Текст книги "Под псевдонимом Ксанти"
Автор книги: Георгий Черчесов
сообщить о нарушении
Текущая страница: 4 (всего у книги 15 страниц)
Глава 3
Утром позвонил Чернышев.
– Докладываю, что теперь нам известно, кто такой генерал Хон. Вы будете удивлены, Хаджумар Умарович, – не по уставу предупредил полковник и с нажимом произнес: – Это бывший генерал рейха Пауль Кильтман… Да, да, товарищ генерал, именно он скрывается под фамилией Хон.
Положив трубку, Хаджумар долго смотрел в окно, потом глухо произнес:
– Кильтман… Кильтман… Значит, прошлое не послужило тебе уроком…
* * *
Пауль Кильтман не любил рассказывать про случай, который окончательно решил его судьбу. Было в этом что-то непрусское. В тринадцать лет Пауля отдали в Лихтерфельдский корпус – эту гордость Германии. Его и приняли туда только как отпрыска исконно прусской военной фамилии. А он, Пауль Кильтман, однажды утром исчез.
Он добрался до особняка, в котором родился и в котором прошло его детство, в полночь и отчаянно забарабанил руками и ногами по входной двери. Стук сотрясал дом. Пауль знал, что ему не простят этого шума, но он не в состоянии был унять дрожь в теле. И если всю дорогу он более или менее держал себя в узде, то тут не выдержал. Он колотил и тогда, когда в прихожей вспыхнул яркий свет люстр и осветил испуганную фигуру фрау Кильтман. Не разглядев, кто тарабанит по двери, мать нетерпеливо позвала свою нерасторопную горничную:
– Берта! Берта!
Пауль хотел окликнуть мать, но голос его сорвался, и он еще отчаяннее застучал. Фрау Кильтман сама отодвинула задвижку и отворила входную дверь.
– Боже мой! – ахнула она. – Пауль!..
Он бросился к ней, обнял, хотя знал, что и это не положено – ведь ему уже тринадцать и будущему воину следует быть сдержанным и суровым. Но Паулю было все равно, и он простонал:
– Я убежал оттуда!
– Убежал? – переспросила мать и, когда смысл фраза дошел до нее, изумилась: – Но почему?!
– Не отправляй меня больше туда! – истерически выкрикнул он.
– Ради бога, Пауль, что ты натворил? – испугалась фрау Кильтман.
Он жадно оглядывался по сторонам, ему хотелось поскорее убедиться, что он дома.
– Натворил, да? – склонилась мать над ним. – Что?
– Ничего. Но я… Если вы заставите меня ехать туда… – Он схватил мать за руку, зашептал ей с ужасом в голосе: – Шесть ноль-ноль – подъем. Барабанный бой. Вопль фельдфебеля. Туалет – три минуты, умывание ледяной водой – две минуты, зарядка – десять минут, уборка коек – две минуты, завтрак – три минуты… И все скорей! Скорей! Команды, крики, минуты… Минуты!.. И все время хочется есть!.. Я больше не могу, мама!..
Она обхватила худенькие плечики сына руками, прижала его голову к груди:
– Пауль, мой мальчик, успокойся… Не хочешь – не возвращайся.
– Поклянись! – Он смотрел ей в глаза пристально, боясь поверить в чудо: он может не возвращаться!
Мать не успела ответить. На них сверху, с площадки, ведущей в спальные комнаты, обрушился голос дяди Экхарда:
– Нет! Никаких клятв! – Он и в халате выглядел стройно, стекло в его правом глазу холодно сверкнуло.
– Дядя Экхард! – бросился к ступенькам Пауль. – Спаси меня!
Экхард Гете вытянул перед собой руку, останавливая племянника.
– Я спасу тебя, малыш, спасу от тебя самого! – заявил он и скомандовал громко и требовательно: – Кадет Кильтман! Смирно!
– Не надо так, полковник, – дрогнувшим голосом попросила фрау Кильтман. – Мальчик измучен…
– Измучена вся Германия! – возразил ей Гете. – Поражение от Антанты подорвало дух немцев.
– У Пауля тонкая душа. – Мать хотела тронуть сердце полковника.
