Текст книги "Стихотворения. Поэмы. Проза"

Автор книги: Генрих Гейне

 
Полный месяц! в твоем сиянье,
Словно текучее золото,
Блещет море.
Кажется, будто волшебным слияньем
Дня с полуночною мглою одета
Равнина песчаного берега.
А по ясно-лазурному,
Беззвездному небу
Белой грядою плывут облака,
Словно богов колоссальные лики
Из блестящего мрамора.
 
 
Не облака это! нет!
Это сами они —
Боги Эллады,
Некогда радостно миром владевшие,
А ныне в изгнанье и в смертном томленье,
Как призраки, грустно бродящие
По небу полночному.
Благоговейно, как будто объятый
Странными чарами, я созерцаю
Средь пантеона небесного
Безмолвно-торжественный,
Тихий ход исполинов воздушных.
Вот Кронион ^{25} , надзвездный владыка!
Белы как снег его кудри —
Олимп потрясавшие, чудные кудри;
В деснице он держит погасший перун;
Скорбь и невзгода
Видны в лице у него;
Но не исчезла и старая гордость.
Лучше было то время, о Зевс!
Когда небесно тебя услаждали
Нимфы и гекатомбы!
Но не вечно и боги царят:
Старых теснят молодые и гонят,
Как некогда сам ты гнал и теснил
Седого отца и титанов,
Дядей своих, Юпитер-Паррицида ^{26} !
Узнаю и тебя,
Гордая Гера!
Не спаслась ты ревнивой тревогой,
И скипетр достался другой,
И ты не царица уж в небе;
И неподвижны твои
Большие очи,
И немощны руки лилейные,
И месть бессильна твоя
К богооплодотворенной деве
И к чудотворцу – божию сыну.
Узнаю и тебя, Паллада-Афина!
Эгидой своей и премудростью
Спасти не могла ты
Богов от погибели.
И тебя, и тебя узнаю, Афродита!
Древле златая! ныне серебряная!
Правда, все так же твой пояс
Прелестью дивной тебя облекает;
Но втайне страшусь я твоей красоты,
И если б меня осчастливить ты вздумала
Лаской своей благодатной,
Как прежде счастливила
Иных героев, – я б умер от страха!
Богинею мертвых мне кажешься ты,
Венера-Либитина ^{27} !
Не смотрит уж с прежней любовью
Грозный Арей на тебя.
Печально глядит
Юноша Феб-Аполлон.
Молчит его лира,
Весельем звеневшая
За ясной трапезой богов.
Еще печальнее смотрит
Гефест хромоногий!
И точно, уж век не сменять ему Гебы,
Не разливать хлопотливо
Сладостный нектар в собранье небесном.
Давно умолк
Немолчный смех олимпийский.
 
 
Я никогда не любил вас, боги!
Противны мне греки,
И даже римляне мне ненавистны.
Но состраданье святое и горькая жалость
В сердце ко мне проникают,
Когда вас в небе я вижу,
Забытые боги,
Мертвые, ночью бродящие тени,
Туманные, ветром гонимые, —
И только помыслю, как дрянны
Боги, вас победившие,
Новые, властные, скучные боги,
Хищники в овечьей шкуре смиренья,
То берет меня мрачная злоба:
Сокрушить мне хочется новые храмы,
Биться за вас, старые боги,
За вас и за вашу амвросическую правду,
И к вашим вновь возведенным
Алтарям припасть и молиться
В слезах, воздевая руки. ^{28}
Старые боги! всегда вы, бывало,
В битвах людских принимали
Сторону тех, кто одержит победу.
Великодушнее вас человек,
И в битвах богов я беру
Сторону вашу,
Побежденные боги!
 
 
Так говорил я,
И покраснели заметно
Бледные облачные лики,
И на меня посмотрели
Умирающим взором,
Преображенные скорбью,
И вдруг исчезли.
Месяц скрылся
За темной, темною тучей;
Задвигалось море,
И просияли победно на небе
Вечные звезды.
 

 
У моря, ночного пустынного моря,
Юноша странный стоит,
Тоска в его сердце, в мозгу – сомненья,
И губы шепчут волнам печально:
 
 
«О волны, откройте мне вечную тайну,
Откройте мне тайну жизни,
Решите загадку, что мучила столько голов —
Голов в париках, ермолках, чалмах и беретах,
И сотни тысяч других, что ищут ответа и сохнут.
Скажите, что есть человек?
Откуда пришел он? Куда он идет?
И кто живет в вышине, на далеких сверкающих звездах?»
 
