Текст книги "Революция.com. Основы протестной инженерии"

Автор книги: Георгий Почепцов

сообщить о нарушении

Текущая страница: 25 (всего у книги 37 страниц) [доступный отрывок для чтения: 14 страниц]

Глава пятая
Виртуальные революции

Использование виртуальных объектов при смене власти

Дестабилизация системы

ВИРТУАДЬНЫЕ ОБЪЕКТЫ активно используются человечеством для целей стабилизации социальной системы. Христианство, как и любая другая религия, компенсирует неадекватность социального настоящего разного рода виртуальными конструкциями (например, вознаграждением в загробном царстве). Возникшая сегодня теория менеджмента террора (terror management theory) пытается определить механизмы, которые позволяют человеку сохранять осмысленное существование в очень сложном мире, поскольку человек, в отличие от животных, может смотреть и в будущее.

Теория менеджмента террора Дж. Гринберга и других видит основной источник тревоги у человека в страхе смерти, который может занижаться путем подключения либо к модели мира, свойственной данной культуре, либо к высокой самооценке, что блокирует мысли о смерти. Эксперименты демонстрируют, что люди, обладающие высокой самооценкой, менее болезненно реагируют на раздражители, связанные со смертью. Напоминание людям об их смертности должно в ответ порождать потребность в самооценке и подключении к культурной модели мира.

Культура как социальная конструкция способствует максимализации стабильности данного варианта мира, поскольку начинают действовать следующие правила:

• культурные модели мира дают человеку значение и стабильность в рамках нестабильного и непредсказуемого мира;

• культура дает человеку чувство ценности и самооценки, если он следует правилам, свойственным данному обществу;

• культурные модели предоставляют символическое бессмертие (в детях, книгах, результатах труда и так далее).

Один из авторов этой теории Шелдон Соломон в интервью журналу Psychology Today объясняет реагирование на носителей других культурных образцов [1]: «Теория менеджмента террора занимается и тем, почему людям тяжело быть с теми, кто является другим. Если культура выполняет функцию отрицания смерти, то люди, являющиеся другими по культурной традиции, подрывают нашу защиту против страха смерти. Мы отделяем эту группу как исчадие ада. Наиболее мягкой формой становится занижение угрозы, исходящей от альтернативной картины мира. Мы также можем попытаться убедить других отказаться от своих идей и принять наши, как это делают миссионеры. Наиболее бесчувственно мы можем убить культурно отличных, чтобы доказать, что наш путь является самым сильным. Для радикального ислама, представленного Усамой бен Ладеном, Запад является злом и должен быть уничтожен. С другой стороны президент Джордж Буш объявил этот конфликт крестовым походом, определяя, что наш бог лучше, чем их».

Интересно, что это культурное столкновение один в один напоминает столкновение между Советским Союзом и США времен холодной войны, когда одна сторона видела возможность своего развития только в направлении уничтожения таких же возможностей для другой стороны. Если Рональд Рейган говорил об «империи зла», то с советской стороны мы четко знали об «оскале американских империалистов», они же «поджигатели войны». Справедливость своей собственной позиции обе стороны никак не подвергали сомнению.

Мощные пропагандистские системы Советского Союза или Китая демонстрируют процессы стабилизации через виртуализацию, когда тиражируются виртуальные образцы правильного поведения и героики. В качестве «мягкой силы» практически то же самое делает западная система, направленная на порождение и удержание своей собственной модели мира. При этом обладая самыми мощными на сегодня «машинами» по порождению картины мира с помощью массовой культуры, США имеют возможность распространять свою картину мира далеко за своими пределами. Американская массовая культура реально вытесняет любую другую.

Не менее активно виртуальные объекты используются для целей дестабилизации системы. Дестабилизация как процесс не получает пока достаточного объема исследовательского внимания. Так, Владимир Серебрянников подчеркивает: «Теория социального взрыва достаточно слабо разработана, особенно что касается современного периода» [2].

