Текст книги "Меченосцы"

Автор книги: Генрик Сенкевич

сообщить о нарушении

Текущая страница: 8 (всего у книги 52 страниц)

VI

Мацько и Збышко, сидя у купца Амылея, совещались о том, что делать. Старый рыцарь ожидал скорой смерти, а так как ему предсказывал ее и знающий толк в ранах францисканец, о. Цыбек, то Мацько хотел вернуться в Богданец, чтобы быть похороненным подле предков, на островском кладбище.

Однако не все предки лежали там. Когда-то это был многочисленный род. Во время войн скликались они, крича "Грады", а в гербе, считая себя выше некоторых владетельных лиц, не всегда располагавших гербами, имели они тупую Подкову. В 1331 году, в битве под Пловцами, семьдесят четыре воина из Богданца были перестреляны на болоте немецкими лучниками; остался только один Войцех, по прозванию Тур, которому король Владислав Локоток, разбив немцев, особой привилегией подтвердил право на герб и земли Богданца. Кости прочих валялись с тех пор на полях, Войцех же вернулся к своим пенатам, но лишь для того, чтобы созерцать окончательную гибель своего рода.

Дело в том, что, когда богданецкие мужи погибли под стрелами немцев, разбойники-рыцари из ближайшей Силезии напали на их гнездо, сожгли все постройки, а людей изрубили или увели в рабство, чтобы продать их в отдаленные немецкие страны. Войцех остался один в старом доме, чудом уцелевшем от огня, остался обладателем обширных, но пустых земель, некогда принадлежавших целому владетельному роду. Пять лет спустя он женился и, родив двух сыновей, Яську и Мацьку, был убит в лесу на охоте туром.

Сыновья росли под охраной матери, Кахны из Спаленицы, которая во время двух походов отомстила силезским немцам за давние обиды, во время же третьего была убита. Ясько, достигнув зрелого возраста, женился на Ягенке из Моцажева, с которой прижил Збышку, Мацько же, оставшись холостяком, охранял имение и племянника, насколько ему позволяли постоянные походы.

Но когда во время междоусобной распри гжималов с наленчами во второй раз были сожжены в Богданце хаты и рассеяны мужики, одинокий Мацько тщетно пытался отстроить Богданец заново. Пробедствовав немало лет, он наконец оставил землю родственнику-аббату, а сам с маленьким Збышкой отправился на Литву, против немцев.

Однако он никогда не забывал о Богданце. На Литву поехал он именно для того, чтобы разбогатеть при помощи добычи, со временем вернуться, выкупить землю, населить ее пленниками, отстроить городок и поселить в нем Збышку. Теперь же, после счастливого спасения юноши, он думал об этом и совещался с ним в доме купца Амылея.

У них было на что выкупить землю. Из добычи, из выкупов, которые платили им взятые в плен немцы, и из подарков Витольда составили они порядочную сумму денег. Особенно крупную выгоду принесла схватка с двумя фризскими рыцарями. Одно оружие, которое они с них сняли, составляло по тем временам целое богатство, а между тем кроме оружия им достались экипажи, лошади, люди, одежда, деньги и множество военных припасов. Многое из этой добычи приобрел теперь купец Амылей, между прочим – две штуки чудесного фландрского сукна, которое предусмотрительные и богатые фризы возили с собой. Мацько продал также дорогое, добытое в бою оружие, полагая, что ввиду близкой смерти оно ему больше не понадобится. Купивший его оружейник на другой день перепродал его Мартину из Вроцимовиц, и даже со значительной пользой, потому что панцири миланской работы ценились тогда чрезвычайно высоко.

Збышко ужасно жаль было этого оружия.

– Если Господь возвратит вам здоровье, – говорил он дяде, – где вы достанете другое такое же?

