннической проделке. Под предлогом наблюдения над распространением паев предприятия, котировавшихся по цене в несколько раз выше номинальной, он стал потихоньку продавать свои паи, доставшиеся ему по номинальной цене, и, таким образом, нажил сто тысяч рублей, подорвав в то же время приток средств в Российско-Американскую компанию.

Такая неурядица в самом сердце предприятия, в правлении, отражалась, конечно, и на островах, – там отдельные артели перестали подчиняться Баранову.

В таком положении Резанову пришлось провести перевод главного правления компании из Иркутска в Санкт-Петербург. Это случилось тотчас по воцарении Александра I, который сам стал акционером компании. За ним потянулись и двор и другие сановники: капитал компании вырос до трех миллионов рублей.

Успех Резанова праздновался у Гавриила Романовича Державина, в тесном кругу близких.

– Я могу сравнить тебя, Коля, – поднял хозяин бокал за Резанова, – с Гераклом, поразившим Лернейскую гидру... Да будут в дальнейшем сопутствовать тебе одни удачи и радости, ниспосылаемые Зевсом, который не всегда бывает только проказником. Все же неусыпно бди и присматривай, – обратился он к Анне Григорьевне, – за своим ветрогоном. По моему мнению, ему не хватает бессмертной славы, но я уверен, что он ее заслужит. Об этом буду молить Зевса ежечасно.

– При чтимой мною богине Гере, – в тон ответил ему Николай Петрович, кланяясь в сторону красивой Дарьи Алексеевны, жены Державина, – я хочу забыть о проказах ее супруга Зевса: о Ледах и всяких других; хочу видеть его всегда у ее ног... Да здравствует хранительница семейного очага!

– Слышите? – смеялся дядя Резанова, Иван Гаврилович, сидевший рядом с оживленной и раскрасневшейся Натальей Алексеевной.

Маленький адмирал Шишков внушал Резанову:

– Ведите там, на островах, ясную и твердую русскую политику, привлекайте туземцев, не делайте различия между ними и своими. А самое главное – церковь и русский язык. Привлекайте лаской!

– Теперь, Иван Семенович, примусь за созидательную работу, обнадеживал Резанов. – Надо начинать с капиталов: все же малы они у нас. Сколочу капитал, заведу широкую торговлю на Тихом океане. Укреплюсь на Курилах до самой Японии. Снабжаться попробую из столицы. Умножу флот... Свои верфи заведем... А потом пойду и к северу и к югу, до самой Калифорнии.

– В добрый час... Помогать буду... Помочь вам надо и моряками.

– В первую голову...

Вставшие из-за стола гости перешли вместе с дамами в кабинет хозяина пить кофе. Шишков не отставал от Резанова...

Мечта Резанова сбывалась: он, строго говоря, уже находился в числе тех немногих деятелей страны, которые призваны творить политику, и творить своеобразно. Он призван руководить целой новой страной, не имеющей до сих пор никакого гражданского управления, и так, чтобы это руководство вполне совпадало с интересами государства.

Он забрасывал новые министерства проектами разрешения вопроса снабжения морем российских владений на Тихом океане, занятия и освоения новых земель, гражданского их устройства, расширения промыслов и торговли, охраны новых владений. Перед ним все яснее и яснее вырисовывалась крайняя необходимость лично ознакомиться с действительным положением дела на местах и с людьми, работающими там. Надо было спешить. Путешествие на острова стало настоятельной необходимостью.

ЧАСТЬ ВТОРАЯ

ПО МОРСКИМ ДОРОГАМ

1. В ДАЛЬНИЙ ВОЯЖ

О первом кругосветном путешествии россиян, как об особенно сенсационной новинке, заговорили не только в России, но и за границей.

Первыми откликнулись влиятельные и широко распространенные по белу свету "Гамбургские Известия", посвятившие этому событию целую страницу.

"Российско-Американская компания, – сообщала газета, – ревностно печется о распространении торговли и теперь занимается великим предприятием, важным не только для коммерции, но и для чести русского народа... Она снаряжает два корабля в Петербурге, чтобы снабдить русские колонии, нагрузить там корабли мехами и обменять их в Китае, завести на Курильских островах селение для удобнейшей торговли с Японией, для чего нанят один англичанин на три года, с жалованием по пятнадцати тысяч рублей в год и двадцати тысяч за успех... Начальство над экспедицией поручается господину Крузенштерну, весьма искусному офицеру, который долго пробыл в Ост-Индии..."

