
Текст книги "Под псевдонимом Ксанти"
Автор книги: Георгий Черчесов
сообщить о нарушении
Текущая страница: 9 (всего у книги 15 страниц)
– Скажи, – вдруг перешел на шепот писатель, пристально глядя на камарада советника. – Когда ты подкрадываешься с ножом к часовому, тебе силу дает…эта девчушка?
– И она тоже, – в тон ему тихо произнес Хаджумар.
– Я думаю: тебе нелегко бывает поднять нож… – пристально глядел на него Хемингуэй.
– Нелегко, – признался Ксанти. – Но без этого не обойтись.
– Да, без этого не обойтись, – тяжко вздохнул Эрнест.
– Делать то, что нужно для победы, всегда нелегко, – посуровел Ксанти. – Но мук совести нет, ибо ты уничтожаешь зло. Радости это не приносит. Но понимание этого облегчает муки.
Они помолчали, думая каждый о своем. Писатель косо посмотрел на камарада советника:
– Ты красив. Тобой многие женщины интересуются. Но я не видел тебя ни с одной из них. Почему? Тебя что, не интересуют женщины?
– Ты хочешь сказать: женщина?
Хемингуэй пристально глянул ему в лицо, с завистью проговорил:
– Ты сохранил в себе то, что у многих давно уже ушло в прошлое… Значит, ЖЕНЩИНА! Одна! На всю жизнь! Но встретится ли она тебе?
– Уже, – спокойно ответил Хаджумар.
– И ты ей признался? – искренне заинтересовался Эрнест.
– Идет война…
– И ты намерен ждать, когда наступит мир? – Бородач укоризненно покачал головой. – Но любовь не умеет ждать. Смотри, как бы она не испарилась.
– Та любовь, что может испариться, не нужна, – резко заявил Хаджумар.
Брови писателя нахмурились, из-под них на Хаджумара смотрели жгучие щелки глаз. Наконец было произнесено:
– Ты и в самом деле романтик, – и жестко заключено: – И не понятен мне. Абсолютно! При той жизни, что ты ведешь, человек тянется ко всему, что может помочь ему забыться на несколько часов, уйти от грязи войны… Тебе это не нужно. Почему? Что в тебе такое, что может делать тебя одновременно и человеком, снимающим часовых, и в то же время трезвенником, однолюбом, романтиком? Что?
Хаджумар задумался. Он мог бы рассказать о своем дяде, о его жизни и испытаниях, о его науке…
Хаджумар представил себе, как поразился бы писатель, поведай он ему правду о себе и своих родных. О том, как уставший от беспросветной нужды и каверз суровых на сюрпризы гор дед Хаджумара Гидза Мамсуров со всей своей огромной семьей перебрался на равнину. Переселился он в селение с нежным названием Ольгинское, но от бедноты не избавился. Рад был и тому, что местная община приняла многодетную семью, хотя и без права на земельный надел, ибо и на старожилов приходилось лишь по крохотному клочку земли.
Ропща на свою судьбу – злую и неустроенную, Мамсуровы часто срывались, бунтуя и бросая вызов местным богатеям, а бывало, и самому царю. Дяди Хаджумара Дзиба и Саханджери, когда в 1905 году начались волнения, не остались в стороне и поплатились за это: Дзиба был сослан в Сибирь, где и погиб, а Саханджери вынужден был долгое время скрываться от расправы. Отца Хаджумара Джиора арестовывали, отпускали домой, потом вновь за ним приходили жандармы, чтобы, продержав несколько месяцев в тюрьме, опять освободить… И никто не знал, надолго ли?
Гнулись под тяжестью наказаний Мамсуровы, но не смирялись… Хаджумар помнит, как в хадзаре появлялись чужие, говорившие на непонятном языке, не носившие черкесок люди, и его, пятилетнего малыша, выпроваживали во двор. Из-за двери доносились то глухие, то визгливые и раздражительные голоса, – там спорили и ругались, и Хаджумар недоумевал, когда эти непонятные люди покидали хадзар не врагами-кровниками, а дружески улыбаясь друг другу, а один из них – усатый, но с бритым подбородком, – подхватив на руки мальчугана, азартно подкидывал его высоко-высоко вверх…
Много лет спустя Хаджумар узнал, что в их доме бывали и Сергей Киров, и Симон Такоев, и Мамия Орахелашвили, и Маркус, и многие другие известные революционеры, а подаривший ему как-то папаху был не кто иной, как Махач Дахадаев, в честь кого названа столица Дагестана.
