Текст книги "Синий лед (СИ)"

Автор книги: Георгий Ланской

сообщить о нарушении

Текущая страница: 16 (всего у книги 20 страниц)

Он продолжал выть даже когда, грязный, мокрый, машинально стискивая табельный «ПМ» полз к вдавленной в лужу марионетке, когда тащил умирающего Олжаса подальше от дороги, и когда к нему боязливо подбегали сердобольные люди. Олжас несколько раз хрипло выдохнул в его руках, забился в агонии, а потом затих, отвернув лицо в сторону, где, словно на месяце, грязью было вымазана только одна половина. Вторая осталась чистой, с тусклым взглядом черных глаз, да кровавыми потеками из носа и ушей.

Домой Кирилл не поехал. Измученный, с отбитым боком, вымазанный в грязи и крови, свой и чужой, он отправился в отдел, уселся там за свой стол и страшным взглядом уставился в пустой стол Олжаса, с забытой немытой кружкой, разбросанными ручками с изгрызенными колпачками и стопкой бумаг. На подоконнике, в относительной прохладе остался пластиковый контейнер-тормозок, с остатками вареной баранины и лапши, то, что маленький мертвый опер не доел на обеде.

Кирилл еще с места происшествия доложил обо всем начальству, малодушно устранившись от поездки к жене Олжаса, маленькой, некрасивой, кроткой, как голубка, Гульмире, которую со спины можно было принять за четырнадцатилетнюю девочку. Шеф, надо ему отдать должное, поехал сам, чему Кирилл был рад. Смотреть сейчас в глаза жене Олжаса он просто не мог. Да и вообще он ничего не мог, растекаясь по стулу безвольной медузой и чувствуя неукротимую жажду. Газировки бы… стаканчик… нет, лучше полторашку «дюшеса».

Дежурный заглянул в кабинет и доложил: задержанная Колчина доставлена, но Кирилл махнул рукой: потом, потом, и выскочил из кабинета. На улице добежал до первого магазинчика, купил бутылку лимонада, расплатился под испуганным взглядом продавщицы, оценившей его грязную одежку в подозрительных пятнах, и выпил половину прямо на крыльце.

Колчину привели к нему поздно ночью, растрепанную, пышущую яростью и одновременно напуганную. Естественно, она знала, что Олжас погиб, а ее подозревают в причастности к убийству. Когда ее выволакивали из квартиры под вопли напуганной дочки, Жанна брыкалась, вырывалась и даже укусила молодого патрульного, после чего получила по зубам и затихла. Дочку забрала подруга Колчиной, вызванная среди ночи, хотя Кириллу с несвойственной ему жестокостью захотелось отправить ни в чем не повинного ребенка в специальный приют. В эту ночь ему не хотелось жалеть никого.

С Жанны сняли наручники только в кабинете, и она, потирая запястья, метнула на Миронова убийственный взгляд. Он не обратил на это никакого внимания, достал бланк протокола и, набулькав в стакан еще лимонада, жадно выпил, а затем мрачно спросил:

– Фамилия, имя, отчество.

– Колчина Жанна Амангельдыевна, – прошелестела задержанная.

– Место рождения?

– Караганда…

Олжасик был из Петропавловска, и Кирилл смутно догадывался, что это несколько севернее Караганды, так что вряд ли они пересекались с Жанной раньше, но его очень интересовало, что она ему успела сказать там, в подъезде. Задав еще несколько стандартных вопросов, Кирилл перешел к главному:

– Там, в доме… Это был ваш любовник?

– Не понимаю, о чем вы, – холодно ответила Колчина. Кирилл поморщился.

– Перестаньте. Тот мужчина шел к вам, с цветочками. А потом сбежал, убив нашего сотрудника, земляка вашего, между прочим. Это его вы подрядили убить Панарина?

– Я никого… – Жанна поперхнулась, закашлялась, а затем продолжила хрипло: – …никого не подряжала. И никого не убивала. Никакого любовника у меня нет… Можно мне попить?

И мотнула головой в сторону недопитого лимонада. Кирилл с сожалением поглядел на бутылку и неохотно налил ей в чашку. Колчина залпом выпила лимонад, закашлялась и вытерла губы тыльной стороной ладони.

