Текст книги "Под псевдонимом Ксанти"
Автор книги: Георгий Черчесов
сообщить о нарушении
Текущая страница: 8 (всего у книги 15 страниц)
– Братья! Ни с места! – зарычал Педро. – Педро вас не даст в обиду! – И обратился к Дурутти: – Они пристрелялись к нам. Я поднял эту каску на штык, и она сразу была продырявлена пулей. Смотри. – Он сунул в дырку палец и покрутил каской над головой. – Кто желает получить пулю, пусть возвращается. Но не сегодня, так завтра каждого продырявят, как эту каску.
Дурутти зло прокричал Педро:
– Это ты, сволочь, сагитировал их! Ты?
– Не я – каска! – усмехнулся Педро и, показав рукой на анархистов, заявил: – Люди говорят, Дурутти, что ты заодно с коммунистами.
– Я против фашизма! – отрезал Дурутти.
– Ты забыл, что коммунисты тоже наши враги.
– Правильно! – закричали в толпе.
– Пусть коммунисты и фашисты убивают друг друга!
– Свободу всем!
Дурутти вслушался в шум и крики, и на душе у него стало муторно. И он, рванув на груди куртку, закричал:
– Анархисты, мне стыдно за вас! Стыдно! Разве вы не видите, что весь Мадрид живет боями! Что все силы направлены на оборону города? Разве вы не видели, как танки с советскими добровольцами шли на правом фланге в контратаку, помогая нам отбивать врага? Фашистских танков было впятеро больше, но русские не испугались их, они таранили их в лоб. Мы все видели, как четыре танка загорелись, но из них никто не вылез. Русские оставались внутри, в этих горящих гробах, и вели огонь до тех пор, пока заживо не сгорели. И на других участках обороны так же жарко, как и у нас. И вдруг мы покидаем позиции! Мы анархисты, люди свободы! Мне стыдно! Там гибнут тысячи людей, а мы уходим в тыл. Мы оголяем самый ответственный участок фронта! Мы тем самым поможем фашистам ворваться в город, расстреливать детей, распинать женщин… Нельзя так! Братья! За мной, анархисты! За мной! На позицию! Или мы займем сейчас наши траншеи… Или… – Он задыхался от отчаяния и гнева. – Или расстреляйте меня! Сейчас! Здесь! Стреляйте в командира предателей! Ну! – Он был искренен и грозен в своем требовании.
– Что ты говоришь, Дурутти? – ахнул кто-то в толпе. Бойцы умолкли, еще мгновение – и их настроение изменится. И тогда Педро шагнул вперед, к Дурутти, и закричал ему в лицо, подымая пистолет:
– Ты жалеешь коммунистов? А нас тебе не жаль? Ты предал анархистов! Смерть тебе! – и он выстрелил пять раз в комбрига.
Дурутти упал, Педро пустил в него еще одну пулю… Толпа шарахнулась в сторону и затихла. Педро, деловито сунув пистолет за пояс, крикнул:
– Да здравствует анархия! Смерть предателю! Анархисты! Слушайте своего командира! Я приказываю идти в тыл! Пусть позицию защищают коммунисты! Пошли!
…Машину, в которой Хаджумар возвращался из штаба революционных сил в расположение бригады, обстреляли с высоты, которую должен был занимать батальон Педро. Обстреляли из пулемета той системы, что в бригаде не было. Что же произошло? Хаджумар увидел в поле редкую цепочку анархистов, ведущих стрельбу по высоте, выскочил из машины и перебежками достиг их. Ему навстречу бросились Гарсиа и Аугусто, залегли рядом с ним.
– Что случилось?. – спросил Ксанти с тревогой.
– Они убили его! – сказал Гарсиа.
– Кого? – ужаснулся Хаджумар, сразу же поняв, о ком говорил Гарсиа.
– Твой друг Дурутти убит. Убит. В него стрелял Педро… Выслушав, как и что произошло, советник с болью спросил:
– Где лежит Дурутти?
– Мы его вынесли вон за тот бугор, – кивнул назад Аугусто.
– Проводите меня, – приказал им Хаджумар. Дурутти лежал на плаще. Хаджумар приподнял голову комбрига и с радостью и надеждой увидел, что глаза друга открылись. И не просто открылись, но и узнали советника Ксанти!