Память запечатлела, как маленький дворик хадзара Мамсуровых на окраине Ольгинского заполонили вооруженные винтовками и шашками люди в погонах и цветных фуражках. Они силой выволокли из дома дядю Саханджери, связали ему руки… Он что-то кричал по-русски, это злило жандармов, и они били его прикладами винтовок. Потом подогнали к воротам подводу, усадили в нее дядю, возчик замахнулся кнутом на лошадей… Женщины зарыдали… И тут шестилетний Хаджумар не выдержал, закричав во весь голос, бросился вслед подводе… Жандарм обнажил шашку и ударил плашмя малыша, потом взмахнул второй, третий раз… Боль полоснула по плечу, голове, спине, в глазах мальчугана потемнело, и он потерял сознание и не видел, как тетя Гошана выхватила у кого-то из столпившихся тут же соседей кинжал и поспешила на выручку племяннику… Но не добралась до жандарма с шашкой – сильный удар прикладом уложил ее рядом с малышом…
Хаджумар мог рассказать и о том, как через несколько лет дядя вновь появился в Ольгинском, но уже в офицерской форме и, порадовавшись тому, что племянник заметно вы рос, взял его с собой во Владикавказ, где они поселились в гостинице с громким названием «Лондон», как Хаджумару, когда появлялись гости, приходилось часами торчать у лестницы и при появлении незнакомцев дважды стучать в дверь условным знаком… Как однажды дядя, спешно переодевшись в черкеску, приказал племяннику идти на Осетинскую слободку, в знакомый уже дом Цаликовых, а сам исчез на несколько месяцев. А потом опять появился, и вновь они жили в гостинице «Лондон», но теперь Хаджумар часто ходил по указанным дядей адресам и вручал или наоборот приносил свертки.
Потом пришла революция, Северный Кавказ пылал огнем и перехлестывавшими через край страстями. Дядю повсюду узнавали и, в зависимости от того, кто ему встречался, или крепко жали руку, желая успеха, или бросали в него злобные взгляды. А еще в него стреляли. Стреляли во Владикавказе, Грозном, Пятигорске, в селах… Озверелые банды организовали за ним настоящую охоту…
Однажды в морозную лунную ночь возле гостиницы дядю и племянника подстерегли шестеро офицеров с прикрытыми башлыками лицами. Они яростно набросились на Саханджери. Тринадцатилетний племянник, как завороженный смотрел на энергичные, неожиданные и точные выпады дяди, после которых трое нападающих тотчас же оказались опрокинутыми на землю, четвертого дядя схватил за руку и неуловимым движением вывернул ее так, что тот уронил пистолет и, застонав, присел на колени… Остальные двое мгновенно исчезли за углом гостиницы… Отняв у корчившихся на земле офицеров пистолеты, Саханджери презрительно бросил им:
– Убирайтесь!..
– Как вы их!.. – восхитился племянник.
– Благодаря джиу-джитсу, – усмехнулся дядя. – Я и тебя научу приемам рукопашной схватки… – Он протянул один из пистолетов Хаджумару: – Это тебе… Может пригодиться…
И пистолет пригодился. И довольно скоро. В условленное время Хаджумар направился на перекресток улиц Никитина и Лорис-Меликовской. Увидев уже дожидавшегося его Саханджери, племянник улыбнулся… И тут из-за угла выскочили два офицера в казачьей форме и открыли по дяде стрельбу из пистолетов. Всего с расстояния в десять – двенадцать метров!.. Хаджумар не растерялся. Руки его сработали мгновенно – он действовал так, как до этого сотни раз представлял себе, каким образом использует подаренный ему пистолет и выручит любимого дядю… Он выстрелил раз, второй, третий и обратил офицеров в бегство… Смотря им вслед, Саханджери скупо похвалил племянника:
– Молодец, быстро ты сообразил, что надо делать… Плюнь на этих трусов и не трать попусту патроны…
По дороге в гостиницу он сказал:
– Мы отправляемся в Пятигорск. Там я буду работать, а тебя пристрою в конный эскадрон… Из тебя должен получиться хороший командир…
И началась воинская служба Хаджумара, которому шел в ту пору четырнадцатый год… Было все: и погони за бандитами, и августовские бои во Владикавказе, и тяжелейший переход Одиннадцатой армии через горы, во время которого заболевший тифом паренек потерял сознание и упал с лошади… Его нашел и выходил горец из близлежащего аула. Еще не окончательно выздоровевший Хаджумар становится связным, потом разведчиком партизанского отряда, а когда позволил возраст, Хаджумар поступил в Краснодарскую кавалерийскую школу.