 
Бормочут волны одно и то же,
Бушует ветер, бегут облака,
Глядят безучастно и холодно звезды,
А он, дурак, ожидает ответа.
 

 
Счастлив моряк, достигший гавани,
Оставивший позади море и бури
И ныне мирно сидящий в тепле,
В винном погребе бременской ратуши.
 
 
Как все же уютно и мило
В стакане вина отражается мир!
И как лучезарно вливается микрокосм
В томимое жаждой сердце.
Все я вижу в стакане:
Историю древних и новых народов,
Турок и греков, Ганса и Гегеля ^{29} ,
Лимонные рощи и вахтпарады,
Берлин и Шильду, Тунис и Гамбург,
И главное – вижу лицо моей милой,
Ангельский лик в золотом рейнвейне.
 
 
О, как хороша, как хороша ты, любимая!
Ты прекрасна, как роза,
Но не роза Шираза,
Возлюбленная соловья, воспетая Гафизом,
Но не роза Сарона,
Священнопурпурная, восхваленная пророком, —
Ты – как роза винного погреба в Бремене!
Это роза из роз, —
Чем старше она, тем пышнее,
Ее аромат небесный меня восхищает,
Меня вдохновляет, меня опьяняет,
Не схвати меня за волосы хозяин
Винного погреба в Бремене,
Полетел бы я кувырком.
 
 
Славный малый! Сидели мы рядом
И пили, как братья,
Рассуждали о самых высоких материях,
И вздыхали, и обнимали друг друга.
Он возвратил меня к вере в любовь,
Я пил за здоровье злейших моих врагов,
Я всех ничтожных поэтов простил,
Как простят когда-нибудь меня самого,
Я плакал от умиленья – и наконец
Предо мною разверзлись райские врата,
Где двенадцать апостолов, двенадцать огромных бочек,
Проповедуют молча, но вполне понятно
Для всех народов.
 
 
Вот настоящие люди!
На вид невзрачные, в дубовых камзолах,
Внутри они прекраснее и светлее,
Чем самые гордые левиты храма,
Чем царедворцы и телохранители Ирода,
Одетые в пурпур и украшенные золотом.
Ведь я же всегда говорил:
Не среди заурядных людей,
А в самом избранном обществе
Пребывает небесный владыка.
Аллилуйя! Как нежно меня обвевают
Вефильские ^{30} пальмы,
Как ароматны мирты Хеврона ^{31} ,
Как шумит Иордан, шатаясь от радости,
И моя бессмертная душа шатается,
И я шатаюсь, и меня, шатаясь,
По лестнице поднимает к дневному свету
Добрый хозяин винного погреба в Бремене.
 
 
О добрый хозяин винного погреба в Бремене,
Ты видишь, на крышах домов сидят
И поют пьяные ангелы,
Солнце, пылающее там, наверху,
Это красный от пьянства нос,
Нос мирового духа,
И вокруг красного носа мирового духа
Вертится весь перепившийся мир.
 

 
Как на ниве колосья,
Растут и волнуются помыслы
В душе человека; но нежные
Любовные помыслы ярко
Цветут между ними, как между колосьями
Цветы голубые и алые.
 
 
Цветы голубые и алые!
Жнец ворчливый на вас и не взглянет,
Как на траву бесполезную;
Нагло вас цеп деревянный раздавит…
Даже прохожий бездомный,
Вами любуясь и тешась,
Головой покачает и Даст вам
Названье плевел прекрасных.
Но молодая крестьянка,
Венок завивая,
Ласково вас соберет и украсит
Вами прекрасные кудри,
И в этом венке побежит к хороводу,
Где так отрадно поют
Флейты и скрипки,
Или в укромную рощу,
Где милого голос звучит отрадней
И флейт и скрипок!
 

НОВЫЕ СТИХОТВОРЕНИЯ

 
Чуть не в каждой галерее
Есть картина, где герой,
Порываясь в бой скорее,
Поднял щит над головой.
 