– Как у вас все замечательно выходит, – ядовито сказал Кирилл и отложил ручку. – И не подряжали вы никого, и любовника у вас нет. И вся вы такая насквозь не виноватая. Вот только люди вокруг вас мрут, как мухи. Панарин вас трахал – брык! И в могиле. Мы сегодня пришли с вопросами – еще труп. И все за очень и очень короткое время.

– Я к этому никакого отношения не имею, – воскликнула Жанна и добавила уже другим тоном: – и вообще, я без адвоката с вами разговаривать не буду.

– Дура, – холодно сказал Миронов. – Ты что, американского кино насмотрелась? Кто тут с тобой политесы будет разводить? Какие, на хрен, адвокаты? Ты полицейского убила, друга моего, между прочим. Богу молись… какой там у тебя Бог? Аллах? Вот, молись Аллаху, чтобы выйти отсюда живой и здоровой. Тебя сейчас в камеру закроют и забудут на пару недель, что ты вообще есть. А потом строй из себя политзаключенную, если хочешь. А в камерах всякое бывает. Так что сдай своего подельника по хорошему, а я тебе чистосердечное оформлю в лучшем виде.

У Колчиной набухли губы, а глаза заволокло слезами.

– Что вы мне угрожаете?! – вскричала она. – У меня ребенок… Я никого не убивала! И коллегу вашего тоже! Я не знаю – слышите – не знаю мужчину, который был на лестнице! Он не ко мне шел!

– Что ты делала в квартире Панарина? – рявкнул Кирилл. – От кого пряталась?

Жанна всхлипнула.

– Да от вас! От кого еще? И квартира эта – моя, точнее, Элина.

– Чья? – не понял Кирилл.

– Эльмиры, – пояснила Жанна. – Дочери моей. Точнее, нашей с Олегом. Незадолго до смерти он переписал квартиру на Элечку.

– Чего вдруг? – ехидно спросил Кирилл, а Колчина вдруг вытаращила глаза, и охнула, словно поняла, что проболталась. Вильнув взглядом, она вытерла слезы, шмыгнула носом и уклончиво произнесла:

– Ну… Она все-таки его дочь. Я настояла, чтобы он оставил ей наследство.

Кирилл оскалился.

– А после этого ты его заказала? А что? Квартирка чудная. Я даже затрудняюсь предположить, сколько стоит такая. Элитный район, консьерж, виды из окна замечательные, переулок тихий… Сколько там квадратов? Четыреста? Пятьсот?

– Да нет же! – вскричала Жанна и даже попыталась вскочить, но под грозным взглядом Кирилла уселась на место. – Олег просто… просто… Он позаботился о дочери. Не хотел, чтобы в случае чего все досталось его белесой выдре!

– В случае чего, интересно? – нажал Кирилл. Покрасневшая от злости Жанна уселась на место.

– Ничего больше не скажу, – решительно произнесла она. – Зовите адвоката.

– Угу, – буркнул Кирилл. – Будет тебе адвокат, ванна, кофа и какава с чаем.

Дверь широко распахнулась, и в кабинет влетел Протасов. Бросив на Жанну холодный взгляд, он торопливо сунул руку Кириллу. Обменявшись рукопожатиями, Протасов сбросил куртку и презрительно спросил:

– Ну, что? Как успехи?

– Молчит, – пожал плечами Кирилл. – Невинная овечка.

– Все они невинные до поры до времени, – скривился Протасов. – А мы людей теряем из-за таких вот… – Он матюгнулся. – Кстати, машину нашли. И недалеко нашли. Лобовуха пробита, сидения в дырках, но крови нет. Даже странно, что тачку бросили, она вполне на ходу.

– А номера пробили? – встрепенулся Кирилл, краем глаза заметив, как подобралась Колчина.

– Обижаешь, – оскалился Протасов и сунул Кириллу бумажку. – И так все интересно получается. Машинка у нас зарегистрирована на Алексея Чебыкина, 1967 года рождения, проживающего – где бы ты думал? В Михайловке! А знаешь, кто такой Алексей Николаевич Чебыкин шесят седьмого года рождения? Это Леша Сизый, законник известный, пахан михайловских.

– О как, – удивился Кирилл и поглядел на съежившуюся Колчину.

– Что? – с вызовом спросила она. – Я впервые слышу о каком-то Сизом. И требую адвоката!

– Вызови ей адвоката, – приказал Протасов. – Я ее сам допрошу. Минимум, сопротивление припаяю, а там как карта ляжет. Соучастие в убийстве как пить дать. А там поглядим, будет ли Сизый свою кралю выручать.

