Текст книги "Синий лед (СИ)"

Автор книги: Георгий Ланской

сообщить о нарушении

Текущая страница: 11 (всего у книги 20 страниц)

Глава 15

По пятницам в редакции никто не работал.

Вообще, пятница, разумеется, была полноправным рабочим днем, но всегда выходило как-то так, что репортеры, сдав номер, получив от шефа на летучке традиционный нагоняй за лень и плохую работу, разбегались по кабинетам, минут десять изображали кипучую деятельность, а затем исчезали в неизвестном направлении, бросив менее удачливым коллегам:

– Я на прессуху.

Менее удачливыми считались те, кого нагружали текучкой: мелкими информациями, разбором почты и прочей чепухой. Заниматься этим никто не хотел. На текучке можно было просидеть не только весь день, но и всю карьеру, не заработав ни имени, ни славы, ни денег. Унылыми репортажами латались газетные дыры, на это неблагодарное дело иногда бросали даже лучшие силы редакции, после чего в стенах газеты начинались нешуточные баталии. Журналисты с пеной у рта доказывали свое право на пятничную свободу и крайнюю необходимость быть где угодно, только не на рабочем месте. Как правило, удрав, никто ни на какие пресс-конференции не отправлялся. Сотрудники шатались по магазинам, пополняя пустующие холодильники, а затем бежали домой, отсыпаться.

Никита всегда сбегал первым. По пятницам он предусмотрительно приезжал на работу в толстовке, сшитой трудолюбивыми китайцами, в которой, при определенных погодных условиях можно было спать на снегу, и, выйдя из кабинета шефа, Филиппа Борисовича, которого сотрудники за глаза звали Киркором Киркоровичем, к себе даже не заходил. Прихватив рюкзачок с фотоаппаратом и диктофоном, он торопливо сбегал вниз, прыгал в машину и уезжал, гордый своей находчивостью. Вот и в эту пятницу, прошмыгнув мимо зазевавшегося редактора, Никита удрал, выпав из душного коридора прямо в мартовскую слякоть.

Температура, на беду гипертоникам, поднялась еще ночью, вызвав бурное таяние снега. Дороги моментально покрылись бурой, похожей на комья шоколадного мороженого, кашей, а город встал в пробках. Обычно нетерпеливо ерзавший на месте Шмелев на этот раз, завязнув в длинной гусенице машин у светофора, был невероятно спокоен. В динамиках грохотали басы и выли гитары: готика, конечно, с шикарным оперным вокалом экс-солистки «Найтвиш», сменившаяся столь же великолепным голосом Джоша Гробана и его версией кафедральных соборов Нотр Дамм. Немузыкально подвывая певцу, Никита думал о своем.

После его скандального увольнения в прошлом году, он, недолго маясь без работы, пристроился собкором по региону в крупное столичное издание и, чтоб не пропадали материалы местного значения, в газету поменьше, нанеся бывшему шефу удар в спину. Заменившая Шмелева на боевому посту любовница экс-начальника быстро пустила криминальную хронику под откос, а газета потеряла в тираже порядка тысячи экземпляров, что во время засилья интернет-новостей, было довольно весомо. Никита просматривал газету, к коей когда-то имел отношение и злорадно хихикал.

Вчерашняя пьянка с Быстровой и ее глупой сестрицей имела свои побочные эффекты. Во-первых, дозвонившись под вечер Сашке, Никита узнал, что Лика жила на съемной квартире, получил адрес и телефон. При умелых манипуляциях в квартиру можно было попасть, хотя бы подключив к этому хозяйку. Возможно, там нашлись бы сведения о том, с кем встречалась Анжелика, так стихийно и не вовремя испугавшаяся преступников.

Во-вторых, уже очень поздно позвонила Таня и без всяких там церемоний предложила встретиться. А Никита, не будь дурак, согласился, посмеиваясь про себя. Юлькина сестрица ему совершенно не нравилась, слишком уж много у нее было всего: веса, смеха, глупости. Но одно дело отношения, другое – легкое, ни к чему не обязывающее свидание, которое можно завершить в постели.

