Текст книги "К неведомым берегам"

Автор книги: Георгий Чиж

сообщить о нарушении

Текущая страница: 3 (всего у книги 30 страниц)

– А я тебя ищу по всему дому... и в коровник посылала и в погреб везде-везде, и нигде не могла найти, – скороговоркой, запыхавшись, затрещала, широко распахнув дверь девочка лет тринадцати. Она кинулась к отцу на шею, звонко и сочно его поцеловала и тотчас же вместе с матерью стала внимательно рассматривать рисунок.

На песчаном низменном берегу волнующегося моря, одетый в летний костюм, в кружевном жилете и с кружевными же манжетами, в легких туфельках с большими пряжками, окруженный дикарями стоит Шелихов – российский Кук. Один из дикарей присел перед бочкой у ног знаменитого мореплавателя с трубкой во рту. Другой, украшенный ожерельем, и сам мореплаватель стоят по обе стороны бочки и поддерживают сложенную пополам шкурку бобра. На песке лежит шкурка белки. На голове дикаря нечто вроде греческого кожаного шлема. Позади мореплавателя видна чья-то всклокоченная, непокрытая голова и одетая в кожу фигура третьего дикаря, вооруженного большим луком. Из-за спины его торчат три гигантские оперенные стрелы. В левом нижнем углу рисунка – два громадных клыкастых усатых моржа с человеческими лицами, за которыми виден весь в тонкой резьбе, оснащенный мачтами, украшенный флагами сказочный корабль с развевающимся по ветру длинным узким вымпелом, а около него, прямо над группой людей и зверей, с большим жезлом в руке и маленькими крылышками у лодыжек сам греческий бог Меркурий.

Девочка делилась впечатлениями вслух:

– Папочка, ты как настоящий маркиз из сказки – в кружевах, а рядом с тобой должна стоять мама или герцогиня, а не грязные, непричесанные алеуты... Туфли ты, конечно, уже промочил, стоишь ведь на мокром-мокром песке. Сергей Петрович, – обратилась она к своему учителю, – а это ангел?

– Это греческий бог торговли, Меркурий.

– А почему моржи как люди?

И, обняв мать и задыхаясь от смеха, шептала в ухо матери:

– Смотри, моржи похожи на Сергея Петровича, ну точь-в-точь...

– А я и не знала, что вы к тому же искусный рисовальщик, – сказала с запинкой Наталья Алексеевна, едва удерживаясь от смеха, так как сходство моржа с автором было несомненно. Она протянула рисунок мужу и вышла.

Шегшхов сумрачно и долго смотрел на рисунок, медленно читая хвалебную стихотворную надпись:

Коломбы Росские, презрев угрюмый рок,

Меж льдами новый путь отворят на восток,

И наша досягнет в Америку держава,

Во все концы достигнет Россов слава.

– Не надо, – коротко бросил он Басову, возвращая рисунок, и добавил: Вычеркни и "именитого" в титуле.

Однако эта скромность не помешала Шелихову допустить в дальнейшем преувеличения, которые не только не усиливали значения "славных подвигов", но, наоборот, окутывали их досадным туманом вымысла и вызывали недоверие ко всему повествованию. Басов твердо настаивал на преувеличениях, приводя десятки вымыслов прославленных мореходов, начиная с Одиссея.

– Пойми, Григорий Иванович, – говорил он, – россияне до сих пор о своих подвигах и открытиях новых земель ничего нигде не говорили, а ведь Алеутские острова, Аляску и даже дальние берега Америки мы лучше знаем, чем иностранные мореплаватели. Почему? А потому, что они пишут и хвастают, а мы о себе сообщаем только государевым воеводам да губернаторам, которые наши рескрипты прячут, или теряют, или, что еще хуже, выдают иноземцам, не понимая, сколь важны они для отечества...