– Там же, где и это достал, на каком-нибудь другом немце, – отвечал Мацько. – Но уж мне смерти не избежать. Острие раскололось у меня между ребрами, и наконечник остался во мне. Чем больше я старался его выковырять, тем глубже запихивал. И уж теперь ничем помочь нельзя.

– Выпить бы вам горшка два медвежьего сала.

– Да, отец Цыбек тоже говорит, что это бы хорошо, потому что наконечник может вылезть. Да где здесь достать сала? Будь я в Богданце – взял бы топор да на ночь засел на пчельнике…

– Значит, надо ехать в Богданец. Только вы по дороге не помрите.

Старик Мацько растроганно поглядел на племянника:

– Знаю я, куда тебе хочется: ко двору князя Януша или к Юранду из Спыхова, с холмскими немцами драться.

– В этом не отопрусь. Я бы охотно поехал с двором княгини в Варшаву или в Цеханов, чтобы подольше быть с Данусей. Не могу я теперь жить без нее, потому что это не только моя дама, но и возлюбленная. Так я ее люблю, что как только о ней подумаю, так по мне дрожь проходит. Я за ней хоть на край света пойду, но теперь первая моя обязанность – вы. Не оставили вы меня, так и я вас не оставлю. В Богданец так в Богданец.

– Ты добрый парень, – сказал Мацько.

– Меня бы Господь наказал, если бы я не был добр к вам. Глядите, уж телеги укладывают, а я велел одну для вас выстлать сеном. Жена Амылея подарила нам отличную перину, да только не знаю, сможете ли вы на ней лежать – больно жарко. Поедем тихонько с княгиней и двором, чтобы за вами уход был. Потом они повернут к Мазовии, а мы домой – и да поможет нам Господь Бог!

– Мне бы только пожить, чтобы отстроить городок, – сказал Мацько. – Потому что я знаю, что после моей смерти ты не много будешь о Богданце думать.

– Почему ж мне не думать?

– Потому что в голове у тебя будут сражения да любовь.

– А у вас в голове не была война? А я уж все обдумал, что мне надо делать, и в первую голову отстроим мы из крепкого дуба городок, а потом велим для порядка обвести его рвом.

– Ты думаешь? – спросил заинтересованный Мацько. – Ну а как городок будет готов? Тогда что? Говори.

– Как только городок будет готов, так сейчас же поеду ко двору княгини, либо в Варшаву, либо в Цеханов.

– Когда я уж умру?

– Если скоро умрете, то после вашей смерти, но вперед вас похороню, как следует; а если Господь пошлет вам здоровья, то вы останетесь в Богданце. Мне княгиня обещала, что я получу от князя рыцарский пояс. Иначе Лихтенштейн не захочет со мной драться.

– Значит, потом ты едешь в Мальборг?

– Не только в Мальборг, но хоть на край света, только бы добраться до Лихтенштейна.

– Тут я спорить с тобой не стану. Либо твоя смерть, либо его.

– Не бойтесь, привезу я вам в Богданец его перчатки и пояс.

– Только берегись предательства. Это им нипочем.

– Я поклонюсь князю Янушу, чтобы он послал в Мальборг за пропуском. Теперь мир. Поеду с пропуском в Мальборг, а там всегда гостит много рыцарей. И знаете что? Сперва Лихтенштейн, а потом стану высматривать, у кого на Шлеме павлиньи перья, и буду их одного за другим вызывать. Боже мой! Ежели пошлет мне Господь победу, то, значит, я в то же время и обет выполню.

Говоря это, Збышко улыбался собственным своим мыслям, причем лицо его было совсем детское, лицо мальчика, который обещает совершить ряд рыцарских подвигов, когда подрастет.

– Эх, – сказал Мацько, кивая головой, – если бы ты победил трех рыцарей из знатных фамилий, то не только выполнил бы обет, но и какой добычи награбил бы, боже мой!

– Чего там трех! – вскричал Збышко. – Я еще в тюрьме сказал себе, что не поскуплюсь для Дануси. Столько, сколько на руках пальцев, а не трех.