– Ты жив! – обрадовался Хаджумар и обернулся к Лине: – Скорее врача!
Дурутти, казалось, усмехнулся – горько и благодарно за заботу, с трудом произнес:
– Не надо… Они подвели нас. Ксанти, брат мой… – и еще одну фразу он успел произнести, причем прошептал он ее так, будто убеждал себя: – Ты прав, амиго, нельзя, чтоб анархия была свободой убийств…
Потом была бешеная гонка на машине. Спокойный, уравновешенный камарада советник был бледен и взбешен. Лина с удивлением заметила слезы на глазах этого далеко не нежного человека. Она его видела в бою, жестоко орудующим штыком, она видела его на мосту, когда он снимал часового, она видела его безрассудство, когда он встал у ярко освещенного окна, зная, что сейчас франкисты откроют огонь по нему. И все эти поступки были так похожи на него. А вот теперь она видит слезы, бегущие по его щекам… Значит, он в душе своей мягок, только обстоятельства заставляют его быть суровым…
Они догнали батальон Педро возле парка. Анархисты узнали военного советника комбрига и изумленно уставились на него. Глаза Педро сощурились в гневе, рука его потянулась к пистолету. Хаджумар не стал дожидаться, когда остановится машина. Спрыгнув на ходу, он встал перед бойцами, широко расставив ноги.
– Вы должны возвратиться на позицию! – сказал он и повторил теперь уже по-испански: – Вы должны возвратиться на высоту!
– Один уже пробовал нас заставить! – угрожающе приблизился к советнику Педро.
Хаджумар как бы нехотя протянул руку к кобуре, стал ее расстегивать. Педро выхватил пистолет из-за пояса, закричал:
– Смерть коммунисту! Да здравствует анархия!
Два выстрела раздались одновременно. Но если пуля Педро прошла мимо, то пуля из пистолета советника опрокинула Педро навзничь на землю. Один из анархистов – взлохмаченный детина – ахнул, бросился к Хаджумару, направил на него винтовку. Но Гарсиа, выскочив из машины, приставил свой штык к груди этого анархиста:
– Полегче, друг!
– Что же вы, анархисты?! – раздался вопль взлохмаченного.
– Молчи, стерва! – оборвал его Аугусто.
Хаджумар отвел дуло винтовки анархиста от себя, тихо спросил:
– Кто еще хочет предать дело революции?
– Братцы!.. – закричал Гарсиа.
И тут заговорила Лина:
– Эй, испанцы! К вам обращается женщина! Я видела разных испанцев: красавцев и уродов, стройных и коротышек, стариков и юнцов. Все они были мужчины. Я поверила, что испанцы сплошь храбрецы. А теперь – не верю! Я вам бросаю в лицо: «ТРУСЫ!..»
– Они не трусы, – возразил Хаджумар. – Их подвел предатель Педро. Сейчас важно возвратить высоту. С нее окраина города как на ладони.
– Как это сделать? – развел руками Аугусто.
– Я знаю как… – сказал камарада советник и привычно, как это бывало не раз, приказал: – Подтянуться, выстроиться и привести оружие в боевой порядок.
…Вот когда понадобилось его хорошее знание подземных коммуникаций Мадрида, вот когда сработал мощный заряд взрывчатки, что был предусмотрительно заложен в том крыле подземного туннеля, что выходил в тыл университетского городка.
Глава 6
В последующие месяцы Ксанти был советником в четырнадцатом интернациональном корпусе, о котором много говорили, но мало кто знал, чем он занимается. Направляя Ксанти туда, Корзин сказал: «Не мне тебе говорить, как могут облегчить оборону столицы удачно действующие диверсионные группы в тылу франкистов. В корпусе горячие, но неопытные люди. Тебе следует сегодня же приступить к делу». «Вы сказали, что группы малоопытны, – ответил Хаджумар. – Учить на словах? Малоубедительно. Придется и мне ходить в тыл франкистов… Обещаю, что это будет не так часто…» «Ты так говоришь, будто, направляясь в тыл врага, заранее заказал пропуск на возврат оттуда, – горько усмехнулся Корзин. – Хотел бы, чтоб так было… Но понимаю тебя. Видимо, не обойтись без того, чтоб самому не возглавить группу. Изредка!» – предупредил он.