 
Но амурчики стащили
Меч у хмурого бойца
И гирляндой роз и лилий
Окружили молодца.
 
 
Цепи горя, путы счастья
Принуждают и меня
Оставаться без участья
К битвам нынешнего дня.
 

 
В белый сад выходишь утром,
Свищет ветер над землею,
Смотришь, как несутся тучи,
Облекая небо мглою.
 
 
И луга и рощи голы,
И кругом – зима седая,
И в тебе зима, и сердце
Цепенеет, замерзая.
 
 
Вдруг ты весь обсыпан белым,
Точно хлопьями метели.
Озираешься сердито:
На деревьях снег в апреле!
 
 
Но не снег ты белый видишь,
О, как сладко сердцу стало!
То тебя весенним цветом
Забросало, закидало.
 
 
И повсюду – что за чудо! —
Снег цветет весенней новью,
И весна сменяет зиму,
А душа горит любовью.
 

 
Вот май опять повеял,
Цветы зацвели и лес,
И тучки, розовея,
Плывут в синеве небес.
 
 
И соловьев раскаты
Опять зазвучали в листве,
И прыгают ягнята
В зеленой мураве.
 
 
Прыгать и петь не могу я,
Я лег, больной, в траву;
Далекий звон слежу я,
Я грежу наяву.
 

 
Тихо сердца глубины
Звоны пронизали.
Лейся, песенка весны,
Разливайся дале.
 
 
Ты пролейся, где цветы
Расцветают томно.
Если розу встретишь ты —
Ей привет мой скромный.
 

 
В красавицу розу влюблен мотылек,
Он долго кружил над цветком,
А жаркое солнце его самого
Ласкает влюбленным лучом.
 
 
Но мне бы хотелось узнать – кто любим
Красавицей розой самой?
Певец-соловей иль она увлеклась
Вечерней немою звездой?
 
 
Не знаю… Но я всех люблю горячо:
И розу, и солнечный луч,
Певца-соловья, мотылька и звезду,
Что вечером блещет меж туч.
 

 
Зазвучали все деревья,
Птичьи гнезда зазвенели.
Кто веселый капельмейстер
В молодой лесной капелле?
 
 
То, быть может, серый чибис,
Что стоит, кивая гордо?
Иль педант, что там кукует
Так размеренно и твердо?
 
 
Или аист, что серьезно,
С важным видом дирижера,
Отбивает такт ногою
В песне радостного хора?
 
 
Нет, во мне самом укрылся
Капельмейстер окрыленный,
Он в груди стучит, ликуя, —
То Амур неугомонный.
 

 
«И был вначале соловей,
Он спел: «Цивит, цивит!» – и вдруг
Весной повеяло с полей,
Расцвел и сад, и лес, и луг.
 
 
Он клюнул, в грудь себя – и там,
Где обагрила землю кровь,
Зарделись розы, и цветам
Запел он песню про любовь.
 
 
И счастье в птичий мир принес
Он кровью ран своих, но в год,
Когда умолкнет песня роз,
Наверно, прахом мир пойдет».
 
 
Так воробьенку воробей
Внушает мудрость, а жена
Сидит, как подобает ей,
На яйцах, важности полна,
 
 
Она – жена, хозяйка, мать,
И полон рот хлопот у ней.
Старик лишь годен обучать
Закону божьему детей.
 

 
Глаза весны синеют
Сквозь нежную траву.
То милые фиалки,
Из них букет я рву.
 
 
Я рву их и мечтаю,
И вздох мечты моей
Протяжно разглашает
По лесу соловей.
 
 
Да, все, о чем мечтал я,
Он громко разболтал;
Разгадку нежной тайны
Весь лес теперь узнал.
 

 
Только платьем мимоходом
До меня коснешься ты —
По твоим следам несутся
Сердца бурные мечты.
 
 
Обернешься ты, вперится
Глаз огромных синева —
С перепугу за тобою
Сердце следует едва.
 

 
Задумчиво стройная лилия
Взглянула из темной воды,
И месяц влюбленным светом
Ее озарил с высоты.
 
 
Смущенная, клонит головку,
Стыдливых сомнений полна,
И бледного страдальца
У ног своих видит она.
 

 
Если только ты не слеп,
Погляди в мои напевы:
Ты увидишь, там блуждает
Дивный образ юной девы.
 