В 1922 году группу курсантов прикомандировали к Михаилу Ивановичу Калинину, который, будучи председателем ЦИК, в сопровождении Климента Ефремовича Ворошилова совершал поездку по Северному Кавказу.
Уже тогда, несмотря на то, что Калинину лет было не так уж много – всего сорок семь, выглядел он таким, каким его, старосту страны, запомнили миллионы людей. Видимо, дали о себе знать годы ссылок и тяжкой подпольной жизни: рано поседели волосы, согнулась спина, появилась старческая походка – шаркающая, осторожная…
По горам еще гуляли банды недобитых белогвардейцев и просто любителей легкой наживы. Вокруг было, как писали газеты, много скрытых врагов. В одном из аулов правительственный кортеж неожиданно попал в засаду, организованную бандитами, и лишь быстрые и умелые действия Хаджумара отвели опасность от всесоюзного старосты. Симпатичный, аккуратный и расторопный джигит пришелся по душе ему. Когда же выяснилось, что он племянник знаменитого Саханджери Мамсурова, которого хорошо знали и Калинин, и Ворошилов, Михаил Иванович пришел в восторг и ласково стал называть его «сыночком». Командир эскадрона поручил Хаджумару повсюду быть рядом с высоким гостем, выполнять его задания, а также доставлять и отправлять его почту. В то же время он строго спрашивал с Мамсурова за любое отклонение от инструкции, которую Калинин нарушал с легким сердцем, не умея по доброте своей отказать настырным посланцам аулов, и когда «это требовалось ради дела», – так шутя он оправдывался, видя беспокойство начальника охраны. Хаджумару было обидно за получаемые накачки – как он мог влиять на поступки Михаила Ивановича? Заметив, что парню достается за каждую вольность, допущенную им, всесоюзным старостой, Калинин вмешивался, но его защита не всегда ограждала Хаджумара от разноса начальства. И тогда на время Михаил Иванович становился подчеркнуто дисциплинированным…
Известный болгарский разведчик Иван Винаров в своей книге «Бойцы тихого фронта» уверяет, что именно Михаил Иванович, считавший, что он обязан жизнью Хаджумару, возвращаясь в Москву, взял с собой храброго джигита и рекомендовал его Яну Карловичу Берзину, который занимался организацией Управления разведки Красной Армии…
Но он не сообщает одно немаловажное обстоятельство… Группа была прикомандирована всего лишь на несколько дней. Нальчик, Пятигорск, Владикавказ, Грозный были уже позади, прибыли в Махачкалу, а команды на отъезд Калинина в Москву не было… Говаривали, что Центр настаивает на глубоком изучении Михаилом Ивановичем проблем национального развития…
Инструкция по пребыванию Калинина на Кавказе была подробной и весьма строгой. Точно определено, куда можно ездить – да и то в сопровождении крупного эскорта, – а куда нет, а в том случае, когда возникала потребность отправиться в населенный пункт, не указанный в инструкции, то поездку необходимо было согласовать с Москвой. Охране круглые сутки приходилось быть начеку.
