Текст книги "Меченосцы"

Автор книги: Генрик Сенкевич

сообщить о нарушении

Текущая страница: 10 (всего у книги 52 страниц)

Збышко почувствовал в ее голосе что-то вроде недоверия, упер лук в землю, мгновенно натянул его, так что скрипнул железный обруч, а потом, желая показать, что знает придворный обычай, стал на одно колено и подал лук Ягенке.

А девушка, вместо того чтобы взять оружие из его рук, покраснела, сама не зная отчего, и стала застегивать на шее рубашку, расстегнувшуюся от быстрой езды по лесу.

X

На другой день по приезде в Богданец Мацько и Збышко стали осматривать свое старое пепелище и заметили, что Зых из Згожелиц был прав, когда говорил, что на первых порах натерпятся они от недостатка во всем.

Хозяйство шло сравнительно недурно. Было несколько полей, обработанных прежними крестьянами или теми, которых недавно поселил аббат. Прежде в Богданце возделанной земли бывало гораздо больше, но с тех пор, как в битве под Пловцами род Градов погиб почти без остатка, рабочих рук не стало, а после нападения силезских немцев и войны гжимальтов с наленчами некогда тучные богданецкие нивы по большей части заросли лесом. Один Мацько справиться с хозяйством не мог. Напрасно старался он в течение нескольких лет привлечь свободных крестьян из Кшесни и поселить их на земле, за известный оброк, они предпочитали жить на собственной земле, нежели обрабатывать чужую. Он заманил, однако, нескольких бездомных; в разных войнах взял несколько человек в плен, поженил их, поселил в хатах, – и таким образом деревня начала возрождаться. Но все-таки ему приходилось трудно, и, когда представилась возможность, Мацько немедля заложил весь Богданец, полагая, что, во-первых, богатому аббату легче будет управиться с землей, а во-вторых, что тем временем ему и Збышке война доставит людей и деньги. И в самом деле, аббат хозяйничал хорошо. Рабочую силу Богданца увеличил он пятью крестьянскими семьями, умножил стада скотины и лошадей, а кроме того, построил амбар, плетеный коровник и такую же конюшню. Зато, не живя постоянно в Богданце, он не заботился о доме, – и Мацько, иногда мечтавший, что по возвращении найдет его окруженным рвом и частоколом, застал его все таким же, как оставил, разве только с той разницей, что углы слегка покосились, а стены казались ниже, потому что осели и вросли в землю.

Барский дом состоял из огромных сеней, двух больших комнат с каморками и кухни. В комнатах были окна, затянутые пузырем, а посредине в каждой очаг на глиняном полу; дым выходил через отверстия в потолке. Этот потолок, совершенно черный, в лучшие времена служил и коптильней: на колышках, вбитых в балки, вешались тогда кабаньи, медвежьи и лосиные окорока, куски оленьего мяса, воловьи спины и целые пучки колбас. Однако теперь в Богданце под потолком было пусто, так же, как и на полках, бегущих вдоль стен; в других домах на таких полках ставились оловянные и глиняные миски. Только стены под полками казались не особенно голыми, потому что Збышко велел людям развешать на них панцири, шлемы, короткие и длинные мечи, рогатины, луки, рыцарские копья, топоры, щиты и конские попоны. Развешанное, таким образом, оружие чернело от дыма, и его приходилось часто чистить, но зато все было под рукой, а кроме того, червь не точил дерева копий, луков и топоров. Дорогие одежды заботливый Мацько велел отнести в каморку, где он спал.

В передних комнатах возле окон стояли столы, сколоченные из сосновых досок, и такие же лавки, на которых господа сидели вместе с челядью во время еды. Людям, за долгие годы войны отвыкшим от каких бы то ни было удобств, нужно было немного, но в Богданце ощущался недостаток в хлебе, муке и разных других запасах, а в особенности в посуде. Мужики принесли, что могли, но Мацько рассчитывал главным образом на то, что, как бывает в таких случаях, на помощь к нему придут соседи, и в самом деле, он не ошибся по крайней мере, поскольку дело касалось Зыха из Згожелиц.

