Текст книги "Под псевдонимом Ксанти"
Автор книги: Георгий Черчесов
сообщить о нарушении
Текущая страница: 14 (всего у книги 15 страниц)
– А ты уверен, что будет так, как предполагаешь? Ты бы Кильтману подсказал, как ему себя вести.
– И подскажу, – рассердился Хаджумар;– Оружием и огнем подскажу.
…Кильтман был убежден, что впереди у него будет свободный проход. Он знал, что крупных сил у находящихся перед ним советских частей нет. И весьма удивился, когда ему доложили, что его дивизии наткнулись на заслон красных. Он не поверил, что русские не ушли в сторону. Он высказал предположение, что советский комдив не успел этого сделать и поэтому вынужден имитировать бой, с тем чтобы вывести из-под удара дивизию. Он приказал повторить атаку через полчаса, причем бросил в бой танковый полк. К его удивлению, наступающих встретил массированный огонь, заставивший пехоту залечь, а танки повернуть.
– Господин генерал, – доложил ему командир полка. – Мы понесли серьезные потери. Семь танков горят. Не думаю, что это временный заслон. Они создали серьезную систему обороны. Мне нужен час на подготовку солидной атаки.
– Но в нашем положении потерять час – это много! – выразил недовольство генерал Кильтман.
– Мне надо подтянуть силы, – возразил полковник. – Да и артиллерия должна поработать.
– Хорошо, – поразмыслив, согласился Кильтман. – Но смотри, неудачи не должно быть. Нас поджимают основные силы красных. Надо поскорее перебраться через реку.
Через час выяснилось, что одним полком не обойтись. Он был легко рассеян, танки повернули вспять.
Кильтман перебрался поближе к месту боя. Изучив линию обороны красных, он понял: дивизия русских решила дать ему настоящий бой на подступах к реке. Его возмутило именно это: на подступах к реке. Комдив красных, казалось, или ничего не понимал в тактике боя, или был настолько дерзок, что потерял чувство реальности: занял позицию по эту сторону реки. «Ну, держись же! – мысленно пригрозил своему противнику Кильтман. – Сейчас я тебе задам! Знаешь ли ты, что у меня около ста танков и девять дивизий? Твоя разведка плохо поработала… Держись же!» И он стал прикидывать, где какую дивизию развернуть и откуда ударить танками… Но чем больше он всматривался в местность, тем сильнее хмурился. «Ах ты, чертов смельчак, предусмотрел, что на этой местности мне не удастся развернуть все силы. Если бы здесь мне предложили дать парад войск, я мог бы, пожалуй, их выстроить. Но для атаки – не удастся. Не стану же я выстраивать танки в длинную колонну! Как же быть? Надо найти решение, которое позволит сбросить дерзкие части в реку. Но как? В лучшем случае можно двинуть в бой тридцать танков. Будь у меня часа четыре-пять, не сдобровать было бы тебе, самоубийца. Но у меня цейтнот. И именно на это ты рассчитываешь»…
Кильтман, как ни тяжко ему было, невольно с восхищением подумал о смельчаке, что встал у него на пути. Было бы интересно, разгромив дивизию, заполучить его самого в плен, поглядеть, что он из себя представляет. Времени на долгое раздумье не было. Следовало поскорее взорвать эту тощую, но так хитро построенную оборону. И Кильтман решил, что нужно выстроить танки за холмом и постараться провести хотя бы получасовую артподготовку. Конечно, танкам придется под огнем врага выползать из-за холма и выстраиваться в боевые порядки. Но другого плана боя просто не было! Убедившись, что придется вести бой так и только так, Кильтман уверенным тоном, каким он всегда отдавал приказы, дал распоряжение, точно указывая каждому полку рубеж развертывания.
И эта вылазка была с позором отбита. Выяснилось, что советская артиллерия была готова к этому плану атаки и простреляла все пространство, так что быстро вывела из строя одиннадцать танков, а оставшиеся нарвались на минные поля. Пехота, отстреливаясь, стала отползать на исходные позиции.
Повторять атаку не было смысла. Что делать? Надо прорываться. Через два-три часа их догонят основные силы наступающих частей русских, и тогда придется вести бой на два фронта.