Глава 23

Дом в Михайловке, куда предположительно перед смертью заходил Панарин, выглядел неприступной крепостью. Двухэтажное здание, обнесенное глухим забором из желтого кирпича, утыканное по периметру елками, скрывающими окна от посторонних взглядов, казалось недружелюбной пещерой людоеда. Походив вокруг, Никита вздохнул. Мысль просто надавить кнопку звонка на воротах улетучилась сразу. Создавалось впечатление, что дом живой, ну, или, по крайней мере, из каждого окна смотрит снайпер. Да и что можно было сказать михайловской братве? Как объяснить, что тут забыл городской журналист?

О чем спросить? Может, так: «Здравствуйте, не вы ли завалили Панарина, а если вы, то за что? И, пожалуйста, не частите, я еще диктофон не достал…» Никита еще раз глянул на темные окна дома, вздохнул и поежился. Мысль явиться сюда была глупой. Никто ему просто так ничего не скажет.

Ночью подморозило, дороги превратились в каток, так что ехать в Михайловку на машине Никита не рискнул. Его верный «фольксваген», чиненный-перечиненный после пары серьезных аварий, в последнее время страдал одышкой и заимел привычку глохнуть без повода. Да и лысые покрышки не способствовали передвижению в гололед. Поэтому Никита поехал на электричке, сдуру выбрав утреннюю, и теперь маялся от безделья. До ближайшей электрички было четыре часа. Закинув на плече рюкзак, Никита, обуреваемый недобрыми предчувствиями, поплелся к автовокзалу, притулившегося к торцу вокзала железнодорожного.

На вокзале было пусто. В освещенном окошке скучала кассирша, неподалеку от дверей на жестком алюминиевом стуле сидела закутанная, несмотря на тающий снег, в тулуп бабуля с большой корзиной и жевала булку. На Никиту она уставилась с неподдельным интересом.

– Сломался автобус-то, – без всяких предисловий начала старушка, едва Никита вошел внутрь. – А Карпов уже набил свою колымагу людями и укатил. Я вот не успела. Так что будем мы с Кузенькой сидеть, ждать, пока еще кто приедет. Не автобусы, а горе горькое.

Никакого Кузеньки поблизости не было. Никита с подозрением покосился на корзинку, прикрытую полотенцем, и там, словно в ответ на его взгляд, что-то завозилось, а затем, из-под выцветшего зеленого махра высунулась рыжая морда толстого кота.

– И что же, уехать вообще никак нельзя? – расстроился Никита и погладил Кузеньку по голове. Кот презрительно поглядел на Никиту, зевнул и спрятался в корзине.

– Ну, маршрутка через час придет, – бодро ответила старушка, потом поглядела на часы, нацепила на нос очки, и охнула: – Ой, чего это я говорю, дура старая! Через два. А потом и Карпов вернется, да и до электрички недолго… Уедем, милок, не переживай. Хочешь булочку?

– Спасибо, не хочу, – отказался Никита и с тоской оглядел пустой зал, в котором, кроме неработающего кофейного автомата не было ничего интересного. – Скажите, а вообще чем тут люди живут? Может, тут кинотеатр есть или кафе поблизости?

– Ларек вон за углом, – махнула булкой старушка. – Там и чипсы эти американские проклятые, и лимонад, и водочка. Все яд! Раньше столовка прямо тут была, на вокзале. Какие пироги пекли! И борщ вкусный был. А сейчас вон, поставили ящик с чаем, да что толку? Он все равно не работает. А кафе через дорогу. Только оно в двенадцать откроется.

Никита раздраженно поджал губы. Часы показывали десять.

– Чего ж так поздно то? – резко спросил он. – А если кому поесть захочется?

– У, мила-а-ай, – рассмеялась старушка. – Это у вас в городе люди суетятся и бегают. А тут все неспешно, как в деревне. У нас много чего до пяти часов работает, даже паспортный стол. Чего людям зря на работе торчать, электричество жечь? А кинотеатр у нас есть, а как же! В клубе. Только фильмы к выходным подвезут. Так что в субботу приезжай, вечерней лошадью, как раз к фильму успеешь.

Никита закатил глаза:

– Господи, – воскликнул он, – как вы тут живете? Это же каменный век какой-то!