Думая о том, как сегодня вечером будет мять белое, рыхлое тело Тани, Никита почему то вспоминал про Сашу. Мысли оказались тягостные, и чтобы сбить эту тяжелую волну, он нашарил брошенную на заднее сидение коробку с осетинским пирогом, купленную по дороге на работу и стал жадно рвать мякоть, вгрызаясь в нее с ожесточенной яростью, и проглатывая, почти не жуя.

Ему было сложно признать, что Сашкино предательство задело его сильнее, чем он хотел показать, а сейчас, прибежав с бедой, она расковыряла незажившую рану, хотя он сознательно вытравливал эту красавицу с оленьими глазами из сердца, и думал, что вытравил. А оказалось – нет, и потому – хотя в этом было странно признаваться – всего его любовные похождения, бывшие и будущие, не имели ни малейшего смысла. А ему уже так хотелось заполнить извечную пустоту своей квартиры, где шевелился сонный попугай – мальчик Гриша, начинающий бурную птичью свару по вечерам, радостный, что в доме наконец-то появился хозяин.

Когда Никита уехал на Гоа, попугая кормила Юлька. Она же от безделья выдраила всю квартиру так, что когда Никита, черный от загара, с двумя баулами индийской ерунды, явился домой, то невольно ахнул, глядя на сверкающие стекла, отчищенный ковер и отмытые до зеркального блеска полы. Нет, он, конечно, и сам не был свиньей, но женская рука – это женская рука, тут не поспоришь. Но хотелось, чтобы эта женская рука поселилась там навечно, и желательно вместе с хозяйкой.

Однажды за дверями оказался какой-то мужик: взрослый, импозантный, в модной одежде, благоухающий французским одеколоном, с цветами, ошарашено смутился и сбежал, сделав вид, что ошибся, а потом еще долго выхаживал перед домом, названивая девушке-динамо.

– Ты чего из моего дома бордель устроила? – спросил Никита Юлю, когда явился к ней на работу с подарком.

Она рассеяно пожала плечами, не думая отпираться, а потом устало пожаловалась:

– У Валерки роман. Уже не первый раз и, наверное, не последний.

Никита сочувственно покачал головой, хотя о романе был наслышан. По большому счету, беспокоиться было не из-за чего. Все адюльтеры Беликова проходили быстро и незаметно. Все леваки на стороне были связаны, скорее, с желанием самоутвердиться, поставить зарубку самца, чтобы затем вернуться в родную пещеру.

– Решила отомстить? – спросил Никита. Юля молчала пару минут, сдернула со спинки кресла вязаную шаль, и накинула на плечи. Из распахнутого окошка дуло, но закрывать его не хотелось, в кабине и так стояла жара.

– Решила, а что толку? В последний момент представила, как ко мне будут прикасаться чужие руки, и чего-то резко расхотелось. До сих пор не уверена, правильно ли поступила.

– Что мужика прокатила?

– Иди ты в пень, Шмелев, – рассердилась Юля. – Семейная жизнь – не игрушки. Кому-то все равно приходится уступать и быть мудрее. Хочется надеяться, что в нашей паре мудрее я.

– Надейся, – фыркнул Никита. Судя по интонациям, они уже отошли от опасной черты, и, стало быть, можно было позволить шутить.

– Я и надеюсь, но это совершенно не греет, – сокрушенно призналась Юля. – Я даже не могу понять, что хуже: подозревать, что тебе изменяют, или знать наверняка. А еще – это ужасно, быть такой умной. Другая бы на моем месте за измену потребовала минимум шубу, максимум – поездку в Ниццу. А я не хочу.

– Чего же ты хочешь?

Юля помолчала.

– Спокойствия, наверное. Мы столько лет в браке. Страсти улеглись, но нам по-прежнему не бывает скучно друг с другом. Если сейчас устроить ему истерику, разбить о башку сервиз, легче явно не будет.

– Ну, так и не бей.

– Я и не стану, но мне нечем это компенсировать, понимаешь? Я ведь могу уничтожить Валерку одним только словом. Прийти домой, сесть вот так же, напротив, и сказать, что все знаю. Даже тон повышать не придется. Но что мне это даст, кроме затяжной ссоры? Он станет оправдываться, юлить, а я не смогу быть сдержанной. Все выльется во что-то более тяжкое, а я этого не хочу. Но при этом у меня в груди дырка, которую надо заполнить, а мне – элементарно нечем.