Кильтман потребовал рацию, стал приказывать командирам полков:
– «Волчья пасть»! «Волчья пасть»! Слушайте приказ! Вы находитесь под прикрытием высоты 1417. Русские вас не видят. Ваша задача в корне меняется. Танковые ряды следует выстроить так, чтобы ударить по левому флангу русских. Будете идти скученно. Но может, это и не так плохо. Приказываю перестраиваться. О готовности немедленно сообщите!
…Хаджумар понимал, что Кильтман не станет в третий раз бросать войска в лобовую атаку. Значит, что-то предпримет. Но что?
– Гутин! Гутин! Танки перед тобой показались? Я их не вижу.
– Слышу гул танков за высотой 1417, но пока не появляются! – кричал ему по рации возбужденный боем командир полка.
– Не зевай, Гутин, – предупредил комдив и попросил Наташу: – Теперь соедини с разведотрядом.
– Молчат! – отчаянно закричала Наташа. – Молчат!
– Возьми себя в руки, – сказал Хаджумар. – Еще накличешь беду на своего Гарсиа. – Он по опыту знал, что такое предостережение всегда охлаждающе действует на женщин. – Может, отвлеклись, заняты делом. Повторяй попытку за попыткой!
– Есть разведотряд! – радостно протянула наушники генералу Наташа.
– Обстановка изменилась, – доложил Гарсиа.
– Знаю, амиго! Будь настороже, друг! Кильтман мудрит. Мне очень нужно знать, что делают танки за высотой 1417.
Гарсиа минуту молчал, а потом произнес:
– Пятый, Пятый! Я проберусь туда… Отсюда не видно…
– Гарсиа… – глухо начал Хаджумар.
– Я это сделаю, – твердо пообещал разведчик и добавил: – И еще… По вашему сигналу мой разведотряд ударит им в тыл.
– Хорошо, – согласился генерал и попросил: – Будь осторожнее. Это мы тебе говорим вдвоем с Наташей.
– Пусть не волнуется. Будет полный порядок!
– Пусть он останется жив! – зашептала побледневшими губами Наташа, когда генерал отошел в сторону. – Если есть еще справедливость на земле, то он останется жив! Он стал солдатом еще мальчишкой. Он потерял близких. Он потерял Родину. Это несправедливо! Это бесчеловечно! Пусть он останется жив!
И тут рация опять вызвала ее.
– Давай сюда свое начальство, – потребовал Корзин.
– Оно на передовой, – пробормотала Наташа.
– А где ты там тыл нашла? – рассердился Корзин. – Полоска с аршин, а туда же – «на передовой». Быстро! Скажи – согласовать надо совместные действия.
– Хорошо, – покосилась Наташа на подошедшего Хаджумара, – Вот…
– Пятый слушает, – доложил Мамсуров.
– Не Пятый, а хитрый, – поправил его Корзин. – Звонил мне член военного совета… Ты ему дал знать…
– С вами связи не было, – попытался оправдаться комдив.
Корзин тревожно спросил:
– Почему у тебя тихо?
– Кильтман готовится к атаке. Иван Петрович, ваша помощь нужна.
– Докладывай!
– Кильтман ударит по левому флангу. Нет, еще никаких доказательств не имеется, но другого выхода у него нет! Хорошо бы, чтоб с тылу вы ударили. Не мешкая.
– Я еще не готов, – возразил Корзин. – На исходной всего два полка.
– Мы можем не выстоять. Артиллерия левый не берет. Бросил туда всех гранатометчиков, а артиллерию – не успеть!
– Хорошо, – вздохнул Корзин. – Выручу тебя… Совместно ударим по твоему кровнику. Жди сигнала!
– Спасибо! – от души поблагодарил Хаджумар.
…Кильтман негодовал: сколько же это времени надо, чтобы перестроить боевые порядки танков?.
– Черт побери, Бергер, поторопитесь!
– Эти женщины и дети не прошли курс военной подготовки германского вермахта, и их марш-бросок несколько замедлен, – насмешливо ответил Бергер.
– Что вы мелете, генерал? – рассердился Кильтман. – Откуда у вас женщины и дети?
– Но мне приказано ждать, пока подойдет население, согнанное из ближайших деревень, – заявил Бергер.
– Что вы с ними намерены делать? – изумился Кильтман.