– Нормально мы тут живем, – обиделась старушка. – Как при советской власти. Пенсию хорошо платят, продуктов много, только дорого все. Так и тогда было нелегко, если вкусненького хотелось. В очередях стояли или в Москву ездили. Я помню, в восемьдесят пятом, потащилась, целую сумку пастилы в шоколаде привезла, да апельсинов. Фанту в первый раз попробовала, и эскимо. У нас-то только в бумажных стаканчиках мороженое было, да на развес. И книжек у нас было всегда много в магазинах. Из города завсегда в наш книжный приезжали, скупали все подчистую, у них-то кроме Карла Маркса и не было ничего, а я вот себе «Унесенных ветром» купила… Не читал небось? Не мужская это книга вроде, про любовь. Вам, молодым, что попроще подавай.

– Отчего же? – усмехнулся Никита. – Читал. И не раз.

– Молодец, – похвалила старуха. – Мудрая книга. Я читать очень любила, пока совсем с глазами плохо не стало.

Никита уставился в гигантское окно-витрину с тоской. Неужели ему придется коротать тут время вместе со словоохотливой старухой? Можно, конечно, уйти, но куда?

– Ты, мила-ай, коли совсем скучно, сходил бы в музей что ли? – вдруг предложила бабка. – Он вона, через три дома. Билеты недорогие, и открывается он с десяти.

– Здесь есть музей? – обрадовался Никита.

– Есть, есть! Краеведческий. Вон, видишь, маковка торчит. Это был дом купца Елизарова, а уж при советской власти из него музей сделали. Сходи, да привет девушкам передай от Марфы Сидоровны.

Никита поднял рюкзак с фотоаппаратом и бодро бросился к выходу. У дверей журналист обернулся. Старуха сидела на прежнем месте и кивала ему вслед, а из корзины щурился кот, разглядывая Шмелева без особого интереса.

Музей – двухэтажный теремок с зеленой луковкой крыши, резными кружевами наличников и перил, смахивающий, скорее на церквушку, чем на жилой дом, показался Никите излишне лубочным и аляповатым. Конечно, вряд ли купец Елизаров красил его в такие дикие, ядовито-зеленые цвета, но на фоне грязного тающего снега и мрачных елок, музей все же смотрелся ярким радостным пятном. Латунная табличка гласила, что гостям здесь рады с десяти утра до пяти вечера (не соврала Марфа Сидоровна, похоже, после пяти тут все замирало!), а еще, что здание является памятником старины и охраняется государством. Никита тщательно вытер ноги о пластиковый коврик и вошел.

Внутри было тихо, пахло прелыми тряпками и немного ванилью. Охрана отсутствовала, хотя Шмелев подозревал: в этом месте красть нечего. Вряд ли взломщиков вдохновит коллекция лаптей и павло-посадских платков, неизменно фигурирующих в любой экспозиции провинциальных хранилищ. Золотишка тут нет, драгоценностей тоже, как и редких картин и икон. В темном коридоре не было видно ни души. Слева, за закрытыми дверями, выкрашенными в бледно-голубой цвет, слышалось журчание речей дикторов. Справа, в арочном проеме, виднелся зал с развешанными по стенам картинами и стеклянными витринами. На стене рядом висела прикнопленная бумажка: «Начало экспозиции».

– Здравствуйте! – гаркнул Никита в темноту. – Есть кто живой? Алё!

За дверями завозилось что-то большое, звякнула посуда, а потом в коридор стремительно выскочила маленькая женщина лет пятидесяти-шестидесяти, в длинном бордовом платье, заколотом у ворота брошкой с разноцветными стекляшками. Поверх платья женщина куталась в серую шаль, недоглоданную молью.

– Вы на экскурсию? Пятьдесят рублей билет, – торопливо сказала она высоким птичьим голосом.

– Нет, я не на экскурсию, – зачем-то соврал Никита, выудил из кармана журналистское удостоверение и показал женщине. – Я из газеты. Пишу статью про судьбу провинциальных музеев.

По сути, это не было совсем уж неправдой. Оказавшись без дела, Шмелев хотел всего лишь выжать из ситуации по максимуму, написать небольшой репортаж на сотню строк, добавить пару фото, тем самым оправдав свое шатание по районному центру, в котором ему, по сути, было нечего делать. Редактору будет нечем крыть, а Никита сможет оправдать свое отсутствие на работе.