Однажды, улыбнувшись, Михаил Иванович положил руку на плечо джигита, и, глядя ему в глаза, доверительно сообщил, что скоро перестанет докучать молодым кавалеристам, ибо со дня на день ждет весточки. из Москвы с разрешением возвратиться. Действительно, через два дня Мамсуров передал ему письмо – правительственное, от Сталина. Оно пришло, а Михаил Иванович не давал команду собираться. Более того, с того дня началась интенсивная переписка Сталина и Калинина…
Как-то раз, спустя полчаса после вручения очередного письма из Кремля Калинину, Хаджумар вновь вошел в кабинет, чтоб уточнить завтрашний маршрут, и ахнул: всесоюзный староста… плакал! Хаджумар и до этого нередко видел его грустным, но чтоб плакать?! Бросившись к Калинину, Хаджумар участливо склонился над ним:
– Вам плохо, Михаил Иванович?
Тот слабо улыбнулся, оторвался от письма, поспешно прикрыл ладонью листки, написанные почерком, схожим с тем, что был на конверте, и, стараясь подбодрить паренька, произнес:
– Ничего, сыночек, ничего, бывает… Мороки со мной много, да? Надоел я вам?
– Ну что вы? – возразил горячо Хаджумар.
– Зайдешь через час. Надо будет срочно отправить письмецо в Кремль…
Подавая написанный ответ в Москву, Михаил Иванович горько усмехнулся:
– Теперь уж недолго вам мучиться со мной. Наверняка, скоро мы простимся.
И в самом деле, через пять дней эскадрон провожал Калинина на поезд. Михаил Иванович попросил, чтоб в числе тех, кто будет сопровождать его до столицы, был и Хаджумар. Уже в вагоне, обняв горца за плечи, прошептал:
– Ты, сыночек, уж прости меня, если что не так. Иногда и меня охватывает хандра, – и Хаджумар понял, что он просил никому не рассказывать о своих слезах. – При встрече с твоим дядей скажу ему спасибо за то, что воспитал такого ладного джигита…
Хаджумар часто задумывался, отчего смена настроения у Калинина происходила после получения писем от Сталина… Не хотелось допускать мысли, что и между руководителями страны бывают осложнения, а может быть, даже распри…
Пройдут годы. Курсант Мамсуров станет генералом, ему будет открыт доступ к материалам архивов, и он узнает, что нервозность Калинина была следствием его самостоятельного суждения по одной из проблем развития страны, не совпадающего с мнением Сталина. И командировка всесоюзного старосты на Северный Кавказ не была ли по сути почетной ссылкой на неопределенный срок под благовидным предлогом необходимости тщательного изучения на месте путей решения национального вопроса, закончившаяся лишь тогда, когда, наконец, Калинин смирился и уступил своему грозному оппоненту, признав его позицию единственно верной?.. Если эта догадка верна, то какую же роль играли эскадрон и сам Хаджумар?..
Об этом и еще о многом другом мог бы рассказать Мамсуров знаменитому писателю.
Но существовало такое слово: конспирация. А оно диктовало свои законы. У македонского продавца апельсинов не могло быть дяди Саханджери. И Ксанти мысленно сказал себе: будь настороже, не забывай своей легенды, иначе этот сильный человек и проницательный психолог раскроет твою сущность, а от этого факта к разгадке того, кто ты, – буквально полшага…
– Я догадываюсь, почему мне трудно расшифровать твое лицо, – задумчиво сказал писатель. – Беда в том, что я не понимаю, ПОЧЕМУ ты здесь, в этой истекающей кровью стране? Что заставило тебя прибыть сюда и с риском для жизни идти в тыл врага? Что?
«Внимание! Он вплотную приблизился к опасной зоне! – насторожился Хаджумар. – Теперь тебе стоит допустить одну неверную фразу – и легенда полковника Ксанти полетит ко всем чертям!» Следует усыпить его бдительность, направить его психологические поиски в другом направлении. Важно, чтоб оно было неожиданно для писателя – только необычность, нетрафаретность могли сбить этого человека с верного пути. И Ксанти наклонился к писателю:
– Вы думаете, меня привели сюда только идеи мира и добра? У каждого в душе еще свой интерес. Есть он и у меня. Вы просто не знаете, что из себя представляют македонцы. Мой отец и два брата умерли не своей смертью.