На другой день по приезде старик сидел на колоде перед домом, наслаждаясь прекрасной осенней погодой, как вдруг во двор на том же вороном коне въехала Ягенка. Слуга, коловший у плетня дрова, хотел помочь ей сойти с лошади, но она, мигом соскочив на землю, подошла к Мацьке, слегка задыхаясь от быстрой езды и зарумянившись, как яблочко.

– Слава Господу Богу нашему! Я приехала поклониться вам от тятьки и спросить, как здоровье.

– Не хуже, чем было в дороге, – отвечал Мацько, – по крайности, выспался у себя дома.

– Только вам, должно быть, неудобно очень, а за больным уход должен быть.

– Мы люди крепкие. Действительно, поначалу-то удобств нет, да зато нет и голода. Я велел зарезать вола да двух овец, мяса достаточно. Бабы муки принесли да яиц, но этого мало, а что всего хуже – посуды нет.

– Я велела отвезти к вам два воза. На одном едут две постели и посуда, а на другом разная еда. Есть там лепешки с мукой, солонина, сушеные грибы, есть бочонок пива, другой с медом; и вообще всего понемногу, что у нас было.

Мацько, который всегда рад был всякой прибыли, протянул руку, погладил Ягенку по голове и сказал:

– Пошли Господь за это тебе и твоему отцу! Как наладим хозяйство – так и отдадим.

– Да бог с вами! Немцы мы, что ли, чтобы подарки назад отнимать.

– Ну так еще большее спасибо вам. Говорил про тебя отец, какая ты хозяйственная. Ты, значит, целый год всеми Згожелицами правила?

– Ну да… Если вам еще что-нибудь понадобится, так пришлите человека, только такого, чтобы он знал, чего надо, а то другой раз приедет дурак и не знает, за чем его посылали.

Тут Ягенка стала поглядывать по сторонам, а Мацько, заметив это, улыбнулся и спросил:

– Ты кого ищешь?

– Никого я не ищу.

– Я пришлю к вам Збышку; пусть от меня поблагодарит тебя и Зыха. Понравился тебе Збышко? А?

– А я и не глядела.

– Ну так теперь погляди, вот он идет.

В самом деле, Збышко шел с водопоя и, заметив Ягенку, прибавил ходу. Одет он был в лосиную куртку и круглую войлочную шапочку, такую, какие обычно надевались под шлем; волосы его не были подобраны в сетку и, ровно подстриженные над бровями, по бокам золотыми волнами падали на плечи; он шел быстро, высокий, красивый, похожий на пажа из владетельного дома.

Ягенка совсем повернулась к Мацьке, чтобы показать этим, что приехала только к нему, но Збышко весело поздоровался с ней, а потом, взяв ее руку, несмотря на сопротивление девушки, поднес ее к губам.

– Почему ты у меня руку целуешь? – спросила она. – Разве я ксендз?

– Не отнимайте руку. Это такой обычай.

– Надо бы тебе и другую поцеловать за то, что ты привезла, – заметил Мацько, – и то не было бы слишком.

– А что она привезла? – спросил Збышко, оглядывая двор, но не видя ничего, кроме вороного коня, который стоял привязанный к столбу.

– Воза еще не пришли, но придут, – отвечала Ягенка.

Мацько стал перечислять, что она привезла, ничего не пропуская, а когда сказал о двух постелях, Збышко сказал:

– Я и на зубровой шкуре хорошо сплю, но спасибо, что и обо мне подумали.

– Это не я, это тятя… – отвечала, краснея, девушка. – Если вам больше нравится на шкуре, то никто вас не неволит.

– Мне на всем хорошо, на чем придется. Бывало, в поле, после битвы, спал я, положив под голову убитого меченосца.

– А разве вы когда-нибудь убили хоть одного меченосца? Небось нет?

Збышко вместо ответа стал смеяться. А Мацько воскликнул:

– Побойся ты Бога, девушка, видно, ты его не знаешь. Он ничего больше и не делал, а все только меченосцев бил. Он на всем готов драться: на копьях, на топорах, а как увидит издали немца, так хоть на веревке его держи: так рвется в драку. В Кракове он даже посла Лихтенштейна убить хотел, за это ему чуть голову не отрубили. Вот каков парень. И о двух фризах я тебе расскажу, после которых получили мы слуг и такую добычу, что за половину ее можно бы Богданеи выкупить.