– А нас не предупреждали, – ахнула женщина. – Вы звонили?

– Звонил, – радостно подтвердил Никита. Звонил и звонил… и звонил… Но не дозвонился. А потом позвонил в управление культуры, Александре Ковалевской. Знаете Александру?

Женщина помедлила, а затем опрометью метнулась в кабинет, откуда послышался ее приглушенный взволнованный голос. Никита ждал, без интереса разглядывая потолок с глубокой трещиной в форме африканской реки Нил.

– Молодой человек, – послышался голос сотрудницы, – вас к телефону.

Никита вошел в комнату, служившую сотрудникам бытовкой, и взял трубку древнего телефона.

– Шмелев на проводе.

– Ты что там делаешь? – сердито спросила Саша. – Да еще на меня ссылаешься.

– Здравствуйте, Александра. Как вы помните, я пишу серию очерков о краеведении, – занудно произнес Никита. – Это моя любимая тема.

– С каких пор тебя интересует краеведение?

– О, краеведение – тема очень занимательная, вы не находите? Тем более, в провинции, – серьезно ответил Никита, косясь на сотрудницу, беззастенчиво подслушивающую разговор. В трубке здорово трещало, голос Сашки доносился, как из подвала.

– Ты там совсем с ума сошел? – возмутилась Саша.

– Отнюдь. Достояние государственных фондов – тема очень широкая. Помните, в последний раз я консультировался с господином Коростылевым и госпожой Крайновой. Они дали много ценной информации.

Услышав фамилии погибшего антиквара и пропавшей подруги, Саша на пару мгновений замолчала, а затем испуганно спросила:

– То, что ты сейчас в музее имеет какое-то отношение к убийству?

– Ни малейшего, – успокоил Никита, памятуя, что в прошлый раз Сашку едва не выгнали с работы после громкого расследования журналистов. (Данные события описаны в книге Ирины Мельниковой и Георгия Ланского «Лик Сатаны»). Но в «подвале» дыра, и ее надо заткнуть. А тема хорошая.

Саша достаточно долго общалась с Никитой, чтобы понять, о каком подвале идет речь. Конечно же, речь шла о дыре внизу газетной полосы. Немного успокоившись, она велела передать трубку сотруднице. Та взяла ее с опаской, как дохлую сколопендру. Никита загадочно улыбался.

Женщина закончила разговор, положила трубку и с тоской поглядела на Никиту.

– Директор-то у нас на больничном, – запричитала она. – Как я без ведома вам все расскажу?

– А вас как зовут? – улыбнулся Никита.

– Агафонова я, – ответила женщина. – Елена Борисовна.

– Елена Борисовна, во-первых, ничего криминального я у вас не спрошу. Это будет небольшой материал, без каких-либо скелетов в шкафу. Расскажете немного о музее, сотрудниках, состоянии фондов, проблемах, с которыми приходится сталкиваться. Во-вторых, привет вам от Марфы Сидоровны.

Елена Борисовна нахмурилась, а затем подобрела и махнула рукой.

– Ладно. Давайте поговорим. Здесь беседовать станем или вы хотите экспонаты осмотреть?

– А можно?

– Чего ж нельзя. Правда, у нас штат сократили, так что я и заместитель директора, и экскурсовод, и хранитель фондов. Только я дверь запру. Больше-то нет никого на работе, не дай бог кто зайдет и что-нибудь стащит, пока мы тут ходим… Вот, кстати, первая проблема. Сотрудников из-за кризиса разогнали, хотя, может и правильно. У нас одни пенсионеры работали. Начальство – не наше, областное – решило: слишком жирно и пенсию и зарплату платить. А какие у нас зарплаты? Слезы, да еще и минус налоги… Пойдемте, у нас в соседнем зале замечательная экспозиция самоваров…

«Замечательная экспозиция самоваров» на деле таковой не оказалась. Никита быстро заскучал и, с трудом сдерживая зевоту, лениво фотографировал убогие экспозиции, старательно задрапированные тумбы, на которых одиноко стояли невыразительные предметы старины. Не замечая его страданий, Елена Борисовна трещала, как счетчик Гейгера рядом с атомной подстанцией. Журналист украдкой поглядел на часы.

Господи Боже… Электричка только в четыре… А сейчас половина двенадцатого…

– Марфа Сидоровна говорила, что раньше жить было лучше, – вставил Никита. – Ну, при советской власти. Вы согласны?