– Гнать перед собой, естественно, – сказал Бергер. – Чтоб русские не открыли огонь…
– Вы с ума сошли, Бергер! – закричал Кильтман.
– Но это же ваш приказ!
– Я прусский солдат, генерал Бергер, и никогда не позволю себе прятаться за спинами женщин и детей! – рассвирепел Кильтман.
– Но это в самом деле приказ, – растерялся Бергер.
– Я не отдавал такого приказа!
– Спокойнее, генерал, – услышал Кильтман за своей спиной тихий голос.
Генерал обернулся и встретился с серьезным взглядом мисс Бюстфорт.
– Это мой замысел, – заявила она.
– Как вы смели? – готов был ударить ее Кильтман.
– Он легко отбил ваши атаки, – сказала она.
– Устав гласит: если не удалась атака, проведенная с ходу, следующую надо готовить со всей серьезностью, с артиллерией и авиацией, – зло отчеканил он.
– Это дело долгое, – покачала головой она. – А русские поджимают с востока. Не через час, так через два стукнут. Будет не до прорыва.
– Что вы понимаете в этом! – закричал он. – В шпионском деле да, я прислушиваюсь к вам. Но в военной тактике и стратегии…
– Мы можем их заставить пропустить нас без военной тактики и стратегии, – сказала она. – Русские в русских стрелять не станут… Вы молчите? Одолевает жалость? Это слабость! Когда русские придут в Германию, они не станут жалеть.
– Я отлично усвоил, что для величия Германии необходимы победы любой ценой. Жалость, сантименты – это все в прошлом. Но то, что вы предлагаете…
– Вы сердитесь потому, что знаете: у вас только этот выход. Другого нет! – заявила она и, приблизившись к нему вплотную, заговорила: – В Берлине знают, кто больше принес пользы Великой Германии: вы со своими знаниями военной науки или я, существо, которое становится незаметным, когда это нужно. Для вас, генерал Кильтман, война подходит к концу. Но начинается другая, где первую скрипку будут играть такие, как я. Вы еще услышите обо мне, генерал Кильтман. Если выберетесь из этой заварухи… Прощайте, генерал, я покидаю вас.
– Если я скажу, что тонущий корабль первым покидают крысы, вы поймете, кого я имею в виду?
– Корабль тонет? Мы построим новый! – зло заявила Бюстфорт. – Одна попытка не удалась – будем готовить вторую! И я… приступаю к делу! Отправьте меня своим самолетом. Немедленно!
Он тяжелым взглядом посмотрел на нее и нехотя приказал адъютанту:
– Приготовьте самолет к вылету в Берлин.
– И вы полетите? – невпопад спросил тот.
– Нет! – резко ответил он. – Я пробьюсь вместе со своими солдатами. – И повернулся к мисс Бюстфорт: – Вы чудовище!
– Не возражаю, – цинично ответила она. – А вы благороднее? Чище? Вы военный и воевали только с военными? Чушь? Война давно перестала быть состязанием двух армий в ловкости и хитрости. Теперь это борьба народов. Жестокая, на истребление. Вы, как и я, верно служили идеям нацизма, моему фюреру! Делали то, что мы хотели! Прощайте, генерал! Желаю успеха!
Он долго смотрел ей вслед и думал… Делал то, что вы хотели? Нет! Неправда! Я служил Германии, немецкой нации! И вдруг с ужасом сам себе признался: «Чепуха! В этот последний час не надо себе врать, Пауль. Ты служил идеям нацизма – ив этом вся правда». Он круто повернулся к рации и закричал:
– Бергер! Даю вам десять минут!..
– Население уже подогнано, – разнесся голос из рации.
– Я не давал такого приказа! – в бешенстве закричал Кильтман. – Слышали?! Не давал!!!
Яркая вспышка ослепила его. Сильный толчок в грудь опрокинул генерала на спину, втиснул в землю…
И тут же на него навалилась тьма…
Форум шел своим чередом. На трибуне сменяли друг друга ораторы: всемирно известные ученые и писатели, прожженные многолетним пребыванием в коридорах власти политики и совсем еще юные парни и девушки с голосами, дрожащими от возбуждения. Все взывали к миру, к людям, умоляя проснуться, остановить преступную бешеную гонку вооружений, приближающую печальный конец.