– Ты говоришь, Кук, – горячо продолжал он. – Ну, так вот, послушай. Кенейскую губу Кук назвал рекой. Врал?.. Пролив между Кадьяком и Афогнаком он принял за залив и дал ему название Вайнтсентайд-бай, а настоящего Кенайского пролива, между Кадьяком и Аляскою, Кук не знал вовсе. Два острова, Ситхунок и Тугидок, подле которых Кук плыл к Кадьяку, он принял за один и назвал их островом Троицы... А кем был послан капитан Джемс Кук к берегам Америки десять лет назад? Ост-Индской торговой компанией. Догадываешься зачем? Затем, чтобы записать русские острова английскими именами. Сам Кук пишет, что он встречал тут наших русских промышленных, но это не помешало ему нашу Нутку переименовать в мыс короля Георга. Поверь, что и встреченный тобою английский капитан Мирс вновь откроет после тебя и Кадьяк и Кенайский пролив и об этом оповестит весь мир. Верно говоришь – к Кадьяку приставали наши русские компании еще в тысяча семьсот шестьдесят первом году. Холодиловская – в семьдесят шестом, Пановых – в восьмидесятом. Но куда приставали? Только к Агаехталицкому мысу, откуда их прогоняли коняги. А самого острова они и не видали. Об этих россиянах я написал, не скрыл.

Сергей Петрович судорожно стал перелистывать рукопись, тыча в разные листы грязным указательным пальцем:

– Вот Холодилов, вот Пановы, вот еще... Нет, открыл по-настоящему и Кыктак и Афогнак все-таки ты, рыльский купец Григорий Иванович Шелихов.

Шелихов молчал.

И действительно, то, что в запальчивости, брызгая слюной, доказывал запойный пьяница Басов, было сущей правдой. Не ошибся он и в отношении англичанина Мирса, который, наименовавши показанный ему русскими, промышленниками Кенайский. пролив проливом Святого Петра, присвоил его открытие себе.

Соседние государства с завистью смотрели на распространение русских на северных островах Восточного океана, изобиловавших пушным зверем. Государства эти ежегодно десятками посылали своих мореходцев на разведки, а попутно отнимали у русских славу первооткрытия новых земель. Эти люди ссорили русских промышленников с туземцами и вооружали последних не только ружьями, но и пушками и в изобилии доставляли им порох. Они – особенно англичане – одновременно старались расстроить даже хорошо налаженную русскую торговлю пушниной с Китаем через Кяхту.

В течение нескольких лет, с 1786 года, у берегов Восточного океана, на Алеутских и Курильских островах побывали, кроме Мирса, и другие англичане. Мирс откровенно писал, что занятие какого-нибудь из Курильских островов не встретит сопротивления, но благодаря этому окрепнет торговля пушниной.

Именитый купец Шелихов ничего не знал о письмах Мирса, но это не помешало ему в донесении на имя императрицы Екатерины сказать: "Без монаршего одобрения мал и недостаточен будет труд мой, поелику и по делу сему приступал и приступаю единственно с тем, чтобы в означенном море землям и островам сделать собою обозрение и угодьям оным учинить замечания, а в пристойных местах, в отвращение других держав, расположить надежнейшие наши, служащие к славе премудрой нашей Государыни, в пользу свою и наших соотечественников, занятия.

И не без основания питаюсь надеждою, что такое намерение и на будущие времена в тех странах по мере моего стремления, сколько сил и возможности будет, открою непредвиденные государству доходы, с пользою притом и своею..."

– Григорий Иванович, кушать подано, приглашай гостя, – сказала, появляясь на пороге, Наталья Алексеевна.

Оба тотчас же встали.

Обед был изобилен, но прост. Из закусок к водке поданы были только икра и вяленый омуль. Далее шел пирог рыбный, щи мясные, пельмени, холодное заливное из рыбы, каша, молоко с таньгою. От молока Басов просил его освободить.

Во время обеда, по обычаю прошедшего в молчании, Шелихов не удерживал Басова от обильных возлияний, а после обеда отправил его спать в отведенную для этой цели в доме комнатушку. Лег отдохнуть и сам, но заснуть никак не мог... Близилась поездка в Санкт-Петербург.