Тут Мацько принялся рассказывать о поединке с фризами, а потом о других приключениях, которые с ними случились, и о подвигах, совершенных ими. Дрались они и из-за стен, и в чистом поле, дрались со славнейшими рыцарями, какие только живут в чужих странах. Били немцев, били французов, били англичан и бургундцев. Бывали они в таких битвах, что лошади, люди, оружие, немцы и перья – все мешалось в один клубок. И чего только они при этом не видели. Видели замки меченосцев из красного кирпича, литовские деревянные крепостцы, церкви, каких нет возле Богданца, и города, и непроходимые чащи, в которых по ночам стонали выгнанные из храмов литовские божки, и разные чудеса; и везде, где дело доходило до битвы, Збышко шел впереди, так что дивились ему славнейшие рыцари.

Ягенка, присев на колоде возле Мацьки, внимательно слушала эти рассказы, поворачивая голову, точно она была у нее на винтах, то в сторону Мацьки, то в сторону Збышки и смотря на молодого рыцаря все с большим удивлением. Наконец, когда Мацько кончил, она вздохнула и сказала:

– Хорошо бы было родиться мальчиком.

Но Збышко, который во время рассказа так же внимательно присматривался к ней, думал при этом, видимо, совсем о другом, потому что неожиданно сказал:

– А вы тоже красивая девушка.

Но Ягенка ответила, не то с досадой, не то с огорчением:

– Вы видели и красивее меня…

Однако Збышко мог без лжи ответить ей, что много таких не видел, потому что Ягенка блистала здоровьем, молодостью и силой. Старик аббат не попусту говорил про нее, что она похожа и на калину, и на сосенку. Все в ней было прекрасно: и стройная фигура, и широкие плечи, и грудь, точно каменная, и красные губы, и голубые глаза. Одета она была старательнее, чем в тот раз, на охоте в лесу. На шее у нее были красные бусы, на плечах кожух, расстегнутый спереди, крытый зеленым сукном, а снизу самодельная юбка и новые сапожки. Даже старик Мацько заметил этот прекрасный наряд и, поглядев на Ягенку, спросил:

– А что это ты так разрядилась, точно на ярмарку? Но она вместо ответа стала кричать:

– Воза, воза идут…

Когда же воза подъехали, она побежала к ним, а Збышко за ней. Разгрузка продолжалась до захода солнца, к великому удовольствию Мацьки, который разглядывал отдельно каждую вещь и за каждую хвалил Ягенку. Спускались уже сумерки, когда девушка стала собираться домой. Когда она садилась на лошадь, Збышко внезапно обхватил ее, и не успела она выговорить и слова, как он уже поднял ее и посадил на седло. Она покраснела, как заря, и, обернувшись к нему, сказала слегка задыхающимся голосом:

– Какой вы сильный…

Он же, благодаря сумраку не заметив ее румянца и смущения, засмеялся и спросил:

– А вы не боитесь зверей? Ведь уж ночь?…

– На возу есть копье, подайте мне его.

Збышко подошел к возу, взял копье и передал его Ягенке.

– Будьте здоровы.

– Будьте здоровы.

– Спасибо вам. Я завтра или послезавтра приеду в Згожелицы поклониться Зыху и вам за соседскую ласку.

– Приезжайте. Рады будем.

И тронув коня, она через минуту исчезла в придорожных кустарниках. Збышко вернулся к дяде.

– Пора вам возвращаться в комнату.

Но Мацько ответил, не вставая с колоды:

– Эх, что за девка! Даже на дворе от нее веселее стало.

– Еще бы!

Наступило молчание. Мацько, казалось, о чем-то думал, глядя на восходящие звезды, а потом сказал, словно обращаясь к самому себе:

– И ласковая и хозяйственная, хоть ей не больше пятнадцати лет.

– Да, – сказал Збышко, – старый Зых бережет ее пуще глаза.

– Он говорил, что за ней в приданое пойдут Мочидолы, а там на лугах есть стадо кобыл с жеребятами.