Мацько пожал плечами.

– Удивляйтесь, а то хоть и не верьте, – сказал Збышко, – а ведь из Мальборга поеду к Юранду из Спыхова. Как же не поклониться ему, коли это Данусин отец? Мы с ним на холмских немцев наезжать будем. Сами же вы говорили, что для немцев нет никого страшнее во всей Мазовии.

– А коли он не отдаст за тебя Данусю?

– Как это не отдаст? Он мстит – и я мщу. Кого же он найдет лучше меня? Кроме того, раз княгиня согласилась на обручение, так и он не откажет.

– Я одно только думаю, – сказал Мацько, – что ты всех людей из Богданца заберешь, чтобы была у тебя рыцарская свита, а земля останется без рабочих рук. Пока я жив буду – я не дам, но после моей смерти – вижу я, что возьмешь.

– Господь Бог пошлет мне свиту, да и Янко из Тульчи нам родня, он не поскупится.

Вдруг отворилась дверь, и как бы в подтверждение того, что Господь Бог пошлет Збышку свиту, вошли два человека, смуглых, коренастых, одетых в желтые, похожие на еврейские кафтаны, в красных тюбетейках и невероятно широких штанах. Остановившись в дверях, они стали прикладывать пальцы к губам, ко лбу и к груди, отвешивая в то же время земные поклоны.

– Это что за дьяволы? – спросил Мацько. – Вы кто такие?

– Рабы ваши, – на ломаном польском языке отвечали новоприбывшие.

– Как так? Откуда? Кто вас прислал сюда?

– Прислал нас пан Завиша в дар молодому рыцарю, чтобы были его рабами.

– Господи боже мой! Двумя мужиками больше! – радостно восклицал Мацько. – А из какого вы народа?

– Мы турки.

– Турки? – переспросил Збышко. – У меня в свите будут два турка. Видели вы когда-нибудь турок?

И подскочив к ним, он принялся ощупывать их руками и разглядывать, точно каких заморских чудовищ. А Мацько сказал:

– Видать я их не видал, но слышал, что у Завиши из Гарбова есть на службе турки, которых он взял в плен, когда воевал на Дунае у императора римского Сигизмунда. Так вы язычники?

– Господин велел нам креститься, – сказал один из пленников.

– А выкупить себя вам не на что было?

– Мы издалека, с азиатского берега, из Бруссы.

Збышко, всегда жадно слушавший всякие военные рассказы, особенно же когда дело шло о подвигах славного Завиши из Гарбова, стал их расспрашивать, каким образом попали они в плен. Но в рассказах пленников не было ничего необычайного: их было несколько десятков, три года тому назад Завиша напал на них в ущелье, часть перебил, часть забрал в плен, а потом многих раздарил. У Збышки и Мацьки сердца прыгали от радости при виде такого замечательного подарка, в особенности потому, что достать людей в те времена было трудно и обладание ими составляло настоящее богатство.

Вскоре пришел и сам Завиша, в обществе Повалы и Пашки Злодея из Бискупиц. Так как они все старались о спасении Збышки и рады были, что им удалось этого достигнуть, то каждый сделал ему какой-нибудь подарок на прощанье и на добрую память. Благородный пан из Тачева подарил ему попону для лошади, широкую, богатую, обшитую на груди золотой бахромой; Пашко – венгерский меч, стоящий несколько гривен. Потом пришли Лис из Тарговиска, Фарурей и Кшон из Козьих Голов, с Мартином из Вроцимовиц, а под конец – Зиндрам из Машковиц – все не с пустыми руками.

Збышко растроганно приветствовал их, вдвойне обрадованный – и подарками, и тем, что славнейшие в королевстве рыцари выказывают ему дружбу. Они же расспрашивали его об отъезде и о здоровье Мацьки, советуя, как люди хоть и молодые, но опытные, разные мази и пластыри, чудесно заживляющие раны.