 
Если только ты не глух,
Услыхать и смех сумеешь,
От ее вздыханья, пенья
Сердцем, бедный, поглупеешь.
 
 
Взором, голосом ее,
Как и я, обвороженный,
Будешь ты в мечтах весенних
По лесам бродить влюбленный.
 

 
Снова в сердце жар невольный,
Отошла тоска глухая.
Снова нежностью томимый,
Жадно пью дыханье мая.
 
 
Вновь брожу по всем аллеям
Ранней, позднею порою, —
Может быть, под чьей-то шляпкой
Облик милый мне открою!
 
 
Над рекой стою зеленой,
На мосту слежу часами:
Может быть, проедет мимо
И скользнет по мне глазами!
 
 
Снова в плеске водопада
Слышу ропот, грусти полный.
Сердцу чуткому понятно
Все, о чем тоскуют волны.
 
 
И затерян я мечтами
В дебрях царства золотого,
И смеются в парке птицы
Над глупцом, влюбленным снова.
 

 
Тебя люблю я; неизбежна
Разлука наша, – не сердись!
Ведь облик твой, цветущий нежно,
И мой, печальный, не сошлись!
 
 
Да, от любви к тебе я вяну,
Я тощ и бледен стал, – вглядись!
Тебе я вскоре гадок стану,
Я удаляюсь, – не сердись!
 

 
Как луна дрожит на лоне
Моря, полного тревогой,
А сама, ясна, спокойна,
Голубой идет дорогой, —
 
 
Так, любимая, спокойна
И ясна твоя дорога,
Но дрожит твой образ в сердце,
Потому что в нем тревога.
 

 
Альянс священный прочно
Связал нам теперь сердца:
Прижавшись тесно, друг друга
Постигли они до конца.
 
 
Ах! жаль, что юной розой
Украсила ты грудь, —
Союзница бедная наша
Едва могла вздохнуть.
 

 
Поцелуями в потемках
Обменяться, не дыша, —
Сколько счастья в этом видишь
Ты, влюбленная душа!
 
 
И твое воображенье
Разгорается притом,
День грядущий прозревая,
Вспоминая о былом.
 
 
Но рискованно, целуясь,
Слишком много размышлять…
Лучше плакать, друг мой милый,
Слезы легче проливать!
 

 
Жил-был король суровый,
В седых кудрях, угрюм душой,
И жил король суровый
С женою молодой.
 
 
И жил-был паж веселый,
В льняных кудрях и смел душой,
Носил он шлейф тяжелый
За юной госпожой.
 
 
Верь песенке старинной —
Поет она, звенит она,
Они погибли оба —
Любовь была слишком сильна.
 

 
Лунным светом пьяны липы,
Тихо веет ветер сонный,
Полон свистом соловьиным
Сумрак ночи благовонный.
 
 
«Милый! Как приятно летом
Посидеть под липой темной,
Где лишь месяц робким светом
Золотит приют укромный!
 
 
Листик липы – точно сердце,
Оттого сердцам влюбленных
Любо теплой летней ночью
Отдохнуть меж лип зеленых.
 
 
Но, затерян в смутных грезах,
Ты глядишь с улыбкой странной.
О, каким желаньям сердца
Ты внимаешь, мой желанный?»
 
 
Я скажу тебе охотно,
Я б хотел, моя подруга,
Чтоб холодным снегом землю
Занесла седая вьюга.
 
 
И чтоб мы под ярким солнцем,
На санях, покрытых мехом,
Полетели по равнинам
С пеньем, гиканьем и смехом.
 

 
Утром шлю тебе фиалки,
В роще сорванные рано;
Для тебя срываю розы
В час вечернего тумана.
 
 
Знаешь, что хочу сказать я
Аллегорией цветною?
Оставайся днем мне верной
И люби порой ночною.
 

 
Вы, право, не убили
Меня своим письмом:
Меня вы разлюбили,
А клятв – на целый том!
 
 
Отказ длинен немножко —
Посланье в шесть листов!
Чтоб дать отставку, крошка,
Не тратят столько слов.
 

 
Что тебе, когда пред всеми
Тайну сердца выдаю,
Сотни пламенных метафор
Сочиняя в честь твою?
 
 
Он таится меж цветами,
В полутьме лесной, в тиши,
Этот жаркий пламень тайны,
Тайный жар моей души.
 