– Мне говорили, что среди македонцев много террористов, – сказал писатель.
– Тогда вам легче представить себе паренька, что только и слышал в доме о том, кто кого укокошил, к кому подбирается острый клинок, кого бомба должна разорвать на части… Поневоле мне казалось, что жизнь – это сплошь битва, подкопы, стрельба, бомбы, подкрадывающиеся люди, кровь и стоны, плач и радость отмщения… Я жил в этом чаду и только и мечтал о том, когда сам смогу выслеживать и стрелять, бросать бомбу и подкрадываться с кинжалом в зубах… Такая, и только такая, жизнь казалась мне достойной настоящего мужчины. И вот я здесь и стремлюсь почаще бросать вызов судьбе. Это горячит кровь. Мои симпатии – на стороне народа Испании, ради них иду на риск. И в то же время – меня такая жизнь устраивает, удовлетворяет… Понятно я говорю?
– Понятно, – не спускал с него глаз Эрнест. – Но есть в ваших суждениях противоречия. Вы любите рисковать, но почему-то ждете конца войны, чтоб соединиться с любимой? Как это понять?
И еще раз Хаджумар убедился, что психология писателя опасна для разведчиков.
– У меня столько разных противоречий, что мне самому порой кажется, что я весьма странен, – засмеялся Хаджумар. – Отчего я не сойдусь с любимой? Оттого, что она очень молода. Вдруг погибну и оставлю ее несчастной… А это, признайтесь, вполне возможно на этой войне.
…Когда уже перед рассветом Хаджумар протянул руку писателю, то услышал:
– Завтра я задам вам еще вопросы, на которые не могу отыскать ответы.
Но на следующий день Хаджумар срочно отправился в тыл врага, и события развернулись так стремительно, что больше он не встретился с писателем.
…Пройдет тридцать лет, когда наконец Хаджумар прочитает книгу Эрнеста Хемингуэя «По ком звонит колокол». Возьмет ее по настоянию журналиста, проведавшего, с кого автор списывал своего главного героя. Возьмет в руки книгу перед сном с намерением быстренько просмотреть ее. Возьмет – и всю ночь не сможет сомкнуть глаз. Вместе с женой будут они поочередно вслух читать роман и восхищаться писателем, сумевшим так правдиво воссоздать обстановку гражданской войны в Испании. И будут вспоминать людей, ныне умерших, тогда еще живых, реальных, о которых рассказывал писателю Хаджумар и которых тот, ни разу не встретившись с ними, так узнаваемо описал.
И еще одно поразит Хаджумара: как это Хемингуэю удалось вникнуть в тайны разведчиков. Операцию по взрыву моста он показал настолько убедительно, словно Эрнест сам ее задумал и сам осуществил.
Глава 7
И вот Москва!.. Возвращался домой Хаджумар уставший – сказывались-таки напряженнейшие годы, до предела заполненные сражениями, рейдами по тылам фалангистов, а между ними усиленной подготовкой к очередным вылазкам к важным объектам врага, – одновременно удовлетворенным от мысли, что тобой сделано все возможное, – а порой и невозможное – в яростной битве с коричневой чумой… Мечталось: по приезду в Москву залечь на два-три дня и хорошенько отоспаться…
Но получилось иначе… Уже на следующий после прибытия день Хаджумара вызвали в Наркомат обороны. Казалось бы, ничего необычного не было в просьбе дать поскорее подробный отчет о «командировке»… Но бросилось в глаза, что начальник напряжен и смотрит в сторону, будто боясь, как бы Мамсуров не прочитал по его лицу то затаенное, что мучило того. Откуда Хаджумару было знать, что его родной дядя Саханджери по гнусному доносу арестован, объявлен врагом народа и расстрелян? Не дошел до него и слух о том, что на его Родине, в Ольгинском, ночью схвачены его родственники – три брата Хаджи-Мурат, Майрам и Тасолтан. Добрались и до четвертого – Владимира, работавшего в Москве, на автомобильном заводе. В чем же обвиняли старшего научного сотрудника лаборатории завода «Электроцинк», весовщика, счетовода колхоза да сотрудника московского завода? Нелепо, но якобы Майрам, обращаясь к колхозникам, прервавшим работу, чтоб провести собрание, сказал: «Зачем вам собрание? Лучше идите работать – закончим скирду и пойдем домой». Это сочли контрреволюционной агитацией. И другим предъявили подобные же обвинения…
Но было и одно, общее обвинение ко всем братьям: связь с врагом народа Саханджери Мамсуровым, хотя, скажем, Хаджи-Мурат не виделся с ним с того времени, как дядя был направлен на работу в Ростов, то есть свыше тринадцати лет… Никаких доказательств их вины не было. Но разве не достаточно того, что они носили фамилию Мамсуровых?