Вспомнив этот разговор в автомобильной пробке, Никита подумал, что в свое время они с Сашкой явно поторопились выяснить отношения, где она, более молодая и несмышленая, чрезмерно усердствовала, доказывая, что он не прав. А доказав, прожгла точно такую же дыру в сердце, после чего дальнейшие отношения стали невозможными. Слушая глубокий голос Джоша Гробана, Никита в очередной раз восхитился мудрости Юльки, оберегающей свой семейный очаг, пускающейся в рискованные авантюры только потому, что, выражаясь метафорически, «пепел Клааса бился о грудь». Неспособная прощать и забывать, она, тем не менее, нашла в себе силы направить свою ярость на другое, найдя опасное удовлетворение в расследованиях, к которым не имела отношения, и которые не приносили ей никакой выгоды.

Глава 16

Получив от начальника очередной нагоняй, Кирилл вылетел из управления злой и несчастный. Скользя на мокром снегу, он торопливо побежал к стоянке, и только добравшись, вспомнил, что прибыл на работу на маршрутке. Осознание этого факта настроения не улучшило.

Результатов по убийствам Панарина-Богаченко и Коростылева не было. Именно об этом Миронову, краснеющему от злости, приходилось докладывать шефу, брызгающему слюной и потрясающему кипой газет.

– Вот вы где у меня, бездельники! – орал полковник. – Все газеты пишут, что мы мышей не ловим! Мне из главка звонили, грозились дело взять на контроль. Вы понимаете, придурки, чем это грозит?

«Придурки» краснели и кивали: конечно, конечно, как скажете. Контроль главка грозил репрессиями, в результате которых мог пасть кто угодно, от начальника, до последнего постового. Очередное усиление, объявленное сразу после убийства в электричке, ничего не дало, как и усиленное патрулирование, на которое теперь выгоняли даже канцелярских крыс. Не привыкшие к обходам штабные дамочки пугливо озирались по сторонам, старательно игнорируя темные подворотни. Впрочем, и сильной половины человечества желания совать нос в притоны не наблюдалось.

СМИ неистовствовали. По давнему уговору, об убийствах Шмелев рассказал вяло и скупо, поскольку достоверной информации у него было очень немного. Зато два других криминальных журналиста: Виктор Сахно, вынырнувший из запоя, и ядовитая Вера Гаврилова вдоволь надискутировались на страницах своих изданий. Имея даже меньше информации, чем у Шмелева, они умудрились поднять такую волну ужаса исключительно на слухах, что добропорядочные люди буквально обрывали телефоны доверия. Полицейских оскорбляли в социальных сетях, вовсю обсуждали методы расследования и строили предположения все, кому не лень, и, как оказалось, в главке эту ересь охотно читали и анализировали.

После выволочки Кирилл совершенно не представлял, куда бросаться с проверками. Олжасик сбежал отсыпаться сразу после выволочки, пользуясь тем, что накануне дежурил, оставив Кирилла разгребать все в одиночку. Раздав поручения оперсоставу, Кирилл от безысходности поехал к Милованову, надеясь, что пожилой эксперт нашел что-то свежее.

Милованов был на рабочем месте, черкал что-то в отчете. Он оставался практически единственным, кто по-прежнему писал все заключения от руки, неразборчивым убористым почерком, вынуждая потом следователей разбирать витиеватые закорючки с лупой в руках. На вошедшего Кирилла Георгий Дмитриевич поглядел исподлобья, придавил очки на переносицу указательным пальцем, и пропел с привычной обманчивой лаской в голосе:

– Ка-акие люди! И чего это вы, мусью Миронов, прибыли в нашу скорбную обитель спозаранку, да еще без цветов и шампанского?