6. ВЫСОЧАЙШАЯ БЕСЕДА

Приезд Григория Ивановича Шелихова в Петербург на первых порах оказался весьма неудачным: государыня продолжала путешествие по югу России. Зато, пользуясь досугом, ему несколько раз удалось побывать и серьезно побеседовать с президентом коммерц-коллегии графом Александром Романовичем Воронцовым. Весьма скептически настроенный к российским начинаниям, совершенно не доверявший им, этот англофил после нескольких бесед с Шелиховым убедился в том, что видит перед собой незаурядного человека, обладающего, несмотря на отсутствие образования, серьезным и зрелым государственным умом. Шелихов обнаруживал глубокие познания в области китайской торговли, а замыслы его о превращении случайных посещений побережья Америки в постоянные заселения очень понравились графу Воронцову.

Правда, он продолжал насмешливо улыбаться при упоминании о головокружительном и мощном развитии Ост-Индской компании, с которой Шелихов сравнивал будущее своей торговой компании, собираясь успешно конкурировать с ней.

В конце концов Воронцов обещал всяческую поддержку начинаниям Шелихова и серьезно обсуждал с ним вопросы, которые необходимо было поднять перед государыней.

– Одного не делайте, – предупреждал он Шелихова, – не упоминайте о вашем стремлении к получению монопольных прав, так как государыню раздражает самое даже слово "монополия".

Императрица приехала, но остановилась в Петербурге проездом только на несколько дней. Тем не менее Шелихов удостоился приглашения присутствовать при высочайшем выходе.

Всем виденным на большом выходе императрицы он был буквально потрясен и вместе с тем глубоко разочарован: он терпеливо, больше месяца, ожидал возвращения Екатерины из путешествия в Тавриду, твердо надеясь на то, что при представлении, давно назначенном ею самой, ему удастся толково объяснить значение для государства развития русских поселений на американском континенте. И вдруг произошло то, чего менее всего ожидал Шелихов: она не сказала ему ни одного слова.

К Зимнему дворцу он подъехал в карете четверкой цугом, осуществляя недавно дарованное именитым купцам право ездить не на пролетке, а в карете пусть все видят, каковы российские "купчишки"! К сожалению, его карета буквально потонула в море дорогих экипажей знати. Во дворце он был оглушен высокопоставленным сборищем, до отказа наполнявшим обширную кавалергардскую комнату. Ярмарочный гомон разодетой толпы как бы нарочито игнорировал священное местопребывание только что вернувшейся государыни, находившейся тут же, где-то в соседних апартаментах, за одной-двумя дверями. Шелихов с опаской поглядывал на двери, в которых должна была появиться "сама". Неожиданно дверь действительно стремительно распахнулась... для одного только человека – это был гофмаршал. Он не успел произнести обычного "шш-шш", как наступила мертвая, жуткая тишина. Толпа образовала широкий проход через всю комнату и застыла в низком поклоне; вдали показалось шествие, впереди которого медленно, величавой походкой выступала Екатерина, сопровождаемая капитаном гвардии с одной стороны и кавалергардом в чине полковника – с другой.

"Какая величественная и красивая!" – подумал Григорий Иванович, нагибаясь в поклоне почти до полу.

Освеженная приятным путешествием и длительным отдыхом, помолодевшая, она подчеркнула это свое возрождение возобновлением забытого было обыкновения наряжаться на выдающихся торжествах в длинное белое платье. Порфира на плечах и маленькая, украшенная брильянтами корона на голове придавали ей самой и всему шествию нечто сказочное. По плечам низко свисали в изобилии локоны роскошных белых как снег припудренных волос. Четко выделялись скрещенные на груди муаровые ленты с орденскими знаками, а несколько выше них с шеи падали на грудь нитки крупных чистых жемчужных ожерелий. Высоко держа голову, чуть-чуть наклонив ее на мгновение в ответ на поклон, она проплыла в дворцовую церковь. За ней потянулась нескончаемой лентой нестройная вереница присутствовавших.