 
Пусть из розы брызнут искры,
Что тебе! – таков закон:
Мир поэзией зовет их,
А в огонь не верит он.
 

 
Бродят звезды-златоножки,
Чуть ступают в вышине,
Чтоб невольным шумом землю
Не смутить в глубоком сне.
 
 
Лес, прислушиваясь, замер,
Что ни листик – то ушко!
Холм уснул и, будто руку,
Тень откинул далеко.
 
 
Чу!.. какой-то звук!.. И эхо
Отдалось в душе моей.
Был ли то любимой голос
Или только соловей?
 

 
Протянулось надо мною
Небо, точно старец хилый —
Красноглазый, с бородою
Поседелых туч, унылый.
 
 
Только он на землю глянет —
Цвет весенний отцветает,
Даже песня в сердце вянет,
Даже радость умирает.
 

 
Влачусь по свету желчно и уныло.
Тоска в душе, тоска и смерть вокруг.
Идет ноябрь, предвестник зимних вьюг,
Сырым туманом землю застелило.
 
 
Последний лист летит с березы хилой,
Холодный ветер гонит птиц на юг,
Вздыхает лес, дымится мертвый луг.
И – боже мой! – опять заморосило…
 

 
Небо серо и дождливо,
Город жалкий, безобразный,
Равнодушно и сонливо
Отраженный Эльбой грязной.
 
 
Все – как прежде, глупость – та же,
Те же люди с постной миной.
Всюду ханжество на страже
С той же спесью петушиной.
 
 
Юг мой! Я зачах в разлуке
С небом солнечным, с богами —
В этой сырости и скуке,
В человеческом бедламе!
 

 
Поздно вечером брожу я
По тропам во мгле лесной.
Вслед за мною неотступно
Бродит нежный образ твой.
 
 
То вуаль твоя белеет
Или твой прекрасный лик?
Иль, быть может, сквозь деревья
Бледный лунный свет проник?
 
 
И мои ли это слезы
Тихо льются в тишине,
Или ты, голубка, плача,
Горько жалуешься мне?
 

 
На пустынный берег моря
Ночь легла. Шумит прибой.
Месяц выглянул, и робко
Шепчут волны меж собой:
 
 
«Этот странный незнакомец —
Что он, глуп или влюблен?
То ликует и смеется,
То грустит и плачет он».
 
 
И, лукаво улыбаясь,
Молвит месяц им в ответ:
«Он и глупый и влюбленный.
И к тому же он поэт».
 

 
Мы здесь построим, на скале,
Заветной церкви зданье;
Нам новый, третий дан завет ^{32} —
И кончено страданье.
 
 
Распался двойственности миф,
Что нас морочил долго,
Не стало глупых плотских мук
И слез во имя долга.
 
 
Ты слышишь бога в безднах? Там
Его вещает сила.
Над нашей видишь головой
Все божии светила?
 
 
Повсюду бог во тьме ночей,
В блестящих света красках;
Во всем он сущем и живом —
И даже в наших ласках.
 

 
Над прибрежьем ночь сереет,
Звезды маленькие тлеют,
Голосов протяжных звуки
Над водой встают и реют.
 
 
Там играет старый ветер,
Ветер северный, с волнами,
Раздувает тоны моря,
Как органными мехами.
 
 
Христианская звучит в них
И языческая сладость,
Бодро ввысь взлетают звуки,
Чтоб доставить звездам радость.
 
 
И растут все больше звезды
В исступленном хороводе,
Вот, огромные, как солнца,
Зашатались в небосводе.
 
 
Вторя музыке из моря,
Песни их безумно льются;
Это соловьи-планеты
В светозарной выси вьются.
 
 
Слышу мощный шум и грохот,
Пенье неба, океана,
И растет, как буря, в сердце
Сладострастье великана.
 

 
Девица, стоя у моря,
Вздыхала сто раз подряд —
Такое внушал ей горе
Солнечный закат.
 
 
Девица, будьте спокойней,
Не стоит об этом вздыхать —
Вот здесь оно, спереди, тонет
И всходит сзади опять.
 

 
Как ты поступила со мною,
Пусть будет неведомо свету,
Об этом у берега моря
Я рыбам сказал по секрету.
 