– Пауль истинный сын своего отца. – Голос дяди Экхарда звучал сухо и назидательно. – Я думаю, что брат вашего мужа смеет дать вам дельный совет. Вы, фрау Кильтман, должны хранить верность погибшему супругу.
– Верность? – вздрогнула она.
– Э-э… – поморщился он. – Я говорю о его верности Германии, ради которой он отдал жизнь.
Она выпрямилась, непримиримо напомнила:
– Отец Пауля погиб вдали от дома так же, как и его дед и прадед. Военный мундир сделал меня вдовой, Пауля – сиротой. Из четырнадцати поколений Кильтманов лишь троих мужчин смерть застала в постели. Все остальные пали на поле брани, пронзенные пиками, штыками, изрубленные шашками, пораженные пулями… Это ужасно!
– Это великолепно! – дурным эхом отозвался Гете. – Гордитесь, что вошли в такую семью. У Пауля впереди прекрасная военная карьера.
– Нет! Нет! Я мать!
– Вы дочь! Дочь Германии! А родина наша сейчас, униженная и оскорбленная, стоит на коленях. Поднять ее, смыть позор сможет лишь хорошая война. Поколению Пауля предстоит сделать это! Германия взывает не к вашим чувствам, фрау Кильтман, а к вашему разуму. – И тихо произнес: – В этот час решается наша дружба. Отказ пожертвовать всем ради будущей Германии я не прощу даже матери!
Фрау Кильтман съежилась, закрыла глаза, рука ее легла на голову сына, она с болью произнесла:
– Видит бог, я не хочу, чтобы Пауль носил мундир. Но пусть моя сегодняшняя слабость станет доказательством моей привязанности к вашему брату, Экхард Гете…
Он подошел к ней, почтительно поцеловал ей руку:
– Вы истинная дочь Германии, фрау Кильтман, – и обернулся к Паулю: – Мой бедный малыш, тяжелую судьбу избрал ты…
– Я не избирал, – всхлипнул Пауль.
– Да, ты не избирал, – задумчиво произнес Гете. – Германия тебя избрала! Тяжело быть кадетом. И на меня находило отчаяние. Помню, ночью поднял меня офицер – он нашел складки на моем кителе. Всех выстроил босыми на холодном полу. Мне приказал вытянуть руки и присесть на корточки. На пол поставили циркуль. Одно острие направили мне под пятку, другое… Ты знаешь, куда… После этого испытания я месяц спал на животе.
– Нас тоже так наказывают, – прошептал Пауль.
– Это хорошо. Традиции должны сохраняться в большом и малом. Пауль, ты и твои друзья терпят муки ради великой Германии. – Его голос набрал силу: – Вы смоете позор восемнадцатого года! Вы смоете с лица земли социалистов, этих предателей! Они нанесли нам удар в спину! Немец рождается для того, чтобы возвеличить Германию, уничтожить ее врагов. Мудр был великий прусский король Фридрих-Вильгельм. Создав Лихтерфельдский корпус, он ввел в нем жестокие условия. И эти традиции родили нам Роска, Гинденбурга, Людендорфа! Вас держат в голоде. Это полезно! Из тех, кого кормят до отвала, не получится солдат. Голод заставит вас вечно помнить о нуждах Германии, о новых землях, которые ей так необходимы! – Он положил ладонь на голову Пауля, повернул его лицом к себе. – Малыш, я завтра сам отвезу тебя в корпус. Мы скажем, что ты приехал повидаться со мной. И ты стойко перенесешь наказание за самовольную отлучку. Сумеешь?
– Да, – глотая слезы, пробормотал Пауль.
Фрау Кильтман нагнулась над сыном:
– А теперь, Пауль, пойдем, я накормлю тебя.
– В меру, фрау Кильтман, в меру, – предупредил Гете…
На пороге столовой Пауль внезапно оглянулся на дядю Экхарда.
– А-а, теперь я знаю, почему у вас на комоде находятся ржавая пуля, осколок от снаряда и циркуль…
– Ты прав, кадет Кильтман, прав, – согласился Гете. – Вернее было циркуль положить с моими боевыми наградами, потому что ими я отмечен во многом благодаря ему.