– Она склонна все идеализировать, – махнула рукой Елена Борисовна. – Это сейчас кажется, что все было замечательно, стабильно, все работали и были уверены в завтрашнем дне. Но это касается только эпохи застоя. При Хрущеве или Сталине разве мы хорошо жили? Бросьте! Вы слишком молоды, не знаете, что это такое. А я помню, как моих родителей раскулачили. А за что? Мы же не были даже зажиточными, просто мои родители имели маслобойку. Понимаете? Маслобойку! И за это на них донесли соседи, те же самые, что приносили молоко. При Хрущеве нельзя было держать гусей. А почему? Кто бы нам объяснил. Несколько кур, одну свинью – не дай Бог лишнее заведется – сразу под статью. И это все чушь, что у нас безработицы не было. Была! Только ее маскировали, раздували штаты. Вон, в паспортном столе сидели десять человек – куда столько? Сейчас одна сотрудница работает и то полдня. А наш музей и в советские времена не процветал. Никому и раньше не было дел до наших экспонатов. Да и сами видите – ничего интересного. Хлам…

Последние слова она произнесла с горечью, а затем, спохватившись, попросила об этом не писать. Но Никита ее уже не слышал. Застыв перед витриной, он почуял знакомый холодок на затылке.

В витрине стояла шкатулка. Деревянная, резная, хорошо знакомая по фотографии, показанной Мироновым. На табличке скромно значилось: «Чайная шкатулка. Мастерская Ружа. XIX-ХХ века». Шмелев почувствовал жгучее желание схватить экспонат, но для этого нужно было как минимум избавиться от экскурсовода, открыть витрину, но, увы, сделать это было не реально.

– А это наш самый ценный экспонат на сегодня, – сказала Елена Борисовна и ткнула пальцем в именную табличку. – Преподнесен как выставочный образец, на время господином Чебыкиным. Это наш местный… бизнесмен.

Последнее слово она произнесла с запинкой, словно зная о бизнесмене Чебыкине больше, чем следовало.

– Господин Чебыкин увлекается антикварными чайными шкатулками, коллекционирует их. Мы уже неоднократно пытались убедить его выставить его коллекцию у нас, но, увы, он отказался. Зато в качестве жеста доброй воли пожертвовал для экспозиции одну жемчужину из своей коллекции… Хотя она не особо ценная, да и состояние не ахти.

– Сколько она может стоить? – небрежно спросил Никита.

– Ну, от силы тысяч сто. Видите ли, эта шкатулка сломана, потому Чебыкин и смог с ней расстаться, у него есть такая же. Но и эту он нам не подарил, дал на время… Над своей коллекцией Алексей Николаевич чахнет, как царь Кощей.

– Она давно здесь?

– Шкатулка? – Елена Борисовна повела плечами и запахнула шаль. – Да месяца три. У нас экспозиция примерно по три– четыре месяца по плану. Вот, скоро чайную экспозицию свернем, самовары в запасник, а шкатулку – владельцу. Жаль, конечно… Но ничего, скоро мы выставим коллекцию минералов, это гораздо интереснее. Может, школьников на экскурсию приведут, все не так тоскливо будет…

– А нельзя с этим Чебыкиным пообщаться? – нетерпеливо спросил Никита. – Все-таки какой-никакой, а коллекционер. Наверняка ему есть, что рассказать.

– Сомневаюсь, что он захочет разговаривать с журналистом, – неуверенно произнесла Елена Борисовна. – Алексей Николаевич… как бы вам помягче сказать… В общем, с ним очень тяжело иметь дела.

– Почему?

– О, Господи, – выдохнула музейная смотрительница и раздраженно ответила: – Да бандит он! Я ж его сто лет знаю. Он сел еще по малолетке, а потом и пошло, и пошло… Когда Чебыкин в город уехал, мы вздохнули с облегчением. В девяностые он никому тут жить не давал. А потом тихо стало, пока лет пять назад он не вернулся. Правда, сейчас он тихий стал, но тигру сколько угодно можно полосы закрашивать, он от того в мопса не превратится. Лучше уж напишите о ком-нибудь другом. Хотите, я позвоню в совет ветеранов? У нас живет Герой Советского союза Дмитрий Исаков, ему девяносто лет, а он еще ого-го!