 
Пятнать твое доброе имя
На твердой земле я не стану, —
Но слух о твоем вероломстве
Пойдет по всему океану.
 

 
На берег летит, вскипая,
Морской поток,
Смывая и размывая
Сырой песок.
 
 
И нет огромным, как тучи,
Конца волнам,
Их натиск все могучей, —
Что толку нам?
 

 
У моря сижу, на утесе крутом,
Мечтами и думами полный.
Лишь ветер, да тучи, да чайки кругом,
Кочуют и пенятся волны.
 
 
Знавал и друзей я, и ласковых дев —
Их ныне припомнить хочу я:
Куда вы сокрылись? Лишь ветер, да рев,
Да пенятся волны, кочуя.
 

 
Взыскан я улыбкой бога, —
Мне ль уйти теперь в молчанье,
Мне, который пел так много
В дни несчастий о страданье?
 
 
Мне юнцы в стишонках скверных
Подражали безотрадно,
Боль страданий непомерных
Умножая беспощадно.
 
 
Соловьиный хор прекрасный,
Что в душе ношу всегда я,
Лейся буйно, громогласно,
Всех восторгом заражая!
 

 
Закрыв глаза ей, алый рот
Люблю я целовать;
Она покоя не дает —
Причину хочет знать.
 
 
И с вечера не устает
До утра приставать:
«Зачем, когда целуешь рот,
Глаза мне закрывать?»
 
 
Какой тут у меня расчет,
Сам не могу понять, —
Закрыв глаза ей, алый рот
Целую я опять.
 

 
Когда я в твоих объятиях страстных
Вкушаю блаженство, в миг этот дивный
Молчи ты о нашей немецкой отчизне, —
На то есть причины – мне это противно.
 
 
Оставь, бога ради, немцев в покое,
Без них довольно на сердце кручины;
Ну, что толковать о родне, отчизне?..
Мне это противно – на то есть причины.
 
 
Там зелены дубы, глаза голубые
У женщин немецких, сердца наивны
И бьются лишь верой, надеждой, любовью.
На то есть причины – мне это противно.
 

 
Не отвергай! Пусть жар погас,
Возврата нет весне,
Еще полгода потерпи,
Чтоб отгореть и мне.
 
 
И пусть не можешь ты любить —
Хоть другом назови!
Мы в дружбе ценим поздний дар
Долюбленной любви.
 

 
Этот пляс желаний плотских,
Эта одурь карнавала
Нам постыли… Мы зеваем,
В отрезвленности взаимной.
 
 
Кубок пуст. В нем был шипучий
Опьяняющий напиток,
Возбуждавший наслажденье;
Но теперь наш кубок пуст.
 
 
Скрипачи устали тоже,
Что подыгрывали рьяно
Танцу нашей шалой страсти;
Приуныли скрипачи.
 
 
И угасли лампионы,
Озарявшие каким-то
Одичало-шалым светом
Пестрых масок толчею.
 
 
С кротостью великопостной
На челе твоем – золою —
Начерчу я крест, промолвив:
«Женщина, ты станешь прахом!»
 

 
Эта масса чудо-тела,
Эта женственность-колосс
Мне без споров и без слез
Отдалась теперь всецело.
 
 
Если б к ней я самовольно
С пылом дерзостным приник,
То раскаялся бы вмиг!
Да, побит я был бы больно.
 
 
Что за грудь, какая шея!
(Выше мне не разглядеть.)
Прежде чем такой владеть,
Позабочусь о душе я.
 

 
Залив Бискайский был ей
Отчизной, говорят;
Она уж в колыбели
Замучила двух котят.
 
 
Потом через Пиренеи
Бежала она босиком.
Глазеть на великаншу
Валил Перпиньян валом.
 
 
Теперь же нет дамы выше
В предместье Сен-Дени;
И стоит она сэру Вильяму
Тринадцать тысяч луи.
 

 
Посещая часто вас,
Благороднейшая донья,
Вспоминаю всякий раз
Рынок с площадью в Bologna. [3]3
  Болонья (итал.).


[Закрыть]
 
 
Там огромный есть фонтан
Del Gigante [4]4
  Гигантов (итал.).


[Закрыть]– загляденье!
И Нептуном мастер Жан
Увенчал свое творенье. ^{33}