Кирилл жалостливо поглядел на Милованова, обдумывая, стоит ли дурашливо бухнуться на колени или достаточно просто поканючить, и, остановившись на последнем варианте, заныл, дурашливо протягивая гласные:

– Дмитрич, если ты мне по делу что-то полезное скажешь, я сбегаю, честное слово. Хоть за шампанским, хоть за водкой. А если ты пальчики чьи откатал, да еще по базе их прогнал и совпадения нашел, вообще сделаю посаженным отцом на Васькиной свадьбе. Понимаю, что рано, ну, а вдруг ты вспомнил о нашей дружбе, а?

Милованов любил, когда к нему подлизывались, а, поскольку с Кириллом работал часто, и никаких проблем Миронов ему не доставлял, тут же отбросил издевательский тон, задрал очки на лоб и вполне благодушно осведомился:

– Что, Киря, припекает?

– Не то слово, – вздохнул Кирилл. – С утра уже холку намылили. Три убийства подряд и все жертвы – не бомжи из подворотни. Начальство скачет, как павианы на ветках, да и орет так же. А что я скажу? Что отрабатываются основные версии?

Милованов отложил ручку и зло прищурился.

– У меня Протасов вчера был, – ехидно сказал он. – Тоже результатов хотел. Вел себя странно. Сперва орал, как припадочный, а потом смилостивился, по плечу похлопал и сказал: поторопись, Жорик, мы на тебя рассчитываем. Представляешь? Поторопись, Жорик! Меня полканы наши Жориком не называют, а тут какая-то хрень из под ногтей будет пальцы гнуть.

Дмитрич раздулся от возмущения. Миронов, оценив жаргон, сочувственно покивал, зная, что Милованову надо выговориться:

– И чего ты?

– А чего я? Сказал, что для него я не Жорик, а Георгий Дмитриевич, во-первых. Во-вторых, давить на меня не надо, у меня свой начальник и свои сроки, которые я, между прочим, соблюдаю, несмотря на ревматизм и застарелый бронхит, который отпахал на ногах, и не лег в ведомственную больничку, как всякие там. Ты в курсе, что Протасов очень любит по больничкам шкериться, особенно когда дело бесперспективное?

– Да откуда? – отмахнулся Кирилл. – С ним только Олжасик мой работал, я как-то не пересекался.

– Ну, вот знай теперь. Протасову это шибко не понравилось. Осерчал он, голос возвысил, на что я ему посоветовал закрыть с той стороны дверь, а заодно и рот в той последовательности, коя ему больше нравится, мне не принципиально. Он слюнями подавился, и побег жаловаться. Только мне на егохние жалобы – тьфу, и растереть. Служебным грозился, сопляк… Я в ответ на его рапорт свой накатал, а ему, заусенцу, посоветовал засохнуть на нарах, так что еще посмотрим, кому больше достанется. Вот тоже лягу в больницу, и посмотрю, как вы тут все в дерьме утонете.

Милованов ловко свернул на привычную дорогу шантажа, выжидая, когда его начнут умолять, упрашивать и пресмыкаться, и Кирилл, выучивший все эти ритуальные ужимки и прыжки, как свои пять пальцев, привычно подхватил партию солиста криминальной оперы:

– Дмитрич, ну, я-то не Протасов. Ты же мне скажешь по делу чего-нибудь полезное, а? Хочешь, я сяду вот тут, напротив, и буду смотреть на тебя с восхищением? Или, хочешь, ты, как в том мультике будешь моим Герцогством, а я твоим верным Подлизой?

Милованов прищурился и усмехнулся в усы.

– Кирилл Андреевич, тебе говорили, что ты – подхалим?

– У-у, сколько раз… – отмахнулся Миронов. – Ну, так что, Дмитрич? Есть какая информация полезная?

– Тебе с заключением поди? Так оно не готово.

– Да господь с тобой, мне и на глазок можно. Заключение для Протасова оставь. Мне б самому разобраться в какую сторону бежать, кого ловить за шкирку.

Милованов покивал, с сомнением поглядел на часы, крякнул и махнул рукой, соглашаясь:

– Ну, если без заключения, тогда можно. Сейчас я свои почеркушки достану и все тебе подробно расскажу по обоим трупикам… Погоди… Можешь пока чайник поставить. Мне моя благоверная пирог с собой сунула, вроде яблочный. Так что мы с тобой под чаек все и обговорим… Очки куда-то запропастились…

– На лбу у тебя очки, – подсказал Кирилл и ушел ставить чайник.