И еще одно общее было у братьев: всех их судили по единому сценарию. Каждый из них предстал перед «тройкой», каждому задали по несколько вопросов, после чего тут же был объявлен приговор: расстрел, который исполнили с колоссальной поспешностью: в ту же или на другую ночь…
Нож репрессии прошелся и по другим родственникам и друзьям, а то и просто по товарищам по службе Саханджери…
Ждали возвращения из Испании и племянника врага народа. Спустя годы Хаджумар узнал, что в доносах его обвиняли не только в том, что он близкий родственник и даже любимчик репрессированного Саханджери Мамсурова, но и в том, что якшается и с другими врагами народа, в частности, нашлись свидетели того, как он при встрече обнимался с самим Михаилом Кольцовым, которого тоже к этому времени приговорили к расстрелу… Но все это Хаджумар узнал позже, а тогда он недоумевал, в чем дело. Сами предложили ему поскорее выйти на службу, а когда он приблизился к проходной, дежурный офицер на вахте, прекрасно знавший его, почтительно козырнул, но тем не менее настоятельно посоветовал полковнику Мамсурову возвратиться домой и ждать особых указаний.
Дежурные менялись, но каждый из них вставал у него на пути и раз за разом все настойчивее повторял, что ему рекомендуется быть у себя на квартире и ждать звонка. Почему он должен возвратиться домой и чьего звонка ему ждать, – не говорилось. Сперва Хаджумар решил, что ему предстоит какое-то новое задание. Но когда он день, второй, третий просидел возле телефона, который так и не заверещал ни в этот, ни в другой, ни в третий день, а наутро на проходной непременно следовала настойчивая просьба возвратиться на квартиру, Хаджумар понял, что дело серьезно. Фактически это был домашний арест. Только никто его ему не объявлял и не пояснял, в чем его вина… Хаджумар попытался дозвониться до Осетии, – безо всяких причин его упорно не соединяли с Владикавказом…
Он сидел дома неделю, вторую, искал и причины, и тех, кто мог бы внести ясность. К кому же обратиться? К кому?.. Он попытался созвониться с сослуживцами, – но – странное дело, – смелые люди, не раз отправлявшиеся на опаснейшие задания, они, едва услышав его голос, торопливо клали трубку. Значит, разговор с Хаджумаром небезопасен и может навлечь неприятности. Что же произошло? Нашелся подонок, который очернил его?.. И Хаджумар решил, что его единственный шанс заключается в том, чтобы обратиться к Ворошилову. Климент Ефремович знал его еще с 1922 года, когда сопровождал Калинина в его поездке по Северному Кавказу, он видел его в деле. И в последующие годы они не раз виделись: в Ростове-на-Дону и в Москве… Неужто и нарком не поверит ему?..
– …Вы мне скажите, что вас беспокоит, и я дам номер телефона работника, к которому следует обратиться, – вежливо произнесла секретарша.
– Но мне нужно переговорить именно с наркомом, – настаивал Хаджумар.