Лариса Никовская видит схему развертывания социального взрыва в следующем виде [2]:

• нарастание трудностей, которое приводит к ситуации, когда становится невозможным одновременное противодействие натиску нуждающихся в решении проблем;

• выход из строя существующего механизма согласования и принятия решений;

• потеря многими людьми и организациями способности действовать в соответствии со своими целями и функциями.

Все эти характеристики напоминают постепенное нарастание хаоса, который затем может вылиться в существенные социальные изменения.

Интересно, что Игорь Пантин связывает социальный взрыв не столько с экономическими или социальными условиями, как с психологической детерминантой: «Социальный взрыв связан с характером переживаний массой населения изменений, новых ситуаций, трудностей, с характером реакции на них» [2]. Он подчеркивает, что год французской революции был самым благополучным в экономическом отношении, хлебные затруднения в России были уже в 1 916 году. Виртуальная составляющая несомненно опирается на вышеотмеченную психологическую детерминанту.

Вводимые в случае дестабилизации виртуальные объекты направлены на точки уязвимости имеющейся социальной системы, например, для власти это будет подрыв доверия к ней, для военных – умение вести войну, для милиции – бороться с преступностью.

Исследователи отмечают сочетание трех параметров, характерных для протестных движений [3. – С. 4]:

• нахождение вне процессов принятия решений;

• требование существенных социальных изменений;

• сопротивление требует более чем просто дискурсивных методов убеждения.

В результате соответствующей ресурсной поддержки введенных виртуальных объектов образуется несоответствие: виртуальное пространство начинает стремительно меняться, в то время как реальное пространство движется со старой скоростью. Это несовпадение является главным источником «слома» системы, если ей не удается замедлить скорость изменений виртуального пространства. Но одновременно, как показывает опыт бывшего Советского Союза, это замедление, например, путем введения того или иного варианта цензуры носит лишь временный характер, поскольку сегодняшнее глобальное общество может «простреливаться» со всех сторон, независимо от уровней защиты его виртуального пространства.

Виртуальные дестабилизаторы включают в себя определенный набор обязательных характеристик, что продемонстрировали очень активно события времен гласности и перестройки. Эта модель виртуальной революции обязательно включала следующие компоненты:

• жертва (при этом она может быть как индивидуальной, так и коллективной, например, использование саперных лопаток в Тбилиси);

• массовость и зрелищность протеста (обычно народные волнения предполагают «стирание» старых правил и возможность создания новых, протест должен быть зрелищным типа палаток голодающих на Крещатике в Киеве, чтобы это могло снимать телевидение);

• обязательность молодежного (студенческого) участия, поскольку они не только символизируют будущее, но и более легки на подъем, не связаны социальными условностями, а также проживают компактно в общежитиях, поэтому с ними легче работать агитаторам;

• включенность международных информационных потоков для обратной циркуляции в страну и создания соответствующего международного давления;

• наличие зрителя, без которого все эти действия не имеют смысла, у зрителя же начинает разрушаться имеющаяся модель мира, что, вероятно, и является главной целью подобных действий;

• определенная временная зависимость, поскольку привыкание к ситуации снимает ее «горящий» характер, с другой стороны, например, в Ираке американские специалисты видели опасность в возникновении «идеологии сопротивления» [4].

Модель смены власти тогда выглядит как создание прецедента массовых волнений, которые могут представлять достаточно зрелищное мероприятие, пригодное под стандарты телевидения. Власть, изображая спокойствие, рано или поздно не выдерживает и срывается, пытаясь убрать беспорядки с улицы. При этом возникает жертва (жертвы). Это могут быть не только случайные смерти, но и аресты, которые также носят символический характер, создавая необходимый ореол мученичества, что резко усиливает символический характер происходящего, напрямую воздействуя на виртуальное пространство.