Но Мацько лишь поручал им Збышку, сам же собирался на тот свет. Трудно жить с железным осколком между ребрами. Он жаловался, что все время харкает кровью и не может есть. Кварта очищенных орехов, две пяди колбасы да миска яичницы – вот и все его дневное пропитание. Отец Цы-бек несколько раз пускал ему кровь, думая, что таким образом оттянет у него горячку от сердца и возвратит охоту к еде, но и это не помогло.

Однако он так был обрадован подарками, сделанными племяннику, что в эту минуту чувствовал себя здоровым, и когда купец Амылей, чтобы почтить столь славных гостей, велел принести вина, Мацько сел к столу вместе с ними. Заговорили о спасении Збышки и об его обручении с Данусей. Рыцари не сомневались, что Юранд из Спыхова не захочет противиться воле княгини, особенно если Збышко отомстит за память Данусиной матери и добудет обещанные павлиньи перья.

– Только вот насчет Лихтенштейна, – сказал Завиша, – не знаю, примет ли он вызов, потому что ведь он монах и к тому же один из сановников ордена. Люди из его свиты говаривали, что только бы ему дожить, а он со временем и великим магистром будет.

– Если откажется, то лишится чести, – заметил Лис из Тарговиска.

– Нет, – отвечал Завиша, – он не светский рыцарь, а монахам запрещено выходить на поединки.

– Но ведь часто бывает, что выходят.

– Потому что уставы в ордене ослабели. Они всякие обеты дают, а прославились тем, что, к соблазну всего христианского мира, то и дело их нарушают. Но на поединок меченосец, а в особенности комтур, может и не выйти.

– Ну, значит, ты его только на войне поймаешь.

– Да войны, говорят, не будет, – ответил Збышко, – потому что меченосцы боятся теперь нашего народа.

Тут Зиндрам из Машковиц сказал:

– Мир этот недолог. С волком в согласии не проживешь, потому что он всегда хочет чужим пользоваться.

– А тем временем нам, пожалуй, придется с Тимуром Хромым потягаться, – заметил Повала. – Князь Витольд разбит Эдигеем, уж это верно.

– Верно. И воевода Спытко не вернулся, – прибавил Пашко Злодей из Бискупиц.

– И князьков литовских уйма осталась на поле битвы.

– Покойница королева предсказывала, что так будет, – сказал Повала из Тачева.

– Так, может быть, придется и нам идти на Тимура.

Тут разговор перешел на литовский поход против татар. Не было никакого сомнения, что князь Витольд, вождь более горячий, нежели благоразумный, потерпел страшное поражение под Ворсклой и что в этой битве пало множество литовских и русских бояр, а вместе с ними горсть польских рыцарей-добровольцев и даже меченосцев. Собравшиеся у Амылея особенно горевали об участи молодого Спытка из Мелыптына, богатейшего в королевстве пана, пошедшего на войну добровольцем и после битвы пропавшего без вести. Все до небес прославляли его истинно рыцарский поступок: получив от вождя неприятелей охранный колпак, он не захотел надеть его во время битвы, предпочитая славную смерть, нежели жизнь, дарованную по милости языческого владыки. Однако нельзя еще было сказать наверное, погиб он или попал в плен. Впрочем, у него было чем выкупиться, ибо богатства его были неизмеримы, да еще, кроме того, король Владислав дал ему в ленное обладание всю Подолию.

Но поражение литовцев могло угрожать и всему государству Ягеллы, ибо никто не знал наверняка, не бросятся ли татары, ободренные победой над Витольдом, на земли и города, принадлежащие великому княжеству. В этом случае в войну было бы втянуто и королевство. Поэтому многие рыцари, привыкшие, как, например, Завиша, Фарурей, Добко и даже Повала, искать счастья и поединков при иностранных дворах, теперь нарочно не покидали Кракова, ибо не знали, что принесет ближайшее будущее. Если бы Тамерлан, обладатель двадцати семи государств, поднял весь монгольский мир, то опасность могла грозить страшная. И действительно, были люди, предсказывавшие, что так и будет.