* * *
Юношеский каприз прошел, забылся, Кильтман был теперь полковником германской армии. Приобщить его к «Великим делам» постарался дядя Экхард. Вообще-то Пауль редко встречался с ним, занимавшим видное положение в германской армии, и когда он неожиданно пригласил его к себе, ему стало ясно, что этот вызов имеет серьезные причины. Представ перед дядей Экхардом, Кильтман отрапортовал:
– Господин генерал, полковник Кильтман прибыл по-вашему приказанию.
Он знал, что генерал Гете и не представлял себе, что кто-то может как-то иначе его приветствовать. Только по уставу! Гете не мог себе позволить никаких нежностей, потому что был убежден, что это приводит к утрате мужества и дисциплины. Впрочем, он иногда мельком давал понять, что помнит, кем Кильтман ему приходится. Вот и в тот день Гете, слегка улыбаясь, сказал:
– Рад вас видеть, полковник. Садитесь. Вы очень похожи на своего отца. Те же отличные знания военной стратегии и тактики, сообразительность, аккуратность, целенаправленность… Истинный «дворянин меча». Пруссак!
– Благодарю вас! – выпрямился Кильтман в кресле.
Гете был доволен: он намекнул, что следит за успехами племянника. Но он тут же постарался недвусмысленно показать, что нечего надеяться на его особое покровительство. Гете сам пробивал свою карьеру, сам, без помощи со стороны, – и Кильтману предстояло самому хватать свою судьбу за хвост… Итак, он перешел к делу:
– Но, полковник, у вас имеется серьезный недостаток: полное отсутствие опыта хорошей войны, которая только и рождает полководцев. Мы вам предоставим возможность приобрести его. Вы поедете… в Испанию.
– В Испанию? Но там мир, покой… – изумился Кильтман.
– Пока еще мир, – многозначительно подчеркнул генерал. – А завтра… Вы там примените на практике свои знания.
– Мы объявим войну Испании?
– Боже упаси! – отмахнулся от такой чудовищной мысли Гете. – Испанцы объявят войну… испанцам.
– Значит, гражданская, – вздохнул Кильтман. – Не о такой войне мечтал я. Я не хочу стрелять в население.
Гете насупился, гневно процедил:
– Стреляют солдаты, а мы с вами занимаемся высшей воинской стратегией, полковник! Ясно?
– Так точно!
Гетсу захотелось смягчить свою вспышку, он мягко повел рукой:
– Пауль, вам необходим опыт.
– Там будут дети… женщины… – поморщился Кильтман.
– Да, женщины, – подхватил Гете. – Не только испанские, но и немецкие… Я вас познакомлю с очаровательной женщиной. – Он крикнул в сторону внутренней двери: – Фрау Бюстфорт!
Появилась невысокая женщина лет двадцати пяти – двадцати семи, уверенная, с острым взглядом серых глаз.
– Благодарю за комплимент, генерал, – сказала она деловито.
– Посмртрите, с каким мужчиной вам предстоит путешествие в Испанию.
Бюстфорд бесстыже показала на дверь, в которую вошла, призналась:
– Я уже его изучила… – и обратилась к Кильтману: – Господин полковник, у вас есть еще один недостаток. Почему вы не национал-социалист?
Кильтман не ожидал такого вопроса. Но у него давно был заготовлен ответ:
– Один глубокоуважаемый воин как-то сказал мне, тогда еще кадету: «Германия была на пороге славы и величия. Германский солдат завоевал Польшу, Украину, Прибалтику; в наших руках было пол-Франции. Но нам в спину вонзили нож… социалисты. Их революция восемнадцатого года поставила Германию на колени перед Антантой. Социалисты такие же враги Германии, как и англичане, французы, русские…»
– Память у вас, Пауль, – довольно улыбнулся Гете. – Вы хороший солдат, но…
– …слабый политик, – подхватила фрау Бюстфорд: – У власти не социалисты, а национал-социалисты.
– Все-таки в их названии не обошлось без слова «социалист».
Ей не понравилась реплика. Очень.
– Простите, – извинилась она и повернулась к Гетсу: – Он не подойдет.
– Один момент, – возразил генерал. – Скажите, полковник, какие задачи, на ваш взгляд, история поставила перед Германией?
О, это Кильтман прекрасно знал:
– Реванш, завоевание жизненного пространства, создание Великой Германии.