Изредка… Как это понять? Раз в полгода? Или раз в неделю? По мнению Хаджумара, изредка – это означало, что уж, во всяком случае, первую вылазку в тыл врага вновь созданной группы должен возглавить он сам, чтобы наглядно показать новичкам, как следует действовать в той или иной ситуации, чтобы вложить в души людей уверенность в своих силах и дерзость в помыслах. Он комплектовал группы, обучал их, определял объекты и тщательно разрабатывал диверсии, – а сам с нетерпением дожидался того дня, когда можно будет отправиться через линию фронта.
Довольно скоро франкистам стало известно, кто руководит диверсионной и партизанской деятельностью. Более того, они знали, что полковник Ксанти сам наведывается к ним в гости. И началась охота за ним. Но он был неуловим, и диверсии, одна смелее другой, совершались все чаще и чаще. Хаджумар уходил в тыл врага с группой отчаянных храбрецов, и каждый километр пути рождал новые легенды.
И нападение на фашистский аэродром под Талаверой Ксанти возглавил сам. Первая часть операции прошла успей] но. Убедившись, что все самолеты охвачены ярким пламенем, точно заспорили, который быстрее сгорит, бойцы спешно пересекали поле, стремясь поскорее углубиться в лес. По дороге, проходящей по плантации маиса, показалась машина с фашистской охраной.
– Ложись! – приказал Хаджумар.
Группа залегла. Машина промчалась бы мимо них к аэродрому, где раздавались пулеметные очереди – лихорадочные, на авось, если бы не Том, американский доброволец. Упоенный победой, он не желал пропускать мимо себя легкую добычу и, ослушавшись приказа, приподнялся и с криком: «Вот вам!» – бросил гранату в грузовик. Но граната не взорвалась. Машина затормозила, из кузова посыпались фашисты, на ходу открывая огонь. Пришлось принимать бой. И тут показались еще две машины с охраной. Подкрепление высыпало на поле и цепью стало обходить группу.
– Всем отходить, перебежками! – приказал Хаджумар и, подхватив ручной пулемет у Гарсиа, дал очередь по цепи, заставив фашистов залечь. – И тебе отходить! – закричал камарада советник, видя, что Гарсиа пристроился рядом с ним на земле. – Это приказ!
Гарсиа нехотя сделал бросок в сторону леса, догоняя группу. Фашисты попытались пересечь бойцам путь. Но пулемет Хаджумара заставил их вновь прижаться к земле. Оглянувшись, камарада советник увидел, что группа почти у зарослей. Он вскочил, перебежал несколько шагов, отступая к лесу, и опять залег за пулемет. Он трижды повторял свой маневр, пока наконец группа не скрылась за деревьями. Теперь фашисты вели огонь только по нему. Предательское зарево аэродрома освещало все поле. Хаджумар сделал еще один бросок, и в это время пули впились ему в ногу и бок… Он упал, дал длинную очередь. И тут пулемет захлебнулся – кончилась лента… А до леса оставалось метров пятнадцать… Не добежать… Хаджумар вытащил пистолет… Жаль, что все так заканчивается… Жаль и обидно, что гибнет из-за недисциплинированности одного из бойцов… Жаль… Он знал, сколько патронов в пистолете… Он мог еще сделать шесть выстрелов по врагам. И он стал целиться и нажимал на курок, только убедившись, что цель будет поражена. На пятом выстреле он услышал позади себя шаги. Метрах в трех от него шлепнулась на землю неуклюжая фигура Аугусто.
– Ты почему возвратился?! – закричал он ему. – Команда была отходить!
– У тебя больше нет патронов, я догадался, – оправдывался Аугусто. – Теперь мой пулемет будет их сдерживать. – Он нажал на гашетку, и Хаджумар убедился, что занятия на стрельбище пошли ему впрок: прицельный огонь заставил залечь осмелевших было фашистов.
– Будем отходить, попеременно делая броски, – сказал камарада советник и, когда Аугусто вновь нажал на гашетку, сделал бросок к лесу… Он думал, что пробежит метров десять, но раненая нога не слушалась его, подвернулась, и он упал недалеко, у чащи деревьев. Боль туманила глаза…
Гарсиа бросился к нему, приподнял, потащил в заросли.