– Говорят, в мочидольских лесах – ужасные болота?…

– Зато в них бобры живут.

И снова наступило молчание. Мацько несколько времени искоса поглядывал на Збышку и наконец спросил:

– Что это ты так задумался? О чем думаешь?

– Да вот… увидел Ягенку, и вспомнилась мне Дануся… даже в сердце у меня что-то заболело.

– Пойдем в комнату, – ответил на это старик. – Поздно уже.

И с трудом поднявшись, он оперся на плечо Збышки, который отвел его в каморку.

Однако Збышко на другой же день поехал в Згожелицы, потому что Мацько на этом очень настаивал. Он также заставил племянника для почета взять с собой двоих слуг и получше одеться, чтобы таким образом почтить Зыха и выразить ему должную благодарность. Збышко уступил и поехал разодетый, как на свадьбу, в том самом отбитом в бою кафтане из белого атласа, обшитом золотой бахромой и украшенном золотыми аграфами. Зых принял его с распростертыми объятиями, с радостью и пением, а Ягенка, войдя в комнату, при виде юноши остановилась на пороге, как вкопанная, и чуть не выронила из рук бутыль с вином: она думала, что приехал какой-нибудь королевич. Она сразу лишилась всякой смелости и сидела молча, лишь время от времени протирая глаза, точно хотела пробудиться от сна. Збышко, которому недоставало житейской опытности, думал, что она по неизвестным причинам недовольна его приездом, и разговаривал только с Зыхом, восхваляя его соседские чувства и дивясь згожелицкому дому, который, действительно, нельзя было и сравнивать с домом в Богданцах.

Всюду здесь был заметен достаток и хозяйственность. В комнатах были окна, закрытые рамами с роговыми пластинками, такими тонкими и отполированными, что они были прозрачны, почти как стекло. Посредине комнат не было очагов, но по углам возвышались огромные камины с дымовыми трубами. Пол сделан был из сосновых досок, чисто вымытых, на стенах оружие и множество посуды, блиставшей, как солнце, а также полки с рядами прекрасно выточенных ложек, между которыми находились две серебряных. Кое-где висели ковры, добытые на войне или купленные у бродячих торговцев. Под столами лежали огромные рыжие турьи шкуры, а также шкуры зубров и кабанов. Зых охотно показывал свои богатства, то и дело говоря, что всем этим он обязан хозяйственности Ягенки. Он повел Збышку в кладовую, всю пропахнувшую смолой и мятой; там у потолка висели целые связки волчьих, лисьих, куньих и бобровых шкур. Показал он ему сыроварню, склады воска и меда, бочки с мукой, склады сухарей, конопли и сушеных грибов. Наконец он повел его в амбары, коровники, конюшни и хлева, под навесы, где находились телеги, охотничьи принадлежности, сети, и так ослепил Збышку своим богатством, что тот, вернувшись к ужину, не мог не выразить своего восторга.

– Жить в ваших Згожелицах и не умирать, – сказал он.

– В Мочидолах почти что такой же порядок, – ответил Зых. – Помнишь Мочидолы? Ведь это рядом с Богданцем. Предки наши даже спорили из-за границ и вызывали друг друга на бой, да я-то спорить не буду.

Тут он чокнулся со Збышкой кубком меду и спросил:

– Может быть, тебе хочется что-нибудь спеть?

– Нет, – отвечал Збышко, – я вас слушаю с любопытством.

– Згожелицы, видишь ли, достанутся медвежатам. Только бы не погрызлись они когда-нибудь из-за них…

– Какие медвежата?

– Ну мальчишкам, Ягенкиным братьям.

– Ну не придется им лапы зимой сосать.

– Не придется. Но и Ягенка в Мочидолах голодать не будет…

– Еще бы.

– А почему ты не ешь и не пьешь? Ягенка, налей ему и мне.

– Я ем и пью, сколько могу.

– Когда перестанешь мочь, распояшись… Отличный пояс. Должно быть, вы на Литве хорошую добычу взяли?