– Если понадобится, то померимся силами и с самим Хромым. С нашим народом дело у него не пойдет так легко, как со всеми теми, кого он перебил и завоевал. Ведь к нам на помощь придут и другие христианские государи.

На это Зиндрам из Машковиц, пылавший особенной ненавистью к ордену, с горечью возразил:

– Государи, не знаю, но меченосцы готовы стакнуться с татарами и ударить на нас с другого бока.

– И значит – будет война! – вскричал Збышко. – Я иду на меченосцев. Но другие рыцари стали спорить. Меченосцы не знают страха Божьего и заботятся только о своем богатстве, но все-таки язычникам против христианского народа они помогать не станут. Впрочем, Тимур воюет где-то далеко в Азии, а татарский вождь Эдигей потерял в битве столько народу, что, кажется, испугался собственной победы. Князь Витольд проворен и, вероятно, хорошо укрепил свои города, а кроме того, хоть на этот раз литовцам и не повезло, все же не первый раз им колотить татар.

– Не с татарами, а с немцами предстоит нам бороться не на жизнь, а на смерть, – сказал Зиндрам из Машковиц, – и если мы не сотрем их с лица земли – от них будет нам погибель.

Он обратился к Збышке:

– И прежде всего погибнет Мазовия. Там тебе всегда найдется работа, не бойся.

– Эх, кабы дядя здоров был, я бы сейчас же туда поехал.

– Помогай тебе Бог! – сказал Повала, подымая бокал.

– За здоровье твое и Дануси!

– И да погибнут немцы! – прибавил Зиндрам из Машковиц.

И рыцари стали прощаться со Збышкой. В это время вошел придворный княгини с соколом на руке и, поклонившись рыцарям, с какой-то странной улыбкой обратился к Збышке:

– Княгиня велела сказать вам, – проговорил он, – что она проведет еще одну ночь в Кракове и тронется в путь завтра утром.

– И хорошо, – сказал Збышко, – но почему это? Разве кто-нибудь захворал?

– Нет, но у княгини гость из Мазовии.

– Сам князь приехал?

– Не князь, а Юранд из Спыхова, – отвечал придворный.

Услыхав это, Збышко страшно смутился, и сердце в груди у него так забилось, как в ту минуту, когда ему читали смертный приговор.