– Погоди! – приказал Хаджумар. – Ложись! – И закричал Аугусто: – Отходи, Аугусто!..
Но тот только махнул рукой, предлагая им скорее углубиться в чащу.
– Аугусто! – грозно закричал камарада советник. – Отходить!
Пулемет Аугусто умолк, испанец повернул к нему голову:
– Всем не уйти!
– Я тебе приказываю! – Хаджумар поморщился от боли.
– Скорее уходите! – Аугусто отказывался выполнять приказ – впервые! – Я прикрою вас. Иначе все погибнем…
Хаджумар понимал, что только так можно уйти от преследования. Он сам взялся прикрыть огнем отход товарищей. Но его ранило, и не стало патронов, и теперь выходит, что Аугусто перехватил то, что было предназначено ему, Хаджумару.
– У меня еще есть гранаты! – закричал Аугусто. – Уходите! Фашисты у меня в долгу!
– Эй, Аугусто, я твой командир, приказываю тебе отходить! – приподнял голову Хаджумар, и тут еще один удар пули, на этот раз в плечо, опрокинул его навзничь. Он потерял сознание.
* * *
Обратный путь группа рассчитывала преодолеть за двенадцать часов. Но теперь, постоянно чувствуя погоню, боясь наткнуться на засаду, добиралась до фронта кружным путем. Том, нарушив главный закон диверсантов: никаких отсебятин, чувствовал свою вину. Всячески желая оправдаться, он говорил о своей ненависти к фашистам, брал на себя самую тяжкую обязанность – идти впереди, чтоб проверить, нет ли засады. Он подолгу не отпускал древко самодельных носилок, на которых бойцы несли раненого командира. Когда Ксанти пришел в себя через несколько часов, Том облегченно вздохнул. Советник усилием воли заставил себя всмотреться в карту, наметил маршрут и опять впал в небытие.
Команду взял на себя Гарсиа. Он был молод, но все знали, что он был принят в корпус по рекомендации Ксанти, и безропотно подчинялись его приказам. А он, памятуя науку, которую в деле преподал ему учитель, действовал осторожно, стараясь предвидеть любую неожиданность.
В Мадриде их уже не ждали, когда вдруг разнеслась весть, что они пересекли линию фронта. Советник не разрешил везти себя в госпиталь, потребовал, чтобы его доставили в расположение корпуса. К машине, остановившейся у проходной, первой бросилась Лина, обхватила руками носилки, на которых лежал Хаджумар. Сделали операцию, извлекли пули. Лина села у кровати с таким видом, что все поняли: она покинет больницу только вместе с Ксанти.
Придя в себя, он увидел, что она плачет.
– Ты чего? – едва слышно спросил он.
– Ничего. – Она едва улыбнулась сквозь слезы, прижала его ладони к своим губам, стыдливо призналась: – Думала, что больше не увижу тебя… – Вытащила из сумки газету, развернула ее и показала Хаджумару: – Вот, смотри, что о тебе писали фашисты… «Известный диверсант полковник Ксанти убит вчера при попытке нападения на аэродром под Талаверой. Вся его группа уничтожена. Один из диверсантов, Аугусто, казнен».
Погиб Аугусто… Хаджумар закрыл глаза.
– Как доставили к нам эту газетенку, я чуть с ума не сошла, – рассказала Лина. – Ты мертв! Не верилось! Я ждала тебя. И вот чудо свершилось. – Она упрекнула его: – Почему ты не разрешил, чтобы тебя сразу положили в прифронтовой госпиталь? Ведь каждая секунда была дорога!
– Лечь в абы какой госпиталь? – прошептал непослушными губами Хаджумар. – Человек только в сознании контролирует, на каком языке надо говорить.
– Тобой заинтересовался известный писатель. – Эрнест Хемингуэй. Он хочет писать о тебе… Расспрашивал, какой ты был. – Она спохватилась. – Он тоже читал эту газету фашистов, поэтому и говорил о тебе в прошедшем времени.
– Как ты его назвала? – спросил Хаджумар.
– Ты не знаешь его? – удивилась она.
– Я обязан его знать? – в ответ удивился он.