– Он занят, – голос секретарши звучал доброжелательно, но тем не менее в нем слышались отшлифованные долгой службой нотки непреклонности; самим тембром голоса она как бы терпеливо внушала звонящему, что ему не следует настаивать, потому что это невозможно – в перегруженный делами день беспокоить наркома обороны. – Так, введите меня в курс дела, сообщите, что за вопрос у вас…
Вопрос? Неужели все то, что неожиданно обрушилось на него, что происходит с ним, можно втиснуть в это отдающее холодом казенщины слово?! Досада, глухая волна гнева медленно, неудержимо захлестывала его. Спокойнее, спокойнее, – успокаивал себя Хаджумар. – Стыдись, ведь ты научился усмирять чувства, скрывать их… «Но ведь я среди своих, – возразил он сам себе: – Я оскорблен, унижен. И неясно, за что? Речь идет, по меньшей мере, о смысле жизни, если не самой жизни, а для секретарши это всего лишь очередной вопрос…» Хаджумар слышал, как это начиналось у других, еще более безобидно, чем у него, обволакивающе безобидно, а потом уже ничего нельзя было воротить…
Как же поведать, что происходит с ним? Он ведь сам не может разобраться, что случилось и по какой причине. Ясно, что беда. Может быть чей-то злой навет. Но как все это рассказать секретарше? Вряд ли поймет… Исповедь его наверняка ее насторожит, и тогда не дождаться ему разговора с Ворошиловым. Но надо убедить ее доложить Клименту Ефремовичу о нем, всего лишь доложить, что звонит Хаджумар Мамсуров и просит выслушать его. Хаджумар был убежден, что важно доложить, а уж нарком обязательно поднимет трубку. На него вся надежда, только он мог вмешаться, разобраться и восстановить справедливость. Хаджумар последние дни только и делал, что висел на телефоне, он и не подозревал, как трудно застать в кабинете наркома, который постоянно инспектирует части, посещает объекты, проводит в зале совещания…
– Чего ж вы молчите? – спросила секретарша: – Я хочу вам помочь, но для этого мне нужно знать, в чем ваши затруднения…
Теперь другое слово, безобидное – затруднения. Если бы у Хаджумара были лишь затруднения, то он в наркомат страны не обращался бы. Он продумал, что и как скажет Клименту Ефремовичу… Он понимал, как важно попасть к нему на прием.
И вот теперь и эта надежда рушится из-за упрямства секретарши… Кто бы помог ему организовать встречу с наркомом?
И тут он вспомнил Жору Попова, который двумя годами раньше окончил их училище, и которого отозвали в распоряжение наркома, помощником которого он и стал. Несмотря на разницу в возрасте, Хаджумар и Жора сдружились за год совместной учебы. Оба они увлекались джигитовкой, оба были быстры на подъем, любили щегольнуть своим военным одеянием и сверкающим оружием, у обоих была масса поклонниц, тащивших их на танцы в клубы красноармейцев, и оба были молоды, коща парни легко сходятся… Хаджумар попросил секретаршу:
– Пригласите Попова – он должен меня помнить…
И чудо свершилось. Через минуту в трубке зазвучал низкий голос Попова:
– Попов слушает.
– Ты, Жора? – невольно вырвалось у Хаджумара.
– Я, – начал спокойным голосом Попов и вдруг взревел: – Наконец-то, джигит, догадался позвонить! Или девушки по-прежнему отнимают все твое время?..
От его шутливого голоса полегчало на душе, но, слушая друга, Хаджумар гадал, знает или не знает Жора о беде, случившейся с ним…
– Я хочу тебя видеть, – заявил Попов: – Когда встретимся?
Хаджумар задумался. Не знает Жора о его беде… И Хаджумару хочется встретиться с другом, но в этой ситуации лучше не подводить отличного парня. И Хаджумар суховато сказал:
– Я позвонил, потому что мне нужно переговорить с Ворошиловым. Нужно. Необходимо. Понимаешь?
На том конце провода умолкли. Хаджумар с трепетом вслушивался, боясь, что в ушах сейчас задребезжат частые гудки. Наконец, помощник заговорил, и теперь голос его звучал деловито:
– Случилось что?
– Случилось, – невольно вздрогнул Хаджумар.
– Очень плохо? – тихо раздалось по ту сторону провода.
– Боюсь, что да… – признался Хаджумар и пояснил: – Если меня не допускают до моего кабинета…
Теперь пауза длилась с минуту. Хаджумар поежился. Да, конечно, своим звонком он поставил Попова перед сложной дилеммой: с одной стороны, ему хочется помочь, но с другой стороны, – какие у него гарантии, что давний знакомый не подведет. Молчит Жора. Колеблется? И Хаджумар резко спросил:
– Мне положить трубку, товарищ помощник наркома?