– Хочу, – быстро сказал Никита. – Но и с Чебыкиным я тоже хочу поговорить, если это можно устроить. Это не его дом такой, большой, кирпичный?

– Его, – вздохнула Елена Борисовна. – Ну… Хорошо, я попробую, но ничего не обещаю… Вы подумайте насчет ветерана, я Дмитрию Кузьмичу хоть сейчас позвоню, он любит молодежь…

– Давайте с Чебыкина начнем, – вежливо попросил Никита.

Вздохнув, Елена Борисовна повела журналиста обратно. В бытовке она долго копалась в ящике стола, пока не вынула оттуда потрепанный, разваливающийся блокнот. Близоруко щурясь, она водила пальцем по строчкам, исписанных убористым почерком, а затем неохотно потянулась за трубкой.

– Алексей Николаевич? – пропела Елена Борисовна в трубку медовым голосом. – Здравствуйте. Это Агафонова из музея… Ах, узнали? Не быть мне богатой. – Хихикнув, она продолжила уже деловым тоном. – Алексей Борисович, тут журналист из города приехал, про наш музей репортаж делал, увидел ваш дар и очень захотел написать про вашу коллекцию… Как вы смотрите, чтобы с ним встретиться?

Никита нетерпеливо переминался с ноги на ногу, пока Агафонова выслушивала ответ местного мафиози. Наконец, она положила трубку и неохотно произнесла:

– Он вас ждет. Адрес же вы знаете? – Никита кивнул, и женщина покачала головой: – Ну что ж… Но я бы на вашем месте не ходила. Дрянной он человек. Все бесы мира в одном омуте…

Если Никита поначалу и отнесся к словам Агафоновой легкомысленно, то очень скоро дурь выветрилась из его вихрастой головы, потому как слова обо всех мировых бесах едва ли были такой уж метафорой.

В воротах не пришлось даже топтаться. Калитку, едва Шмелев протянул руку к звонку, открыл некий субъект с мрачным лицом и злобными, почти бесцветными глазами хаски.

– Журналист? – хмуро спросил охранник. Никита кивнул, а тот протянул руку:

– Покажи, что в сумке.

Никита без разговоров снял рюкзак и протянул охраннику, всерьез опасаясь, что тот долбанет новенький «никон» о землю. Покрутив в руках фотоаппарат, диктофон, оставив без внимания «сникерс» и блокнот, привратный цербер вернул Никите вещи и ткнул пальцем в крыльцо.

– Тудой топай.

– Кудой? – переспросил Никита, но охранник не был расположен шутить, подтолкнув Никиту в спину.

– Прямо. Не заблудишься. Тут, как в «Буратино», дорога одна.

Заблудиться и впрямь было мудрено. Мокрая от растаявшего снега дорожка из брусчатки вела прямо в замок людоеда, дрянного человека со всеми бесами в голове. Двери, из тяжелого листового железа, с пошлыми вензелями и завитушками, выкрашенные в бронзовое, не были заперты, и Никита вошел, предварительно оглянувшись. Охранник маячил у ворот и провожал его белесыми, как бельма, глазами, того и гляди на спину бросится, раздирая ее в клочья когтями.

Хозяин, худой, лысый мужчина с тонким кривым носом и узловатыми пальцами, обнаружился в прихожей, стоя в длинном коридоре и скалясь, как гиена. Даже если Никита бы и не знал, что Алексей Чебыкин отмотал не одну ходку, то сразу бы понял это, несмотря на благопристойный вид, богемный красный халат и винтажную трубку, из которой курился ароматный табачный дымок. Во всех бывших зеках чувствовалось нечто неуловимое: во взглядах, манерах и даже запахах – кислых, как тухлые портянки.

– Рад, рад, – пропел Чебыкин, протягивая руку. – Знаю вас, почитываю. Занимательно пишете, юноша. И темы у вас глубокие. Как сейчас помню ту историю с падением самолета (События данной книги описаны в книге Ирины Мельниковой и Георгия Ланского «Ключи Пандоры»). Эвон как завернули… И шпионы, и золотишко… Как же вы на мою коллекцию вышли? Я ведь особенно не афиширую…

Никита ответил на рукопожатие, совершенно не радуясь собственной известности. Дело и правда было громким. После него около полугода Никиту таскали по разным телеканалам, брали интервью, умоляя рассказать об участии в скандале государственного значения. Коллеги жутко завидовали, от всей души желая оказаться на его месте, ничуть не задумываясь, что Шмелев и Быстрова чудом остались живы. Каким чудом ковалась эта слава, уже никого не волновало.