VII

Княгиня Анна не особенно удивилась приезду Юранда из Спыхова, потому что часто случалось, что среди непрестанных стычек с соседними немецкими рыцарями Юранда охватывала внезапная тоска по Данусе. Тогда он внезапно являлся в Варшаву, или в Цеханов, или еще куда-нибудь, где временно находился двор князя Януша. При виде дочки он всегда испытывал порыв страшного горя. Дело в том, что Дануся с годами становилась так похожа на мать, что с каждым разом ему все больше казалось, что он видит свою покойницу, такую, какой он некогда впервые увидел ее у княгини Анны в Варшаве. Люди иногда думали, что от этого горя разорвется наконец его железное сердце, преданное только мести. Княгиня часто уговаривала его, чтобы он бросил свой кровавый Спыхов и остался при дворе и Данусе. Сам князь, ценя его храбрость и значение и вместе с тем желая избавиться от хлопот, которые причиняли ему непрестанные пограничные стычки, предлагал ему должность мечника. Все было тщетно. Самый вид Дануси бередил его старые раны. Через несколько дней Юранд терял охоту есть, спать, говорить. Сердце его, видимо, начинало кипеть и обливаться кровью, и наконец он исчезал с двора и возвращался в литовские свои болота, чтобы утопить в крови горе и гнев. Тогда люди говаривали: «Горе немцам! Не овцы они, но для Юранда – овцы, потому что он для них лютый волк». И в самом деле, через несколько времени начинали приходить вести то о захваченных в плен добровольцах, которые пограничным путем ехали к меченосцам, то о сожженных городках, то о разогнанных крестьянах, то о яростных схватках, из которых страшный Юранд всегда выходил победителем. При хищнических замашках Мазуров и немецких рыцарей, которые от имени ордена владели землей и городками, прилегавшими к Мазовии, даже во время полного мира между мазовецкими князьями и орденом никогда не прекращались пограничные схватки. Даже на рубку леса или на жатву местные жители выходили с луками или копьями. Люди жили, не будучи уверены в завтрашнем дне, в вечной готовности к войне, в сердечном ожесточении. Никто не ограничивался только обороной, но за грабеж платил грабежом, за поджог поджогом, за набег набегом. И случалось, что немцы тихонько подкрадывались лесами, чтобы захватить какой-нибудь городок, растащить мужиков или стада, а мазуры в то же время делали то же самое. Иногда они встречались друг с другом и бились не на живот, а на смерть, но часто только предводители вызывали Друг друга на смертный бой, после которого победитель брал себе всех людей побежденного противника. И потому, когда к варшавскому двору приходили жалобы на Юранда, князь отвечал жалобами на нападения, чинимые в других местах немецкими рыцарями. Таким образом ввиду того, что обе стороны хотели справедливости, но ни одна не хотела и не могла восстановить ее – все грабежи, пожары и нападения проходили совсем безнаказанно.

Но Юранд, сидя в своем болотистом, поросшем тростником Спыхове и пылая неугасимою жаждой мщения, сделался так невыносим своим зарубежным соседям, что, в конце концов, их ужас перед ним стал сильнее их злобы. Поля по соседству со Спыховом лежали в запустении, леса зарастали диким хмелем, луга – сорными травами. Не один немецкий рыцарь, привыкший на родине к кулачному праву, пробовал селиться по соседству со Спыховом, но спустя некоторое время каждый предпочитал бросить владение, стада и крестьян, нежели жить под боком у неумолимого воина. Часто рыцари сговаривались между собой и сообща нападали на Спыхов, но каждый такой набег оканчивался поражением. Пробовали разные способы. Однажды привезли знаменитого своей силой и закаленностью в боях рыцаря с Майна; рыцарь этот во всех битвах выходил победителем; он должен был вызвать Юранда на поединок на утоптанной земле. Но когда они вышли на арену, словно по волшебству, при виде страшного мазура упало у немца сердце, и он повернул коня, собираясь обратиться в бегство; но Юранд ударил ему копьем в непокрытую панцирем спину и таким образом лишил его чести. С той поры еще больший страх овладел соседями, и немец, хоть издалека заметив дым, выходящий из спыховских труб, крестился и начинал молиться своему патрону, потому что укоренилась вера, будто Юранд ради мщения продал душу нечистому.

О Спыхове рассказывались страшные вещи: будто через топкие болота, среди дремучих, затянутых ряской омутов, ведет туда такая узкая тропинка, что двое мужей на конях не могут проехать по ней рядом; что по обеим сторонам ее валяются немецкие кости, а по ночам на паучьих ногах ходят по ней головы утопленников, стеная, воя и затаскивая людей в омут вместе с лошадьми. Упорно говорили, что в самом городке частокол украшен человеческими черепами. Правдой во всем этом было лишь то, что в покрытых решетками ямах, вырытых под спыховским двором, томилось несколько десятков узников и что имя Юранда было страшнее всех вымыслов о скелетах и утопленниках.