Когда он вернулся из туалета, неся налитый до половины чайник, Дмитрич уже сгреб со стола документы и сдвинул их в сторону, освободив место для чашек, сахарницы, початой баночки с кофе и куском пирога, одуряющее пахнущего ванилью и яблоками. Порезав пирог на равные части, Милованов дождался, когда закипит вода и принялся хозяйничать, угощая гостя. Первые пару минут они пили чай молча, старательно дуя в щербатые чашки. Пирог оказался вкусным, с приятной кислинкой. Кирилл проглотил свою долю, почти не жуя, как голодный пес. Милованов, заметил это, подвинул ему еще кусок.

– Кушай, кушай. Мне все равно много вредно, вон какое пузо насинтепонил… Ладно…. Итак, по первому покойному. Как я тебе и сказал, убил его мужчина, в бабу-убийцу верю неохотно, потому как силищей она должна была обладать неимоверной, этакая шпалоукладчица. Выводы, конечно, вам делать, но!

Милованов веско поднял кверху палец, а Кирилл замер, ожидая открытий.

– Удар был нанесен сверху вниз, вот примерно под таким углом. Встань-ка.

Кирилл послушно встал. Милованов протянул ему нож с прилипшими крошками.

– Теперь ножичек возьми и меня ударь. Видишь, куда ты бьешь? А он ударил выше, и угол был другой, наискось. Вот так.

Дмитрич отобрал нож и, не вставая, сделал резкое движение. Кирилл нахмурился:

– Выходит, они сидели? – неуверенно произнес он, оценив, куда вошло бы лезвие.

– Сидели, – кивнул эксперт. – Я тебе это еще на осмотре трупа сказал. Причем убийца бил левой рукой, что не особенно удобно, если ты – правша. Но при этом удар всего один. Лезвие пробило пальто, пиджак и рубашку, войдя аккурат между ребрами. Это либо счастливая случайность, либо мастерство профи, который ножом пользуется играючи, да так, что лезвие не утыкается в грудину. Нож, как я тебе говорил, судя по длине и ширине, армейский или что-то вроде того, сам знаешь, сколько сейчас всякого новодела. Сталь отменная, не Китай фуфломециновый, никаких осколков в ране. Опять же, какой силищей надо обладать, чтобы такой нож вонзить. Это не шило, не заточка. При этом крови Панарина в вагоне почти не оказалось, а на носках его туфель есть свежие царапины, причем на таких местах, где они возникли бы в случае волочения. А где кровь была, то почти вся смазанная. Я ее на дверях вагона нашел, на спинках соседних сидений, на полу. В отличие от места, где убили Богаченко. Она, по всей вероятности, успела вскочить, а потом ее просто пришпилили к сидению, как жука. И вот тут кровушки было пролито поболее. Я рядом с телом нашел интересный следочек, и думал даже, что ваши архаровцы успели напакостить, но нет, не их следочки. Смотри, вот отпечаток ботинка. Что-нибудь скажешь?

Раскопав среди вороха бумаг фотографии, Милованов сунул снимки под нос Кириллу, но тот, бросил на них пристальный взгляд, развел руками.

– Дмитрич, да что я скажу? След же не целиком. Отпечаток смазан.

– А знаешь, почему ты сказать ничего не можешь? – назидательно спросил Милованов. – Это потому что ты глупый, а Георгий Дмитриевич – умный. И умный Георгий Дмитриевич сделал вывод, что ботиночек этот – армейского образца. Подобные поступают в армию, полицию и прочие силовые структуры. Стандартный рисунок подошвы, стандартная толщина. И размер сорок четвертый. Ботиночек не новый, сильно стоптан по внутреннему краю. Если резюмировать, тебе надо искать двухметрового слегка косолапого мужика, с армейской обувью и ножом, в одежде из грубой ткани черного цвета. Подобная ткань, кстати, на форменной одежде часто встречается.