Гете победно глянул на фрау Бюстфорд и стал цитировать по памяти:
– Послушайте. «Главной задачей будущей армии явится завоевание нового жизненного пространства на Востоке и его беспощадная германизация».
– Позвольте привести еще одно высказывание, – вступила в игру, затеянную генералом, фрау Бюстфорд. – «Только дети могут думать, что получат лакомства, если они будут вести себя скромно… Брехня, если заверяют народы, что им не придется прибегать к оружию». Я цитирую подлинник…
Гете кивнул ей, подтверждая, что она не исказила цитату, и обратился к полковнику:
– Эти высказывания противоречат вашим взглядам?
– Я могу под ними подписаться.
– Эти мысли принадлежат Адольфу Гитлеру. – Он показал на книгу, лежавшую на столе. – Фюреру национал-социалистов, государственному канцлеру Германии… – И, встав, выпрямился, торжественно заявил: – Нам предстоят славные походы и баталии, полковник. – Он подошел к карте, окинул ее взором: – Европа… Скоро это понятие исчезнет. Вместо нее возникнет – Великая Германия… – Легко повернувшись к ним на каблуках, генерал официально заявил: – Пора, господа. К сожалению, полковник, вам не удастся заскочить домой, – он развел руками, – операция засекречена. Весьма. Вы должны вылететь сегодня, немедленно. О семье не беспокойтесь. Мы сообщим, что следует. Идите!
– Слушаюсь, господин генерал, – щелкнул каблуками Кильтман; он не мог сказать, что рассуждения генерала его убедили, но он был ошеломлен размахом замысла.
– До свидания, полковник! – попрощалась фрау Бюстфорд.
Кильтман был уже на пороге, когда его настиг голос Гетса:
– Один момент, полковник, – он протянул книгу, – в полете у вас будет время. Великолепнейшая книга! Без волнения нельзя читать. Невозможно!
Кильтман взглянул на заголовок:
– «Майн кампф».
– Только не забудьте оставить книгу в салоне самолета, – предупредил генерал. – Первое время не стоит рекламировать, что вы из Германии.
* * *
Перед глазами Хаджумара мелькали картины многолетней давности… Вот он в кабинете Корзина..
– Если я скажу нет? – Иван Петрович пристально смотрел на Хаджумара.
– Я завтра опять буду проситься к вам, – твердо заявил Хаджумар.
– Твое оружие бьет врага с не меньшей силой, чем винтовка или пулемет, – возразил комкор. – А бойцов у нас пока хватает.
– Я видел, что они творят в Германии с людьми, – поднялся с кресла Хаджумар; он не мог без содрогания вспоминать факельные безумства, костры, на которых горели книги, избитых до беспамятства людей, которых волокли по мостовой, как мешки с трухой. Человек, видевший это своими глазами, мечтает об оружии. А сегддня, когда они принесли свое изуверство в Испанию, он знал, через нее они идут в поход на весь мир, на гуманизм и человечество, на нас!.. Но он не стал все это говорить, он просто сказал: – Я прошу направить меня в Испанию!
И Корзин произнес:
– Последние сводки из Испании малоутешительны. Надо же, с какой невинной фразы: «Над всей Испанией безоблачное небо», прозвучавшей в эфире, началась трагедия многих миллионов людей… Такой сигнал к путчу избрал военный губернатор Испанского Марокко генерал Франко. Он ни перед чем не остановится – будет идти по лужам крови к власти. Ему бы ничего не удалось добиться – взбунтовавшиеся воинские соединения в самой Испании удалось быстро усмирить, – но эту жалкую и смешную в своих претензиях фигуру поддержали Гитлер и Муссолини. Они высадили десант на испанский материк. Их оружие, боеприпасы и войска позволили Франко приблизиться к Мадриду. У Франко было всего девяносто тысяч солдат. Муссолини подбросил ему шестьдесят тысяч итальянских вояк, Гитлер – пятьдесят тысяч немцев. Португалия и та направила в Испанию пятнадцать тысяч. А еще наемники иностранного легиона… В общем, трагедия приближается. На помощь Испанской республике спешат интернационалисты из многих стран мира. Верны ей и мы. Но беда в том, что в самой республике не все силы стремятся к сплочению. Нашлись политиканы, стремящиеся в мутной водичке выискать выгоду для своих интересов. Коммунистам не удалось создать единый мощный кулак для отпора мятежникам: – Он внимательно посмотрел на Хаджумара: – Мы отправимся в самое пекло – в Мадрид…
– Мы?