В России готовых кораблей, к сожалению, не оказалась. Подходящие были куплены в Англии. Они прибыли в Кронштадт только в мае 1803 года. С отплытием приходилось торопиться.

Они производили прекрасное впечатление, эти суда, еще недавно "Леандр" и "Темза". Спокойно покачиваясь в гавани на якорях, они казались легкими и быстроходными, сияли чистотой и новыми русскими именами "Надежда" и "Нева".

Как-то, чуть ли не в день прибытия судов, государь спросил министра коммерции графа Румянцева:

– А как бы вы теперь ответили, Николай Петрович, на наш проект послать, пользуясь подходящим случаем, к его кабуковскому величеству, владыке и повелителю Японии, подобающее дипломатическое посольство с приличными подарками и кое-какими товарами, а?

– Я бы весьма приветствовал такой шаг, ваше величество, – отвечал министр. – В сущности говоря, как я имел честь докладывать, дорога нам туда открыта еще десять лет тому назад поручиком Лаксманом, который получил для нас разрешение посылать раз в год по одному кораблю в Нагасакский порт. Очень, конечно, жаль, что так долго мы не воспользовались этим разрешением. Обстоятельства ведь могли измениться, хотя ухудшения в наших отношениях с Японией не произошло.

– Ну вот, тем более. А кстати, и приличный предлог есть: российский монарх возвращает на родину обласканных и разбогатевших потерпевших кораблекрушение подданных кабуковского величества, а? Так давайте действовать. Японцы ведь в Петербурге?

– Да, ваше величество, я выписал их из Иркутска давно. Надо сознаться, однако, что они, как мне передавали, не очень стремятся на родину.

– Видимо, придется немного позолотить им обратную дорожку? Подумайте же, Николай Петрович, кого бы отправить послом, и послезавтра доложите.

Вскоре стало известно, что посланником назначался пожалованный по этому случаю в камергеры прокурор департамента сената, действительный статский советник Николай Петрович Резанов.

– Назначен устраивать свои собственные дела, ведь он зять и наследник крупнейшего состояния покойного Шелихова, женат на его дочери, – говорили одни.

– Неудавшийся фаворит Екатерины и потому закадычный друг Зубовых, посмеивались другие.

– Бывший офицер Измайловского полка, участник убийства Павла Первого, выскочка, – шептали третьи.

Вскоре закончен был набор команды, молодец к молодцу.

Собираясь к командиру "Невы" Лисянскому на прощальный вечер, Крузенштерн нашел у себя пакет от компании с изменениями прежней инструкции. Это очень взволновало его. Картина предстоящего трудного и длительного путешествия резко менялась к худшему.

"Что же, – подумал он с горечью, – строго говоря, я низведен к управлению парусами и матросами, как наемный шкипер торгового судна... Отказаться? Но это значило бы навлечь на себя гнев императора, последствия которого трудно предвидеть... Какие сволочи! – мысленно окрестил он правление компании. – Они ведь умышленно держали у себя эти документы чуть не до дня отплытия, чтобы сделать невозможными какие-нибудь контрмеры".

Гости в уютной квартире холостяка Лисянского были удивлены необычному запозданию всегда точного Крузенштерна. Их было, впрочем, немного, гостей: старший помощник на "Надежде" Ратманов, доктор Эспенберг, еще несколько офицеров. Но зато это были свои, испытанные люди, с которыми можно было вести беседу нараспашку.

Ели молча. Дурное настроение Крузенштерна, которого он не мог скрыть, к разговорам не располагало. С нетерпением ждали, когда подадут шампанское. С речью выступил хозяин, предложивший поздравить друг друга с отплытием и выпить за здоровье Ивана Федоровича – "исключительного товарища и, как все уверены, лучшего, какой знает флот, морехода и начальника экспедиции!".

– Прошу обождать пить, я уже не начальник экспедиции! – взволнованно выкрикнул Крузенштерн. – Я только шкипер!