– Но он же еще при жизни стал классиком!
– Поправлюсь, закончим войну – почитаем, – сдался Хаджумар. – Сейчас времени нет… Что говорят врачи, долго мне валяться здесь?
– Считают, что тебя выручил твой могучий организм. Удивляются, как не началась гангрена…
Через четыре дня он потребовал, чтобы к нему допускали руководителей групп. Врачи пришли в ужас, но камарада советник заявил, что в противном случае он немедленно покинет госпиталь. И палата стала своеобразным штабом четырнадцатого корпуса. Здесь обсуждали будущие операции, здесь разрабатывались пути подхода и проникновения на объекты, здесь проверялась готовность группы к неожиданным ситуациям, которыми так полны будни разведчиков и диверсантов.
Свое выздоровление Хаджумар решил отметить налетом на аэродром в Севилье.
– Там базируется «Кондор», – сказал он. – У меня продуман план, как уничтожить самолеты.
– Не повторяешься ли ты? – засомневался Корзин, который понимал, что теперь фашисты особенно бдительны на аэродромах.
– Этот план совершенно не похож на прежние. – Хаджумар весело посмотрел на начальника. – И к тому же должен же я дать знать фашистам, что они рано меня похоронили!
…План был дерзок до поразительности. Команда была разбита на несколько частей, и каждая атаковала впрямую заранее определенные группы самолетов. Успех был колоссальный. Семнадцать первоклассных самолетов «Кондора» сгорели, были уничтожены летчики и обслуживающий персонал.
И опять зачастила в сводках фашистских сообщений фамилия полковника Ксанти.
…Хаджумар возвращался в отель «Флорида». Странный он был жилец: комната за ним была закреплена, но он неделями не появлялся в отеле. Если не отправлялся в тыл врага, то дела задерживали его в штабе корпуса на всю ночь, и он спал на диване, специально для него втиснутом в кабинет. В фойе отеля Хаджумар увидел Кольцова, который оживленно беседовал со здоровяком бородачом. Соблюдая конспирацию, Хаджумар хотел пройти мимо, даже не кивнув Кольцову, но тот сам обратился к нему на испанском языке и представил его бородачу:
– Познакомьтесь: это македонский продавец апельсинов, сеньор Ксанти.
Бородач вздрогнул всем телом и повернулся к Хаджумару, ухватился обеими руками за его ладонь, весело прокричал:
– Я давно желаю познакомиться с вами! Я не только знаю, в каком вы номере живете. Я подкупил вашего портье, и он мне обещал тотчас же сообщить, как вы окажетесь в своем номере. Пусть этот факт станет вам доказательством моего большого интереса к вам…
Он говорил горячо, но с каждой фразой Хаджумар все больше хмурился. Отчего у этого здоровяка такой большой интерес к его персоне?
– И не хмурьтесь, и не удивляйтесь, вы сами в этом виноваты. Ваши подвиги там, за линией фронта, не дают мне покоя. Впрочем, вы мне доставили и серьезное огорчение.
– Каким образом? – спросил по-испански камарада советник.
– Зачем вы выпроводили моего друга Тома – американца – из диверсионной группы? Чем он не удовлетворяет вас?
– Уже хотя бы тем, что он вам об этом сообщил! – резко ответил Хаджумар. – Оставайся он в корпусе, я бы только за этот факт отправил его ко всем чертям!
Писатель развел руками, озадаченно поглядел на Кольцова, с удовольствием слушавшего их беседу. Хаджумар повернулся к Кольцову, собираясь попрощаться. Но писатель схватил Хаджумара за рукав и заявил:
– Вы должны мне выделить вечерок для дачи интервью. Я напишу о вас, и газеты перепечатают мой материал.
– У меня нет времени для разговоров.
И тут вмешался Кольцов:
– Ну, почему вам, камарада советник, не найти вечерок для беседы со знаменитым писателем Эрнестом Хемингуэем? Эта статья на пользу республике. Пусть во всех странах знают, какие люди прибыли на помощь Испании и как они сражаются… – По его голосу Хаджумар ронял, что нельзя отказывать большому писателю…
– Может быть, на той неделе, – покачал головой камарада советник. – Сейчас я исчезну на несколько дней.
– Понятно, – кивнул писатель. – Буду ждать.