Збышко, узнав о его прибытии, тотчас поспешил к нему, но так как это был отец Дануси, то он шел с некоторой робостью в сердце. Что он выбрал Данусю дамой своего сердца и дал ей клятву верности, этого ему никто не мог запретить, но потом княгиня обручила его с Данусей. Что скажет на это Юранд? Согласится или не согласится? И что будет, если отец крикнет: "Не бывать этому!" Вопросы эти томили тревогой душу Збышки, потому что Дануся уже нужна была ему больше всего на свете. Храбрости прибавляла ему только мысль, что Юранд сочтет заслугой, а не проступком с его стороны нападение на Лихтенштейна, потому что ведь он сделал это, чтобы отомстить за Данусину мать, и едва не лишился за то собственной головы.

Между тем он принялся расспрашивать придворного, пришедшего за ним к Амылею:

– А куда вы меня ведете? В замок?

– Конечно, в замок. Юранд остановился там же, где двор княгини.

– А скажите-ка мне, каков он? Чтобы мне знать, как с ним говорить…

– Что вам сказать? Это человек, совсем не похожий на других людей. Говорят, он раньше веселый был, покуда у него кровь не запеклась.

– А умен он?

– Хитер, потому что других бьет, а сам не дается. Глаз у него только один, потому что другой немцы ему из лука прострелили, но он и одним глазом видит человека насквозь. С ним не поспоришь… Любит он только княгиню, госпожу нашу, потому что ее придворную девушку взял себе в жены, а теперь и дочка его у нас растет.

Збышко вздохнул с облегчением.

– Так вы говорите, что он воле княгини не воспротивится?

– Я знаю, что вам хочется узнать, и что слышал, то и скажу. Говорила ему княгиня о вашем обручении, потому что нельзя было бы утаить. Но что он на это сказал – неизвестно.

Так разговаривая, дошли они до ворот. Начальник королевских лучников, тот самый, который когда-то вел Збышку на казнь, теперь дружески кивнул ему головой, и, пройдя мимо караула, они очутились во дворе, а потом вошли в расположенный справа флигель, который занимала княгиня.

Придворный, встретив у дверей мальчика-слугу, спросил:

– А где Юранд из Спыхова?

– В Косой комнате, с дочерью.

– Значит, туда, – сказал придворный, указывая на дверь.

Збышко перекрестился и, откинув от открытых дверей занавесь, вошел с бьющимся сердцем. Но он не сразу нашел Юранда из Спыхова, потому что комната была не только "Косая", но и темная. Только через минуту увидел он белокурую головку девочки, сидящей у отца на коленях. Они тоже не слышали, как он вошел; поэтому он остановился у занавеси, кашлянул и наконец сказал:

– Слава Господу Богу нашему.

– Во веки веков, – отвечал Юранд, вставая.

В этот миг Дануся подбежала к молодому рыцарю и, схватив его за руку, стала кричать:

– Збышко, папа приехал.

Збышко поцеловал у нее руку, потом вместе с ней подошел к Юранду и сказал:

– Я пришел вам поклониться: вы знаете, кто я?

И он слегка наклонился, делая руками такое движение, точно хотел обнять ноги Юранда. Но тот схватил его за руку, повернул лицом к свету и стал молча вглядываться в него.

Збышко уже немного оправился и, подняв любопытный взор на Юранда, увидел перед собой мужчину почти гигантского роста, с русыми волосами и такими же русыми усами, с рябым лицом и одним глазом железного цвета. Ему казалось, что этот глаз хочет пронзить его насквозь, и смущение снова стало его охватывать; наконец, не зная, что сказать, но желая обязательно сказать что-нибудь, чтобы прервать неприятное молчание, он спросил:

– Так это вы Юранд из Спыхова, отец Дануси?

Но тот только указал ему на дубовую скамью, на которой уселся и сам, и, не сказав ни слова, продолжал вглядываться. Наконец Збышке это надоело.

– Знаете, – сказал он, – нескладно мне так сидеть, точно перед судом. Тут только Юранд проговорил:

– Так это ты на Лихтенштейна напал?

– Ну да, – отвечал Збышко.