– Да. Я и ты. По разным маршрутам. Это решено сегодня.
…Старый шумный Мадрид, взбудораженный звонкими криками, гулом, возгласами, сигналами машин, ржанием коней, громкими проклятиями, плачем, топотом многотысячной толпы, столкнувшейся двумя мощными встречными потоками – бегущих из столицы и спешащих на помощь оказавшемуся в опасности городу. Из лабиринта улиц, на которые то здесь, то там обрушивались снаряды, опрокидывая стены домов, разбрасывая в стороны доверху нагруженные домашним скарбом повозки и фаэтоны, разметая убитых и раненых, спешили выбраться на простор полей старики, дети, женщины с хныкающими малышами и узлами вещей. А навстречу им, под огонь и бомбы, шли, громко шлепая по мостовой грузными высокими ботинками, отряды добровольцев. Кого только не увидишь в этих наспех сколоченных, разношерстно одетых бригадах с громкими названиями: «Смерть франкистам», «Ярость народа», «Орлы Каталонии»! Крестьяне с дробовиками на плече вышагивали тяжким, плотно припечатывающим шагом – ни дать ни взять точно идут за плугом, выворачивающим землю. Интеллигенты то и дело поправляли на носу сползающие кругляшки-очки. Весело скалящие зубы анархисты нарочито двигались вразвалочку, чтоб все видели: они никогда не станут придерживаться команды «Раз! Два! Три!». Женщины в траурных длинных, до самых пят, платьях закутаны в платки… С высоко поднятыми головами шли, ровняя ряды, интернациональные бригады – в жестких, грубого пошива суконных тужурках, в широких штанах, заправленных в неуклюжие ботинки на толстой подошве. Их громко приветствовали. Из длинных очередей за хлебом выбегали женщины и девушки, обнимали интербригадовцев. Прохожие выбрасывали кулаки: «Но пасаран!» Интербригадовцы, не сбавляя шага, спешили на окраину Мадрида, откуда доносился гул канонады.
Улицы города кишели людьми. Казалось, что все разом решили покинуть дома, чтобы покричать, пошуметь, помитинговать. Все были в движении, все спешили куда-то, о чем-то громко споря и напутствуя друг друга. У многих в руках были кирки и лопаты, ружья и пики. Разбегались они только при появлении самолетов, нещадно бросавших в самую их гущу визжащие бомбы. И тогда город погружался в гром и грохот, визг и плач, над целыми кварталами стелился едкий дым, из-под обломков торопливо, голыми руками выгребали людей и то, что от них осталось. Невыносимо было видеть маленькие искалеченные тельца пяти-шестилетних малышей, тела-обрубки с широко вытаращенными в последнем крике «Мама!» глазенками.
Город вооружался, город готовился к обороне. Опасность сплотила рабочего и мелкого торговца, крестьянина и конторщика, художника и пенсионера… Казалось, что сам город ощетинился мешками с песком, баррикадами, сложенными из булыжников; стены домов, машины, трамваи были оклеены с необыкновенной щедростью лозунгами и транспорантами, кричащими о необходимости встать на защиту города, разбить двигающиеся на Мадрид войска франкистов…
Хаджумар медленно продвигался по улице. Устав от многочасового лазанья по вонючим, сырым, бесконечным каналам мадридского подземелья, он направился к отелю «Флорида», чтобы вздремнуть, согнать с себя эту тупую вялость мышц, что появляется у человека, не спавшего двое суток. Он точно определил время, что уйдет у него на сон, – два с половиной часа. В пять часов за ним заедет шофер и опять отвезет его на площадь, под которой начинается замысловатый узел коммуникаций, ведущих в различные районы города. До прибытия в Мадрид Хаджумара мало кому из защитников города приходило в голову, что подземелье может стать и грозной опасностью, и великим подспорьем в борьбе с врагом. Он уже в первый день наткнулся на склад боеприпасов и оружия, которым запаслись сторонники франкистов и которое в первые же минуты после условного сигнала оказалось бы в руках врагов республики. Каждый день приносил новые факты подготовленных диверсий. Даже под правительственными зданиями была обнаружена заложенная франкистами взрывчатка.