Это уже было интересно. Кирилл облизал пальцы и настороженно спросил:

– Ткань откуда взялась?

– Я пару ниточек снял и с Панарина, и с Богаченко. У него нитка прилипла к пальтишку, а у Богаченко нити были под ногтями. Видать, сопротивлялась, сердешная, хоть и недолго.

Милованов допил чай, отставил чашку в сторону и, вынув из ящика трубочку, старательно набил ее табаком и закурил, что моментально сделало его похожим не то на Мегрэ, не то на Пуаро. Кирилл не помнил, кто из великих сыщиков, кроме Холмса курил трубку, но на сыщик с Бейкер-стрит кругленький Милованов нисколько не походил.

– Если я тебя правильно понял, – медленно произнес Кирилл, – все свидетельствует, что Панарина убили не в вагоне, а женщину зарезали там? Панарина кто-то приволок в вагон?

– Ну, тебе карты в руки, я говорю только то, что следует из результатов экспертизы. Я бы на твоем месте отправил людей с осмотром станций, глядишь где-нибудь еще следы бы нашлись, но это такая прорва работы, да и время потеряно. Нож в обоих случая один и тот же, к тому же на теле женщины имеются следы крови первой жертвы. Выходит, ее убили следом. Но это еще не самое интересное.

– А что самое?

– Это я на десерт оставлю. Перейдем к трупу из антикварного магазина. Здесь у меня есть определенное замешательство, потому как пока не все экспертизы готовы. Орудовали в магазине четыре человека, и по идее, учитывая хозяина и помощницу, следов должно быть больше.

– И что? Количество не сходится?

– Вон у меня отчет по дактокартам – четверо налетчиков, помощница, потерпевший и уборщица. В общем, сходится, но я сильно подозреваю, что четвертым налетчиком была баба. Причем не просто баба, а баба конкретная. А именно – та самая, что в салоне работает.

Кирилл замер.

– Из чего такой вывод?

– Да по обуви, – пояснил Милованов и, выпуская клубы дыма, благодушно откинулся на спинку кресла. – Она переобуться не забыла, но опять же, стоптанность ее сапог в одном случае и в другом практически совпадают, я уж не говорю о размере. В сейфе тоже орудовала женская ручка, если судить по отпечаткам, оставленных перчатками. Сигнализацию эти же дамские пальчики отключали. Я удивляюсь, Киря что ты не поволок ее в кутузку сразу.

Кирилл пристыжено замолчал. Ведь говорил Олжас что-то про звонки в охранное агентство, но поскольку помимо дела Коростылева Кириллу приходилось заниматься еще и делом Панарина и Богаченко, проверить показания сотрудников охранного агентства он попросту не успел. Наверное, как и любитель отдохнуть в ведомственных больницах Протасов. А ведь ситуация-то действительно была проще пареной репы. Отключить сигнализацию мог только тот, кто ее знал: сам Коростылев или его помощница. На всякий случай следовало и уборщицу проверить, но сомнительно чтобы она знала код. Надо же, как ловко Анжелика Крайнова заморочила всем голову своими обмороками и истерикой! Нет, ей не в ювелирке сидеть, ей во МХАТ поступать надо было!..

Впрочем, Крайнова по глупости могла выдать код подруге Саше Ковалевской. Или Ковалевская могла его подглядеть…

Кирилл тряхнул головой, отгоняя картину, на которой вооруженная гвоздодером Саша Ковалевская бьет своего бывшего преподавателя по голове, разбивая череп. С другой стороны, представить в этой роли Крайнову казалось столь же нелепым.

Заметив пристальный взгляд Милованова, Кирилл вяло пожал плечами.

– Да в голову не пришло. Там девушка-то, тростинка. Дунь – и улетит… Тем более, что у нее дома мы все перерыли и ничего не нашли. Кто б мог подумать… Но башку-то начальнику не она проломила?