Он встал, резким движением расстегнул сюртук, выхватил из нагрудного кармана полученное письмо и дрожащими руками стал его разглаживать на скатерти. Вскочили и все остальные, чувствуя, что стряслось что-то серьезное, и уставились на Крузенштерна...

Срываясь с голоса и запинаясь, он стал читать:

– "В дополнение пункта шестнадцатого сей инструкции Главное Правление вас извещает, что его императорское величество соизволил вверить не только предназначенную к японскому двору миссию в начальство его превосходительства, двора его императорского величества, господина действительного камергера и кавалера Н. П. Резанова, в качестве чрезвычайного посланника и полномочного министра, но и сверх того высочайше поручить ему благоволил все предметы торговли и самое образование российско-американского края. По сему Главное Правление, имея уже в лице сея доверенныя особы с самого существования компании уполномоченного ходатая своего у монаршего престола и во все время верного блюстителя польз ее, приятным себе долгом поставляет и ныне подтвердить ему свою признательность, уполномочивая его полным хозяйским лицом не только во время вояжа, но и в Америке. Вследствие того снабдило его особым, от лица всея компании, кредитивом. По сему содержание данной вам инструкции уже по некоторым частям относится теперь до особы его превосходительства, предоставляя полному распоряжению вашему управление во время вояжа судами и экипажем и сбережением оного, как частию, единственно искусству, знанию и опытности вашей принадлежащую".

Крузенштерн замолчал. Молчали и все остальные, тяжело переваривая витиеватое изложение

– Ясно? – спросил Крузенштерн, устало садясь.

– Негодяи! – сочно выругался Ратманов.

– А плюнь ты на это дело, дорогой! – сказал с участием Лисянский Крузенштерну. – Никому, кроме тебя, мы подчиняться не будем, тем более этому посланнику от торгашей и продувной его американской лавочке. В случае чего выведем их на чистую воду перед государем... Давайте-ка выпьем за здоровье нашего единственного начальника!

На этот раз тост был подхвачен с большим энтузиазмом.

* * *

Утром 26 июля (еще не было восьми) к посланнику явился курьер от Румянцева:

"Считаю необходимым, чтобы экспедиция Резанова тронулась в путь при первом же дуновении попутного ветра. Кажется мне, что это можно будет сделать завтра же", – писал министру царь.

– Иван Федорович, государь император требует отплытия сегодня же! крикнул Резанов, постучавший в переборку каюты Крузенштерна. – Готовьтесь, а я съезжу пока на "Неву".

– Сейчас прикажу сниматься с якоря, ветер попутный, – с готовностью отозвался Крузенштерн и крикнул: – Старшего офицера ко мне!

Не успел Резанов сесть в поданную шлюпку, как сигнальщик уже отдал на "Неву" приказание Крузенштерна сниматься с якоря. Вызванные наверх дудками боцманов команды обоих кораблей чуть не одновременно заняли свои места. Кадеты Коцебу бросились к тетрадкам, где у каждого тщательно был переписан "Павла 1-го Устав военного флота".

Не прошло и часу, как оба корабля, одевшись в свои белоснежные одежды, описали широкий полукруг и устремились на запад.

* * *

Мысленный перечет всей публики, устроившейся на палубе, оживленные в группах беседы, яркое солнце и успокаивающая темная синева моря привели служащего Российско-Американской компании Шемелина, на которого возложена была обязанность вести дневник, к убеждению, что кают-компания совершенно свободна и пустовать будет долго.

Бесцеремонность и высокомерие старшего офицера, третировавшего Шемелина как "купчишку", любопытство надоедливого и шумного кавалера свиты Толстого и кадет Коцебу заставляли ловить минуты, когда можно было более или менее спокойно разложить материалы, сделать подсчеты и, наконец, черкнуть несколько осторожных строк в дневничке... К последнему Шемелин пристрастился. Он исправно пользовался разрешением знакомиться с распоряжениями капитана по кораблю и эскадре и неутомимо расспрашивал мальчиков Коцебу и ученых о международной торговле. Офицеры, правда, тоже не отказывали в корректных ответах, но по своей инициативе почти никогда не вступали в беседу и вели себя холодно, отчужденно.