– …Радиоактивный пепел пронзит все живое, – вещал прославленный биолог. – Почва на многие десятилетия, а возможно, и на столетия перестанет быть плодородной…
Кильтман обернулся к Хаджумару:
– Во всем виноваты ученые! Они, и только они! В том, что не изобрели противоядия атомной бомбе! – пояснил Кильтман. – С каждым поколением появляется новое, более мощное и изощренное оружие уничтожения людей. История человечества подтверждает, что это естественный процесс. Народы постоянно стремятся заполучить такое оружие, которого нет у соседей. Это позволяло властвовать над миром. Но проходило время, и люди получали способы защиты от нового оружия. Появился меч – тут же в руках предков заалел щит, сперва деревянный, а затем железный. Засвистали в воздухе стрелы и дротики – тут же воин надел на себя кольчугу и шлем…
– В Рейкьявике мы предложили не только отвести стволы друг от друга, но и разрядить их, – сказал Хаджумар. – С тем чтобы впоследствии вообще уничтожить.
Кильтман тихо засмеялся.
– Отказаться от нового оружия? Этого никогда не было. И не будет! На этот счет не обманывайте себя, генерал. Созданное оружие рано или поздно, но будет пущено в ход.
– Даже если заведомо известно, что победителей не будет – погибнут все? – спросил Хаджумар.
– Да! – ответил Кильтман. – Будь у Гитлера ракеты с атомным зарядом, вы думаете, он колебался бы? Ни на минуту? Нет, все гораздо сложнее, чем представляют собравшиеся здесь эти фантазеры-утописты… Послушайте!
– Господа, даже самый маленький конфликт в любой части мира может обернуться катастрофой, – бесстрастным голосом предвещал бывший премьер-министр одного из государств. – Пусть каждый знает: он коснется и его родных, и лично его самого. Так и только так следует сегодня рассматривать любой факт, произошел ли он в Америке или Африке, Европе или Австралии.
– Не все так просто, – покачал головой Кильтман. – Еще неизвестно, ударите ли вы? Ведь последует цепная реакция, в результате которой погибнете и вы… И к тому же все мы прижаты к стенке – и никакого выхода нет.
– Есть, – возразил Хаджумар. – Это поняли и военные. В том числе и ваши. Вы слышали, что в бундесвере началось брожение? Да-да, даже в германской, славящейся строжайшей дисциплиной, безусловным выполнением КАЖДОГО приказа, в вашей армии начались странные разговоры. За много веков впервые германские солдаты и генералы осмелились высказать свои мысли. Они заявили, что ныне другие возможности у армий и нет никаких шансов ни у военных, ни у штатских, ни у взрослых, ни у младенцев. Все до единого – заложники, на которых уставились ракеты.
– Ну и чем кончился их ропот? Кое-кого отправили в отставку, других, внезапно ставших размышляющими, генералов и офицеров лишили очередных званий. Часть перевели из основных видов войск во вспомогательные. Вот и все!
– Неужели, господин Кильтман, вы желали своей родине этой судьбы? Неужели вся ваша жизнь, все ваши деяния, страдания, борьба свелись к этой ситуации, когда все на мушке и уже не от вас зависит, что произойдет через год – чего я говорю – год?! – через месяц, неделю, день, завтра?! Через час, через минуту?! – Мы с вами, господин Кильтман, свое отжили. Все было в нашей жизни: и радости, и печали, и сладость побед, и горькая дрожь поражений, надежды и отчаяние, свет и тьма – все прочувствовали сполна. Когда еще быть искренними, хотя бы перед самими собой, если не сейчас? Неужели вы не видите, как постепенно вы теряли идеал воина, которому поклонялись ваши предки: отец, дед, прадед – все поколения Кильтманов, служивших, как вы уверяете, верой и оружием Дойчланду? Разве могут они простить вас, покинувших своих солдат в мешке?
– Но я был без памяти! – вскинулся оскорбленный Кильтман. – Не случись прямого попадания снаряда в овраг, где я находился, мы обязательно бы встретились там. Или вы стояли бы передо мной, или я перед вами. Нет, нет, вы меня не можете упрекнуть в этом. Будь я в сознании, ни за что бы не покинул своих солдат. Это все Бюстфорт! – сердито воскликнул он. – Она приказала доставить меня в самолет, и я, сам того не подозревая, в ее компании проделал путь до Берлина.