– Если честно, Алексей Николаевич, совершенно случайно. Писал очерк о музее местном, материал оказался тухловатым, даже зацепиться не за что. Вы же знаете, что хранится в фондах провинциальных залов. А тут ваша шкатулка. Елена Борисовна рассказала, что у вас много чайных шкатулок, да еще раритетных. Можно на них взглянуть?

– Отчего же нельзя? – рассмеялся Чебыкин, и в его рту отчетливо блеснули железные зубы. – Кофейку не желаете? Можно и покрепче чего или вам нельзя на работе?

– Почему нельзя? – удивился Никита. – Я ж не полиция, да и не за рулем. С удовольствием выпью.

– Тогда прошу? – улыбнулся Чебыкин, и его бескровные губы сложились в тонкую улыбку.

В кабинете, заставленном громоздкой мебелью в стиле ампир, на видном месте красовался стеллаж, заставленный шкатулками всех сортов. Но они совершенно терялись на фоне всей атмосферы помещения, китчеватой даже в искусственном полумраке прикрытых бархатных штор. Не впервые бывая в богатых домах, Никита с легким презрением оценил обстановку, выполненную в худших традициях новорусского декора. Все тут было с приставкой «слишком». Слишком красные стены и обивка на мебели, слишком много позолоты, слишком много статуэток, вазочек, коробочек, павлиньих перьев, бюстиков и картин, не сочетающихся друг с другом по стилям и эпохам. Даже шкатулки, предмет гордости хозяина, не выглядели гармонично, смахивая, скорее на хлам базарного коробейника, чем на нечто действительно ценное.

– Виски? – спросил Чебыкин. – Коньяк? Или водочки хлопнем?

Никита согласился на коньяк, вынул из сумки диктофон и фотоаппарат, вопросительно дернув бровями, мол, можно ли записывать и снимать? Хозяин барственно махнул рукой и, откинув – куда ж без него? – крышку глобуса-бара, вынул бутылку и два бокала.

– Откуда пошло ваше хобби? – спросил Никита, подвинув диктофон к Чебыкину.

– С зоны, – нисколько не смущаясь, ответил тот. – По малолетке еще загремел, а потом пошло-поехало. Думаю, ты знаешь, сколько там умельцев. Их хлебного мякиша чего только не делают, по дереву режут, картины пишут. Вот и я пристрастился, стал вырезать шкатулки. Был у меня там учитель – Вася Штырь. Простой мужик, понятный. Руки у него были золотые, мог ножом из полена красоту вырезать за пару часов. Ему бы в скульпторы пойти, цены б не было. Жену он убил из ревности, а когда вышел – мать ее, за то, что шалаву воспитала. Когда я третью ходку мотал, Вася уже совсем плох был, там на зоне от туберкулеза и помер. Но я от него многому научился, а научившись, стал ценить красивое. Когда на волю вышел, меня к такому вот потянуло. Хочется после баланды вкусно есть, сладко спать, да на красоту любоваться.

Чебыкин обвел руками кабинет, предлагая Никите насладиться великолепием обстановки. Никита сдержанно улыбнулся, но промолчал, предоставив хозяину продолжить.

– Ты что-нибудь понимаешь в антиквариате? – осведомился Чебыкин.

– Я больше по хай-теку, – отшутился Никита, но Чебыкин юмора не понял.

– Все эти новомодные штучки отойдут, – назидательно сказал он, помахав у Никиты перед лицом скрюченным, желтоватым пальцем. – А подлинное искусство останется. Знаю, ты думаешь, что старый зек может понимать в этом, но поверь, на старину много охотников, а кому нужны ваши хай-тековские навороты? И когда ты понимаешь ценность вещей, хочется оставить их себе. Когда меня забрало, по-настоящему, я стал собирать шкатулки, читать о них и слушать любые новости. Ты вот, к примеру, знаешь, что сам Боттичелли расписывал шкатулки для Екатерины Медичи? А знаешь, сколько стоит такая вещь? Сотни тысяч евро, если не миллионы. Только у нас их не найти, а если и найдешь, не подступишься. Даже жаль порой, что я завязал.