– Погоди, дай прикинуть, когда у него найдется десять минут, – раздался спокойный голос Жоры, и послышался шорох бумаги: помощник листал блокнот.
У Хаджумара в горле перехватило дыхание, – не все еще потеряно. Есть шанс встретиться с наркомом.
– Ты знаешь, все расписано, – вздохнул Жора, и Хаджумару вновь показалось, что Попов искал отговорку, но тут помощник снова заговорил: – Я сейчас зайду к нему. Ты не клади трубку…
Дядя Саханджери постоянно твердил Хаджумару, что вся жизнь состоит из препятствий, которые необходимо преодолевать, впереди у него будут разочарования в людях, потому что, к сожалению, при опасности не все сохраняют верность дружбе. Знал Хаджумар и другое: не всегда правда торжествует, потому что подлость живуча и ее черная краска порой перечеркивает все светлое, что есть в человеке. Хаджумар не считал себя слабым и трусливым, был готов к тому, что судьба устроит ему сердитую проверку на силу и волю. Но разве сравнишь ситуацию, когда ясно видишь врага, с тем положением, в котором оказался? Никто тебя не клеймит, не бросает тебе обвинения, вроде и обижаться не на кого. И ты часами сидишь за разбором шахматной партии Ласкер – Капабланка, почитываешь книжку на английском языке, слушаешь музыку, несущуюся из патефона… Но мысли твои далеки, душа неспокойна, взгляд твой прикован к телефону… Ты понимаешь, что кто-то играет твоей судьбой, где-то притаился враг. Но он безлик. Его трудно угадать, потому что он рядится в твой же мундир, мыслит твоими же категориями, обозначающими такие ясные понятия, как социализм, правда, принципиальность, гуманность, бдительность… Он сидит с тобой в одном здании, в перерыв спускается, подобно тебе, в полуподвальное помещение, чтобы поиграть в бильярд, он вместе с тобой аплодирует известной певице, обсуждает на собрании текущий момент, разгадывает происки фашистов… И все-таки он враг, ибо мыслит иначе, чем ты, Трактует термины на свой лад… Он не бдителен – полон подозрений… И если даже он искренен в своей мнительности, – он враг, потому что несет вред. Но как разоблачить его, ведь он твердит не о подозрительности, а о бдительности?.. И как найти ту грань, что отделяет второе от первого?
Ожидая, что Попов вновь возьмет трубку, Хаджумар не сразу понял, что голос, раздавшийся в трубке, принадлежит самому наркому. От неожиданности он едва не забыл поздороваться…
– Как же я не помню тебя, кавказского красавца? – гудело в трубке. – Только весомая причина заставила такого скромника, как ты, позвонить мне. Выкладывай свое дело, – нарочито грубовато, чтоб вселить в Хаджумара уверенность, сказал нарком, и, почувствовав, как замялся Мамсуров, спросил: – По телефону неудобно?
– Как прикажете, товарищ нарком, – неуверенно отозвался Хаджумар.
– Ясно, – уловил в его голосе нерешительность Ворошилов, и Хаджумар услышал невнятный голос Попова, что-то сообщавшего наркому: – Значит надо встретиться, и не откладывая. Сделаем так. Знаешь, какое событие состоится завтра в Доме союзов?
– Знаю…
– Там мы и встретимся, в первом перерыве, который начнется через два часа после начала. Значит, без пяти двенадцать будь в комнате, что за кулисами.
– Там наверняка строго будет на проходе… – засомневался Хаджумар.
– Конечно, строго, – подтвердил нарком, – но Попов все уладит, будет у тебя пропуск. Ну, крепись, джигит.
– Отчество у тебя мудреное, – услышал Хаджумар голос Попова. – Ты уж напомни…
…На подступах к площади Свердлова толпился народ, и милиционеры пропускали только тех, кто имел на руках пропуск. Хаджумар попросил к себе старшего и объяснил ситуацию:
– Пропуск на проходе в подъезде…
Посланный милиционер возвратился и подтвердил, что пропуск имеется.