По их представлениям мир делился на две части: "свои" – это моряки и "чужие" – все остальные. С наибольшим пренебрежением относились к купчишкам. Что касается Шемелина, он был вдвойне неприятен тем, что его положение лица, контролирующего расходы, – заставляло до известной степени с ним считаться. К тому же Шемелин держал себя с достоинством.

Из морских офицеров с ним просто вел себя один только лейтенант Головачев. Он охотно, по-дружески разговаривал с Шемелиным обо всех делах, делился и своими впечатлениями об офицерах корабля, большинство которых знал уже давно, по службе в Ревеле.

– С ними трудно дружить. Даже если они милы и корректны, то все равно по отношению ко всем не ревельцам чувствуешь с их стороны холодок. И потом они там все между собою в родстве или свойстве: Крузенштерн через Коцебу и Эспенбергов, Моллер через Беллинсгаузенов, Беллинсгаузены через Витбергов, Витберги опять через Коцебу, бароны Бистром через Крузенштернов, бароны Штейнгели тоже его родственники. Затем у них связи перекидываются за границу, как будто через Бернарди и опять же этого подозрительного Коцебу... С ними тяжеловато и скучно.

– А что представляет собой Крузенштерн? – интересовался Шемелин.

– Боевой капитан-лейтенант с хорошим морским прошлым. Отличился в девяностом году на "Мстиславе". Тогда заставили шведского контр-адмирала Лилиенфельда спустить флаг. Крузенштерну, как проявившему особую неустрашимость, поручено было тогда сопровождать Лилиенфельда на "Мстиславе" и доставить флаг контр-адмирала и шведского корабля в Ревель... Увлечен разными географическими исследованиями в области иностранной торговли. Успел побывать в Вест-Индии, на Бермудских островах, в Ост-Индии и даже добирался до Кантона. В Россию вернулся только год назад и сразу же подал какой-то проект о колониальной торговле, но проект где-то застрял. Крузенштерн чувствовал себя обиженным, собирался было уже жениться – хотел осесть на земле, разводить огород и писать воспоминания.

– А как служить с ним? Не трудно?

– Он корректен, умеренно требователен, но с людьми обращается чуть-чуть свысока.

О первой перенесенной буре Шемелин записал в своем дневнике:

"Надежда" во время шторма от ударов сильного волнения и жестоких толчков немало претерпела: ибо стены ее во время свирепствования оного, раздвигаясь, делали повсюду отверстия, сквозь которые, прожимаясь, вода текла в корабль непрестанно. Господин Крузенштерн, имев необходимость расшевеленные стены корабля исправить, нанял английских конопатчиков..."

Дальше, однако, писать не пришлось: послышался приближающийся топот шагов целой компании.

– А, Шмель! Ты здесь, российский Колумб! – заорал, потрясая небольшой книжкой в темном кожаном переплете, Толстой. – Творишь правдивую нашу историю?

– Нет уж, ваше сиятельство, творите вашу очередную историю сами, огрызнулся Шемелин, намекая на постоянно создаваемые Толстым недоразумения на корабле, и, поспешно собрав свои тетради, вышел.

Смелый выпад кроткого Шемелина заставил Толстого громко расхохотаться. Смеясь, он погрозил кулаком в сторону захлопнувшейся двери.

В кают-компании продолжался начатый на палубе спор.

– Я еще раз повторяю, господа, что заслуга решительно всех открытий земель в северной части Восточного океана, – сказал старший офицер Ратманов тоном, не допускающим возражений, – принадлежит нам, военным морякам. Купчишки и прочие только присосались к нашей славе. Не будем шевелить особенно старого, давнишнего – там все больше спорные легенды. Давайте начнем хоть с нашего Беринга, – и он растопырил толстые пальцы, приготовившись считать. – Существование пролива между Азией и Америкой доказал Беринг. Длинная цепь Алеутских островов, острова Шумагинские, Туманные, северо-западная часть Америки, гора Святого Илии – все это открыто и описано военным моряком Берингом. Даже такой прямой конкурент его, как Кук, и тот счел нужным отметить, что его наблюдения исключительно точны.