– Но и это не было самым глубоким вашим падением, – оценивающе смотрел на него Хаджумар.
– Что вы имеете в виду? – резко спросил Кильтман.
– Вы же стали работать на своего бывшего врага. Не фрау ли Бюстфорт вы обязаны тем, что стали сотрудничать с американской и английской разведкой? А потом оказались в объятиях фирмы «Ксари»?
– Вы и об этом знаете?
– Среди разоблаченных ваших агентов был один, которого вы особо опекали.
– Я знаю, о ком вы говорите. Он был осторожен. И для нас его провал был неожиданным. Мы, кажется, все предусмотрели, чтоб он был вне подозрений… – Он с интересом посмотрел на Хаджумара. – Как вы на него вышли?
– Но мы-то с вами хорошо знаем, что шпион рано или поздно, но попадается…
– Но не такого уровня резидент, – возразил Кильтман.
– И такого тоже, – сказал Хаджумар.
На трибуну поднялась американская певица. Темные очки прикрывали чуть ли не все ее скуластое лицо.
– В двадцать первый век мы, люди мира, должны войти, любя друг друга, – заявила она и вскинула руки. – Только тогда возможно, чтоб мужчины и женщины, старики и дети, проживающие на всех пяти континентах нашей планеты, были счастливы!..
– Чушь, какая чушь. – Кильтман решительно отвернулся от сцены, и Хаджумар понял, что тот больше не намерен слушать ораторов. – Вы меня спросили, генерал, почему я здесь. Нет, не потому, что я дезертировал. И не потому, что хотел определить для себя, насколько реальны силы этого движения. Я вижу – у собравшихся здесь есть рецепт, но нет лекарства для спасения мира. Будущее по-прежнему в руках военных. И нет других альтернатив, как нам стремиться быть сильнее вас, а вам пытаться опередить нас в создании нового оружия… Я здесь потому, что я, как и прежде, служу своей родине – Дойчланд! Земной шар не так богат, чтобы все могли жить в счастье. История человечества – это сплошная борьба за богатства этого мира. А где борьба, там одним – радость, другим – горе, там добро и зло…
«Вот вы и высказались, генерал Кильтман, – глядя на своего оппонента, подумал Хаджумар. – Прошлое вас ничему не научило. Как были нашим врагом – так им и остались… Добро и зло… Они действительно всегда рядом. Так было, но так не должно быть! Но какие слова найти, чтобы они проняли вас, бывших гитлеровских генералов? Вот вы твердите, что служите своей родине, мечтаете о счастье Дойчланд. Но разве возможно благо и счастье одного народа на земле? У нас в Осетии принято застолье заканчивать тостом: „Баркад!“ Это слово обозначает изобилие. Изобилие не только материальное, но и духовное, изобилие радостей, встреч, знакомств, открытий… Горцы-старики, подымая этот тост, провозглашают баркад не только для дома, где они находятся, но и для соседей, друзей, родственников, всех хороших людей на земле… И так поясняют свое пожелание: если в одном доме есть все – и продуктов вдоволь, и у всех крепкое здоровье, судьба каждого сложилась удачно, а у соседей невзгоды, то тень их бед невольно падает и на не нуждающихся ни в чем людей. Наши предки давно поняли истину: счастье в одном доме не может быть, если рядом горе и страдание. Тот, кто мечтает о счастье для себя, для своей семьи, для своего народа, для своей страны, – не может не бороться за счастье всего человечества… В этом наши с вами, господин Кильтман, разногласия. Вы в своих устремлениях ищете дорожку избранных, неся в угоду себе горе другим… Вот история и поставила вас перед крахом».
Глава 11
– Вон он, приземляется! – воскликнул Майрам.
По аэропорту прозвучало объявление о том, что самолет рейсом из Москвы прибывает, и встречающие выискивали в небе стальную птицу. Она ястребом вынырнула из густой пряди облаков и проворно устремилась вниз.
Друг детства Хаджумара Руслан и его племянник Майрам всматривались в спускавшихся по трапу людей, но отсюда, через частую решетку ограды, невозможно было различить лиц пассажиров.
– Это он, он! – махнул рукой на показавшегося из салона самолета седого мужчину Майрам. – Видишь, он поддерживает за локоть пожилую женщину? Это он.