Хаджумару пришлось срочно решать задачу, как закрыть доступ в подземелье контрреволюционерам и диверсантам. Работа велась тайно. Каждый проход, ведущий вниз, будто случайно оказывался замурованным: то якобы нужно было отремонтировать пострадавшее от бомбежки здание и для этого привезли строительный материал, а нерадивые рабочие свалили его в люк; то баррикада прошла как раз над люком; то подвал, через который был проход в подземелье, завалили годовым запасом соли, ибо склада для нее не нашлось… Этими «случайностями» обеспечивалась безопасность объектов, и в то же время они не позволяли мятежникам встревожиться и искать другие возможности для диверсий, когда франкисты подойдут к стенам города.
Но обезопасить себя – это полдела. Важно было самим использовать подземные каналы и проходы для нанесения внезапного удара по врагу. Это было намного важнее. И в этом направлении Хаджумару удалось многое сделать. Мешала неорганизованность. Среди республиканцев бытовало мнение, будто исход войны зависит только от того, как будет настроен на борьбу с мятежниками народ. При этом забывалось, что сражение выигрывается не криками, а воинской наукой, умелым использованием оружия, тактики и стратегии боя. Добровольцу вручали оружие, а научить его владеть им забывали. Ди и военных специалистов у республиканцев было мало. Поэтому советским советникам, готовившим мадридцев к обороне, приходилось начинать с азов. Республиканцы ради свободы были готовы к самопожертвованию, легко шли на смерть, подымаясь под пули. Шли в атаку с песней, с гордым криком «Виват, республика!» Падали, сраженные наповал, с улыбкой. Их бесстрашие было трогательно и впечатляюще. Но этого для победы было недостаточно. И Хаджумар, полюбив эти откровенные души, их доброжелательность и жизнерадостность, негодовал, видя, как отсутствие элементарной военной подготовки уносит множество прекрасных жизней.
Глядя на оживленные лица добровольцев, Хаджумар думал: отправь их на полгода в военные лагеря на учебу – и лучшей армии не надо. Но полгода не было. Были считанные дни для того, чтобы организовать достойный отпор мятежникам.
Неожиданно за спиной Хаджумара раздался выкрик:
– Салюд, советико!
Он инстинктивно чуть не оглянулся. Но привычка, долгие годы вырабатываемая, сработала: Хаджумар даже не замедлил шага. Он давал понять крикнувшему, что не считает приветствие относящимся к нему, Хаджумару. Ведь теперь он не Хаджумар и не представитель Советского Союза. Здесь о его истинном имени и происхождении знают буквально считанные люди. И Хаджумар так же медленно и устало продолжал двигаться по направлению к отелю. За его спиной все больше голосов подхватывали приветствие, горячо, от души провозглашали:
– Вива, руссо!
– Долой фашизм!
– Вива, республика!
Поняв, что крики относятся не к нему, Хаджумар наконец медленно, как человек, который ради любопытства решил взглянуть, что там за шум, оглянулся и увидел толпу мадридцев, окруживших двоих в суконных куртках с погонами. Их дружески похлопывали по плечам, по спине. Тянулись вверх кулаки в традиционном приветствии. Хаджумар узнал их, виновников шумного приветствия. Один из них, тот, что обнял пожилого рабочего, был журналист Михаил Ефимович Кольцов, второй, пытавшийся открыть кинокамеру и заснять эту неожиданную сцену на улице, оператор Роман Лазаревич Кармен. Кольцов, когда его дружно подхватили на руки и стали подбрасывать вверх, всполошился, ошалело перешел на русский язык, упрашивая:
– Что вы? Я же не заслужил! Зачем же меня?
Он раз за разом взлетал вверх и судорожно хватался за очки, боясь разбить их. Кармен водил камерой по толпе и весело шутил:
– Так его! Так! Заслужил он, заслужил!