Мы говорим о существенной виртуальной составляющей во всех этих случаях, поскольку обе стороны, власть и протестующие, сражаются в первую очередь в виртуальном пространстве, пытаясь обеспечить себе победу именно там. Сидящие в палатке студенты не могут рассматриваться в физической реальности как бойцы, но они являются бойцами виртуальной реальности, создавая образы борцов с режимом (преступным, коррупционным и так далее). Также все пять вышеотмеченных параметров носят четко выраженный виртуальный характер. Они как бы созданы под виртуальную раскрутку, под удержание постоянного напряжения, под освещение в СМИ. Создается как бы принципиально незавершенная виртуальная конструкция, завершением которой может быть только смена власти. Последней реализацией такого рода стала Грузия, которая даже обозначалась виртуально как революция роз. Протестная стихия легитимизировала захват власти новыми игроками. Седой Лис Эдуард Шеварднадзе, кстати, столь же виртуальный из-за своей максимальной неоднозначности, как и вся ситуация переворота, не решился на сопротивление.

Типичной моделью такого виртуального «взрыва», за которым следует «взрыв» социальный, можно считать следующую цепочку событий (см. рис. 44).

Рис. 44. Модель виртуального взрыва

Европа

Интересно, что такая цепочка сразу виртуализируется так, чтобы сразу отмести подозрения в насильственной смене власти. Вспомним названия: бархатная революция (Прага), революция роз (Тбилиси). Ничто плохое не может называться столь красиво. Революция же веников в Армении в 2004 году уже не удалась, да и название как-то подгуляло.

В Армении в марше протеста 12 апреля 2004 года приняли участие, по оценкам полиции, 6–8 тысяч человек, по оценкам оппозиции – 50 тысяч. Ночью призывы к смешению президента перемежались концертными выступлениями. В два часа ночи полиция применила водометы, наутро были произведены аресты представителей оппозиционных партий [5]. Однако это был не первый митинг, их была целая серия, начиная с 1 марта. В этом случае, в отличие от Тбилиси, власть сохранила свои позиции.

Виртуальный «взрыв», ведущий к последующей реальной смене власти, строится по модели, сходной с той, по которой вводятся и закрепляются новые представления в тоталитарных сектах. Там присутствует три процесса:

• «размораживание» старых представлений;

• введение новых представлений;

• «замораживание» новых представлений.

Теперь посмотрим, как действуют митинг или демонстрация. Они направлены на создание контекста, максимальным образом способствующего виртуальной «ломке». Перечислим некоторые принципиальные моменты такого рода введения конфликтующих с доминирующими на данный момент ментальными конструкциями:

• маргинальная или запрещенная ранее точка зрения обретает публичность, что переводит ее в иной статус;

• митинг и демонстрация направлены на анонимизацию каждого участника, что делает для него возможным те типы поведения, которые он не практиковал ранее;

• митинг или демонстрация создают ситуацию физического контакта, который невозможен в обычной жизни;

• в случае применения силы против демонстрантов возникает еще более объединяющее «мы» против «них»;

• возникающая стрессовая ситуация «намертво» закрепляет вводимую информацию;

• в рамках митинга / демонстрации вводимая точка зрения никогда не опровергается.

Все это создает благоприятные возможности для интенсивного манипулятивного воздействия со стороны организаторов митинга / демонстрации.

Грузия-2003 и Армения-2004 обладали общими параметрами в виде низкого жизненного уровня и малой численности населения, когда даже без СМИ любая информация может распространяться без ограничений. Кстати, в однотипной модели лишения власти Слободана Милошевича протестующие оставили вне забастовок, которые тогда охватили очень многое, кафе, которые, вероятно, могли служить определенными коммуникативными ретрансляторами. Возможным ответом на разные результаты в Тбилиси и Ереване является наличие / отсутствие давления извне, а также потеря внутренней «энергетики» самим Шеварднадзе, который слишком давно находился у власти. Дополнительно к этому могла сыграть свою роль и большая/меньшая близость к России, поскольку в последнее время с ним у России не всегда были хорошие отношения.