– Может, и она поначалу. Я не сразу разглядел, а потом понял: дедульку дважды ударили. Есть гематома прижизненная, от которой он, наверное, сознание потерял, а потом его уже добили. И тут, как я тебе уже говорил, бил мужик, и мужик высокий. Следочки остальных я тоже выделил, обувь стандартная, спортивная, на плоской подошве, кеды или кроссовки, сорок второй и сорок третий размеры. И только вот ее следы – тридцать шестой размер. Так что бери ордер и дуй с обыском. Ищи у девицы кроссовки тридцать шестого размера, заляпанные кровью. И вообще следы крови ищи. Если это она, то вряд ли такая умная, что все уничтожила. Если у нее дома ничего не было, надо у ее хахаля искать. Уж прости, что твой хлеб отнимаю.

– Хахаля еще установить надо, – безрадостно ответил Кирилл и безнадежно поинтересовался, представив, как будет докладывать начальству о своем проколе. – Это и есть самое интересное, что ты мне сообщить хотел?

Милованов усмехнулся.

– Нет, самое интересное я на сладенькое оставил. Сейчас у тебя вообще башенку скособочит, так что крепись. Из мусорки Коростылева мы интересную бумажку изъяли. Глянь.

Кирилл настороженно взял упакованную в полиэтилен бумагу, надеясь найти в ней разгадку преступления, но ничего не увидел. Обычная оберточная бумага, которой пользуются в магазинах, упаковывая товар, буро-бежевая, не особенно чистая, совершенно не интересная, смятая и старательно расправленная. Чушь какая-то… Глядя на прищур эксперта, Кирилл даже на свет ее поглядел – ничего.

– Ну, и что? – не понял он. – Бумажка как бумажка. Ни записей, ни водяных знаков. Помятая какая-то.

– Не просто помятая, Кирюша, – снисходительно объяснил Милованов. – На бумаге характерные следы сгибов, вот, полюбуйся. В эту бумажку был завернут некий предмет формы параллелепипеда, с закругленными краями, размером двадцать на четырнадцать сантиметров, с характерной выпуклостью на одной из граней. И, что самое интересное, мусью Миронов, на этой бумажке есть несколько крохотных пятнышек животного происхождения. Иными словами – кровь, и кровь человеческая.

Кирилл замер, затем вновь взял бумажку, поискал пятна крови, не нашел и вопросительно поглядел на Дмитрича. Тот раздраженно ткнул русской в чуть заметные капли в одной из углов и еще менее заметный потек по краю.

– Судя по твоей интригующей интонации – кровь не Коростылева? – медленно предположил Кирилл. Милованов кивнул.

– Не его. Он далеко лежал, в салоне. А бумажку в кабинете нашли. И, если верить первоначальной экспертизе, кровь двух видов, группы А, резус положительный, и группы А, резус отрицательный, причем в первом случае кровь мужская, а во втором – женская. Совсем как у убиенных Панарина и Богаченко. Надо на генетическую экспертизу отправлять, чтобы убедиться в этом.

Кирилл вдруг вспомнил слова Саши. Перед тем, как она отправилась на консультацию к Коростылеву, из кабинета вышла некая баба в платке и шубе. И хотя никаких записей от ее визита не осталось, он готов был дать голову на отсечение, что посетительницей была свидетельница Алевтина Никишина, обнаружившая трупы в электричке, и что самое интересное, какое-то время пребывавшая в вагоне одна. Если, конечно, не считать двух покойников.

Что мешало ей подобрать пропавшую шкатулку? Ничего. Кирилл порылся в кармане, вынул телефон и, найдя в нем фото, любезно предоставленное вдовой Панарина, показал его Милованову.

– Скажи, вот такая шкатулка могла быть в свертке?

Дмитрич откинул голову назад, прищурился, затем ловко приблизил изображение и утвердительно кивнул.

– Вполне. За размер я, конечно, сказать не могу, но вот эта выпуклость от замка очень похожа на ту, что оставила след на бумаге. Так что ищи бабу и шкатулку, Киря.

– Угу. Или ее содержимое, – раздосадовано произнес Миронов, второй раз почувствовав себя растяпой. – Протасову придется сказать, иначе как санкцию на обыск взять? Я не сильно тебе наврежу?

Милованов замахал руками.

– Да Господь с тобой! Иди, конечно. Но экспертизы он от меня раньше положенного срока не дождется, так ему и передай, – сурово подытожил он.