Теплая волна радости охватила Хаджумара. Испанцы были искренни в проявлении своей благодарности к Советскому Союзу, не оставившему их в одиночестве. Так и хотелось подойти поближе к толпе, которая все разрасталась, становилась восторженнее и шумнее, признаться им, что он тоже советский, что он тоже прибыл помогать им отстоять свободу. И его конечно же так же горячо бы приветствовали, возможно, и ему пришлось бы взлететь над толпой. Вот взялись же теперь и за Кармена… Но Хаджумару нельзя было останавливаться. И вместо того чтобы приблизиться к своим землякам-соратникам, Хаджумар продолжил свой путь. И, лишь заворачивая за угол, вновь бросил взгляд на толпу, которая, выстроившись возле Кольцова, весело позировала Кармену.
Хаджумар, Кольцов и Кармен живут в одном отеле, часто встречаются в коридорах, но редко когда перекидываются словечком. Чаще вынуждены делать вид, что друг друга не знают. Если же возникала необходимость обсудить какую-либо проблему, они улавливали те редкие минуты, когда в отеле воцаряется ночная тишина, и пробирались в комнату, чтоб при погашенных огнях и шуме спускаемой в ванну воды пошептаться.
Мамсуров вспомнил свою встречу с Корзиным. Генерал сказал ему:
– Вам следует разработать легенду.
– Уже есть, – кивнул головой Хаджумар – Я македонский продавец апельсинов.
– Почему продавец апельсинов и почему македонский? – задумчиво спросил Корзин.
– Я знаю, как выращивают апельсины. – Корзин ждал, и Хаджумар пояснил: – Когда я был в заграничной «командировке», останавливался у одного плантатора. Изучил многие сорта, смогу определить, какой плод откуда. Ну а за границей известно, что у нас в стране плантации апельсинов – редкость. Естественно, и специалисты тоже…
– Хорошо, – похвалил Корзин.
– Что касается македонского своего происхождения, то я смахиваю на выходца из тех краев.
– Недостаточно, – отпарировал Корзин.
– Область маленькая, вряд ли кто еще оттуда появится в Испании, – привел еще один довод Хаджумар.
– Получше, – согласился генерал.
– И к тому же в библиотеке нашей я отыскал разговорник. Русско-македонский.
– Ну и…
– На память не жалуюсь, языки мне легко даются, – сказал Хаджумар. – С тысячу слов уже знаю. Акцент проверила Софья Михайловна.
– Она и македонский знает? – поразился Корзин. – Ну и полиглот! – И опять посмотрел на Мамсурова: – Ну а звать как вас, македонский продавец апельсинов?
– Никак не подберу фамилию – ни одна не приживается, – огорчился Хаджумар. – Взять распространенную? Опасно…
– Верно, – согласился Корзин. – Нужно, чтоб звучала по-македонски, но не была бы македонской. Поменьше тебе следует иметь родственников на земле Македонии. Наша профессия очень не любит случайностей… Как же тебе найти фамилию без родственников? – задумался он и вдруг резко направился к стене, на которой висела огромная карта Европы. – Идите сюда! – Он стал водить указкой по карте, читая названия населенных пунктов в Македонии: – Скопье, Прилеп, Битола, Штип, Куменово… Вардар – это река, Преспа – озеро… Не нравится?
– Нет.
У Корзина озорно блеснули глаза.
– Давай по-студенчески, Хаджумар. Бери в руки указку и ткни в карту. Что выпадет, то и будет твоей фамилией… Давай, давай…
Хаджумар взглянул на генерала: не шутит ли? Убедившись, что тот и в самом деле предлагает такой необычный способ выбора псевдонима, улыбнулся, взял указку, закрыл глаза и ткнул в карту.
– Ксанти, – прочел Корзин и засмеялся. – Да ты в соседнюю Фракию угодил! Повторяй…
– Ксанти, – произнес Хаджумар и вслушался: – Ксанти… Ксанти…
– Звучит, – согласился генерал.
– Близко мне, – сознался Хаджумар. – Сразу в душу вошло. Наверное, потому, что у осетин все фамилии на «ти» оканчиваются…
– Ну, если нравится, то пусть так и будет: продавец апельсинов господин Ксанти…
– Итак, я прибываю в Испании, чтоб приобрести апельсины для продажи в Македонии, – сказал Хаджумар. – Но меня там обворовывают, и я остаюсь, пытаясь отыскать вора, а потом поддаюсь агитации и вступаю добровольцем в бригаду.