Стоя почти все время на цыпочках и не сводя глаз с поразившей его своим величием Екатерины, Шелихов не слыхал ни торжественного и полнокровного густого церковного хора придворных певчих, ни громовых раскатов протодьяконской октавы, изо всех сил провозглашавшей "многолетие". В каком-то полузабытьи, не прикладываясь ко кресту, он прошел в обширный для представления государыне зал, где тотчас же дежурным чиновником ему было указано место в ряду удостоенных высочайшего представления...

– Именитый купец российский Григорий Иванович Шелихов из Америки, по всемилостивейшему соизволению вашего величества, – услышал он над собой чей-то голос.

Государыня молча протянула руку. С благоговением, как к иконе, приложился к ней Григорий Иванович и опустился на колено, склонил голову, ожидая вопроса. У него вдруг задрожал от волнения подбородок и судорога сковала челюсти. Он твердо помнил, что может отвечать только на вопросы, и затаив дыхание ждал, трепеща от одной мысли, что, может, вопрос еще воспоследует, а он не в состоянии проронить ни слова... Казалось, прошла целая вечность. Григорий Иванович вдруг почувствовал довольно бесцеремонный толчок ногой и понял, что надо вставать. Вставая, он уже не видел ни императрицы, ни лиц придворных – все слилось в безликую толпу. Он отошел в сторону и закрыл глаза, а затем медленно направился к выходу...

Через два дня государыня уехала в Царское Село проводить там обычный летний отдых. Надежды на ожидаемую беседу не было никакой... И вдруг приглашение в Село. "Поддержка Воронцова", – решил Шелихов.

Направляясь на прием, Григорий Иванович волновался: он не на шутку боялся, что, когда увидит величественную императрицу вблизи, язык его снова прилипнет к гортани. Однако, проходя мимо громадного трюмо, несмотря на волнение, он внимательно оглядел себя и с удовольствием увидел элегантно, даже роскошно, но не кричаще одетого, привыкшего к дворцовым паркетам придворного, а не какого-то рыльского "презренного купчишку". Расшитый, украшенный кружевами кафтан красиво облегал стройную фигуру. Безукоризненной формы сильные, упругие ноги в атласных белых чулках и красивых туфлях с затейливыми пряжками легко, по-молодому несли их обладателя.

Войдя в широко распахнутые двери кабинета, он быстрым взглядом окинул комнату с одиноко сидевшей за столом в профиль ко входу пожилой, полной и невысокой дамой... Где же государыня?.. В этой стареющей, небольшого роста женщине он никак не мог признать виденной им величественной императрицы, образ которой так ярко запечатлелся у него в памяти.

Робость исчезла и даже сменилась какою-то жалостью к ней, когда он увидел ясные следы свежего слоя пудры, припухшие мешки под глазами и густую сеть лучистых морщинок... Тихий мягкий голос императрицы и пригласительный жест сесть вывели его из оцепенения.

– Я радуюсь вашим успехам, господа российские купцы, – сказала Екатерина, милостиво протягивая руку.

– Стараемся, ваше императорское величество, как только можем, во имя любезного нам отечества и вашей славы, матушка государыня, – Шелихов низко наклонил голову.

– В чем особо нуждаетесь? – спросила Екатерина. – Не обижаете ли туземных обитателей при ясашных сборах?

– Ясак, ваше величество, алеуты платят охотно, дикие же коняги и другие народы сопротивляются, сами по-звериному обитают и в умягчении нравов через веру православную зело нуждаются...

Екатерина взяла в руки перо и, придвинув к себе лист бумаги, что-то отметила.

– Пробовали просвещать светом христианского учения?

– Ваше величество, с христианского увещевания повсеместно начинали. Дикие американцы великое усердие стать христианами являют, от них же первыми – племена алеутские... В воинской помощи, матушка государыня, також нуждаемся. Иноземцы, особливо бостонцы и аглицкие купцы-мореходы, не токмо товар перебивают и знатные цены зря назначают, да на нашу к тому погибель на порох и пушки выменивают. Ловом же звериным сами не промышляют.