Майрам шепнул стоявшей на проходе дежурной девушке в синей форменной блузке, кого он встречает, та понимающе кивнула, открыла калитку, и он побежал навстречу потоку пассажиров. Но не успел. Черный «ЗИЛ» подрулил к трапу, и Хаджумар сел в него. Через минут лимузин выскользнул из ворот аэропорта и затормозил возле Руслана. Из машины выскочил Хаджумар и, широко раскинув руки, бросился к нему:
– Руслан!
– А это мой племянник, – кивнул на запыхавшегося от бега Майрама Руслан. – Ты семнадцать лет назад носил его на руках.
Черные брови вздернулись вверх, глаза приветливо сверкнули, окинули взглядом ладную фигуру Майрама, крепкая ладонь сжала его плечо:
– Здравствуй, джигит!
Всякий раз, как Майрам наезжает к своему прадеду Дзамболату в Хохкау, его встречают эти добродушно смешливые пронзительные глаза, глядящие на него с фотографии, висящей на стене. Там Хаджумар в парадной форме: генеральский китель весь усыпан орденами и медалями – и советскими и иностранными…
– Садитесь! – пригласил родственников генерала шофер «ЗИЛа».
– У нас есть машина, – кивнув на «Жигули», поблагодарил Майрам.
– Вот что, я, пожалуй, поеду с Майрамом, – сказал Хаджумар. – Соскучился по родным, семь лет не был в Осетии.
Чемодан Хаджумара перекочевал в «Жигули». Руслан уговорил друга сесть впереди, рядом с Майрамом, чтоб лучше был обзор. Когда машина приблизилась к развилке дорог на Бесланском повороте, рука Хаджумара притронулась к плечу Майрама.
– Притормози, – попросил он и обернулся к Руслану: – Махнем в Цей, а?
Майрам невольно улыбнулся этому слову «махнем». Боевой генерал произнес его с глубокой душевной болью, тоской по родным горам, аулу…
– Да как можно? – поразился Руслан. – Дома стол накрыт, гости собрались…
– Мочи нет ждать до утра, – с беспомощной прямотой признался Хаджумар.
– За гостей обидно, – заколебался Руслан. – Предупредить как?
– Через город поедем, – предложил Майрам. – Разница-то всего пять-шесть километров. Заскочим на минутку – и в путь…
– Знаю я: у осетин эта минута часами оборачивается, – сказал генерал. – И нам не вырваться до утра.
– Ладно, – решился Руслан. – Предупредим их по телефону.
«Жигули» рванулись вправо…
Майрам вел машину осторожно, но нет-нет да поглядывал на легендарного генерала. О нем газеты не пишут, радио не рассказывает, телевидение его не показывает. Но Хаджумара знают все. И как часто звучит его имя в их доме! Всякий раз, как заглянет кто-нибудь из земляков, тут же жди: непременно прозвучит имя Хаджумара. Без отчества. И тон, каким произносится оно, всегда почтителен, восторженный и одновременно интимно доверительный, будто говорящий желает подчеркнуть свою близость к знатному человеку.
Хаджумар, не стесняясь друга и племянника, воскликнул:
– Ты на родине, Хаджумар! Смотри в окно – вот она, твоя Осетия… Любуйся ею, дыши воздухом детства!
Слева выросла цепь гор. Чем ближе становилось Алагирское ущелье, тем выше были вершины гор, укутанные шарфом пышных облаков. Генерал жадно всматривался в горы.
Внезапно он широко улыбнулся и воскликнул:
– Хетаг! – Он показал рукой на островок густого высокого леса, мохнатой шапкой нежданно-негаданно выросшего посреди долины. – Давненько я его не видел!
– Паломничества к нему уже нет, – сказал с грустью Руслан. – Объявили его памятником природы. Старики, кому невтерпеж поднять бокал за Хетага, справляют кувд дома.
– Туристскую базу построить бы, – предложил Хаджумар. – Легенда красивая и привлечет многих туристов.