* * *
То были два странных вечера. Очень странных. Хемингуэй нетерпеливо раскладывал на столе блокнот и десятка два тонко наточенных карандашей.
– Вы что, собираетесь всю ночь здесь просидеть? – кивнув на карандаши, хмуро спросил Хаджумар по-испански.
– Почему бы и нет? – засмеялся писатель и нетерпеливо воскликнул: – Приступим!
Хаджумар и хотел рассердиться на него и не мог, так обезоруживающе чистосердечен был этот человек.
– Расскажите один из эпизодов там, в тылу фашистов. Как можно подробнее. Все расскажите: какая цель была, кто был рядом с вами, с чего начали подготовку, как отбирали людей, с которыми пошли на операцию, как переправлялись через линию фронта, кто шел впереди, кто сзади, почему именно так шли…
Хаджумар откинулся на спинку стула, язвительно спросил:
– Может быть показать еще и место, где франкистам лучше всего устроить засаду, чтоб всех нас перебить?
Хемингуэй озадаченно поглядел на камарада советника и, поразмыслив, уяснил, что у разведчика методы работы должны оставаться в тайне.
– Н-да, кажется, я бью ниже пояса, – произнес писатель. – Извиняюсь… Я не желаю подвести вас, камарада советник. Поведайте мне эпизод так, как позволяет сегодняшняя ситуация, и только то, что не повредит вашим будущим делам.
Хаджумару понравилось, что он с ходу уловил щекотливость ситуации, и, прикинув, он сказал:
– Вам интересно услышать о том, как мы взорвали мост? Эпизод интересный, и мы этим способом больше не собираемся воспользоваться.
Он стал рассказывать, подыскивая испанские слова. Рассказ продвигался медленно, но не по вине Хаджумара. Эрнест требовал подробнейших деталей. Он задавал такие вопросы, что ставил в тупик советника, который всякий раз взглядывал на писателя, стараясь по лицу его угадать, не подшучивает ли он над ним. В самом напряженном моменте писатель вдруг спросил:
– Вы лежали перед мостом на траве?
– Конечно, на траве…
– На животе или на спине?
– Черт побери, конечно, на животе, ведь нельзя было спускать глаз с моста и с охраны!
– А чем пахла трава?
– Пахла?! – пожал плечами Хаджумар. – А это важно, чем она пахла?
– Важно, – серьезно подтвердил писатель.
– Важно, чтоб взрыв произошел в самый нужный момент. Ни секундой раньше, ни секундой позже! – возразил Хаджумар.
Писатель вскрикнул: вот он ключик к раскрытию сути профессии разведчика! И чтоб окончательно увериться в своем предположении, Эрнест, всматриваясь в лицо советника, нарочно безразлично произнес:
– Главное, чтоб мост перестал существовать… А часом раньше или позже прозвучит взрыв… – Он неопределенно пожал плечами, какое это имеет значение.
Хаджумар укоризненно покачал головой, жестко сказал:
– У разведчиков отсчет времени иной. И цена секундам намного дороже. Каждая операция распадается на этапы. Чтобы пройти один этап, дается определенное время. Без запаса, потому что надо сократить до минимума пребывание в тылу врага. Все, что ты предпринимаешь там – шаг вправо, шаг влево, остановка, обход, – все по крайней необходимости. Ни одного лишнего движения и в то же время никакой поспешности – вот закон разведчиков. И еще один: делать все вовремя: раньше подойдешь – больше шансов у врага обнаружить тебя, позже – все придется делать второпях. И взрыв должен произойти в самый неподходящий для противника момент. Представьте себе, что идет подготовка вражеского наступления или переброска войск для обороны. И вот в тот самый момент, когда враг, избрав наиболее выгодный ему путь переброски частей, приблизился к мосту – вон она, та сторона, куда необходимо перебраться! – вдруг взрыв, и переправы нет. Будь войска еще на исходных позициях и узнай командование, что мост взорван, оно могло бы избрать другой маршрут для передвижения. А теперь времени-то и усилий сколько потеряно!
– Очень убедительно! – восхитился писатель. – Итак, вовремя, ни секундой раньше, ни секундой позже… – Он торопливо стал водить карандашом по бумаге. – А какая черта характера крайне необходима разведчику?