– Своими силами не можете справиться?

– Справляемся, ваше величество, да надолго ли сил наших хватит? Большие тысячи войска требуются, а сами поставить можем только две или три тысячи, да и то не дюже надежных... Крепости тоже строить надобно... Торопиться надо захватить острова к полдню ближе, земля наша дюже прохладная, не родит, дожди тоже превеликие... Хлеб у нас дорогой, возим далече, из Сибири...

Екатерина сначала было записала, потом отчеркнула написанное и поставила сбоку большой вопросительный знак.

– Сами-то между собой дружно ли живете, российские промышленники?

Шелихов молчал.

– Говори без утайки...

– Плохо меж собой живем, матушка, чего таить. До кровопролитных дел доходим и тем сами себе прибытки уменьшаем.

– Это очень дурно, – недовольным голосом отметила императрица. – А чего же поделить не можете?

– Набольшого не имеем, которому все бы повиновались, а хозяев много каждый хочет сорвать, жадничает.

Екатерина нахмурилась: ясно было, что неуклюжий намек Шелихова на монополию не понравился.

– Не помиритесь, – твердо сказала она, – чиновника своего пошлю, ему повиноваться будете.

– Силы рабочей, матушка государыня, недостаточно имеем, – постарался Шелихов перевести разговор на другое. – А ремесленников, почитай, и совсем нет.

– Много надобно?

– Да человек бы ста полтора, хотя из сибирских ссыльных, что на поселение выписаны. Многие бы по своей охоте...

Екатерина записала и тихо сказала: "Дам".

– Калгов покупать у них бостонцы и аглицкие мореходы предлагают, вопросительно проговорил Шелихов и, подумав, добавил: – Ремесла иные из них знают...

– Калгов не надо, – нахмурившись, ответила Екатерина и кивнула головой в знак того, что аудиенция окончена.

Шелихов понял и встал, но был остановлен мягким жестом красивой белой руки государыни. Она, низко наклонившись к столу, что-то искала.

– Ах, вот, – она поднесла ближе к глазам исписанный листочек и, пробежавши его про себя, заметила: – Не сказал ничего о школах, о болезнях...

– Школы, ваше величество, стараемся иметь везде и грамоту распространяем, грамотные работники самим весьма нужны, а вот лекаря хушь бы одного и то не имеем...

Екатерина отметила.

– А какими больше болезнями хворают у вас?

– Вереда разные, животом тоже страдают – улитками морскими отравляются да травами дикими. Горячка тоже косит немало...

– А оспа? – живо перебила его Екатерина. – Оспу необходимо прививать, хотя я думаю, что у диких, вероятно, это будет трудно – будут бояться. А сами вы себе прививали?

– Да, ваше величество, у меня привита десять лет тому назад.

– В один год со мною, – улыбнулась Екатерина. – Но ее надо возобновлять, я уже возобновила один раз, года два тому назад, вот! – и, вздернув к плечу широкий рукав, поднесла к глазам сконфуженного и оторопевшего Шелихова обнаженную до плеча руку. На правом предплечье ясно были видны две оспины. – Да, да, несомненно, будет трудно, придется, пожалуй, действовать через их лекарей. У них есть такие?

– Лечат у них, ваше величество, шаманы.

– Попы ихние?

– Колдуны.

– Попробовать, однако, следует... – она позвонила. Вошел кабинет-секретарь.

– Поговори, голубчик, вот с ним, – кивнула она на стоявшего Шелихона, насчет прививки оспы американским народам. Да вот посмотри и остальное, она протянула вошедшему обе записки.

Шелихов, пятясь к двери, вышел. Беседа с кабинет-секретарем, державшим перед собой записки Екатерины, продолжалась часа полтора. Он живо интересовался путешествием Шелихова на острова, но особенно иркутским житьем-бытьем и Якоби.