Красивая легенда… Бежал Хетаг от преследовавших его по пятам кровников. Впереди маячила гора, покрытая густым лесом. Ему бы только добраться до нее, скрыться в зарослях. Но сил у Хетага больше не было. Ноги от усталости подкашивались, и он упал. Вот-вот настигнут его кровники. А умирать так не хотелось. Хетаг взмолился, призвал на помощь Уастырджи, доброго бога осетин. И тогда оторвался от горы край леса, и укрыл его от преследователей…
– Видите, на горе среди леса примостилась поляна? – спросил Майрам. – Вон там. Если наложить на нее рощу, находящуюся от нее в десяти километрах, то поляна полностью ее примет и края рощи примкнут к лесу.
– Чудно, но это так, – подтвердил и Руслан.
– Забавно, – улыбнулся Хаджумар. – Выходит, что народ приметил это, и появилась легенда.
В окна машины ворвался сильный запах сероводорода. Хаджумар подался вперед, впился взглядом в девятиэтажные корпуса с широкими лоджиями, застывшие на горе. Он впервые видел их, эти новые корпуса санатория «Тамиск», возле сероводородных источников, благодаря которым и существует санаторий. И больные со всех сторон страны рвутся к ним. Многие прибывают на носилках, чтобы спустя месяц-полтора покинуть санаторий, оставив в местном музее коляски и костыли с вырезанными словами благодарности:
«Не ходил двадцать лет. Теперь костыли не нужны. Спасибо, Тамиск!»
– А вон с той вершины когда-то предателя сбросили, – показал на крутую, вздыбившуюся над рекой скалу Руслан. – Теперь она так и называется: Выступ гнева.
– Называют бедняжку-скалу и лекарем предателей, – весело вставил Майрам.
– Предательство – не болезнь, – произнес Хаджумар. – Это гнойник, язвящий душу. И ему одно лекарство – пуля… Вор может стать честным, пьяница – трезвенником, злодей – добряком, а предатель всегда останется предателем. И смерть не снимет этого клейма.
В доказательство своей правоты Хаджумар мог бы рассказать Руслану и Майраму про Внуского, но нельзя.
…Как это часто бывает с предателями, Внуский уже на третий день полностью признался в своей гнусной деятельности. Более того, он помог завлечь своих заграничных шефов, прятавшихся под личиной аккредитованных в Москве дипломатов, в ловушку, раскрыв такие факты и приведя такие детали, что тем на первом же перекрестном допросе ничего другого не оставалось, как каяться в грехах. Когда все, что требовалось, было выяснено и оставалось передать дело в суд, Внуский вдруг вновь захотел встретиться с генералом. Разговор, состоявшийся в тот день, неожиданно вышел за официальные рамки. Внуский, убедившись, что его поза политического противника Советской власти никого не ввела в заблуждение, подавленно смотрел на генерала воспаленно сверкающими глазами.
– Я который день ломаю голову и никак не могу догадаться, где и когда ошибся… Скажите, как вы вышли на меня? Что вам помогло?
– Улица Красивая, – усмехнулся Хаджумар.
– Улица Красивая? – поразился он. – Но это было так давно! И мне было тогда всего шесть лет! Причем здесь улица Красивая?
– Но вы там все-таки были? – спросил Хаджумар.
– Гостил у родственников.
– Но я вас почему-то не помню среди детворы…
Внуский ничего не понимал и молча ждал объяснений.
– Я в то время жил тоже на улице Красивой, – сказал Хаджумар. – Всех детей помню, а вас нет.
– Так я за два месяца лишь раз и вышел на улицу, – кисло усмехнулся Внуский. – Меня во Владикавказ привезли больным желтухой, а следом я подхватил еще и свинку. Так и провалялся все лето в постели.
Вот оно в чем дело! Хаджумар покачал головой: выходит, зря он винил свою память. Загадка легко расшифровывалась.
Генерал посмотрел на Внуского. Тот, осунувшийся, поднял на него глаза:
– Жена знает?
– Пока нет, – ответил Хаджумар. – Но узнает. И дочери тоже. Им тяжело придется. До конца жизни они будут нести клеймо позора, которым покрыли их вы, Внуский.
– Что тут поделаешь… – прошептал шпион и тут же зло добавил: – Разве родные чего-нибудь кроме разочарования несут своим близким? Каждый прожитый год, – это новые страдания и муки, которыми одаривают родители и дети друг друга. Или у вас не так?
– У меня не так, – коротко ответил Хаджумар.
Они помолчали. Потом Внуский сказал:
– Я понимаю, что вред, нанесенный мною, велик, и вы предадите меня смерти… Но… – Он несколько мгновений колебался, прежде чем предложить: – Если я вам открою шифр, вы сохраните моим детям честь?