– Аккуратность, – не задумываясь, ответил камарада советник. – Да, да, помимо всего прочего – храбрости, хладнокровия, смекалки – крайне необходима аккуратность… Сколько великолепных задумок провалилось из-за того, что кто-то что-то забыл, вовремя не предусмотрел, неаккуратно исполнил. Из-за малейшей оплошности гибли самые квалифицированные разведчики.
– Что является непреклонным условием успеха разведчика? – настойчиво допытывался Хемингуэй.
– Вера в соратника, в его порядочность и силу воли.
Увлекшись, Хаджумар поведал о людях, что слыли отчаянными малыми, что могли на виду у всех вскочить на бруствер и молодцевато танцевать под градом пуль. Но это они проделывали под восторженные крики окружающих. Но там, куда отправляются разведчики, нет публики: там и подвиг и смерть безымянны. И Хаджумар знает таких, кто в этих условиях терял свой блеск и смелость, сникал, – им для героизма не хватало восторженных взглядов людей… Он знал и других, тех, что никогда ничем не проявляли свою смелость, держались на людях в тени, зато в одиночестве оказывались на высоте.
Они сидели уже три с половиной часа, а конца рассказу о взрыве моста все еще не было видно. Дошли лишь до того момента, когда диверсанты притаились возле моста…
Хемингуэй часто останавливал Хаджумара, переспрашивал, уточнял и вновь попросил:
– И все-таки ответьте на вопрос, который для меня, писателя, не менее важен, чем рассказ о самом взрыве. Чем пахла трава? Или вы не ощущали запаха травы – из-за встревоженности и напряженности ситуации?
Да не шутит ли он? Вопросы какие задает. Чем пахнет трава? И это в такой момент! Может быть, он и карандашом водит по бумаге так, для виду?.. Хаджумар посмотрел на неровные мелкие строчки, выскакивающие из-под кончика карандаша, вчитался в этот с трудом разбираемый почерк, выводивший английские буквы, и убедился, что писатель точно перевел с испанского на английский его фразу и дотошно записал ее… Раз фиксирует так подробно, это ему важно и стоит вспомнить…
– В напряженные моменты все чувства человека обостряются, и врезается в память каждая деталь. Иногда и жалеешь об этом, потому что не все увиденное, услышанное, прочувствованное хочется помнить… Да не удается, – сказал Хаджумар. – В процессе операции кажется тебе, что ты ничего не замечаешь, кроме того, что мешает делу или, наоборот, помогает… Но потом вспоминается все! Ничего не ускользает ни от глаз, ни от ушей. Мне кажется, что я и сегодня могу проделать ту самую пробежку, что совершил в ту ночь, и нога точно ляжет на ту травинку, на тот камушек, что и в тот раз… Вот закрою глаза – и кажется мне, что я все еще там, лежу на животе, ветер слегка шевелит листья, я вновь ощущаю терпкий запах травы, что всегда действует так успокаивающе, вызывает желание улечься на спину, вытянуть руки и ноги, уставиться взглядом в небо… Помню, помню я эти шевелящиеся травинки перед носом, невидимые в темноте, но шелест их был слышен. И запах, терпкий запах их проникал внутрь. Потом я вдохнул запах сосны, свежий и отрезвляющий. А когда пополз вперед, почувствовал, как ладони кололись о сосновые иглы, устлавшие землю…
Далеко за полночь Эрнест наконец сжалился над Хаджумаром, заявив, что на сегодня хватит, беседу можно перенести на следующий вечер.
– Но я же достаточно рассказал! – выпалил Хаджумар.
Хемингуэй умоляюще произнес:
– Спасибо, я уже явственно вижу, как построю свой роман. Но материала у меня еще мало! Вы рассказали только, как шла операция. Теперь мне нужно узнать все о людях, которые были с вами. Все! И хорошее, и плохое о каждом из них. Их индивидуальные черточки, их характеры, стремления, слабости, увлечения… – Видя, что камарада советник хочет прервать его, писатель торопливо закричал: – Не уверяйте меня, что вы всего этого не знаете! Мне доподлинно известно, что вы каждого из тех, кто идет с вами на дело, внимательно и тщательно изучаете. Так что вы можете оказать мне эту услугу…
…День выдался напряженный. Хаджумар возвратился в отель за полночь и не успел раздеться, как раздался резкий стук в дверь. Эрнест ввалился к нему в номер, опять стол оккупировали бумага и карандаши… Хаджумар предупредил, что не станет называть фамилии людей, с которыми он ходил взрывать мост. И писатель понятливо кивнул головой – конспирация.