В подробной беседе с секретарем Григорий Иванович затронул еще два существеннейших для русских владений в Америке вопроса, прежде всего – о самостоятельном отдельном порте на Охотском море в устье реки Уды. Помимо преимуществ чисто морских, место это имело и особое торговое значение, создаваемое ежегодной в течение трех месяцев – августа, сентября и октября оживленной пушной ярмаркой. Другим вопросом было дарование купеческим компаниям права самим заключать торговые связи и вести свободную торговлю с Японией, Китаем, Кореей, Индией, Филиппинскими и другими островами на Тихом океане.

От секретаря Шелихов узнал, что государыня действительно очень интересуется американскими делами и успехами русских промышленников и что "по случаю покушений со стороны английских торговцев и промышленников на производство торгу и промыслов звериных на Восточном море" с ее стороны английскому правительству давно уже сделано соответствующее представление.

Докладывая государыне о впечатлениях от своей беседы с Шелиховым и отдавая дань его уму и обширным познаниям в торговле, кабинет-секретарь, смеясь, сказал:

– Хитрый и умный мужик, из тех, про которых говорят: "глаза завидущие, руки загребущие"... Однако пользу государству может принести немалую.

– Надо подумать о награждениях ему и его компаниону, – заключила Екатерина.

Через три месяца Шелихов вершил дела уже у себя в Иркутске.

7. В ИЛИМСКЕ У РАДИЩЕВА

Недовольный, весь в пыли, облизывая сухие, потрескавшиеся губы и изнывая от жажды, Григорий Иванович Шелихов в жаркий июльский день 1792 года подъезжал к реке, направляясь к Илимску. С путешествием своим Шелихов сильно запоздал: надо было выехать еще весной, но он поджидал в Охотске приезда правителя североамериканских промыслов Деларова с докладом о делах вообще и в частности о первых шагах назначенного туда нового правителя Баранова. Только дождавшись Деларова, он смог отправиться на разведку причин исчезновения белки, улов которой в этом году составлял едва четыре-пять процентов улова предшествующего года. Это угрожало расстроить торг с Китаем через Кяхту. Прекращение его сильно било Григория Ивановича по карману.

Илимская округа изобиловала белкой. Правда, здесь во множестве водились и лисицы, хорьки, росомахи, более редкий гость – горностай и даже особо ценный черный соболь, однако Григория Ивановича на этот раз озабочивало только отсутствие белки. При длительном затоваривании другими мехами отсутствие белки в торговом ассортименте грозило большими убытками.

Созерцание унылых лысин каменистых гор, только в нижних частях опоясанных темной густой зеленью хвойных лесов, усугубляло и без того удрученное настроение Шелихова. Беспокоили и долги: отношения с Голиковым обострились из-за постоянных задержек в финансировании предприятия, в то время как неуклонно растущий размах дела требовал все большего вложения средств. Тем временем не дремали и враги и, не стесняясь, как только могли, старались подорвать кредит Шелихова. Особенно хлопотали об этом Мыльниковы, распространяя слухи о близком банкротстве раздувшегося и до сих пор удачливого их конкурента.

Сердит Шелихов был и на матушку Екатерину, отказавшую ему и Голикову в займе пятисот тысяч рублей, несмотря на сильную поддержку сибирского генерал-губернатора, президента коммерц-коллегии и благоприятное заключение ее комиссии.

Конечно, и шпага и большая золотая, украшенная брильянтами медаль хорошая награда, и ею Шелихов гордился. Но что стоили все эти отличия сами по себе, без денег?

Наконец с гиканием ямщика, подсвистыванием и оглушительным звоном бубенцов, в облаке пыли лошади вскачь понеслись по пологому спуску к реке. Еще несколько часов покойного лежания на дне широкой посудины, мягко и неслышно несущейся вниз по течению, и он будет в Илимске. Однако и в лодке не лучше, чем на мрачном берегу: влажный воздух наполнен гнусом – мошка липнет к потному лицу, не спасает и одежда.