– Все понятно: был богатым продавцом, стал нищим и перешел на сторону пролетариата… Не банально, смахивает на жизнь… Как будете добираться до Испании?
– Обговорил с Ванко Винаровым, – пояснил Хаджумар. – Он тоже советует через Берлин – Брюссель – Париж…
– Где вы появитесь как македонский продавец апельсинов?
– В Вене…
Корзин помедлил, нахмурив брови, подумал и решительно глянул на Хаджумара:
– Утверждаю…
* * *
– Я слышал, что Дурутти просит себе советника, – сказал Хаджумар Корзину.
Они находились в автомобиле, который с погашенными фарами медленно кружил вокруг парка. Корзин знал, что Хаджумару удалось найти оптимальный вариант для контрударов через городское подземелье. Теперь все подступы к нему были взяты под контроль, и франкисты не сумели использовать его для диверсий. Республиканцами же было подготовлено несколько неожиданных ударов на случай, если враг войдет в пределы города…
– Бригада Дурутти занимает ключевые позиции в обороне Мадрида, и ох как важно иметь в ней опытного советника, – сказал Корзин. – Но с Дурутти придется тяжко. Он отчаянный, не бережет себя, лезет на рожон. Удерживать его от необдуманных поступков – это полдела. Важно суметь завоевать его уважение. Только тогда можно будет влиять на него. Кстати, у него уже был советник. Неплохой. Но нам пришлось его отозвать, ибо он не пришелся по душе ни Дурутти, ни его бригаде. Сложно там, очень сложно.
– Знаю, – сказал Мамсуров и спросил, будто просьба его удовлетворена: – Будем отказываться от псевдонима или я все еще буду продавцом апельсинов из Македонии?
– Ничего менять не будем. Для всех вы господин Ксанти. Кто вы на самом деле, будут знать лишь сам Дурутти и переводчица.
– Я немного уже понимаю по-испански. Скоро свободно заговорю.
– Тебе нужна переводчица, – возразил Корзин. – Я знаю одну, что под стать вам и Дурутти – тоже отчаянная.
* * *
Командира бригады Народного фронта Фернандо задело осколком снаряда. Он сидел в овраге, нервно поторапливал бойца, делавшего перевязку:
– Кончай, камарада! Царапина, а ты возишься!
Боец невозмутимо прилаживал вату к ране, обматывал марлей лоб.
– Ты не магометанин? – нетерпеливо тряхнул головой Фернандо. – Чалму наматываешь! А тут вот-вот мятежники опять пойдут в атаку!
Тяжко переваливаясь на больных ногах, к воронке приблизилась пожилая испанка в длинной юбке и шерстяных чулках. От крестьянок ее отличала кожаная куртка, которая очень шла к волевому, насупленному лицу женщины. Ее сопровождала девушка в брюках и голубой рубашке, большая черная шевелюра так и рвалась из-под пилотки. На поясе болтался огромный пистолет, мешавший каждому шагу. Огромные глаза уставились на командира бригады.
– Салюд, Фернандо! Тебя задело?
– Салюд, Мария! – Командир оттолкнул бойца. – Ты долго колдуешь, амиго. – Глядя исподлобья на Марию, он спросил: – Что в штабе?
– Беспокоятся – выстоишь ли?
– Пусть верят – фашисты здесь в Мадрид не пройдуд! – сердито закричал Фернандо. – Франко бросил на нас танки, самолеты, погнал в атаку марокканскую кавалерию. С гиком шли! Пики наперевес! В рукопашной сразились. Зато можешь передать штабу: у Франко больше нет марокканской кавалерии!
– У него еще много марокканцев, – покачала головой Мария.
– Пусть гонит их на нас! И у него не будет марокканцев! Если бы мне, военному офицеру, раньше сказали, что рабочие, только научившиеся стрелять из винтовок, выстоят против регулярных частей, против кавалерии, танков, самолетов, – я громко смеялся бы! Я не смеюсь – я восхищаюсь! И прошу штаб: побольше давайте таких бойцов!
– Передам, – серьезно пообещала Мария. – Я пришла тебе сказать, Фернандо, что ее, – кивнула на свою спутницу, – решено направить вместе с советником к Дурутти.