В принципе и виртуальная война, и виртуальная революция требуют не одного, а целого набора сообщений, поскольку разные целевые группы должны получить то, что требуется именно им. Е. Месснер писал: «Агитация во время войны должна быть двуличной: одна полуправда для своих, другая – для противника. Но и двуличия мало – требуется, так сказать, многоличие: для каждого уровня сознания, для каждой категории нравов, склонностей, интересов – особая логика, искренность или лукавство, умственность или сентиментальность» [6. – С. 115]. Это содержательные отличия, но не меньшее разнообразие имеется и в вариантах каналов коммуникации, которые должны доставить выбранное сообщение до целевой аудитории.

В этом плане интересно мнение министра обороны США Доналда Рамсфельда, высказанное им на встрече с редакторами газет, что следует готовить специалистов по разным регионам со знанием языка и культуры, что их следует вознаграждать за это знание, а не наказывать, поскольку это определенное отклонение от нормальной армейской карьеры [7]. Здесь значимо это замечание о снятии сопротивления военной среды для такого типа специалиста.

Все вышесказанное позволяет сформулировать определенное правило виртуализации. Виртуальный объект может усилить свою воздействующую силу, если он строится, учитывая модель воздействия, наиболее эффективную для данной целевой аудитории, поскольку тогда он не меняет имеющуюся картину мира аудитории, а, наоборот, опирается на нее. Степень сопротивления такому объекту будет резко меньше.

Мы можем рассмотреть вышеназванные параметры виртуальной революции на нескольких вариантах смены власти: двух удачных (Чехословакия и Румыния) и одном неудачном (Китай). Мы построим наше изложение по одному пути, отталкиваясь от жертвы как ключевого элемента, задающего главный элемент сюжетности, легитимизирующей смену власти. Более точно следует сказать, что смена власти легитимизируется предварительной виртуальной частью, обвиняющей власть. Жертва, скорее всего, лишает власть права на защиту, тем самым выступая в роли своеобразного блокиратора дальнейших действий с ее стороны.

В Чехословакии жертвой стал студент Мартин Шмид, убитый в результате применения силы полицией при разгоне демонстраций. Эти протесты проходили в Праге 1 7 ноября 1989 года. Однако ключевое событие оказалось постановочным. Студент не только реально не погиб, но даже оказался сотрудником секретной полиции [8]. Сама секретная полиция организовала эти протесты, чтобы заставить уйти с политической арены коммунистическое руководство страны.

Жертва оказалась вмонтированной в студенческие протесты, закрывая возможность для власти выйти на новые варианты борьбы с демонстрациями. Жертва выступает в роли определенного блокиратора таких будущих действий. В символической (виртуальной) плоскости это становится закреплением вводимой виртуальной конструкции, например, обозначения власти как «диктаторского режима», который не способен на демократизацию.

В Румынии на роль жертвы попал венгерский проповедник Ласло Текеш, арест которого сдетонировал события в Тимишоаре. Священника часто посещал второй секретарь американского посольства США в Бухаресте Денис Керри [9]. Фильм немецких документалистов «Шах и мат» и последующее обсуждение его в венгерской и румынской печати показали, что в данном случае работали совместно американские и советские спецслужбы, поскольку обучение происходило в лагерях на территории Венгрии.

Было подготовлено несколько десятков тысяч «профессиональных протестующих», борьба с демонстрантами на следующем витке парализовала власть. Николае Чаушеску профессионально «спасают» навстречу его гибели. Спасают те, которые его тут же расстреливают.

При этом власть в Тимишоаре действует неадекватно, отказываясь даже просто принять требования манифестантов. Все это закрепляет представление о власти как о «диктаторском режиме», поскольку власть всеми силами демонстрировала закрытость.