Шелихов познакомился с Радищевым в Иркутске. Неоднократные беседы с ним о китайском торге и своих американских затеях не прошли бесследно для впечатлительного и делового купца. Радищев казался ему таким человеком, который может его понять и может увлечься его широкими замыслами. Содружество этого умеющего широко смотреть и много видеть, знающего и всесторонне образованного человека с практически сильным и полным энергии Барановым, новым правителем промысловых поселений, не раз мерещилось Шелихову как особо желанное. Ведь простые случайные промыслы превращались в постоянные, фактически автономные российские, занимавшие необъятные пространства, владения, которые, несомненно, должны вскоре перерасти чуть не в отдельное государство – есть над чем задуматься!.. Справляться с этим новым делом Шелихову было трудно, а пожалуй, и вовсе непосильно. Облик же государственных чиновников и сановников, как нравственный, так и деловой, не внушал ему никакого доверия. Эти бесчестные и честолюбивые моты легко могли только разорить любое дело, но никак не создать. А строить надо было нечто совершенно новое, небывалое...

Тянуло Шелихова к Радищеву и то, что тот оставался в самых лучших отношениях с графом Александром Романовичем Воронцовым, президентом коммерц-коллегии. Наконец, знакомство по службе Радищева с управляющим Кяхтинской таможней Вонифатьевым, с которым Шелихову постоянно приходилось иметь дело, тоже было одной из причин, заставлявших Григория Ивановича искать дружбы с опальным дворянином.

С другой стороны, и Радищев остался в восторге от этого необычного для него знакомства с волевым русским купцом-самородком из глухого Рыльска, сумевшим завоевать без войск новые земли и начавшим осваивать их природные богатства...

Лодка Шелихова обогнала большой плот с крестьянской молодежью, возвращающейся с лугов. На фоне лесов показался четырехугольник до черноты потемневшего острожного тына с башнями по углам, а за ним – новешенький дом Радищева, только что им выстроенный.

Погруженный в свои невеселые думы, хозяин дома далеко унесся от начатого философского трактата "О человеке, о его смертности и бессмертии" и, рассеянно поглядывая в окно на дремучий лес, раскинувшийся на противоположном берегу реки, не видя ни его, ни плота, ни лодки Шелихова, машинально каллиграфическим почерком выводил на полях начатой рукописи: "От Иркутска 568, от Тобольска 2 953, от Москвы 5 894... почти 6 000".

"Вишь, куда загнала напуганная матушка! – мысленно усмехнулся он. – Вот и попробуй после этого открывать царям глаза или верить их словам..."

Ни одного слова порицания или неудовольствия не вызвал сделанный им в 1773 году перевод слова "деспотизм" словом "самодержавство", да еще с примечанием, что "самодержавство есть наипротивнейшее человеческому существу состояние".

"Поняла ли она тогда мои слова или притворилась, что не верит им? продолжал он рассуждать, охваченный тяжелым раздумьем. – Конечно, притворилась. Не она ли писала генерал-прокурору Вяземскому в 1775 году, что положение помещичьих крестьян таково, что если не воспоследует генерального освобождения от несносного и жестокого ига, то, не имеющие обороны ни в законах, ни вообще нигде, они могут впасть в отчаяние и что если не пойти по пути облегчения нестерпимого положения, то такое освобождение будет взято силой, против воли правителей... Но все это – сплошное притворство, игра. И напрасно Державин утверждал, что ей "можно правду говорить". Как раз наоборот, она любит лесть, хотя бы и самую грубую".

Вспомнился змеиный взгляд допрашивавшего его Шешковского и то, как дурашливый Потемкин, фамильярно приветствуя всесильного палача, всякий раз спрашивал его: "Ну как, кнутобойствуешь, дорогой?.." Холодок отвращения пробежал по спине Радищева.

"Да взять хотя бы Тайную концеярию и пытки. Существуют они или упразднены? – спросил он себ я и ответил: – Упразднены Петром III, что и подтверждено указом Екатерины еще в 1762 году, а на самом деле... Чем же хуже екатерининская экспедиция с Шешковским во главе Тайной канцелярии или Преображенского приказа?.. Все обман..."