– Шифр? Какой шифр? – не понял Хаджумар.
– Моего вклада в швейцарском банке!
– А-а… – только и сказал Хаджумар.
– Не притворяйтесь! – закричал Внуский. – Именно его вам не терпится узнать! – Он вдруг выпрямился. – Да, да, мой вклад в швейцарском банке – это богатство! Не желаете ли заполучить его? А взамен – девочкам моим не придется ежиться при мысли, кем был их отец. Я буду мертв, зато жена и дети избегут позора. Вы все можете! Скажем, инсценируете аварию. И зло уничтожено, и гуманность проявлена к несчастным детям, и шифр известен… – Он перевел взгляд на потолок. – Такой ценой купить покой жене и детям? Мне, значит, смерть, а все, ради чего я шел на риск, достанется вам? – Ноздри Внуского нервно задрожали: не увидел ли он перед собой банкноты, что лежат в огромном несгораемом сейфе банка, лежат в ожидании его, но теперь так и не дождутся? Не при этой ли мысли он пришел в бешенство? Внуский выдохнул из себя: – Нет! На такое не согласен!
Глядя на Внуского, Хаджумар молча ждал.
– Только в обмен на жизнь! – Внуский задрожал, в его охваченном страхом мозгу мелькнула надежда на то, что еще не все потеряно. – Жизнь! Хочу, хочу жить! Хочу!!! – Он провел руками по груди, широко вздохнул, точно уже получил помилование, но тут же стал прикидывать цену ее: – Мне жизнь, а я в обмен за нее должен назвать шифр моего вклада? Назову шифр, и через несколько дней ваш доверенный возьмет из банка деньги. Мои деньги! – Он круто повернулся к генералу. – Вы возьмете мои деньги и пустите их на ваши дела? Моя валюта пойдет на оборудование для завода?
– Ну столько не наберется, – усмехнулся Хаджумар. – Мы знаем щедрость шефов зарубежных разведор.
– Сколько бы ни было, но это МОИ ДЕНЬГИ! – закричал Внуский. – Они принадлежат МНЕ, И ТОЛЬКО МНЕ!
– Но и жизнь не чья-нибудь – тоже ваша, – напомнил генерал.
– Такой ценой?! Я назову шифр и опять стану одним из тех, у кого за душой ничего нет?! Человеком без вклада! Каких миллиарды! Нет! Нет! НИ ЗА ЧТО! Это МОИ ДЕНЬГИ! МОИ! И никому, кроме меня, КРОМЕ МЕНЯ, они не достанутся! НИКОМУ!..
Хаджумар встречал многих людей, готовых отдать жизнь. Умирая, они думали о Родине, о своих близких… Он видел и врагов, фанатически преданных идее, хотя бы тот же Кильтман со своей Дойчланд. Но чтобы человек променял Родину на жалкую кучку монет и не был в состоянии отдать их ради собственной жизни – с таким он сталкивался впервые. Ради чего этот впавший в истерику, обезумевший то ли от страха, то ли от жадности, а скорее всего, и от страха и от жадности тип коптил землю? Неужели только ради своих пошлых потребностей, только ради наживы?
Хаджумар непроизвольно задал себе вопрос: «А ради чего ты жил такой сложной и тяжелой жизнью, рисковал, страдал, сносил пытки? Ради чего годами не видел семью?» Ответа не было. «…Люблю – за что, не знаю сам…» – вспомнились лермонтовские строки.
…Дорога уносилась вверх, в поднебесье. Эти горы, молчком встречающие Хаджумара, это низкое небо, заглядывающее в узкое ущелье, этот щедрый воздух с запахом близких ледников, эти люди, карабкающиеся к застывшим на крутых склонах плоскокрышим хадзарам, – ради всего этого он готов и сегодня идти на любые страдания и муки, а если понадобится, то отдаст и жизнь… Избудет счастлив! Люди, его земляки, его соседи – никто не знает, на какой риск он шел, какие подвиги совершил, и, наверное, никогда не узнают этого. Но это не огорчает чего – он выбрал такую профессию, где даже тень человека хранит его тайны. И не ради славы он жил, ради нее – Родины, которая всегда в душе человека.