Хаджумар сперва неохотно, присматриваясь к реакции гостя, приступил к характеристике бойцов. Но, увидев, с каким истинным трепетом писатель расспрашивал его о внешности их, о желаниях, чувствах, об их отношении к делу и друг к другу, об их привычках, о том, что их радовало, что раздражало, что приводило в отчаяние, – Ксанти, вновь незаметно увлекшись, стал рассказывать так обстоятельно, что писатель несколько раз поднимал вверх небольшой палец и бормотал по-итальянски:
– Брависсимо! Вам бы не мешало сменить пистолет на перо – у вас наметанный глаз наблюдателя и психолога… – Он уже мысленно видел каждого члена боевой группы; вслушиваясь в рассказ Хаджумара, он представлял, что творилось в душе молодого Гарсиа и погруженного в траур Аугусто… – Это то, что надо. – Писатель торопливо стругал затупившиеся карандаши. – Вы рассказывайте, рассказывайте, я самое важное запомню…
Наконец Хаджумар умолк.
– Вам было достаточно двоих бойцов и переводчицы, чтоб взорвать мост. Но мне для романа недостаточно только их. Расскажите еще о других, о тех, с кем вы ходили на другие задания, – взмолился Эрнест. – А я их приобщу к вашей группе. – Разве важно, что будет не четверо, а несколькими участниками больше?
О ком рассказывать? Лица чередой замелькали перед Хаджумаром. После некоторого колебания он поведал о Марии, девушке, которая прошла через огромные страдания: у нее на глазах расстреляли отца, мэра деревни, изнасиловали мать и тут же на улице расстреляли. А потом взялись за дочь. Сперва втащили ее в парикмахерскую и отрезали ей косы, ощипали голову. Одной из кос заткнули ей рот. Потом затащили в ратушу, уложили на диван и подло надругались над ней.
– Сколько ей было лет? – спросил, не отрываясь от бумаги, бородач.
– Двенадцать.
– Двенадцать?! – Карандаш хрустнул в руках у писателя. – Вы сказали – двенадцать?! – не верилось ему. – Покажите мне на пальцах, – потребовал он.
Хаджумар показал. Эрнест вскочил со стула, нервно отвернулся, пробормотал:
– Нет, нет, это слишком! Я не смогу указать, что ей было всего двенадцать. Не смогу! Это немыслимо! Это чересчур даже для американских читателей. Извините, полковник, но я ее сделаю взрослее…
– Но ей было двенадцать, – сурово сказал Хаджумар. – И ее эти звери изнасиловали. Совсем девчушку. И это было. Было, как ни ужасно! Было, как ни чудовищно! А потом эта девушка стала нашим связным. Ходит в тыл к ним и ничем не выдает своей ненависти, улыбается им и делает дело, которое помогает нашей победе… На войне и дети быстро взрослеют, – заметил Хаджумар.
Хемингуэй долго не сводил глаз с советника, потом все-таки выдохнул:
– Не смогу я ее показать двенадцатилетней. Не всякий факт жизни можно включать в художественное произведение. Надо писать правду, это верно, суровую правду. Но ту правду, которая убедит человека, вызовет гнев, а не истерический вскрик. Я напишу Марию так, что всем будет ясна сущность фашизма и сила девушки, пострадавшей от него, но не сломившейся. Я напишу так, чтобы всем – всем до единого! – стало ясно, что несут фашисты миру! – сжав в кулаке карандаш, заявил писатель, лицо его побледнело от негодования.
И Хаджумар увидел перед собой бойца, который не стреляет из пулемета, но который готов за свободу идти в бой, и если понадобится, то и на смерть. Попади он в руки фашистов, он не станет трепетать и лгать, вымаливая жизнь. Он будет вести себя так, как вел себя тот же мэр деревни, отец девчушки, что смело кричал в лицо франкистам, что им не превратить людей в зверей.