В глазу пана из Спыхова блеснул какой-то странный свет, и грозное лицо его слегка прояснилось. Потом он взглянул на Данусю и снова спросил:

– И это ради нее?

– А то ради кого же? Должно быть, вам дядя рассказывал, как я дал ей клятву сорвать с немецких голов павлиньи перья? Но их будет не три пучка, а, по крайней мере, столько, сколько пальцев на обеих руках. Тут я и вам мстить помогу, потому что ведь это за Данусину мать.

– Горе им! – отвечал Юранд.

И опять наступило молчание. Однако Збышко, сообразив, что, выражая свою ненависть к немцам, он попадает Юранду прямо в сердце, сказал:

– Не прощу я им, хоть они уж чуть не сгубили меня.

Тут он повернулся к Данусе и прибавил:

– Она спасла меня.

– Знаю, – сказал Юранд.

– А вы за это не сердитесь?

– Уж коли ты дал ей клятву, так скажу: таков рыцарский обычай.

Збышко сперва не решался, но потом вдруг заговорил с заметной тревогой:

– Видите ли… она мне накинула на голову покрывало… Все рыцари слышали, и францисканец, который стоял возле меня с крестом, слышал, как она сказала: "Он мой". И верно, Богом клянусь, что до самой смерти не буду больше ничей.

Сказав это, он снова стал на колени и, желая показать, что знает рыцарский обычай, с великим почтением поцеловал оба башмака сидящей на ручке кресла Дануси, а потом встал и, обращаясь к Юранду, спросил:

– Видали вы другую такую? А?…

А Юранд внезапно положил на голову обе свои страшные, смертоносные руки и, закрыв глаза, глухо ответил:

– Видел, да немцы ее у меня убили.

– Так слушайте же! – воскликнул Збышко. – Одна у нас обида и одна месть. Немало и наших людей из Богданца перебили из лука собачьи дети немцы… Не найти вам для вашего дела никого лучше меня… Это мне не в диковину! Спросите дядю. На копьях ли, на топорах ли, на длинных или коротких мечах – мне все равно. А говорил вам дядя о фризах?… Стану я вам резать немцев, как баранов, а что касается девочки, так на коленях стоя клянусь вам, что за нее с самим чертом стану драться и не отдам ее ни за земли, ни за стада, ни за какие богатства, и хоть бы давали мне без нее замок со стеклянными окнами – я и замок брошу, а пойду за ней на край света…

Юранд некоторое время сидел, закрыв лицо руками, но наконец словно проснулся и сказал с грустью:

– Понравился ты мне, мальчик, но тебе я ее не отдам, потому что не про тебя, несчастный, она писана.

Збышко, услышав это, онемел и, не говоря ни слова, стал смотреть на Юранда широко раскрытыми глазами.

Но Дануся пришла ему на помощь. Очень ей нравился Збышко и очень нравилось ей сходить не за "подростка", а за "девку на выданье". Понравилось ей и обручение, и сласти, которые каждый день приносил ей молодой рыцарь, и вот теперь, поняв, что все это хотят у нее отнять, она поспешно соскользнула с ручки кресла и, спрятав голову в коленях отца, воскликнула:

– Папа! Папа! Я буду плакать.

А он, видимо, любил ее больше всего на свете. Он ласково положил руку ей на голову. В лице его не было ни злости, ни гнева, только печаль. Между тем Збышко пришел в себя и сказал:

– Как же? Вы, значит, хотите противиться воле Божьей? Юранд на это ответил:

– Если будет на то воля Божья, то ты ее получишь; но свою волю я не могу склонить в твою пользу. И рад бы склонить, да нельзя…

Сказав это, он поднял Данусю и, взяв ее за руку, направился к дверям, когда же Збышко хотел загородить ему дорогу, он остановился еще на мгновение и сказал:

– Я не буду на тебя сердиться за рыцарскую твою службу, но не спрашивай больше меня, потому что я ничего не могу тебе сказать.

И вышел из комнаты.