Из сеней донеслась громогласная речь только что поступившей в горничные ссыльной девицы с Урала.

"Никак гости?" – подумал Радищев и, поднявшись, вышел навстречу.

– Какой добрый ветер занес вас в наши края, дорогой Григорий Иванович? – оживленно заговорил он, увидев Шелихова, и сейчас же распорядился: – Катя, проводи Григория Ивановича в ту комнату, подай умыться, да самовар на стол, быстро!

Шелихов с удовольствием ополоснул холодной водой искусанное мошкарой лицо и поспешил выйти к хозяину.

– Ну, как китайский торг, открыт? – спросил гостя сгоравший от любопытства и нетерпения Радищев после беглых вопросов о Наталье Алексеевне, о детках.

– Это дело решенное, – весело ответил Шелихов, предвкушая чайное блаженство и шумно усаживаясь за стол. – Из-за него-то я и очутился здесь у тебя, Александр Николаевич, – перешел он сразу на простецкое "ты". – Мехов у меня хоть отбавляй, затоварился, а ассортимента нет, и не хватает как раз вашего товара, белки...

– А я как раз закончил исследование о китайском торге и теперь хорошо понимаю твое беличье горе, – ответил хозяин. – Охотники говорят, три года подряд неурожай кедровых орехов был, ну и сбежала белка в другие места, где посытнее... Ищи вот теперь, где она поселилась

– Я кое-что поразведал по дороге из Якутска, да хочу расспросить и здешних охотников... Без белки не обойтись... А ты говоришь, китайский торг исследовал? Наверно, для графа старался? Интересно...

После чая перешли в обширный кабинет. Густой смолистый запах свежеструганой сосны шел от высоких, чистых и гладких стен. Красивый и простой рисунок искусно подобранных досок украшал их лучше входящих в моду обоев. Еще красивее были широкие лиственные доски пола, как бы окаймленные рядом продольных прямых темных линий, ровно протянувшихся под прозрачной вощаной полировкой. Тяжелые полки по стенам сплошь уставлены книгами. Еще не разобранными журналами на европейских языках наполнены и расставленные в беспорядке только что открытые ящики. Громадный тяжелый письменный стол, накрытый зеленым сукном, и большие кожаные кресла дополняли обстановку. Кабинет бодрил легкой прохладой и свежим запахом леса.

– Однако у тебя тут уже целая библиотека, – заметил Шелихов, показывая на полки и ящики.

– Это граф Александр Романович, дай бог ему здоровья, печется обо мне. Не знаю, что и делал бы без его помощи... А теперь блаженствую: утром детей своих учу, потом сам учусь и не скучаю, хотя, признаться, боюсь, затоскую не привык я к такому одиночеству... Есть тут у меня на полке и твое "Странствование в Америку", читал... Неужто с Натальей Алексеевной ездил?

– Да, с ней, а только книгой сей, Александр Николаевич, недоволен я, ох, как недоволен!.. Издана она без моего ведома... Многого бы в ней не допустил, – с сердцем и как-то беспокойно сказал Шелихов.

Радищев с недоумением посмотрел на него и спросил:

– А как теперь идут твои американские дела?

– Что же, Александр Николаевич, идут кое-как. Вот главного управляющего нового подыскал, каргопольского купца Баранова. Смелый, крепкий и прилежный мужик, будет польза, но все-таки скажу, не то, что надо... Тебя бы туда... Дорого бы дал!.. Размахнулись бы мы с тобой, Александр Николаевич... Не упирайся, друг!

– Ну что ты, Григорий Иванович, заладил одно и то же... Ведь никак не подхожу. Ты порабощать хочешь, а я законом заклейменный враг рабства, да еще какой упорный! Я тебе там все испорчу...

– Зачем рабство? Там крепостных нет и не будет. Мне ведь тоже подневольный труд не по душе, да и невыгоден. Баранов, понимаешь ли, ни алеута, ни другого дикаря приручить не сумеет, а ты бы придумал, как сделать труд их необременительным для них самих, а для нас прибыльным.