– Не пожалуемся, – отвечал Збышко, пользуясь случаем показать, что и владельцы Богданца не бедные люди. – Часть добычи мы продали в Кракове и получили сорок гривен серебра…

– Боже ты мой! Да за эти деньги можно деревню купить.

– Были миланские латы; дядя, готовясь к смерти, продал их, а ведь знаете…

– Знаю. Ну, значит, стоит на Литву ходить. Я когда-то хотел, да боялся.

– Чего? Меченосцев?

– Э, кто их станет бояться. Пока не убили, так чего же бояться, а как убьют, так уж для страха времени нет. Боялся я этих самых божков языческих, дьяволов значит. Говорят, в лесах этой нечисти, что муравьев…

– Да где ж им сидеть, коли капища сожгли?… Прежде они богатые были, а теперь одними грибами да муравьями пробавляются.

– Видел ты их?

– Сам я не видел, но слышал, что люди видели… Высунет косматую лапищу из-за дерева да трясет ею, чтобы ему дали что-нибудь.

– То же и Мацько сказывал, – заметила Ягенка.

– Да, он и мне об этом рассказывал по дороге, – прибавил Зых. – Да диво не велико. Ведь и у нас, хоть край наш давно христианский, иногда кто-то в лесах смеется, да и в домах, хоть ксендзы за это бранятся, все-таки лучше оставлять нечисти на ночь миску с едой, а то они так в стены скребутся, что и глаз не сомкнешь… Ягенка… поставь-ка, дочка, на порог миску.

Ягенка взяла глиняную миску, полную клецок с сыром, и поставила ее на пороге, а Зых сказал:

– Ксендзы кричат, бранятся. А ведь у Господа Иисуса Христа от нескольких клецок славы не убудет, а домовой, только бы сыт да доволен был, и от огня и от вора убережет.

И Зых обратился к Збышке:

– Да, может быть, ты бы выспался или спел бы немножко?

– Спойте вы: вам, я вижу, давно хочется… Но, может быть, панна Ягенка споет?

– По очереди петь будем, – воскликнул обрадованный Зых. – Есть у меня мальчик, слуга, он нам на деревянной дудочке подыгрывать будет. Позвать мальчишку.

Позвали; тот сел на скамью и, засунув дудку в рот и растопырив по ней пальцы, стал смотреть на присутствующих, ожидая, кому придется подыгрывать.

Они же стали спорить, потому что никто не хотел быть первым. Наконец Зых велел Ягенке подать пример, и Ягенка, хоть и очень стыдилась Збышки, встала со скамьи, спрятала руки под фартук и начала.

Збышко сначала вытаращил глаза и громко воскликнул:

– А вы откуда умеете это петь? Ягенка посмотрела на него с удивлением:

– Да ведь это все поют… Что с вами?

Зых, полагая, что Збышко подвыпил, повернул к нему радостное лицо и сказал:

– Распояшись. Сразу тебе полегчает.

Но Збышко постоял несколько времени с изменившимся лицом, а затем, поборов волнение, обратился к Ягенке:

– Простите меня. Что-то мне вдруг припомнилось. Пойте дальше.

– А может быть, вам это грустно слушать?

– Э, где там! – дрожащим голосом отвечал он. – Я бы рад слушать это всю ночь.

Сказав это, он сел и, закрыв глаза руками, замолк, чтобы не проронить ни слова из песни.

Ягенка запела второй куплет, но, кончив его, заметила, как по пальцам Збышковой руки катится крупная слеза.

Тогда она быстро подошла к нему и, сев рядом, стала толкать его локтем:

– Ну что с вами? Я не хочу, чтобы вы плакали. Говорите, что с вами?

– Ничего, ничего, – со вздохом ответил Збышко, – долго рассказывать… Что было, то прошло. Мне уже веселей стало.

– А может быть, вы бы выпили еще сладкого вина?

– Хорошая девка! – воскликнул Зых. – Почему вы говорите друг другу "вы"? Говори ему: Збышко, а ты ей – Ягенка. Ведь вы с малых лет друг друга знаете…

Потом он обратился к дочери:

– Что он тебя вздул когда-то – это не беда… Теперь он этого не сделает.

– Не сделаю, – весело сказал Збышко. – Пусть теперь она меня за это побьет, коли хочет.