Китай

Китайские события стали предостережением для Михаила Горбачева, как заявлял Андрей Грачев, цитируемый историком холодной войны М. Уолкером [10]. В 2004 году отмечалась пятнадцатилетняя годовщина этих событий. При этом и сегодня китайские власти защищают правильность принятых тогда решений, хотя отрицают разумность культурной революции 1966–1976 годов [11]. Их аргументация лежит в области необходимости сохранения стабильности.

Китайские события 1989 года, вероятно, оказались исключением из правил по двум причинам:

• они получили сверхмощное освещение, поскольку на тот момент в Пекине собралось большое число журналистов в преддверии визита Михаила Горбачева;

• студенты сначала находились на площади законно (или почти законно) в связи со смертью 15 апреля партфункционера, бывшего генсека Ху Яобана.

18 апреля, через три дня после смерти Ху Яобана, студенты движутся к центру Пекина, 20 апреля власти впервые применяют силу, чтобы отогнать студентов от правительственной резиденции. 22 апреля проходят похороны, студенты передают петицию, требуя встречи с премьером государственного совета Ли Пэном. 15–18 мая состоялся визит Горбачева. Ло этого на площади разбивается палаточный городок, 13 мая несколько сотен студентов начали голодовку. 20 мая в некоторых районах Пекина вводится военное положение.

30 мая на площади Тяньаньмынь студенты воздвигают десятиметровую статую «богини демократии». 4 июня ночью войска разгоняют студентов, очишая площадь, в том числе с применением огнестрельного оружия.

По сути, Китай впервые столкнулся с неуправляемой ситуацией, которая активно освещалась мировыми СМИ. Все это происходило на фоне борьбы за власть в самой Коммунистической партии Китая.

В результате с 28 апреля газеты, телевидение и радио стали отражать то, что происходило на площади, чего не было до этого. 10-часовая студенческая демонстрация 27 апреля почти не освещалась [12. – С. 9].

4 мая является юбилейной датой в Китае, связанной с движением 1919 года, поэтому студенческие демонстрации в этот день привлекли много зрителей. Впервые к демонстрантам присоединились журналисты со своими собственными лозунгами. Они требовали права «говорить правду». Выход на улицу журналистов способствовал привлечению к этим протестам интеллигенции.

Уроки освещения событий в Пекине повлияли на последующее освещение событий в Восточной Европе, Персидском заливе и Советском Союзе [1 3. – С. 5]. Например, американские медиа обращались за интерпретацией событий к китайским студентам, проживающим в США [1 3. – С. 70].

Следует признать значимую роль в развитии событий как самих студенческих выступлений, так и их освещения, то есть роль информационного и виртуального пространств была не менее значимой, чем роль событий реального пространства. С 28 апреля по 20 мая – время введения военного положения – пресса публиковала достаточно много статей о студенческом движении и его требованиях. Можно сделать следующий вывод: освещение становится неотъемлемым элементом самого события. Нет освещения – нет и самого события. Тут действует видоизмененное правило Иосифа Сталина: вместо великой мысли «не важно, как голосуют, важно, как считают» начинает действовать другая великая мысль – «не важно, как делают, важно, как освещают».

17 и 18 мая на улицы Пекина вышли уже миллионные демонстрации в поддержку студентов. И к управлению ситуацией приходят сторонники жесткой линии. Ситуация завершается введением военного положения, постепенно восстанавливающего статус-кво. Произошла не смена системы, а перегруппировка властной элиты, позволившая путем применения насилия сохранить власть.

Студенческие демонстрации являются типичными для такого рода социальных смен. Они были в Германии, Иране, Гаити, Украине, если вспомнить только небольшую часть из них. Студенты вообще символизируют новую виртуальную картинку, поскольку уже по определению являются представителями будущего. Одновременно они являются представителями всех общественных классов, тем самым гальванизируя все общество. Любые их действия всегда будут привлекать внимание. Такое центральное положение студенчества всегда может попадать в резонанс со всем обществом.