В ответ на это Ягенка, желая окончательно развеселить Збышку, сложила руку в кулак и со смехом стала делать вид, что бьет его.

– Вот тебе за мой разбитый нос! Вот тебе! Вот тебе!

– Вина! – закричал расходившийся владелец Згожелиц.

Ягенка побежала в кладовую и вскоре вынесла кувшин вина, два красивых кубка с вытисненными серебряными цветами, работы вроцлавских мастеров, и пару сыров, запах которых был слышен издалека.

Зыха, немного уже подгулявшего, зрелище это растрогало окончательно; он прижал к себе кувшин и, думая, очевидно, что это Ягенка, заговорил:

– Ох, дочурка ты моя! Ох, сирота горемычная! Что я, несчастный, стану в Згожелицах делать, как отнимут тебя у меня? Что стану делать?…

– А скоро придется ее отдавать! – воскликнул Збышко.

Зых мгновенно перешел от чувствительности к веселью:

– Хе-хе! А девке-то пятнадцать лет, и уж к парням ее тянет… Чуть завидит издалека, так и трет коленом об колено…

– Тятя, я к себе пойду, – сказала Ягенка.

– Не уходи, с тобой хорошо…

И Зых стал таинственно подмигивать Збышке.

– Двое их сюда заезжало: один – молодой Вильк, сын старого Вилька из Бжозовой, а другой – Чтан [11]11
  Уменьшительное от Пшецлав. (Примеч. автора.)


[Закрыть] из Рогова. Кабы они тебя тут застали, сейчас же стали бы на тебя зубами лязгать, как друг на друга лязгали.

– Эвона! – сказал Збышко.

Потом он обратился к Ягенке и, говоря ей, по указанию Зыха, "ты", спросил:

– А тебе кто больше нравится?

– Никто.

– Вильк [12]12
  Вильк – волк. – Примеч. перев.


[Закрыть] крепкий парень, – заметил Зых.

– Пускай себе в другом месте воет.

– А Чтан?

Ягенка стала смеяться.

– Чтан, – сказала она, обращаясь к Збышке, – весь волосами зарос, точно козел, так что и глаз не видно, а сала на нем – как на медведе.

Збышко, словно что-то припомнил, хлопнул себя по лбу и сказал:

– Да, если уж вы такие добрые, так я вас еще об одной вещи попрошу: нет ли у вас медвежьего сала? Дяде для лечения нужно, а в Богданце я не могу добиться.

– Было, – сказала Ягенка, – да мальчики на двор вынесли луки смазывать, а собаки все дочиста съели… Вот жалость-то!

– Ничего не осталось?

– Дочиста съели.

– Ишь ты! Значит, ничего больше не остается, как в лесу поискать.

– Устройте облаву, медведей много, а если вам охотничье оружие нужно, мы дадим.

– Где мне ждать. Поеду на ночь к ульям.

– Возьмите с собой человек пять. У нас есть мужики.

– Я с мужиками не пойду: еще зверя спугнут.

– Так как же? С луком пойдете?

– Да что же я с луком в лесу, да еще в темноте, стану делать? Ведь месяц теперь не светит. Возьму вилы, хороший топор, да и пойду завтра один.

Ягенка помолчала, потом на лице ее отразилось беспокойство.

– В прошлом году, – сказала она, – пошел от нас охотник Бездух, а медведь его разорвал. Это дело опасное, потому что он как увидит ночью человека, а особенно возле ульев, сейчас на задние лапы становится.

– Коли он убегать станет, так его и не догонишь, – ответил Збышко. Между тем задремавший было Зых проснулся и начал петь. А потом обратился к Збышке:

– Знаешь, их двое: Вильк из Бжозовой и Чтан из Рогова… А ты…

Но Ягенка, боясь, как бы Зых не сказал чего лишнего, быстро подошла к Збышке и стала расспрашивать:

– А когда ты пойдешь? Завтра?

– Завтра, после захода солнца.

– А к каким ульям?

– К нашим, к богданецким, недалеко от нашей границы, возле Радзи-ковского болота. Говорили мне, что там медведей сколько хочешь.